•••
Шагать по кладбищу среди могил ранним утром – то ещё удовольствие. Не то чтобы это было неприятно, просто очень не хотелось бы, чтобы для этого в принципе был повод. Но, к сожалению, произошедшего четыре года назад не воротишь. Гравий под ногами звонко хрустит в такт шагам отца и собственным, сливаясь в один бесконечный шорох, а рука сжимает десять стебельков белых гербер. Мама любила именно такие, потому что они чем-то напоминали ей солнышки. Она всегда искала что-то хорошее во всём, даже в обыкновенных цветах, увиденных на витрине магазина. Черный костюм сидел на Хисыне вполне прилично, хоть и был куплен год назад в честь того же события, что и сегодня. Из минусов – вызывал очень сильный дискомфорт в ногах, ибо натирал по свежим ссадинам. Идти так далеко уже становилось невыносимо и хотелось просто заныть вслух, но Ли элементарно не мог себе этого позволить, слишком уж уважал свою, едва оставшуюся после вчерашнего, долю достоинства. Парень старался концентрироваться только на гравии под ногами, но от однотипного вида всё больше внимания перетекало к боли в ногах, и потому пришлось поднять глаза и осмотреться вокруг. Пейзаж однотипный. Надгробия, надгробия, ещё надгробия, оградки, столики, улыбающиеся черно-белые лица на каменных плитах, венки и цветки. Где-то целые памятники, где-то даже беседки. То ли это от того, что родственники действительно настолько сильно любили усопшего, то ли от того, что некуда было девать деньги. Хисын даже не знал, во что верил больше. Наконец, оба свернули направо и прошли еще пару метров перед тем, как остановиться у одной из оградок. Отец дрожащими руками открыл металлический засов и вошёл внутрь, запуская сына следом. С белой надгробной плиты на них смотрело улыбающееся лицо женщины, которая должна была жить ещё минимум лет двадцать, а то и все тридцать. Да даже больше. Хотелось бы, чтобы все шестьдесят. Под любимой фотографией Хисына красовалась надпись: "Ли Джиён", а на строчку ниже еще одна: "5 января 1981 - 18 апреля 2020". От одних только этих цифр в глазах вновь вставала пелена. Она была так молода, так радовалась каждому дню, так любила Хисына, так почему?... Нет, плакать нельзя. Ли быстро смаргивает влагу, понимая, что если расплачется, то все старания и весь консилер смоется вместе с солёными дорожками слёз. А сейчас он очень сильно хотел выглядеть хорошо перед мамой. Потому и волосы уложил, и косметикой воспользовался, и костюм надел. Отец помолчал пару секунд перед могилой, уставившись на фото, но всё же расплакался. Упал на колени перед плитой и уткнулся лицом в землю, начиная невнятную завывающую речь: – Джиён-а... Ну зачем же ты так с нами?.. Почему ты не выбрала нас? За что?.. Хисын только молча кладёт букет гербер на землю и смотрит на отца, всё ещё сокрушающегося вслух идиотскими фразами, которые говорит каждый год. Ли вздыхает, но внутри всё равно все органы будто сжимаются. Он знал, почему мама так поступила. Он знал ответы на все вопросы, которые задавал отец, и всё равно, блять, было больно. Потому что хотелось бы, чтобы всё сложилось совсем иначе. По шее пробежал холодок, а плеча будто бы что-то невесомо коснулось. Хи вздрогнул, оборачиваясь, но просто очевидно, что никого сзади не было и в помине, и быть не могло. Почему-то закралось ощущение, что так мама попросила у него прощение. Прощение за то, что ушла так рано, и за то, что теперь Хисыну приходится терпеть, потому что отчасти она является причиной всему этому, но ни в коем случае не виновницей. Виновник тут только один, и вот уже четвертый раз он ноет и просит прощения перед женой и богом за то, что такой ужасный всё ещё живёт на свете, а его любимая покоится на расстоянии трёх метров под землёй.•••
Они заехали домой, чтобы Хисын переоделся, и отец даже отвёз его в школу, чтобы успеть к третьему уроку. Парень уже и забыл, когда в последний раз сидел в этой машине и когда его вёз отец. В школу. Трезвый. По приезде он попрощался, сказал что-то написать ему. Или предупредить о чем-то, Ли так и не понял, потому что спешил убежать от этого ужаса куда-то подальше. Хи вошёл в школу без проблем, тут же попадая в шумный коридор, и быстро вывернул на лестницу, чтобы подняться на нужный этаж. Пошел сразу в учительскую, ибо знал, что обычно на второй перемене классного руководителя можно встретить там. Нужная дверь медленно распахивается, и Ли нерешительно заглядывает внутрь. Кроме знакомого темного затылка не видно никого из учителей, и потому парень входит, окликнув преподавателя. – Учитель Пак, я... – юноша не успевает договорить: мужчина тут же крутится на кресле и встречается с ним взглядом, перебивая. – Хисын! Я в курсе, твой папа звонил мне вчера. Подойдёшь? Парнишка нерешительно кивает и слушается, обходя чужие столы и шагая к нужному месту. Темные глаза учителя буквально сверлят его, и Ли банально не знает, куда себя деть и куда сбежать. Он слишком устал, чтобы выкручиваться, и если уж начнутся расспросы, то от бессилия ответит, потому что отмазок и увиливаний просто больше не выдумаешь в таком состоянии. – У тебя такие уставшие глаза... – подмечает Чонсон, обхватывая чужие ладони в свои и по-доброму глядя ученику в лицо. – Что-то точно случилось. Расскажешь? – Сегодня годовщина смерти мамы, – холодно отвечает он, видя, как чужое выражение лица на секунду меняется, кривляясь то ли в удивлении, то ли в бесконечной жалости, и тут же возвращается к привычному спокойному и слегка сочувствующему. – Я был на кладбище, поэтому пришлось опоздать. – Боже, Хисын... – сопереживающий голос слегка успокаивал, но не помогал разогнать туман в голове. Учитель встал со своего места и слегка наклонился, чтобы быть наравне, когда говорил. – Можно обнять тебя? Извини, что вот так спросил, мне не стоило. – Всё в порядке, – он кивает, и с позволения крепкие мужские руки стискивают его плечи в теплых объятиях. Пустой взгляд упирается в крепкое плечо, и приходится слегка повернуть голову, чтобы не упираться в него носом. Иначе вышло бы так, будто Ли плачется учителю в пиджак. – Прошло уже четыре года, так что всё нормально. Уже чуть легче. – Мне сложно представить, какого потерять такого близкого человека настолько рано, мне так жаль, – чужие руки успокаивающе похлопывают по спине, а эти слова заставляют ком вновь подкатить к горлу. Он всё же поворачивается вновь, утыкаясь лбом в темный пиджак, и судорожно выдыхает. Хочется дать слабину. Но Хи всё еще держится. – Сложно, – отвечая на учительское "каково", произносит парень. – Ты можешь сегодня отдыхать, может, поедешь домой? Я предупрежу учителей... – чуть отстраняясь и заглядывая в чужое лицо, уточняет Пак. – Нет, не могу. Папа сегодня дома, он следит за моим посещением школы, – уже настолько откровенно говорит Ли. – Но если я скажу ему, что я позволил тебе уйти... – Бесполезно, учитель Пак, не стоит. Я отсижу на уроках, всё в порядке. – Я попрошу учителей быть помягче с тобой, – он всё ещё продолжает стоять на своем, чуть задумываясь. – Кстати, ко мне подходил с утра парнишка из параллели, тебя спрашивал. Сказал, что вам нужно поговорить. – И что вы ответили? – обеспокоенный взгляд тут же мечется к учительскому лицу, и уже готов прожечь в нем дыру. – Сказал, что ты придёшь после второго. Он очень удивился, но поблагодарил и ушёл. Если честно, выглядел так, будто очень переживал за тебя. А что, мне не стоило так отвечать? – Ох... – Хисын невольно тянется к лицу и трет глаза, давая себе время подумать. – Лучше бы, конечно, ему вообще не знать о том, что я сегодня приду. Объясняться будет тяжело... Но всё в порядке, вы не могли знать. В любом случае, я пойду... – Хисын, подожди, – когда парень уже разворачивается, чтобы начать уходить, учитель перехватывает его запястье. – Отдохни еще один урок в медпункте, я подойду к учителю. Я вижу, что ты плохо спал. И повременишь немного с объяснениями перед тем парнишкой. Я отпускаю, можешь идти. Всё равно сейчас мало что поймёшь в таком состоянии. – Спасибо, учитель Пак, – он уже собирается глубоко поклониться, но мужчина ловит его, прерывая, и только еще раз коротко обнимает. Без последующих слов и объяснений, потому что оба и без того всё понимают. И Хисын всё же скрывается через пару минут в медпункте, ложась на ту же кушетку, что и позавчера. Медсестра только понимающе на него смотрит и кивает, не смея ничего возразить. Перед тем, как провалиться в дрёму, в голове проскальзывает мысль, что стоит попросить у неё ту мазь, которой она обрабатывала ссадины на лице в прошлый раз. Сам всё сделает. Потому что дома такой нет, а если попросить обработать эту милую девушку, то всё будет слишком очевидно, и она может доложить туда, куда очень не хотелось бы. Или стоит без этого обойтись вовсе. Потому что сейчас уже и болит не так сильно, наверное, потому, что усталость всё же перебарывает, и жжение просто не такое уж и ощутимое.•••
Спалось замечательно. Пока что-то вдруг едва ощутимо не коснулось волос, заставляя сначала автоматически вздрогнуть, а потом и нахмуриться, спрятав лицо в сгибе локтя. Вставать не хотелось совсем. И пока Хисын ещё не успел прийти в себя и открыть глаза, послышался тихий шепот. – Эй, парень, не трогай его, – недовольно возмущался женский голос откуда-то издалека, будто из-под толщи воды. – Дай ему еще хоть минут пять отдыха. Он пришел с таким уставшим взглядом, что, думаю, каждая минута сна дорога. – Извините, я не буду, – послышался уже слишком знакомый и приятный голос совсем близко. – Могу я просто остаться ненадолго, пока он не проснется? Ответа вслух не последовало, но можно было догадаться, что ему позволили, потому как осторожный шорох одежды прозвучал совсем коротко и прерывисто, и тишина вернулась вновь. Не слышно было ни шагов, и ни слова. Ли, едва что-то соображая, всё же убрал руку от лица, ибо так дышать стало легче, да и не мешало ничего больше. Спустя обещанные пять минут его волос вновь касаются, но теперь более уверенно и ощутимо. Хисын вздрагивает снова, но на этот раз с трудом раскрывает глаза и упирается взглядом в парня, что сидел перед его кушеткой на корточках и внимательно разглядывал чужие черты лица. Медовая кожа поблескивала в тусклом свете солнца, пробивающемся через плотную шторку, темные глаза почти светились счастьем просто от того, что смотрели на Хисына. Ли моргнул пару раз, не совсем понимая, что вообще сейчас происходит и где он, но осознание приходит буквально через считанные секунды. Джеюн пришёл, зная, что найдёт его здесь. Во всё ещё сонном мозгу не совсем укладывалось, как он вообще мог догадаться, и потому Хи смущённо поднимает уголки губ и озвучивает вопрос. – Откуда ты?... – В классе не нашёл тебя, но твой учитель сказал, что ты пришёл. Поэтому вариантов оставалось не так много. Просто случайность, – почти шепотом отвечает он, наклоняя голову чуть на бок, словно самый настоящий щенок. Хисын шумно выдыхает, последние пару секунд рассматривает чужие темные радужки заинтересованных глаз и садится на кушетке, выпрямляясь в спине и накрывая ладонями глаза, чтобы дать себе время привыкнуть к свету и прийти в себя. Джеюн за это время поднимается с корточек, опираясь руками на колени, и собирается уже идти к выходу, но Ли быстро перехватывает его запястье, заставляя обернуться и подойти ближе. Парнишка жестом просит его наклониться и тихо шепчет, стараясь сделать так, чтобы медсестра этого не заметила. – Попроси у неё, пожалуйста, заживляющую мазь на время. Скажи, что вернёшь через перемену. Сможешь что-нибудь придумать? – и он отстраняется, пытаясь заглянуть в чужое удивлённое лицо. – В чём дело? Почему ты сам не можешь?.. – так же понимающе тихо шепчет Шим, обеспокоенно бегая глазами по чужой бледной коже и, вероятно, ища на ней новые ссадины. – Я потом тебе объясню, хорошо? Сейчас осталось мало времени. Попроси после того, как я выйду, ладно? Джеюн мычит в ответ, и Ли наконец может обуться, чтобы выйти из кабинета, подхватив с собой рюкзак. В коридоре как обычно шумно, но Хисын не сильно спешит в класс. Остается ждать у двери медпункта, опираясь спиной на холодную стену и сверля взглядом поношенные кеды. Ситуация с ногами, если быть честным, даже после сна не изменилась, и теперь кожа неприятно ныла и болела еще сильнее, чем до этого. В основном, именно поэтому Ли и решился попросить о помощи друга. Самому было стыдно, но боль пересилила. Через пару минут Шим выходит из двери с красным крестом, ища глазами знакомое лицо, и Хи без особых раздумий подходит к нему ближе, чтобы быть замеченным быстрее. – Она дала? – тут же звучит вопрос, в ответ на который Джеюн разжимает кулак с двумя уже знакомыми тюбиками, после чего быстро прячет их в карман, будто что-то запрещённое. – Что ты ей сказал, чтобы она поверила? – Сказал, что одноклассник навернулся на физре, но в медпункт идти из вредности не хочет. А я добрый друг и просто хочу помочь, – парнишка легко усмехается и молчит с секунду, кажется, подбирая слова. – Так зачем тебе это? Когда расскажешь? – Ты знаешь какие-нибудь тихие места? – вопросом на вопрос отвечает Хи, пряча усталые глаза от чужих изучающих. – Чтобы мы могли остаться наедине, без шума и лишних ушей. – Крыша подойдёт? Она обычно всегда открыта, я там нередко сижу, и народ туда не ходит. Меня учителя не ругают, значит, тебя тем более не должны. – Вот и отлично, – Ли устало кивает, и уже собирается что-то сказать, но трель звонка его прерывает. С тяжелым вздохом парень поправляет уложенные с утра пряди, после чего скромно машет Джеюну рукой и направляется к своему классу. Он знает, что уже через сорок минут за ним зайдут. Теперь нужно только просидеть этот несчастный урок, по максимуму стараясь игнорировать ноющие икры и тяжелую голову. В попытках сообразить и вслушаться в болтовню учителя истории, Хисын провел первые минут двадцать. В оставшееся время уткнул взгляд в учебник и стал читать, ибо так понималось даже лучше, чем на слух. Но в голове всё равно крутились мысли о том, как лучше объяснить всё Джейку так, чтобы он не испугался и не отстранился совсем. Конечно, идея со вчерашним "поговорим завтра" была провальной изначально, ибо возлагала слишком много ответственности на нынешний день, но по-другому было никак. Настолько было тяжело, что никакого бы разговора не вышло вовсе. С великим трудом парень досидел до звонка и почти сразу же подорвался с места, выходя из класса раньше всех. Сейчас большая перемена, так что на объяснения с Джеюном должно хватить времени сполна. Парень машет головой из стороны в сторону, ища знакомое лицо, и совсем скоро его видит. Шим приближается быстро и как-то нервно, вероятно, всё ещё не в силах успокоить себя и прекратить волноваться. Он настолько чувствовал усталость Хисына, что сам стал выглядеть от этого невыспавшимся и чересчур нервным. Юноша молча, но всё же осторожно подхватил друга за руку и двинулся к лестнице. Хи едва успевал перебирать за ним больными ногами, а на лестнице стало совсем уж сложно, потому он принципиально стал шагать медленнее, чтобы ведущий тоже сбавил темп. И тот понял. Смягчился будто, осторожно перехватил чужую руку по-другому, теперь уже сцепляя их ладони вместе и переплетая пальцы, после чего неловко начал разговор, чтобы заполнить тишину между топотом ног по лестнице. – Неплохо выглядишь сегодня. Если бы не твои уставшие и пустые глаза, я бы подумал, что ты выспался, наконец. – Не переоценивай мои возможности. Всего-то косметика и укладка, чтобы не выглядеть совсем погано, – усмехается Хисын, топая кедами по каменным ступеням. Всего один пролёт до крыши остался, он сможет. – С чего это вдруг? Есть повод? – абсолютно не задумываясь спрашивает Шим, уже подходя к тяжелой металлической двери и сразу толкая её. Петли легко поддаются и скрипят, открывая парням вид на просторную площадку, покрытую зеленым ковролином, или чем-то очень на него похожим. В любом случае, ни один из парней этим не интересовался и даже не собирался, и потому размышления о подобных мелочах даже не возникали в голове. Мысли заняты другим. – Можно сказать и так. Свежий весенний ветер бьёт в лицо Хисыну, стоит ему только отпустить тяжелую дверь, чтобы она захлопнулась за ним. Почему-то от вида голубого неба с белыми курчавыми облаками становилось легче, даже несмотря на жуткую усталость и боль. Солнечные лучи, ещё не сильно греющие, но уже радующие своим приятным светом, падали на лица парней и пробивались сквозь чёлки, у обоих уложенные на две стороны. Ли осторожно подходит к краю, чтобы хоть одним глазком взглянуть вниз. Всё уже давно начало цвести, деревья покрылись зеленью, и школьники пристрастились выходить во двор на переменах, чтобы посидеть на специальных столиках или в беседках, побегать по траве и побеситься, что свойственно в этом возрасте. Жизнь кипит. Жалко только, что у Хисына всё так тухло. Он разворачивается в конце концов, подходя вновь к двери, из которой они оба вышли только что, обходит её справа, чтобы солнце светило в лицо, и садится на зеленое покрытие, опираясь спиной на стену. Не раздумывая слишком долго, Джеюн следует за ним, садясь по правую руку от друга, и вытаскивает выпрошенные тюбики мази из кармана. – Теперь достаточно подходящая обстановка, чтобы ты рассказал? – произносит он, протягивая лекарства, зажатые меж средним и указательным пальцем. Благо, удобная компактная упаковка позволяла это сделать. – Вполне, – кивает Хисын, забирая его сегодняшнюю аптечку и читая названия. Надо запомнить, что ли. Абсолютно точно ещё пригодится. Парень решил долго воду не мутить и не юлить особо, потому поджал ноги чуть ближе к груди, сгибая в коленях, и стал осторожно поднимать брюки от щиколоток. Оголив всю голень, стал задумчиво осматривать масштаб проблемы. Следы уже побагровели и ныли от излишнего контакта с тканью брюк, да и выглядели, если честно, действительно жутко. И это только одна нога. На второй то же самое. Хи молча переводит взгляд на Джейка, уже точно зная, что тот всё понял. Потому что каждой клеточкой тела ощущал, насколько внимательно чужой взгляд следил за его неторопливыми действиями. Но настолько бурной реакции увидеть он не ожидал. – Хисын, это что? Откуда? – чужие глаза округлились, а рука невольно потянулась ко рту, чтобы прикрыть челюсть, явно готовую отвиснуть от шока. – Плата за вчерашнее опоздание, – парень равнодушно пожимает плечами и откручивает один из тюбиков, чтобы выдавить немного мази на пальцы. Хоть и выглядит он спокойно, сейчас от этих откровений готов разрыдаться. Внутри всё сворачивается в мерзкий ком. – Что? – и если честно, Джеюну не лучше. Все его органы, казалось, сжало в тиски, а воздух из легких выбило одним махом. – В каком смысле? Я не понимаю, Хисын. Чем это так вообще? – Провод от зарядки, – его голос дрожит, когда пальцы опрометчиво давят на место от удара слишком сильно, а рука дёргается и почти отлетает сама собой, будто от горячего. – Осторожнее, – без раздумий обеспокоенно выпаливает Джеюн, перехватывая чужую ладонь, чтобы Ли случайно не ударился ещё и ей о стену. Всё на секунду замирает. Шимов взгляд бегает от болезненных ссадин до ужасно печального лица Хисына, подмечает плотно поджатые губы, а руки ощущают, как чужая ладонь безвольно обмякает, позволяя обхватить себя. Время на обдумывание ответов вышло, и чтобы подтвердить свои догадки, Джеюн вслух произносит одно только слово, один вопрос: – Кто? – Отец, – выдает Хисын, руша этим словом все надежды на то, что хотя бы дома он может чувствовать себя спокойно. Джеюн вновь замолчал. Пустой взгляд бездумно упирается в исполосованные икры. В голове столько ужасных мыслей, столько отвратительных представлений и рисованных фантазией картин, что в горле невольно встаёт ком. – А мама что? Ты же говорил, что любишь её, так почему она позволяет... – Она умерла, Джеюн. Сегодня уже четыре года как. С утра навещал её на кладбище, поэтому опоздал. – Ха, – истерично вырывается из глотки, на что Шим громко вдыхает и отворачивается, пряча глаза и закрывая себе рот ладонью. От такого количества внезапной информации голова идёт кругом. – Серьезно, вот настолько... Он еще пару раз судорожно вздыхает, после чего закрывает лицо руками, давая себе время на подумать. Хисын же просто не знает, что ему делать с такой реакцией. Молча прячет глаза и поджимает губы, потому что просто не может ничего добавить или хотя бы пошевелиться. Когда рассказываешь об этом другому человеку, всё ощущается совсем иначе, словно приходится переживать этот момент снова. Как будто бы, когда терпишь это молча, мозг со временем может смириться, но сейчас будто на свежую рану надавили, когда признание прозвучало вслух. Ни слова больше не всплывает в голове, пока Джеюн не всхлипывает пару раз, и не обращает на себя внимание, абсолютно этого не желая. Ли тут же поднимает провинившийся взгляд, и пытается заглянуть в чужое лицо, ища ответы. Шим наконец убирает ладони, перекрывающие вид, осторожно смахивает пальцами влагу с уголков глаз, и неловко дрожащим голосом вдруг заявляет: – Давай я помогу с мазью, чего сидеть... – он избегает зрительного контакта и тянется к тюбику, усаживаясь поудобнее и поворачиваясь лицом. – А ты-то чего плачешь? – парень хмыкает, всё же ловя мельком сверкнувшие глаза своими, – я же живой, нормально всё. – У тебя ноги в мясо из-за того, что ты вчера задержался у меня. Как мне спокойно сидеть? – чужие пальцы осторожно, почти невесомо касаются исполосованной красными следами кожи, невольно заставляя вздрогнуть. – Прости, больно? – Это не из-за тебя, а из-за того, что я за временем не уследил. И из-за того, что автобус задержался и медленно ехал. Не бери на себя слишком много, – темные глаза светятся от солнечных лучей и внимательно следят за чужими пальцами. Хисын изо всех сил старается не хмуриться от каждого неприятного ощущения, чтобы не заставлять Джейка переживать ещё сильнее. – Всё нормально, не беспокойся. – Оно и видно, – парнишка опять смолкает, подбирая слова. – Ты не подумай, я плачу не потому, что просто дурак какой-то и надавить на тебя хочу, ни в коем случае... Просто мне правда так жаль, что я даже ничем помочь не могу... Безумно сильно жаль, правда, – темные щенячьи глазки-бусины вновь на мокром месте, и Хисыну кажется, что он тоже совсем скоро не выдержит. – Ты уже делаешь вполне достаточно: говоришь со мной сейчас и сидишь здесь, обрабатываешь ссадины, хотя совсем не обязан этого делать. Мне хватает и этого. Это лучше, чем если бы я сидел тут один и давился слезами, не думаешь? Чужой взгляд вновь возвращается к голени, а пальцы касаются уже менее болезненных мест. С одной ногой уже закончил, но вновь шмыгает носом, готовый прослезиться. Кажется, последний риторический вопрос был лишним. – Э-эй, ну Джеюн, – тянет Ли, раскидывая руки в стороны в безуспешной попытке успокоить. – Хочешь, обнимемся? – А можно? – Джейк уже тянется ближе к нему, а Хи отрывается от стены, наклоняясь вперёд. – Можно, конечно, чего спрашиваешь? И Шим тут же притягивает парня к себе, утыкаясь носом в его шею. Пахнет какой-то приятной свежестью и зеленью, прямо как в начале весны. Такой приятный запах, что слезы как-то сами собой проглатываются и высыхают, оставляя только солёное послевкусие. Но обниматься с Хисыном – безумно приятное занятие, вот что запоминается очень хорошо. Он такой спокойный, такой стойкий и в то же время мягкий сейчас, что даже отпускать не хочется. Но приходится. – Сколько времени уже прошло? – вдруг опомнился Джеюн, но проверить никак не мог, ибо телефон оставил в классе. Да и не важно. Тут он им не так уж и нужен. – У тебя со второй ногой та же ситуация? Давай я помогу, так быстрее выйдет. Хисын с мягкой улыбкой кивает, закатывает вторую штанину и откидывается на стену вновь, подставляя лицо солнцу и прикрывая глаза. – Ты не против, если я поболтаю обо всякой фигне? – внезапно спрашивает Ли, когда начинает ощущать, как мазь холодит кожу. Шим в ответ положительно мычит, и тот продолжает. – Если честно, я очень сильно люблю такую погоду. Солнечная весна – самое лучшее, что может быть. И даже несмотря на то, что мама умерла в один из таких дней, и всё ещё их люблю. Потому что она тоже их любила. Она сама тоже была похожа на яркое солнышко, и любила всё, похожее на него. Знаешь, Джеюн, ты похож на мою маму чем-то. Тоже светишься, когда что-то рассказываешь, тоже такой же искренний, как и она. Только не оставляй меня тоже, пожалуйста, – последняя фраза звучит почти шепотом, но Джейк все равно отчётливо её слышит, и от того зависает на секунду, задумываясь. – Не буду, – отвечает он, мотая головой из стороны в сторону. Хисын улыбается, даже не открывая глаз и не смотря на него. – Это хорошо...•••
Джеюн проводил Хисына до самой остановки, которая находилась совсем в другой стороне от его дома, и мало того, что проводил, так ещё и подождал нужный автобус, болтая обо всякой ерунде и заставляя улыбаться через каждое слово. Он такой светлый. Такой хороший, что Ли, наверное, всё же не хотел, чтобы он вообще знал о том, что происходит в жизни его друга. Так Шиму было бы в разы легче, да и стресса меньше. Но, в любом случае, оставлять в неведении было тоже нельзя, и Хи лишь выбрал меньшее из всех зол. Пусть уж лучше будет в курсе, чем беспокоится каждый раз о чем-то неизвестном. Пока они ждали, Хисын вдруг заикнулся, что хотел бы хоть малейших перемен в своей внешности, потому что уже в зеркало на себя смотреть тошно, и Джейк сказал, что его друг вполне может это устроить. Хи дальше спрашивать не стал, но поверил на слово и сказал, что продолжат они этот разговор позже, потому что автобус к тому времени уже подъехал, и пришлось прощаться. Дома почему-то оказалось чересчур тихо. Хоть и время ещё не такое позднее, как обычно бывает, когда Ли приходит, но отец должен был быть дома. Однако, когда парень прошёлся по квартире и заглянул в каждую комнату, то не увидел даже малейшего намека на чьё-то присутствие. Странно. И только на кухне находится вдруг ответ, написанный на листочке карандашом, взятым у Хисына со стола, знакомым корявым почерком."Сынок, я уехал в командировку с коллегами по работе. Не знаю, надолго ли это, но думаю, меньше недели не займет. Деньги на еду я буду переводить, не беспокойся об этом. Звони хоть иногда.
Прости меня. Папа."
Из горла вырвался истеричный смешок. Что это вообще такое? Какого хера этот мужик творит? Ему обязательно было уехать именно сегодня? Да какого черта... Ли просто скомкал бесполезную бумажку в руке. Сил уже нет на эти выходки. Внутри всё клокочет, и теперь каждый шорох раздражает. Волосы слишком длинные и слишком лезут в глаза, стол на кухне слишком убран, ваза со свежими цветами в четном количестве на нем слишком мозолит глаза, фото мамы слишком сильно доводит. Ли вновь разворачивает бумажку и перечитывает содержимое, будто от этого что-то изменится. Но нет. Всё точно так и осталось, только раздражать начало еще больше. Хисын рвет записку со всей злостью, кидает обрывки на пол. Следом летит рюкзак с плеча, с грохотом ударяясь о шкафчики и влеча за собой звон посуды внутри них. Просто злости не хватает, хочется разбить всё, что только бьётся и не бьётся, но единственное, на что его хватает: с силой ударить по ножке ни в чем неповинного стола, от чего тот двигается со скрежетом, а ваза с цветами начинает пошатываться. На удивление, фотография мамы не упала. Всё так же по-доброму и понимающе смотрела на Хисына и улыбалась. От этого стало еще тошнотворнее. Захотелось уже просто от злости бить стены, но на такие крайности парень идти не стал. Вместо этого зарылся пальцами в волосы, сжимая темные пряди со всей возможной силы, и медленно опустился на корточки, стараясь отдышаться и успокоиться. Выходило с трудом, но всё же. Это лучше, чем срывать свою злость и многолетнюю обиду на случайных предметах, попавших под руку. А то убираться, если честно, потом не хочется совсем. Но в итоге всё равно пришлось. Пришлось собрать бумажки, но только для того, чтобы выбросить их в мусорный бак. Вместе со всем негативом, скопившимся за сегодняшний день.