I know how much it matters to you

Как оказалось, засыпать сложно не только после побоев, но и после непреднамеренно вылетевшего слова. Хисын так и не выспался толком, да и уснул слишком поздно: всему виной это идиотское "люблю". Кто его за язык тянул? Кто говорить учил? Какое "люблю", когда ему сложно даже с любовью к самому себе разобраться? Да и Джеюн явно не понял и не принял этого внезапного вброса. Конечно, это вообще не удивительно: он ведь только начал привыкать к тому, что до этого зажатый Хисын стал более доверчивым, начал сообщать, когда ему тяжело, пытаться выговориться, а тут внезапно для них обох... Вот так. Понятное дело, никому от этого лучше не станет. Хисыну так особенно. Проснулся он, правда, словно зомби, не зная, какой сейчас час. Хотя, какой там, он даже не знал, какой день недели в календаре и как вообще вышло так, что он вдруг перестал помнить события вчерашнего вечера. Но, когда взгляд упал на книгу и письма, которые во время продолжения вчерашнего телефонного разговора он положил на письменный стол, всё стало предельно ясно. И все глупые защитные фразы, которыми он пытался оправдаться, всплыли в голове, и обещание поговорить позже. Воспоминания о разговоре с отцом пришли только после всех описанных раньше, что странно: всё-таки, это сильное потрясение, и оно должно было выйти на первый план, так почему сейчас в голову лезет только тупая и до ужаса абсурдная попытка признания, оборвавшаяся не менее по-идиотски? Это правда очень странно. Но всё же странная беседа с отцом дала свои плоды, когда Хисын устало поплёлся на кухню, чтобы сделать завтрак. Он совсем не выспался и вообще не рассчитывал на какой-либо утренний диалог, однако папаша решил иначе, потому что будто бы специально сидел за столом в ожидании. Ли застыл в недоумении ещё на пороге, словно в день маминой годовщины несколько недель назад. Если быть честным, прямо сейчас он больше всех на свете мечтал послать своего отца нахуй, но всё ещё имел каплю приличия и страх за свою жизнь и состояние здоровья. Всё-таки вырванная серьга не забудется так легко, как какие-то оскорбления. В любом случае, заговорить пришлось. Хисын устало потёр едва раскрывшиеся опухшие глаза и уставился на отца помутнённым взглядом, словно ждал, что он заговорит первым, объяснившись, почему тут сидит и не уходит, как делал это обычно, избегая сына. Но этого так и не свершилось, поэтому Ли пришлось начать первому. К сожалению, пришлось. – Сколько сейчас? – спросил он, имея в виду время, ибо сам разглядеть вдали стрелки часов не мог. Не настолько хорошее у него зрение. – Около десяти часов, наверное. Ты сегодня поздно встал, – почти без колебаний ответил отец, только после своих слов кидая взгляд на часы на столешнице у плиты и убеждаясь в доводах. – Ну уж извини, забыл помучить себя ранним подъёмом в свой выходной, – язвительно бросил Хи, продвигаясь к холодильнику. Если честно, он не ожидал там ничего увидеть. И это оправдалось, потому что кроме двух яиц на дверце, почти закончившегося пакета молока и малюсенького кусочка колбасы там и в правду ничего не осталось. Яичницу он делать не захотел, ибо она напоминала уже два дерьмовых утра на его памяти: годовщина смерти мамы и недавнее утро у Сонхуна в отвратительном состоянии, – а продолжать эту мерзкую цепочку Хисыну совсем не хотелось. Хотя бы потому, что яйцами ему придется завтракать ещё не раз, а если он съест их ещё и в это испорченное утро, это может войти в какую-то непреднамеренную традицию. В итоге из холодильника он вытащил только молоко, поставил чайник на плиту и потянулся в шкафчик над ней за растворимым кофе. Иначе просто не проснуться. И всё это, конечно, в напряжённой тишине и сопровождении выжигающего дыру на спине взгляда. В конце концов, когда чайник закипел и Хи заварил чашку дешёвого удовольствия (если такой кофе вообще можно назвать этим словом), ему просто пришлось сесть напротив отца и снова спросить первым, потому что тот явно не торопился, и только действовал на нервы. – Я не понимаю, почему ты тут сидишь. Зачем? Зачем ждёшь меня, что ты хочешь? – Ты... – начал было папаша, но запнулся, чтобы ещё раз обдумать всё, однако продолжил достаточно быстро, чтобы не начать раздражать ещё сильнее. – Собираешься сегодня куда-то? Или останешься дома? – Когда тебя это волновало в последний раз? – отвечает вопросом на вопрос он, следуя примеру отца. Всё-таки, ему и правда есть в кого быть таким бестактным, особенно в сонном состоянии, когда страх ещё не сковывает язык и не держит его за зубами, словно в тюрьме. – Что вообще происходит? Почему ты вообще вдруг стал думать обо мне? – Письмо твоей мамы много значило для меня, – признался он, следя, как Хи делает глоток кофе с молоком. Парень прикрывает глаза, чтобы не было видно, как сильно хочется их закатить, поэтому отец не замечает ничего и продолжает. – И я правда хочу всё пересмотреть и обдумать. Хисын, я бы правда хотел... – Хочешь сказать, что ты собрался исправляться только ради мамы? То есть, когда я умолял тебя не бить меня за опоздания и малейшую оплошность, ты не хотел даже слушать меня, живого, а сейчас хочешь что-то менять из-за письма мертвого уже как четыре года человека, да? – будто уточняет Ли, устало хлопая глазами. – Просто ударь меня снова, чтобы я поверил, что это правда. – Джиён же сказала, что я единственный, кто у тебя остался. Я понял это только когда прочитал те строки от неё. Если честно, мне... Трудно понять то, насколько сложно тебе было совсем одному всё это время, которое я не хотел открывать на происходящее глаза... – медлит он, и Хисын ловит момент, чтобы перебить. – Я не хочу обсуждать это сейчас, – встрял парень, чувствуя, как колкость обиды начинает резать в груди. Почему только сейчас он начал что-то делать? Почему не спустя ещё десять лет, когда Хисын бы уже уехал далеко от него и не вспоминал бы, как страшный сон, когда это шевеление было бы ещё более бесполезным, чем сейчас? Бред. Вообще не верится в эти слова. – Тебе реально не всё равно? Или это мимолётный порыв добродетели к бедному избитому сыночку только из-за письма его мамы? К твоему сведению, швы на ухе уже скоро заживут, поэтому можешь перестать беспокоиться. В любом случае, подумай над моим вопросом. Потому что я думаю, что это ненадолго. Слова мало значат без действий. – Хисын, я... – начал было мужчина, но Ли даже слушать его не хотел: допил остатки уже подостывшего кофе за два глотка и встал из-за стола с грохотом стула. – Отец, хватит. Я больше чем уверен, что, когда вернусь домой, ты снова будешь пьян и найдешь повод, по которому можно будет меня ударить, – спокойно произносит Хи, явно окончательно потеряв страх. Но, когда он это осознает, уже поздняк метаться, поэтому приходится устало прикрыть глаза и пройти к раковине и сунуть руки под воду. Он не знал, что кран был выкручен на кипяток до упора, но, когда жгучая вода коснулась кожи рук, Ли только вздрогнул. И даже не выронил чашку. Просто глубоко вздохнул, прикрыв глаза, будто так и нужно было, подумал о том, чтобы успокоиться, и стал заливать внутренность кружки горячей жидкостью. Руки быстро покраснели и потихоньку онемели от такой резкой смены температуры, стали непослушными, но, если честно, Хисыну было наплевать. Пока это помогало не думать ему о том, что он превосходит пределы дозволенного, общаясь так с отцом, он совсем не собирался прекращать. Наконец, кружка помыта, и он даже с каким-то разочарованием, скривившим рот, закрывает кран и убирает её в сторону, стряхнув воду, от которой всё ещё шёл пар. Разворачивается к отцу с уставшим выражением лица и прячет приятно теплые руки за спиной. – Кстати об этом. Я сегодня уйду на весь день, скорее всего, если тебя интересует, – выдыхает он, наблюдая, как чужие брови жалобно съезжаются домиком. – Что? Куда? А ты не можешь остаться хотя бы сегодня? – словно ребенок умоляет отец, буквально вгоняя Хисына в жуткий шок. Он никогда таким не был. Что происходит?.. – Да что с тобой, в конце концов? Почему ты вдруг так реагируешь? Тебе всегда было наплевать, зачем весь этот фарс сейчас? – уже растерянно пытается узнать он, чувствуя, как ладошки начинают леденеть даже после того, как он буквально насильно заставил их согреться. – Ты боишься остаться дома один после письма? Или что? Господи, просто... Просто займи себя чем-нибудь, пока меня не будет, и всё. Почитай мамину книгу ещё раз, вдруг прокатит? – тихо хмыкает он, если честно, боясь теперь реально довести отца до ручки. – Боюсь... Наверное, да, это правильное слово, – кивает он, опуская глаза в задумчивости. – Так куда ты идёшь? С кем-то встретиться? Я правда просто интересуюсь, потому что хочу... Хоть что-то знать о тебе. У Хисына с губ почти сорвалось: "иду встретиться с другом", – однако он запоздало понял, что этим точно убьёт любую выдержку папаши. Потому что единственный друг, которого тот, наверное, помнит и видел – Джеюн, с которым Хи обнимался, за что получил по заслугам. И повтора не хотелось. Поэтому он солгал. – Иду в читальный зал, чтобы позаниматься. Все нужные книги у меня там, поэтому дома этого сделать не могу. На этом твои вопросы закончились? – уточняет Ли, устало склоняя голову, намекнув на то, что уже безумно хочет уйти. Мысли уже совсем не могли собраться в кучу. Ему просто ужасно не хотелось продолжать диалог с человеком, которому он просто не верил. – А... Да... Хорошо, я понял, – с паузами на раздумья произносит он и тяжело вздыхает, кладя широкую ладонь на глаза и полностью накрывая их, не понятно для чего. – Тогда можешь вернуться хоть чуточку раньше? Просто... Как же сильно он давит на жалость. И на Хисыне это, к огромнейшему сожалению, работает чересчур хорошо и ясно. Ледышка, которую он морозил вчера всю ночь и утро, не позволяющая ему сочувствовать отцу, вдруг стала таять. "Наверное, ему правда тяжело"; "наверное, ему плохо одному"; "наверное, он правда хочет всё исправить", – безостановочно крутится сейчас в голове, заставляя вздыхать с пущей тяжестью и сдвигать брови, остановившись в проходе, словно истукан. Благо, к отцу он стоит спиной, и тот не видит чужих метаний и переживаний, так ярко отражающихся на лице сейчас, иначе вся эта напускная грубость была абсолютно зря. – Я понял. Постараюсь, но не обещаю ничего, – напоследок отчеканил Ли, будто заученный текст, и торопливо сбежал в свою комнату. Ну почему опять всё не может быть стабильно: либо вечно плохо, либо бесконечно хорошо? К чему эти качели? К чему он делает вид, что хочет что-то менять? Или правда хочет? Как залезть в эту полупустую и полупропитую голову, чтобы узнать правду? Терпеть просто невыносимо. Хочется кричать, бить дверьми и раскидывать вещи по комнате от негодования, но хватает только на то, чтобы сжать только что обожжённые ладони покрепче и впиться ногтями в мягкую кожу, оставляя на них темные отпечатки-полумесяцы. Нужно просто собраться и позвонить Джеюну. Просто уйти, и всё снова станет хорошо. Но после этого глупого "люблю" станет ли?

•••

– Хисын, я не понимаю... – слышится будто сквозь толщу воды, с трудом прорываясь через беспрерывный поток терзающих мыслей. Они уже около двадцати минут сидели в одном из очень даже приятных кафе в районе, где жил Джеюн. Шим предложил сам, а Хи и не был против, намереваясь сбежать от своего дома как можно дальше. В идеале, конечно, было бы сбежать сбежать в другой город и навсегда, но... Посиделки за кофе в соседнем районе тоже вполне неплохо. Тем более, если учитывать, что карамельный латте, который заказал Джеюн, безумно вкусный, точно так же, как и айс американо, который Хи уже с пять минут прожигал взглядом, словно хотел стереть его с лица Земли. На деле, он просто настолько провалился в съедающие изнутри мысли, что не заметил, как завис настолько, что Шиму стало уже до жути неловко от повисшего молчания. – Что?.. – завороженно отвечает Ли, поднимая стеклянные глаза на друга. Друга... Разговор с отцом с самого утра очень сильно выбил его из колеи, а уж о вчерашнем признании даже говорить нечего: всё и без того по почти бессонной ночи ясно. Всё так сразу навалилось, и даже цель этой их вылазки забылась разом. В голове всё смешалось, и теперь то, что говорит Джеюн, кажется каким-то странным и бессмысленным, особенно, когда он это не объясняет. – Говорю: я не понимаю, что с тобой. Ты уже минут двадцать тупо в стакан кофе смотришь и ни слова не говоришь. Мы же, вроде, решили встретиться, чтобы поговорить, разве нет? – уточняет Шим, на что Хи только кивает, вдруг опомнившись. – А... Прости, я это... Прости, – выдыхает он, проходясь ладонью по лицу, чтобы "смыть" свою задумчивость и скрыть усталость. Но Шим всё равно слишком внимателен. Всегда, но особенно тогда, когда это Хисын. – Всё хорошо, думаю, я могу догадаться, что это тяжело принять так быстро, не извиняйся. Всё-таки, ты не получал от мамы весточек так долго... По понятным причинам, – спешно добавляет он, будто бы боясь, что сказал какую-то глупость. – Если не знаешь, с чего начать, то я спрошу, можно? – и только получив ответ в виде кивка от Хисына, он осмеливается продолжить. – Как ты себя чувствуешь? Это в любом случае намного важнее, чем что-либо... Ты не должен забывать про здоровье, знаешь же? Сколько ты спал сегодня? Прямо сейчас эта привычка Джейка вечно задавать несколько вопросов разом кажется невыносимой и только давит сильнее, заставляя снова уронить голову на руки и тяжело вздохнуть. Этот вопрос выбивает из него дух ещё сильнее, чем факт непреднамеренного признания вчера. Хочется сойти с ума от безысходности. Вроде, он и готов рассказать про мамино письмо без особых проблем, ведь это уже кажется не такой большой проблемой на фоне всего, но на вопросы о самочувствии... Он отвечать не готов. Не потому что не хочет, а потому что стыдно за то, что это не "важнее всего" для него, как сказал Джеюн. Так стыдно, что он только гробит себя из-за своих переживаний, заставляя бедного Джейка беспокоиться и портя ему настроение. Ему правда жаль. Хотелось бы заплакать и признаться во всём: и в том, что он совсем не выспался, и в том, что обжёг себе руки с утра специально, только бы успокоиться и не конфликтовать с отцом, хотя раньше такого не делал, о том, что хочет рвать себе волосы на голове сейчас, но хватает только на... – Нормально себя чувствую, не переживай. А спал... Не помню, может, часов шесть-семь? Но мне хватило, – нагло врёт он и сам этого стыдится, хватает свой стакан, притягивая ближе, плотно сжимает и делает щедрый глоток, обжигая горящее ото лжи горло прохладой. – Хисын, – внезапно зовёт его парень и кладет ладонь поверх чужой, чуть сжимая, а Ли только напрягается сильнее, боясь даже шелохнуться лишний раз. Такого раньше не было, так почему вдруг после вчерашнего всё ощущается так остро? – Этого всё равно маловато, особенно после такого стресса... И, это... Ты же расскажешь о том, что было, да? Кажется, не раскусил. Безусловно, это очень успокаивает. Ну да, а как иначе: вряд ли Джейку раньше врали о самочувствии, да и врали в принципе, это ведь кажется почти невозможной миссией. Такому просто невозможно солгать. Но Хи, видимо, слишком уж профессионален. К счастью или сожалению – пока не ясно. Ведь после лжи лучше не стало, да и чувство вины выжирало изнутри до тошноты. – А, да... Письмо... – снова вспоминает он, склоняя голову чуть на бок и стараясь отстраниться так, будто не с ним это произошло вовсе. Как обычно. Разве так делают не все? – Тогда, после того, как я вернулся от Сонхуна домой, ну... Неделю назад, помнишь? – Настолько давно всё началось? И ты даже не сказал? – удивлённо хлопает глазами Шим и сжимает чужую руку в своей чуть сильнее, то ли поддерживая, то ли показывая так свою досаду. – Хотя, ты и правда ходил какой-то напряжённый... – Потому что не знал, когда это затишье перед бурей закончится, – кивает Хи, опережая события, но тут же возвращается к своей линии повествования. – В общем, неделю назад отец опять стал доёбывать: обычное дело, вроде, вполне себе ожидаемое, я же всё-таки свалил без его ведома, но я правда так устал... Он ещё и маму начал упоминать, поэтому я правда не мог больше терпеть, понимаешь? Просто достал мамино письмо, впихнул ему и выпер из комнаты. Считай, твоему совету последовал, да? – хмыкнул Хи, глядя, как Джеюн хмурится и открывает рот, чтобы ответить, но не дал тому закончить, перебив. – В общем, больше он не трогал меня до вчерашнего. Поэтому я и ожидал подвоха буквально каждый день. Извини, если портил этим настроение. Сначала Хи думал, что получит упрек за насмешку над чужим советом, данным ему с душой и искренне, однако... Нет? Это так странно. Джеюн ведь уже даже нахмурился, чтобы сказать что-то нелестное, так почему это снова такие теплые слова? – Он же тебя не тронул? Не ударил? – беспокойно спрашивает Шим, заставляя сердце буквально разбиться вдребезги. – И не смей извиняться передо мной за такие пустяки, дурак. Хисын растерян до жути. Должен был уже привыкнуть, но всё ещё не в силах это сделать. Ну почему Джеюн такой... Такой искренний? Добрый? Заботливый? Каким его ещё нужно назвать, чтобы внятно донести причину, по которой хочется сейчас разрыдаться? Он не знает. Но плакать хочет сильно. Потому что понимает, что эти слова для него правда очень и очень важны. Потому что... Он любит. Наверное, всё-таки, даже не по-особенному, а прямо как в кино. – Меня... Нет, все хорошо, – отвечает Ли, пряча глаза в стакане кофе и совсем забывая о том, как всё же получил по голове разок. Не хочется беспокоить Джеюна этим, хоть и приходится для этого солгать. Снова. – Всё нормально, мне правда не досталось. Если честно, я думал, ты скажешь совсем не это... – всё же выпалил он невзначай, но Шим зацепился за эти слова слишком сильно. – Что? А что я должен был спросить у тебя? Отругать? Да какое я вообще имею право говорить тебе что-то плохое по этому поводу? – удивленно спрашивает он, заставляя действительно сильно задуматься. А ведь правда. Почему он вдруг решил, что кто-то может осудить его? Тем более Джеюн. Он ведь никогда не сказал бы ничего плохого, так почему вдруг такие мысли в голове? Просто сумасшествие. И как Хисын мог подумать о чем-то таком? Теперь даже стыд поперек горла встаёт. – Нет-нет, забудь, ерунду несу, – отмахивается Хи, буквально выдёргивая свою ладонь из чужой и покачивая ей из стороны в сторону. Так лучше. Меньше каких-то двусмысленных касаний (которые кажутся таковыми только у него в голове), меньше беспокойств и меньше бесконечных тревожных мыслей. – Лучше вернемся к тому, о чем изначально шла речь, – вздыхает он, стараясь всеми силами отделаться от навязчивого желания вывалить абсолютно все свои переживания как на духу. – Вчера... Как выяснилось, мама оставила ещё одно письмо. И книгу. Отец так внезапно вручил мне это всё, что я даже испугался, что снова сделал что-то не то, но... Нет? Такое странное чувство. Если честно, когда я прочитал всё, что мама написала... Это такой контраст с тем, что было всё время до этого, и я просто еле держался, чтобы правда не сойти с ума. Я так скучаю. Я правда очень сильно скучаю по ней, ну почему всё вот так? Почему она не может вернуться? – с огромной тяжестью вздыхает Хисын, проводя рукой по лицу и даже не пытаясь её оторвать. Снова разочарование подкатывает комом к горлу и жжёт глаза. Снова этот позор. – Эй, Хисын... – снова зовёт Джейк, кладя свою ладонь на чужую свободную руку, лежащую на столе, однако та опасливо дёргается и прячется под столом. После вчерашнего признания это ощущается совсем не по-дружески, и Ли ужасно пугается. – Это нормально: скучать и грустить нормально, слышишь? Ты не должен вечно быть один и выносить всё без слёз и поддержки. Разве плохо, что тебе её не хватает? Хи только набирает побольше воздуха в легкие и отрывает руку от лица, оборачиваясь к окну. Вроде, вокруг тихо: кофейня, в которой они сидели, совсем не людная, и сейчас не час пик, а бариста и вовсе скрылся в помещении для персонала, – только поэтому Ли и говорил о подобном так свободно. Но внутри всё равно давило чувство стыда за свои эмоции. Захотелось отмазаться и сказать, чтобы Джеюн просто забыл, но уже не сработает. Шим знает слишком много и знает слишком хорошо. Он не оставит всё вот так. Поэтому приходится отвечать так, как думается, хоть и сдавленно. Хоть и пряча стыдливый взгляд в окне и занимая его рассматриванием прохожих для отвлечения. – Плохо, – жестко выпаливает он, словно ударяя хлыстом. – Я уже давно должен был забыть это. Я не смогу вырасти и жить спокойно, если не забуду и не отпущу. Пока я не забуду всё то, что случилось... – Зачем? – тут же спрашивает Джеюн, совсем посерьёзнев и даже чуть сдвинув брови. – Зачем тебе забывать? Ты не сможешь забыть свою маму, особенно если учитывать, что она значила для тебя беспредельно много. Тебе не нужно забывать её. Тебе нужно принять, что её больше нет, но ни в коем случае не забыть. Тем более, твой отец всегда будет напоминанием о ней, так же, как и письма от неё, которые ты хранишь. Ты не сможешь забыть никогда, как бы жестоко для тебя это ни звучало. Хи наконец отрывается от темноволосой стройной девушки, проходившей мимо окон кофейни, и с кивком опускает взгляд под стол, на свои руки. Так странно: вроде, он и понимает и осознает всё, что ему сказали, но в то же время успевает подумать и о другом. Например, об этой девушке. Наверное, она многим нравится за счет своей внешности и фигуры, может, даже из-за характера, но Ли не может сказать, что считает её тем, к кому можно испытывать хоть какую-то симпатию, кроме дружеской. Да, она красива, наверное, ей тысячи раз говорили об этом и признавались в любви, да? Но почему-то ни при каких обстоятельствах Хи не может представить себя на месте этих людей. Явно не с этой девушкой, даже если она хороша характером. Не с любой другой девушкой, какой бы доброй и заботливой она ни оказалась. Ни с кем, кроме Джеюна, он не может представить себя в подобной ситуации. Даже смешно. Он что, правда такой, как и говорил отец? Нет. Нет-нет-нет, бред. Ему просто кажется, правда ведь?.. – Наверное... Наверное, ты прав, – всё же соглашается, словно заворожённый, Хисын, и снова тянется к стакану кофе, спеша заткнуть себя очередным глотком. – Кстати, отец... Решил вдруг, что хочет всё исправить? Не знаю, что это было. Но после маминого письма он стал слишком мягким. А я слишком странно жестким. Вроде он пытается исправиться, а я грублю ему... Это правда я? Не верится, ха-ха, – как-то неестественно и разбито смеётся он, кивая головой из стороны в сторону. Отчего-то в помещении буквально звенит напряженная тишина и тревога. Кажется, Джеюн растерян и не может понять, что случилось с Хисыном за такой короткий срок. Но он тоже не может ничего сказать и помочь, ибо не знает. – Просто я слабо верю в эти бредни про исправление. Как и в то, что он сможет перестать ненавидеть меня. На этот раз даже Джеюн не может найти слов, чтобы ответить что-то. Он просто в непонимании бегает глазами и пытается обработать всё, что услышал. Однако ответа всё ещё нет. Он все ещё не может придумать ничего лучше, чем резко встать и взять с собой стаканчик, дёрнув Ли за рукав, чтобы тот последовал примеру. – Давай... Давай пойдём. Мне не нравится эта напряжённая атмосфера. Нужно пройтись немного. Хорошо? Хи кивает, берёт свой кофе и встаёт следом, выходя через дверь с бренчащим колокольчиком буквально по пятам за Джеюном. Смешно. Даже он не может найти нужных слов и решения, так как Хисыну жить с этим? Если даже у самого искренне сопереживающего человека не находится поддержки для него, как справляться? Хотя, Джейк вроде и не обязан вовсе. Вроде поддержка Хисына и не была его долгом, но всё равно это ощущается как-то неправильно. Будто бы Ли всё испортил. Да, точно, ответ на всё происходящее находится очень быстро. Это ведь всё из-за вчерашнего "люблю", да? Это Хисын всё испортил, и теперь Джеюн пытается отстраниться, чтобы не обидеть. Он ведь такой мягкий и заботливый, и вряд ли сможет отказать в лицо, так что будет делать вид, что правда ничего не понял, а на деле уходить всё дальше и дальше, пока не оставит совсем. Так ведь? Наверное... Наверное, да. И с какой-то стороны это будет очень правильно. Потому что Хисыну не следовало даже думать о какой-то любви в его сторону, не то что говорить об этом вслух. Какой же всё-таки идиот, ей богу... Пока он придумал себе параллельную вселенную и уже собрался объясняться и извиняться за выдуманные вещи, Джеюн даже успел вывести их в какой-то пустой проулок. Стоило подождать ещё капельку, и парни вышли на площадку, наполовину опустевшую, ибо на улице было слишком жарко для активных игр на ней. Все качели и другие постройки были из железа, нагревшегося на солнце, так что эта пустота вполне объяснима. Только парочка мальчишек сидела на траве под деревом где-то вдалеке, видимо, во что-то играя, и Ли особо всматриваться в них и смущать не стал. В тени таких же деревьев неподалеку от парней стояла уже старая, державшаяся на последнем издыхании лавочка. Джеюн без раздумий кинулся к ней и присел, и Хисын сделал то же самое. Подождал немного, сделал щедрый глоток уже потеплевшего кофе, снова обдумывая, как будет лучше попросить прощения, и наконец... – Слушай, Джеюн-а... – Хисын, ты в какой-то степени прав, – почти одновременно с другом говорит он и оборачивается, встречаясь с чужим удивлённым взглядом и слабо улыбаясь. – Прости, что перебиваю. Но я договорю, пока не потерял мысль, хорошо? – выспрашивает он, получая на это медленный кивок головой. – Спасибо. Так вот... Ты прав в том, что не веришь ему. Ты не даешь себе ложных надежд, и это правильно. И твоя грубость в его сторону – просто защитная реакция, ведь ты привык получать от него только негатив и побои. Прости, что так прямо, – тут же смягчается Шим, потирая шею и кидая взгляд на чужие руки, с новой силой сжавшие стаканчик с холодным (или уже не совсем) напитком. Хисын сейчас буквально на пределе и сдерживает себя, как только может. – Я понимаю, почему ты жесток к нему, но ты в любом случае... Кажется, тебе слишком тяжело далось вчерашнее письмо, да? Кажется, будто с тобой что-то не так. Будто ты что-то недоговариваешь или пытаешься скрыть. Или как мне лучше объяснить... Блин, – вздыхает Джеюн тут же, допивая свой латте одним махом и выкидывая коробочку в ближайшую ржавую мусорку легким броском одной руки. – Короче, Хисын, не пытайся обмануть меня или соврать, это ни к чему. Сам же знаешь, я бы никогда не ругал тебя ни за что и никогда бы не осудил. Тебе не за чем что-то от меня скрывать... – Я просто боюсь, что это доставляет тебе слишком много проблем, – не выдерживает он, прикрывая глаза и хмурясь, будто бы уже сдался. – Мне кажется, что я уже замучил тебя своими проблемами. Тебе не нужно тратить свои нервные клетки на меня, поэтому я и пытаюсь хоть как-то это предотвратить, – он судорожно выдыхает и устало давит пальцами на глаза, чтобы не выдать ими себя. Хотя тон голоса и без того слишком сам за себя говорящий. – Хисын, почему ты так думаешь? Мне правда совсем не сложно, я искренне хочу помочь тебе... – встревает он, но Ли упёрто продолжает, явно игнорируя эти слова напрочь. – Ты делаешь для меня слишком много, и я пытаюсь сделать хотя бы мелочь для тебя, но выходит совсем плохо. Прости. Я правда приношу только плохое в твою жизнь: своими проблемами, своими действиями, своими словами, своим молчанием, просто появлением, в конце концов. Да даже вчера, – начинает Хи, и его, к сожалению, никто уже не остановит. Он едва ли не задыхается от нервного говора и нехватки воздуха, а сердце уже бешено колотится от искренних переживаний. Дальше – хуже. – Что я вообще сказал вчера? Какое, блин, "люблю"? Я вообще не имею права говорить что-то такое, не имею права доставлять тебе неудобства... Наконец смолкает Ли, тут же пытаясь перевести дух и восстановить дыхание. Пара секунд молчания. Джеюн тоже не может проронить ни слова, кажется, обрабатывая всё сказанное на такой скорости. Пара секунд перерастают в десять, пятнадцать, тридцать. Хисын всё ещё не поднимает глаз, но ладонь с них убирает, после чего смотрит на полупустой стаканчик с кофе замыленным взглядом, как это обычно бывает. И тогда приходит осознание. Тогда он понимает, что сказал, и уже не может ничего вернуть, потому что вновь говорить бредни и оправдываться спустя почти минуту будет совсем нелепо и неправдоподобно. Сердце заходится стуком и отдает прямо в барабанные перепонки, готовые уже лопнуть от такого. Что он наделал? Что он вообще посмел?.. – Так ты всё-таки не мою поддержку имел в виду вчера, да? – спокойно спрашивает Джеюн. Так спокойно, что кажется, будто он эту минуту специально давал время Хисыну на осознание сказанного. Да и особой ненависти или неприязни, которые ожидал Ли, в голосе не слышалось. – Прости. Прости, я, наверное... – тихо произносит он, будто бы не замечает вопрос, поднимаясь с места и даже не поворачивая головы в сторону Джейка. Не так давно он научился бегать. И сейчас не нашёл решения лучше, чем просто сбежать. Да. Так правда будет лучше. – Я пойду. Мне лучше уйти, серьёзно... Пока Шим тормозит на секунду, Хисын уже успевает попятиться и сделать пару шагов в сторону, только бы уйти отсюда поскорее. Ему ужасно стыдно. Ужасно хочется провалиться сквозь землю, только бы спастись и не слышать отказа, только не от него. Однако Джеюн успел схватить парня за руку прежде, чем он осуществил задуманное и ринулся прочь. – Хисын, подожди, – зовёт он, и голос режет по ушам, словно самая настоящая и острая бритва. Кажется, что сейчас хлынет кровь. – Куда ты собрался? От этих слов Ли перестаёт чувствовать пальцы рук, они будто немеют и вместе с этим теряют хват, отчего стакан кофе падает в ноги. Остатки уже совсем невкусного американо выплёскиваются на пол вместе с оставшимися почти до конца растаявшими льдинками. И это спасение. Потому что Джеюн инстинктивно отступает чуть назад, чтобы на его белые джинсы и кросовки не попали темные кофейные капли, а Хисын успевает резко вывернуть свою руку из его, снова пятясь назад. Испуганный взгляд мечется к растерянным тёмным безднам Джейка. И Хисын просто не может поступить иначе. У него буквально нет выбора, кроме как сбежать прямо сейчас. В буквальном смысле. Поэтому он только сдвигает брови в очередном "прости" и быстро разворачивается, чтобы взаправду побежать. Как же глупо это выглядит. Как же по-идиотски. Просто долбанный бред. Сам сказал ерунду, сам создал себе проблемы, сам извинился и сам сбежал – ну какой самостоятельный мальчик, ей богу! И сам теперь готов расшибиться о ближайшую стену, только бы не терпеть всё это. Сам утирает слёзы стыда с щёк, торопливо уходя со двора и стараясь не слушать то, что пытается крикнуть Джеюн ему вслед. Потому что боится, что это не просьбы остановиться, а приказы не возвращаться и слова ненависти. Потому что просто страшно от того, что он сейчас сделал. От того, что он всё безвозвратно испортил. Поэтому Хи просто прячется за первым поворотом в проулок и садится на корточки, только бы вдохнуть поглубже. Как оказалось, всё это время дышать было до жути тяжело, если вообще возможно. Голова пошла кругом так, будто в неё больше четверти часа не поступал кислород. Пришлось опереться о болезненно впивающийся в кожу асфальт руками, чтобы не проехаться по нему носом от того, что нехватка воздуха могла вызвать обморок. Теперь стыдно даже телефон в руки брать, потому что ясно, что там можно увидеть и от кого. Теперь даже вставать отсюда и идти домой не хочется, если быть честным. Но Хисын всё ещё боится, что Шим может последовать за ним, поэтому подняться с места приходится, как бы ни не хотелось. Насколько бы слабым он ни был. Ведь страх почти всегда важнее состояния и других чувств. Домой идти в таком состоянии небезопасно. Именно поэтому в голове мелькает мысль о том, что нужно уйти куда-то и скоротать время до вечера, чтобы успокоиться. Почему именно "куда-то", а не "к кому-то"? Ответ достаточно простой. Фактически не к кому. Один самый главный претендент буквально стал причиной его срыва, Сонхун отметается сразу же, потому что его родители дома, к Сону навязываться страшно, да и Ли просто не хочет, Рики и Вон – вообще мимо, он не думает, что они с ним настолько близки, чтобы Хи мог напроситься к этим двоим в гости. Учитель Пак?.. Полный абсурд, конечно, нет. И даже если все эти отмазки притянуты за уши, даже если это просто плоды тревожности, всё равно Хи абсолютно точно уверен, что ему лучше одному. "Так я хотя бы ничего не порчу. Так я хотя бы могу хоть немного подумать о том, что натворил.", – однако пойдет ли это "подумаю" ему на пользу? Вряд ли. Потому что уже сейчас чувство вины выедает в нем болезненную рану, а что будет через время? Ответ тоже вполне прост. Рана начнет нарывать, и от этой боли в голове появится ещё более саморазрушающая навязчивая идея, чем все предыдущие вместе взятые. Он пришел к этому не сразу: для начала долго выхаживал по полным улицам, вглядываясь в лица прохожих, чтобы понять, о чём они могут думать. Наверное, те, кто это замечал, считали его полным идиотом, однако они – никто, и вряд ли Хи когда-нибудь увидит их снова, поэтому уделять такому внимания не он даже не думал. Потому что в самом деле эта своеобразная терапия помогала, хоть и ненадолго. У Хисына получилось освободить голову от переживаний до вечера, пока он не проголодался, и на улице не начало темнеть и пустеть. Смотреть и отвлекаться постепенно становилось не на кого, и единственная ниточка, за которую, как оказалось, мог держаться Ли, – голод. Но даже этого он не выдержал, и зашёл под вечер в продуктовый магазинчик, взяв что-то вроде кимпаба и какого-то небольшого сока. Уселся прямо в самом магазинчике и удовлетворил свой беспокойный желудок. М-да, за питанием ему никогда не удастся следить нормально. По крайней мере до тех пор, пока он не перестанет создавать проблемы себе и другим. Но это кажется невозможным. Особенно учитывая то, что после этого недоужина и заката мысли крутились только вокруг произошедшего между ним и Джейком. Он уже несколько раз успел обвинить себя в идиотизме, пообещать, что в следующий раз заклеит себе рот, решить, что больше никогда не увидится с Шимом и не пойдет в школу, и, в конце концов, отключить телефон, потому что тот разрывался от сообщений. Хисын даже не пытался их читать. Боялся. Однако он ведь всё равно вечно тянется к самоуничтожению, казалось бы, чего тут бояться? Точно. Нечего. Поэтому в голову приходит мысль, которая не покинет её до тех пор, пока задуманное не свершится. Хисын почти на автомате движется к автобусу и в нервном ожидании садится на сидения в конце. На улице уже совсем темно. Он не знает времени, но уверен, что явно уже нарушил отцовский запрет на опоздание. Это, безусловно, должно тревожить, однако не в этот раз. Ведь пока что единственное, что может успокоить – это тусклые фонари за окнами и яркие вывески закусочных и магазинчиков неподалеку. Совсем скоро мелькнул тот самый ресторанчик, куда они с Джеюном заходили за корн-догами не так давно. Блять, опять мысли о нём. Да сколько можно уже? Хотелось бы поскорее это закончить, но... В любом случае, скоро нужная остановка. Хи вылетает из автобуса так же быстро, как вошёл, и теперь торопливо шагает по лестницам в гору. Совсем скоро оказывается у своего дома, буквально за считанные минуты поднимается на нужный этаж и неаккуратно, стуча ключами, открывает дверь, из-за состояния даже забывая о своей "тихой" привычке и аккуратности. В голове каша, а руки трясутся, словно в припадке. В любом случае о тишине даже не додумался бы вспомнить. Он хлопает дверью, почти срывает с себя обувь, после чего бегом и впопыхах шагает в квартиру. Все мысли в какой-то момент фокусируются только на одном единственном желании, невозможном и животном, которое любой человек посчитал бы неадекватным. – Пап! Папа! – выпаливает он почти удушливо, чувствуя, что голосовые связки совсем уже отвыкли от этого слова. Он не помнил, когда осознанно и специально в последний раз его так называл. Возможно, такое и происходило на автомате, но явно не потому, что так Хи и задумывал. Парень входит в зал, где отец обычно сидел, и без труда находит его там. В темной комнате, где единственный источник освещения – синеватый свет от телевизора, всё кажется каким-то другим, неестественным. Но это только от того, что у Хисына в глазах уже стояла влага – не более того. Отец, наверное, перепугался от такого внезапного крика, и потому вскочил с места и пошел к Хи навстречу, перехватив его на полпути к дивану, где до этого сидел. Ли не пришлось долго думать и вглядываться, чтобы понять, что в чужих глазах действительно застыли непонимание и капля страха. А может и не одна капля. Потому что они распахнулись слишком широко и бегали слишком быстро в попытках найти ответ на бесконечные вопросы, возникшие в голове. – Что? Что-то случилось? – обеспокоенно слетает с чужих губ, которые, наверное, уже кучу лет не произносили подобного в адрес Хисына. Вау, поразительно. Просто шикарно, однако совсем не вовремя. Сейчас были бы к месту маты и оскорбления, очередная ругань, которой Хи так сильно добивался, а не эта напуская мягкость. Ли бездумно, словно на автомате, хватает чужую крепкую руку и непослушными, но крепкими пальцами сжимает её в кулак. Дышит так прерывисто, словно бежал целый марафон или вынырнул из-под воды, и сейчас задохнётся. Если смотреть на это со стороны, можно легко прийти к выводу, что Хисын в истерике. Но на его отца всё это свалилось так внезапно, что он просто ещё не успел понять хоть что-то. Зато Хисын уже успел сморгнуть мешающую влагу с глаз и с помощью своих рук занести чужой кулак над своей головой. – Ударь меня. Просто ударь меня, ладно? Я не хочу больше думать, не хочу ничего чувствовать, ну пожалуйста! – истерично почти выкрикивает он, буквально умоляя, и старается уронить чужой кулак на себя, зажмурив глаза, однако совсем не выходит. Отец всё ещё тормозит, но кулак разжимает, и потому на Хисынову голову ложится только большая раскрытая ладонь. Но Хи только истерит сильнее, мужчину этим только пугая. Он не понимает ничего, и только спускает свою ладонь ниже, в растерянности прижимая её к мокрой щеке сына и пытаясь приподнять его голову. Такое с ним впервые. Он не знает, как вести себя в таких ситуациях, особенно на трезвую голову. В затуманенном алкоголем разуме на первый план выходила только агрессия, однако сейчас он ничего такого не чувствует, ибо ничего не пил. Раньше он во всех бедах привык винить Хисына, и на нём всегда хотелось отыграться, но после письма Джиён это желание куда-то необъяснимо улетучилось. Теперь сына даже... Жаль? Особенно когда он в таком состоянии. В голове от быстроты происходящего ничего не укладывается, но кажется, что ему правда плохо. – Я не понимаю, Хисын, – расстерянно произносит отец, чувствуя, как чужие ладони обхватывают его руку, лежащую на щеке, с каждой секундой всё сильнее, словно пытаются ухватиться за последний спасательный круг. – Почему я должен это делать? Что... Что вообще случилось? Что с тобой? Парнишка, кажется, это слушать особо не хочет, и просто хватает чужую руку сильнее, чтобы снова занести в сторону над собой и с силой ударить. И на этот раз выходит, пощёчина падает на и без того горячую кожу, заставляя Хи чуть пошатнуться и склонить голову в бок. Он бы сделал это своими руками, сам бы ударил себя, но он слишком сильно не хотел признавать то, что может навредить собственному телу. Не хотел верить в то, что может себя ударить, ведь пока он бьёт не сам, это не считается каким-то селфхармом, да? – Почему ты задаёшь так много вопросов? Разве тебя это когда-то волновало? – сквозь ком в горле произносит Ли, только сейчас поднимая слезящиеся глаза на отца и медленно моргая. Половину его взора скрывают волосы, упавшие небрежно от удара, но странную ненависть во взгляде им всё равно никак не спрятать. – Раньше ты просто бил, не задумываясь, так зачем сейчас что-то спрашиваешь? Просто ударь – и всё! В чём проблема?! Кажется, он правда не понимает этого. Не понимает, почему его не могут наказать за собственные мысли и действия и почему ему приходится это делать самостоятельно. Хисын снова сжимает чужую руку сильнее и пытается ударить себя по щеке снова, но отец наконец додумывается выкрутиться и забрать свою ладонь, которую используют, как оружие. Он правда напуган и не понимает, что сейчас происходит. Как и Хисын, видимо, потому что его глаза выглядят совсем потерянными и не такими, как раньше. Ли снова пытается поймать отцовскую руку, словно завороженный, и мужчине просто приходится оттолкнуть его от себя, чтобы этого не допустить. Он не вкладывал слишком много силы специально, надеясь просто откинуть от себя чужие ладони, но парнишка пятится назад, словно тряпичная кукла, и врезается спиной в дверной косяк позади. Мужчина правда не может узнать его. Не может понять, что происходит, и почему его сын так ведёт себя. Это кажется чем-то диким и странным, будто перед ним совершенно другой человек, которого он видит впервые. – Хисын, приди в себя. Что ты делаешь? Что случилось вообще? – повышает голос отец, но не потому, что хочет в действительности отругать, а для того, чтобы его хоть немного услышали. Потому что кажется, что любое его слово улетает в бездну, так и не доходя до адресата. – Я не хочу ничего чувствовать, ни о чем думать, ну пожалуйста! Просто ударь меня и не задавай лишних вопросов, я что, так много прошу? Разве ты не привык так делать? – уже хнычет Хи, закрывая лицо руками и полностью опираясь на дверной косяк, в который не так давно врезался. Получить хоть какое-то наказание за свою любовь было последней надеждой, но кажется, что теперь и её больше нет. Досадно. А у Джехвана, кажется, мир вдруг перевернулся. Так странно слышать от ребенка, что он – тот человек, который привык избивать. Он и сам знает, что поступал достаточно жестоко на потоке неконтролируемых эмоций и под алкоголем, но чтобы настолько? Чтобы в этих напуганных глазах он стал тем, к кому можно прибежать за ударом? Это правда... Разочаровывает. И искренне пугает. – Пойдём, – произносит наконец мужчина, подходя ближе и хватая Хисына за плечи, чтобы потянуть за собой. Когда чужое тело реагирует внезапной дрожью, в голове первой мыслью было прояснить всё. – Я не собираюсь тебя бить, понял? Пойдём в ванную, тебе нужно умыться и в себя прийти. Я не понимаю, что с тобой, но тебе определенно нужно очнуться. Ли особо не сопротивляется, когда мужчина тянет его по коридору, и только быстро перебирает ногами, чтобы впопыхах не упасть. Отец вёл его грубо, но оно и понятно: он слишком отвык от того, чтобы заботиться о ком-то, и уже наверное не помнил, как это делается. Поэтому Хисыну просто пришлось смириться и пройти в ванную, едва не споткнувшись, и встать перед раковиной, тупо посмотрев в неё, пока отец тянулся к выключателю, чтобы зажечь свет. В голове всё ещё истеричное желание что-то с собой сделать, но оно быстро уходит, когда мужчина включает холодную воду на полную, смачивает в ней руки и умывает хисыново лицо. Тот рефлекторно одергивается и пытается вывернуться, но отец только убирает прилипшие к вискам мокрые пряди волос назад, и заглядывает в покрасневшие глаза. Снова смачивает руки и снова обжигает чужое лицо холодом воды с них. Капли в разнобой капают на одежду и другие участки кожи, стекают по шее, но это действительно помогает прийти в себя. Когда Ли, наконец, спокойно замирает, глядя на льющуюся из крана струю, мужчина прекращает и выключает её, а через время Хи сам тянется к полотенцу и промакивает им лицо, вытирая влагу. Говорить стыдно. Потому что осознание абсурдности ситуации начало приходить в протрезвевший мозг только сейчас. Но отец вынуждает. – Теперь я спрошу ещё раз. Что это было? – Хи ожидал услышать уже знакомую строгость в этом вопросе, но... Нет? Её там почему-то не было. – Прости, можно я не буду отвечать? – не поднимая глаз просит он, и сбегает, не дожидаясь ответа. Парнишка скидывает полотенце на крючок и прогибается под отцовской рукой, преграждающей выход из ванной, а сам пытается убежать в свою комнату. Быстро ныряет в щель приоткрытой двери и пытается её за собой закрыть, но отец – не Джеюн, и от него уйти не вышло, да и квартира слишком мала для пряток и беготни. Мужчина в последний момент выставил руку, чтобы не позволить двери закрыться, и у Хисына просто не хватило сил, чтобы её перебороть. Он только разочарованно выдохнул и ударил по выключателю, чтобы включить основной свет, и прошёл к кровати, совсем скоро усевшись на неё. Голова безвольно оперлась на стену позади, а взгляд уставился на чужую крупную фигуру в проходе. Обычно это пугало, но не сейчас. Сейчас хотелось только провалиться сквозь землю из-за стыда. Отец медленно прошёлся по комнате и уселся на кровать рядом. О чем-то задумался на пару минут, пока Хисын уперто молчал, и только потом, сформулировав мысль, обернулся на него, прожигая непривычно растерянным взглядом темных глаз. – Ты серьезно хотел, чтобы я просто ударил тебя? – этот вопрос казался таким странным и неуместным сейчас , что Хи хотелось выпрыгнуть в окно, только бы не отвечать. Но пришлось. И врать он не стал, несмотря на всё желание. – Да. И ты бы это сделал, будь хоть немного менее трезв, чем сейчас, на что я и надеялся, – выдыхает он, отводя глаза в сторону только бы не видеть чужое лицо больше. – Я больше не хочу пить, – как-то невпопад говорит мужчина, рассматривая, как покрасневшая от удара щека, на которую падает его взгляд, вздрагивает, а после чужие губы растягиваются в ухмылке. – Это ненадолго, – почти шепчет Ли так уверенно, словно констатирует факт. – В любом случае, просто забудь. Я в порядке, так что иди к себе. – Как я могу уйти после такого, даже не получив объяснения? – А как ты раньше всегда жил, забывая про моё существование? – в штыки воспринимает вопрос Хи, оборачиваясь. – Так и сейчас проигнорируй случившееся. Тебе же проще. – Не буду. Объясни, из-за чего ты так себя вёл, – буквально требует мужчина, нервно сдвигая брови, и этим самым пугает парнишку. Возможно, он получит удар уже тогда, когда совсем не хочет и не ждёт. – Что я должен ответить, если сам не знаю? Мне просто было тошно, я впал в истерику и не мог с этим ничего сделать. Такой ответ устроит? – растерянно отвечает он, действительно не понимая, что ещё сказать, чтобы его оставили в покое. И, кажется, мужчину это вполне удовлетворило. Он отвернулся, оперевшись локтями о колени, и сложил руки в замок, задумчиво вперив в него взгляд. – Ты же ездил в читальный зал. Почему тебе стало так плохо после этого? – Откуда мне знать? – быстро парирует Ли, только что вспомнивший о том, что солгал отцу об этом с утра. Он даже не может сказать, что поругался с другом, чтобы оправдать себя, потому что выдаст свою глупую ложь. – Просто без причины стало не по себе. Я не могу это объяснить. – Сейчас лучше? – в чужом голосе слышится что-то похожее на беспокойство. Так непривычно слышать это именно от отца. Словно не он говорит вовсе. – Да. – Хорошо... Хорошо, тогда... Мне уйти? – снова кажется, что он искренне об этом заботится. Жаль, что поверить в правдоподобность этого Хисыну будет очень сложно. – Да. Пожалуйста, – с трудом поворачивается язык, но мужчина послушно кивает и поднимается. Он уходит, действительно оставляя Хисына в полном одиночестве. Единственный собеседник – мысли в голове, душащие сейчас, словно накинутая на шею удавка. Кажется, поведение отца и правда кричит о том, что он собрался меняться. Жаль только, что он слишком опоздал с этим. Однако, возможно, спустя время, Ли правда сможет это понять и принять, а не искать варианты в тысячи раз хуже реальных. Так мало того, что отец подкинул пищу для тревог и размышлений, мысли о Джеюне и признании никуда не делись. И теперь, в полной тишине комнаты, становились всё громче с каждой секундой, затрудняя дыхание. Прямо сейчас Хи был бы не против закурить, хоть никогда этого и не делал. Сонхун говорил, что это помогает ему справиться с тревогой и желанием сделать какой-то бред. Это просто идеальное совпадение, Хисыну прямо сейчас нужны сигареты. Однако взять их негде. Он мог бы навредить себе ещё как-то, но сигареты – самый безобидный и приятный вариант, которого, к сожалению, рядом нет, и потому приходится забросить идею с самоповреждением. Ведь позора перед отцом тоже было достаточно. Мужчина ушел, погасив свет, и в такой атмосфере хотелось только заснуть и не просыпаться больше, чтобы не думать. Обычно Хисын звонил или писал Джеюну, когда ему было так херово, но теперь он даже этого сделать не может. Глотку сдавливает от паники и осознания того, что он с огромной вероятностью проебал всё: дружбу, самого близкого человека, возможность что-то чувствовать хоть к кому-то. Абсурдно, но факт. Он сам виноват в этом, и никак иначе. Для этого даже не нужно включать телефон и звонить Шиму или Сонхуну, ведь он сам прекрасно знает. Знает, что всё сломал.