Иероглифы на теле

А потом Лань Сичэнь внезапно резко отпускает его и отходит к кровати. Цзян Чэна обливает тоскливым холодом. Сердце все ещё колотится, как ненормальное. Он растерян. Ведь ждал совсем не этого. — Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, — спокойно звучит голос Лань Сичэня. – Не знаю, что ты там себе придумал, но мне не доставляет никакого удовольствия измываться над человеком, который меня боится. Цзян Чэн вскидывает голову: — Я не боюсь! Тихий смешок. Как ни странно, это правда. Он действительно не боится самого Сичэня, но страх все же есть. В этом не хочется признаваться, однако никуда не денешься. Не так легко признать, что сейчас ты будешь неловок, несуразен и совершенно неопытен. А ещё всё происходящее совсем не соответствует тому, как могло бы быть. Во время ритуала Лань Сичэнь был человеком, который видел Цзян Чэна шальным, уязвимым и открытым. Таким, каким он не показывался даже близким людям. Пауза, которая сейчас затягивается, становится вязкой и густой. Мёд и смола, что утягивают на дно. И Цзян Чэн решается. Он быстро подходит к Лань Сичэню, кладет ладонь на его плечо и разворачивает к себе. А потом прижимается к губам. Мысли вышибает, воздух в лёгких превращается в пламенный цветок – дышать невозможно. Губы Лань Сичэня горячие, невероятные. И руки, которые вновь оказались на талии и затылке Цзян Чэна, обжигают до безумия. Его целуют так, будто мечтали об этом всю жизнь. Конечно, этого быть не может, только вот ноги вот-вот подогнутся, а голова пойдет кругом. Совершенно отходит на другой план, что его целует мужчина. Потому что это так хорошо и приятно. В конце концов, им приходится оторваться друг от друга, потому что нужно всё же сделать по глотку воздуха. Лань Сичэнь прижимается лбом к лбу Цзян Чэна, и такая близость тоже не кажется неправильной. — Мы сегодня зайдем ровно настолько, насколько ты сможешь. «Я всё могу!», — хочется сказать Цзян Чэну, но эмоции накатывают друг на друга, не давая нормально сформулировать ответ. И это к лучшему. Он знает, сколько раз велся на подобные слова от Вэй Усяня, который виртуозно разводил его на слабо. Правда вот… потом обычно куда-то вляпывались оба, поэтому нельзя было сказать, что кто-то выходил победителем. Цзян Чэну удается только кивнуть, ибо голос точно подведет. А в следующий миг пальцы Лань Сичэня ложатся на пояс брачных одежд. Получается только услышать, как звякают, стукнувшись друг о друга нефритовые подвести. И завороженно смотреть, как верхнее ханьфу падает к ногам. Цзян Чэн шумно выдыхает. Почему-то не получается даже пошевелиться, хотя стоять столбом же нельзя! Точнее, стоять можно, но… Мыслить нормально не получается. Нижнее ханьфу тоже оказывается на полу. Кожу немного холодит, однако Цзян Чэн уверен, что в комнате тепло, но внутреннее напряжение дает о себе знать. Лань Сичэнь ничего не говорит. Лишь смотрит так, что одновременно хочется спрятаться и в то же время, чтобы никогда не отводил взгляда. Такого глубокого, волнующего и полного восхищения. — Ты меня уже видел... Не получается сказать «голым». Скулы вспыхивают от смущения. Лань Сичэнь поднимает руку и медленно вытаскивает из волос Цзян Чэна шпильки, удерживающие часть густых прядей. Звон падающих шпилек не похож на тот, что был у нефритовых подвесок – тоньше, звонче и тише. — Я готов смотреть вечность, — произносит Сичэнь, и внутри всё сворачивается от этих нескольких слов, потому что тон, которым они сказаны, не дает сомневаться в сказанном. От этого внутри почему-то горячо-щекотно. Хочется отвести взгляд, но Цзян Чэн цепляется за своё упрямство, как спасение, поэтому смотрит-смотрит-смотрит… И падает в медовую бездну, сладкую и тревожную. Лань Сичэнь садится на постель. Берет Цзян Чэна за руку, оглаживает запястье, скользит по тыльной стороне ладони, повторяя рисунок вен. Словно пересчитывает каждую костяшку, а потом сплетает пальцы и тянет Цзян Чэна к себе на колени. Словно во сне, он делает то, что от него хотят. Горячая рука прижимает, не давая отодвинуться. Губы касаются виска. Ткань одеяний Лань Сичэня прохладная, вышивка кажется жёсткой. Осознание, что он полностью обнажён, а Сичэнь наоборот поднимает новую волну смущения. Чего он добивается? Почему так? Чувствует больше власти? Раньше бы Цзян Чэн фыркнул, что всё это несусветные глупости, однако сейчас понимает, что… совсем не глупости. От такого контраста сложнее соображать. А ещё он возбуждает. Пальцы свободной руки Лань Сичэня скользят по груди Цзян Чэна, рисуют замысловатые узоры, оставляя растекающийся жар. Это не просто касания! Ци медленно перетекает в тело Цзян Чэна, согревает неистовым солнцем, не давая ухватиться за попытки мало-мальски мыслить здраво. Но ничего не получается, когда жар стекает к низу животу, заставляя полыхать всё огнем. — Не сдерживайся, — шепчет Сичэнь ему на ухо. – Не молчи. Цзян Чэну хочется возразить, но пальцы вдруг проходятся от основания члена к головке, и он захлебывается готовыми сорваться с языка словами. — Ты такой красивый, Ваньинь, — шепчет Лань Сичэнь на ухо и в следующий миг прикусывает мочку уха. Цзян Чэн прикрывает глаза и шумно выдыхает. Он не привык слышать комплименты. От этого он теряется и не знает, как себя вести. Если вчера он был под действиями ланьского ритуала, то теперь не спрячешься. Тем временем с каждой секундой соображать становится всё сложнее. Разве могут быть руки Лань Сичэня везде и сразу? Чужая ци окутывает, растворяется прямо в крови, посылает огненные вспышки по венам. Цзян Чэн возбуждён. Это уже не скроешь. От губ Сичэня на шее и ключицах все полыхает. Остается только покусывать губы и не думать о том, что получается дышать поверхностно и часто. Не молчать не получается. Цзян Чэн не готов хоть как-то показывать, что с ним сейчас твориться. Однако не издавать совсем-совсем ни звука – тоже. Но всё пока ограничивается только дрожащими вздохами. В какой-то момент Цзян Чэн понимает, что цепляется за ханьфу Лань Сичэня так, словно тот его может столкнуть с колен. Потому что хочется ещё теснее, ещё крепче, ещё быстрее. Он распален и в то же время совершенно потерян. Разве может такое вышибать все здравые мысли из головы? Лань Сичэнь, как назло, не спешит, будто смакует каждое мгновение. Цзян Чэн слабо представляет, что именно сейчас нужно сделать? Попросить? Но он лучше язык себе откусит, чем это сделает. Перехватить инициативу? Лань Сичэнь, словно что-то почувствовав, резко разворачивает его, прижимая спиной к своей груди. Цзян Чэн от неожиданности чуть не вскрикивает, пытаясь ухватиться хоть за что-то. — Я не дам тебе упасть, Ваньинь, — проносится молнией шепот на ухо. – Отпусти себя. Одна ладонь закрывает его глаза, вторая скользит по напряженному стволу. Цзян Чэн настолько плотно вжат в Лань Сичэня, что ощущает его возбуждение. Движения ускоряются, хочется податься вперед, чтобы продлить удовольствие, но ему не дают, удерживая на месте. Ладонь на глаза будто прячет Цзян Чэна от всего остального, позволяя быть собой и ни о чем больше не задумываться. И он действительно отпускает себя – с хриплым стоном и изогнутым в немыслимом, но таком сладком напряжении теле. Оргазм выбивает дыхание из лёгких, сносит штормовой волной все, что находится вокруг. Цзян Чэн бессильно обмякает в руках Лань Сичэня, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Сердце колотится как бешеное. С ума сойти.