Особая философия

      Дазай лежит на кровати, скрестив руки за головой, и пялится в потолок, пока Фёдор сидит на балконе с книгой под тусклым светом фонаря.        Тишина.        Спокойствие.        Идиллия.  — Как думаешь, можно ли считать психиатрию и психологию лженауками? — задумчиво спрашивает Дазай. — Смотря что подразумевать под понятием «наука». Если это система знаний и закономерностей, то любые выводы будут проявлением когнитивных искажений мозга, ведь миром правит теория вероятности, — отвечает Фёдор. — Хотя и когнитивные искажения тоже люди придумали. Не находишь это забавным?  — Да, рационализировали-рационализировали, а потом написали, что это просто глюк в системе, и на самом деле рационализировать ничего нельзя. Но как они додумались создать науку о душе… У религии ведь гораздо больше интересных ответов в этой теме. — Слушай, если в церковь соберешься, то обязательно позвони мне, чтобы я отметил этот день крестиком в календаре. — Скорее я стану участником какой-нибудь секты. Оккультизм интереснее.  — Удивительно, — отвечает Фёдор, захлопывает книгу и возвращается в комнату. — За два часа в тишине ты пришёл к выводу, что с тобой всё в порядке, а ошибаются все остальные люди в мире, в том числе и учёные, и врачи?  — Да?  — Ничего нового, — смеётся Фёдор и укладывается рядом. — Думаешь о смерти? — А ты не думаешь? — спрашивает Дазай, продолжая смотреть в потолок. — Все об этом думают. Смерть привлекательна. Это манящая иллюзия о том, что все проблемы разом решаются. Ты становишься тотально свободным, когда умираешь. Но в то же время она недоступна и сложна, ведь на физиологическом уровне зашит инстинкт самосохранения и страхи, делающие её недостижимой.  — И оттого более желанной. Триггер ограниченности в этом случае работает против. — Мори говорил, что когда я найду что-то важное для себя, я смогу жить, и я сделал смыслом жизни поиск ответов, — продолжает Дазай. — Но и здесь парадокс: чем больше ответов ты находишь, тем больше появляется вопросов, и эта неизвестность затягивает в пучину снова и снова. Невозможно знать всё на свете, понять все причинно-следственные связи, найти истину. Этого просто не существует. — А что конкретно ты пытаешься найти, Дазай? — спрашивает Фёдор. — Хочешь знать, почему ты именно такой?  — Да, было бы неплохо получить объяснение, которое отличается от «у вас депрессия, попейте таблеточки, и всё пройдёт». С чего вообще люди взяли, что пытаться себя убить — это не нормально? Почему нормой считается жить?  — Социальные нормы. Кому выгодно, чтобы люди умирали? Будто историю не знаешь.  — Это и есть очередной замкнутый круг, — говорит Дазай. — Знаешь, когда появился Чуя, мне на секунду показалось, что он понимает чуть больше, чем окружающие, но я ошибся.  — Искать что-то в другом человеке — это заведомо проигрышная стратегия, потому что в этом случае ты теряешь свою целостность. И не важно, Чуя это или кто-то другой. Если ты не вывозишь сам себя, не можешь самостоятельно решить свои проблемы или путаешься в трёх мыслях в голове, то и во внешнем мире тебе никто не поможет.  — Даже такой гений, как ты? — смеётся Дазай.  — А тебе нужна моя помощь? Я думал мы просто болтаем, — смеётся Фёдор.  — Да, — отвечает он. — Всё именно так. Почитаешь мне свою книжку?  — Сюжет сухой, а концовка предсказуемая. Тебе не понравится.  — Похуй, — отвечает Дазай, залезает под одеяло и поворачивается на бок. — Пожалуйста, Федь.  — Дазай, — говорит он, глядя в карие глаза, наполненные такой печалью, что беспокойство внутри нарастает само собой. — Я знаю, что ты хочешь сказать. Слышал это уже много раз, — отвечает Дазай. — Я не хочу, чтобы меня лечили и пытались исправить. Я хочу, чтобы меня просто поняли, разрешили быть таким, какой я есть, и приняли это.  — Засыпай, я почитаю тебе, — кивает Фёдор.        Время идёт, а ничего не меняется. Как почти десять лет назад в университете Дазай засыпал в его комнате общежития под бесконечное повторение конспектов, так и сейчас успокаивается от его голоса. И в нём не было совершенно ничего особенного, кроме ощущения безопасности.        Совершенно наплевать на сюжет детективного романа, в котором главный герой не в состоянии раскрыть самое очевидное на свете дело. Просто это время вместе — некая батарейка, возвращающая всё на свои места. Дазай закрывает глаза и вслушивается, постепенно засыпая. И нет момента прекраснее, чем ночь в тихом лесу с запахом свежести и древесины. Это выше всего остального.        Фёдор заканчивает читать, когда слышит, что его друг тихо сопит в подушку. Он встаёт с кровати и выключает свет, а затем кидает на него последний взгляд прежде, чем уйти в другую комнату.  «Интересно, кто-то видел тебя таким кроме меня?» — думает он, тихо-тихо закрывая за собой дверь.        Поздним утром Дазай выползает на первый этаж и застаёт своего друга с пакетом продуктов около холодильника.  — Ого, когда ж ты успел съездить в магазин? — Мне не спалось, — отвечает Фёдор. — Приготовишь что-нибудь? — Только не борщ. — Как ты приготовишь борщ из молока, масла и яиц? — смеётся он.  — Не знаю, вы же едите суп с лимонадом. — Я уже говорил, что квас больше похож на сладковатое пиво, чем на лимонад. И это летний суп, а сейчас весна. Вообще меня не слушаешь?  — Слушаю, конечно, — отвечает Дазай. — Только ты никогда не отвечаешь на самый главный вопрос. — Какой? — спрашивает Фёдор. — Ты Достоевского читал? — хохочет он, сразу отбегая на безопасное расстояние, чтобы тот ничего в него не запустил.  — Я как будто снова в седьмом классе… Твой психологический возраст застрял на уровне школьника, да? Это объясняет многое.  — Да, где-то в тот момент, когда я понял, что жизнь не имеет смысла. Психологи говорят, что так работают травмы — застреваешь в том возрасте, где тебе было невыносимо больно, пока не сможешь прожить эти эмоции и разобраться с ситуацией. Правда потом ты всё равно не взрослеешь, а катишься до следующей травмы, — отвечает Дазай. — Поэтому все взрослые — это больные дети в стареющих телах.  — Звучит ужасно, — задумывается Фёдор. — Да, я согласен, что это лженаука.  — А я о чём! Кто в здравом уме может такое придумать? Ещё и вывести закономерности в поведении? Даже если взять транзактный анализ, ты можешь представить, что в тебе есть одновременно несколько личностей разного возраста с определёнными моделями поведения? Разве это не похоже на шизофрению? Что бы психиатр сказал по этому поводу? «Ну да, вы ведёте себя, как пятилетка, поэтому просто переключитесь на состояние взрослого, и всё у вас будет хорошо?»  — Как вы можете быть в депрессии, вокруг ведь столько радости! — смеётся Фёдор. — Паническая атака? Да не придумывайте! Просто успокойтесь! — смеётся Дазай. — Так что приготовить на завтрак? И почему не заказать? Тогда убираться будет не нужно. — Я уберусь, — отвечает Фёдор. — Омлет?  — Омлет, так омлет, — отвечает Дазай и начинает рыться по ящикам в поисках нужной посуды. — Но пора бы уже выучить название «тамагояки».  — И кто ещё из нас душнила?  — Ты, — смеётся Дазай, разбивая в миску несколько яиц, чтобы взболтать их венчиком. Он разогревает сковородку и выливает на неё немного масла, пока Фёдор варит кофе, и аромат зёрен заполняет собой кухню. — Помнишь, ты на мой день рождения принес родителям открытку с подписью «От всей души поздравляю с днём рождения такого замечательно свина сына»? Моя мама до сих пор смеётся с этой тупой шутки.  — Дазай, это была не шутка, — отвечает Фёдор. — И прошу заметить, что после этого ты стал гораздо чистоплотнее. — Двадцать один год! Кто вообще в таком возрасте следить за чистотой?! Кроме тебя, конечно.  — Ну по заднице я частенько получал, если мама находила у меня в ящиках фантики, а на стуле одежду, — смеётся Фёдор. — И эту женщину даже не останавливало то, что я на две головы выше неё!  — Надеюсь, когда-нибудь я с ней лично познакомлюсь и выражу своё глубочайшее уважение за твоё воспитание, — смеётся Дазай. — Расскажу о твоих похождениях в чужой стране. — У меня уже давно двойное гражданство, так что не надо тут. И я не знаю, что должно со мной случиться, чтобы я решил отвезти тебя домой, — отвечает он.  — Ну если хорошенько подумать, то можно найти способы организовать твою депортацию, — говорит Дазай. — И Николая сослать заодно в Россию. — Он украинец. — А ты душнила, — смеётся он.        Диалог прерывает настойчиво звонящий сверху телефон, который Дазай предпочитает игнорировать, потому что, на секундочку, у него отпуск. И завтрак. И кофе. И сами решайте все свои вопросы. Но Фёдора это капельку раздражает, поэтому он уходит на второй этаж и возвращается с этим адским устройством пыток в руках: — Ты уверен, что там не что-то важное, м?  — Ладно, накладывай еду, — отвечает Дазай и забирает телефон у него из рук, чтобы полистать уведомления и посмотреть, кто так упорно пытается ему дозвониться. — Акико оформила мне больничный у терапевта, декан согласовал его, расписание поменяли и добавили замены, в агентстве всё скучно, как обычно. Ничего интересного. — А звонил кто? — спрашивает Фёдор, раскладывая омлет по тарелкам.  — Тот, с кем я не хочу разговаривать, — отвечает он и ставит телефон на беззвучный. — Погуляем?  — Хм. — Что?  — Да ничего, интересный ты, Дазай. Приятного аппетита, — говорит Фёдор и усаживается за стол напротив.  — И тебе. В чём подвох?  — Ты мне скажи, — отвечает он. — Разве ты пропал из университета не для того, чтобы привлечь к себе внимание? Ещё и таким способом… жалостливым. Не думаешь, что твоё молчание создаст ещё больше шума? Или на это и был расчёт?  — Мне больше нравится, когда ты думаешь про себя, — отвечает Дазай. — Поедим молча?  — Он тебя не заслуживает, — заканчивает диалог Фёдор.       И почему-то это звучит правильно.