Любовь - волшебная страна, ведь только в ней бывает счастье...

В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо. Исторический роман сочинял я понемногу, пробиваясь как в туман от пролога к эпилогу. Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке. В путь героев снаряжал, наводил о прошлом справки и поручиком в отставке сам себя воображал. Вымысел — не есть обман. Замысел — еще не точка. Дайте дописать роман до последнего листочка. И пока еще жива роза красная в бутылке, дайте выкрикнуть слова, что давно лежат в копилке: каждый пишет, как он слышит. Каждый слышит, как он дышит. Как он дышит, так и пишет, не стараясь угодить… Так природа захотела. Почему? Не наше дело. Для чего? Не нам судить. (Булат Окуджава, 1975г.) — Кажется, началось. — Джорджиана улыбнулась мужу, встретив его встревоженный взгляд. — Не волнуйся, всё будет хорошо, Питер. — она пыталась говорить бодро, хотя сама сейчас не чувствовала никакой уверенности. Питер осторожно взял её на руки и понес в спальню. Последние два месяца она забыла, как ходить пешком — он почти всё время носил её на руках. Такую неуклюжую и тяжелую. Она была сама себе противна сейчас: ужасно располнела, превратилась в сдобную булку, щеки со спины видно. Но Питер, казалось, ничего не замечал. Он так же нежно обнимал её ночами. Последние два месяца между ними не было близости, хотя она чувствовала, насколько сильно его желание. Каждую ночь, когда он прижимал её к себе, она чувствовала его твердую, горячую плоть, ее саму охватывало желание большей близости. Но Питер говорил, что нельзя. Он нежно гладил её, целовал в ушко, подводил к вершине блаженства легчайшими прикосновениями, и она знала, что сам он ощущает её чувства, как свои. Питер наслаждался её восторгом, её ощущения будто напрямик передавались ему — он ласкал её невесомыми поцелуями, но в таких местечках её тела, что она сразу поднималась к небесам, и он вместе с ней. Потом они долго лежали, обнявшись. Она, положив головку ему на грудь, нежилась в его руках, он продолжал целовать её волосы, виски, шею, ласково гладил её. Питер никогда не говорил ей, что волнуется за неё. Всегда улыбался и повторял, что всё будет хорошо. Просто не отходил ни на шаг. Предупреждал каждое желание. Доктор в последний месяц поселился у них. Ему приготовили самую большую гостевую комнату. Периодически мистер Кливленд уезжал к своим пациентам в экипаже Питера, но каждый раз возвращался в Валлейгрин. Кроме доктора, Питер нашел в Лэмтоне пожилую акушерку, она тоже уже две недели жила здесь, в доме. Хотя Джорджиане совсем не хотелось есть, Питер с некоторых пор завел обычай дважды завтракать и затем дважды обедать. Чтобы не огорчать его, ей приходилось впихивать в себя местные яблоки и дорогие алжирские фрукты, ягодные пирожные, которые каждый день присылал кондитер из Лэмтона. Она не любила рыбу, но в последние три месяца видела её на столе каждый день — оказывается, Питер слышал о пользе свежей рыбы для беременных от старой индианки-кухарки в Калькутте, где он служил. Она пыталась сказать мужу, что ей не нужно столько еды, и вовсе не нравится, что она слишком толстая. Но Питер только молча целовал её в ответ, а когда доходило дело до очередного ланча или обеда, он садился рядом и пододвигал самые лакомые кусочки к ней поближе, умоляюще глядя в глаза. Отказать ему было почти невозможно. Джорджиана ела и толстела. Стоял конец октября. За окнами, в саду словно пожар полыхал из осенней листвы. По срокам всё совпадало — доктор так и предсказывал. Джордиана почувствовала, что ее панталоны намокли, внизу живота ощутимо тянуло. — Не волнуйтесь, миссис Лоуренс, миссис Фримэн побудет с вами. У вас первые роды, поэтому довольно долго — несколько часов вам предстоит просто лежать и ждать. Боли будут сначала слабыми, потом постепенно усилятся. — сказал доктор Кливленд, которого Питер пригласил в спальню. — Я пока вам не нужен. Когда придёт время, миссис Фримэн позовёт меня. Мистер Лоуренс, вы будете присутствовать при родах? Питер кивнул, он не собирался никуда уходить. Сейчас он присел рядом на кровать и держал Джорджиану за руку. Он ласково гладил руку жены. Джорджиана подняла на него глаза, увидела, что он снова стал слишком серьезным. — Питер, доктор же сказал, что несколько часов ничего не случится. — Вот и хорошо. Я побуду с тобой, дорогая. — Может у тебя есть дела. — Кроме тебя, мне ни до чего нет дела, родная. Ты одна важна. Прошло несколько часов. Воды отошли, простыни и перину поменяли, Питер во время этой процедуры снова взял ее на руки. Он сам переодел её. Тянущие боли стали сильнеё, внизу живота ныло уже непрерывно. Спина тоже ныла. Это стало похоже на острую зубную боль, только в другой части тела. Джорджиана не знала, как ей лечь, чтобы облегчить неприятные ощущения. Питер велел принести чаю с пирожными. Они поели. Акушерка сходила в столовую, пообедала, потом вернулась. Она потрогала живот Джорджиане, и сказала, что осталось недолго ждать. Питер велел принести ещё чистых пеленок, простыней, побольше горячей воды, и сам тоже пошел помогать Оливеру. Промучившись ещё несколько часов от непрерывной ноющей боли, Джорджиана почувствала, что она то усиливается, то ослабевает. Это, наверное, и есть схватки. Боже, вот теперь действительно началось. Она и не заметила, когда появился доктор. Смотрела всё время на Питера, а он сидел рядом и ласково улыбался ей, глядя в глаза, не выпуская её руки. Теперь доктор говорил ей тужиться во время усиливающихся болей, но у нее не хватало духу, так больно ей было, а при потугах становилось ещё больней. Она уже не помнила, сколько продолжались её мучения. За окном давно стемнело, воды отошли ещё до полудня. Джорджиана старалась не стонать, она не хотела расстраивать мужа и молчала, но он каким-то образом понял, как ей плохо. Питер уже не улыбался, его лицо, как зеркало, отражало сейчас её страдание, он шептал ей, что любит её, называл разными ласковыми словами, наклонялся и целовал её. Потом миссис Фримэн что-то шепнула доктору, тот нахмурился. Они вдвоем приподняли край одеяла, и довольно долго ощупывали живот и промежность Джорджианы. — Похоже, ребенок идет ножками вперед. Питер слушал их молча. Начались новые схватки. Джорджиана не видела, что делают доктор с миссис Фримэн. Они о чем-то тихо совещались между собой. — Пошла ножка. — Заправьте пуповину обратно. — Не могу, нет места. — Надо. Иначе будет плохо. — Нет. Не получается. — Головка не выходит. Застряла. Он задохнется. Питер услышал это. Он вдруг встал и пошел к камину. Джорджиана не видела, что он там делал, но он вернулся. Она услышала, как доктор сдавленно воскликнул: — Что вы делаете, мистер Лоуренс? На волне боли схватки, она почти не почувствовала, как ее промежность полоснули ножом или бритвой. Это было что-то вроде слабого царапанья котенка, на фоне страшных болей в спине и животе. — Тяните, Кливленд, быстрее! — резкий окрик Питера, донесся до неё. Она почувствовала, что ей становится легче — из нее наконец выходит эта тяжесть, которая не давала ей освободиться раньше. — Прочистите ему носик, он не дышит. Через некоторое время раздался слабый писк. — Задышал. Джорджиана уже не чувствовала больше такой сильной боли, её постепенно отпускало. Она увидела склонившееся над ней лицо Питера — Как ты, родная? — его глаза с расширившимися зрачками казались почти черными в слабом свете свечей. Теперь он не скрывал страха и тревоги. — Ребенок жив? — в ответ раздалось новое попискивание. — Да, у нас мальчик, дорогая. — Он так тихо кричит. — Похоже, ему пришлось совсем туго, он еле дышит. — Пожалуйста, дайте его мне. Дайте! — Нельзя — услышала она голос акушерки. — Дайте! — приказал Питер. Джорджиана сосредоточилась и попыталась присесть. У нее не получилось, но Питер помог ей и приподнял её, подложил подушки под спину, помог облокотиться на них в полулежачем положении. Ей подали голенького мокрого малыша. Вслед ребенку, акушерка подала мягкие полотенца. Джорджиана приложила его к груди, и он, удивительно, сразу присосался к ней, будто знал, что должен делать и зачем он тут находится. — Мистер Лоуренс, еще не закончились роды, нужно ждать послед. Ребенка пока нужно бы отдать кормилице. — напомнил доктор. Кормилица уже ждала их в детской, сидела там вместе со своим трехмесячным младенцем. — Нет! — с ужасом воскликнула Джорджиана. — Я никому не отдам его! — Но миссис Лоуренс! — Вы слышали, Кливленд? Не волнуйтесь. Ребенок пока останется с матерью. — ответил Питер. Маленький ротик в это время жадно сосал её грудь. А она не могла оторвать глаз от него. Волосики, черные и совсем мокрые, прилипли к его лобику. Он был страшно похож на спящего, недовольного чем-то Питера. Только носик совсем маленький. Неожиданно, мальчик оторвал рот от соска и закричал уже громко, в полный голос. Один глаз открылся, он оказался дымчато голубым, в его уголке блестела огромная слеза. Другой глазик так и оставался крепко зажмуренным. — Что случилось, малыш? — спросила она его. — Наверное, он просит другую грудь, в той уже нет молока. — догадалась миссис Фримэн. Акушерка аккуратно взяла ребенка и приложила его к другой груди. Он тут же присосался к ней и замолчал. Только причмокивал. Джорджиана почувствовала, как у неё начинаются новые схватки. Из нее вышел послед, и вместе с ним много кровавой жидкости. Она снова лежала на мокрой перине. Доктор с акушеркой занялись её промежностью, они промывали её водой, доктор прикладывал какие-то мази, накладывал повязку. — Принесите, пожалуйста, бульон, и чаю, Грейс. — приказал Питер стоящей у дверей горничной. Потом все повторилось: Питер взял на руки её вместе с ребенком, а Грейс во второй раз сменила перину. — Дорогая, ты наверное устала, может быть теперь отнести малыша в детскую, к кормилице? — Я не могу оставить его. Мне нужно его видеть. — Тогда я прикажу принести его кроватку сюда? — Я не могу выпустить его из рук. Питер, прости, можешь просто подержать его, пока я попью? Он послушно взял завернутый в полотенце комочек, а Джорджиана выпила бульон, который подала ей Грейс. Ребенок так и остался в спальне. Кроватку принесли сюда, но малыш отказался спать в ней. Он сразу начинал громко кричать, стоило его спустить с теплых рук в колыбельку. Эту ночь и утро Питер провел с ним на руках. А его жена крепко заснула рядом. Когда Джорджиана проснулась, за окном было светло, солнце било в окна, выходящие на юг, дело шло к полудню. Она увидела мужа, сидящего рядом на кровати, с сыном, завернутым в одеяло, в руках. Питер спал, откинувшись на спинку кровати, а малыш не спал, но и не плакал. Он спокойно смотрел на отца светлыми голубыми глазами. Но когда она проснулась, сын будто что-то почувствовав, вдруг закопошился. Его личико сильно сморщилось, он громко захныкал. — Иди ко мне, маленький. — прошептала Джорджиана. Она потянулась к нему. Питер проснулся. Он осторожно вложил младенца ей в руки. — Как ты, дорогая? Сильно болит? — Нет. — Я разрезал тебя немного, чтобы малыш смог пройти. Пуповина вышла слишком рано и он мог задохнуться. — Надо же, я даже не поняла, что ты сделал. — Я знаю. По сравнению с схватками, это ерунда. Но сейчас у тебя там разрез - рана, вокруг неё нужно промывать, прикладывать повязку с виски. Ты разрешишь мне? Он откинул одеяло и посмотрел туда. Потом пошел к камину, взял стоящую на горячем приступке кипяченую воду, чистую пеленку. Он некоторое время занимался её раной. А она кормила малыша. — Тебе пока нельзя сидеть, Джорджиана. Лежи лучше на боку. — А ходить можно? Я хочу в туалет. — Сейчас позовем няню, кормилицу и сходим с тобой. Джорджа отдадим пока им. — Джорджа? — она, смеясь, сдвинула бровки домиком. — Я думал о девочке, хотел назвать ее Джорджианой. — А я думала о мальчике, хотела назвать его Питером. — Нет уж, пусть будет Джордж. Он все-таки мой наследник. — А не мой? — Ну пожалуйста, Джорджиана, мне давно нравится это имя. — Мне этим не похвастаться, к сожалению. Если бы я знала тебя раньше… — А девочку назовём так, как ты хочешь, дорогая. — Правда? — У нас будет ещё девочка, обязательно будет. — Я думала, ты мечтал о сыне. — Нет, я мечтал о девочке, похожей на тебя, любимая. Но сын — это тоже прекрасно, я не в обиде. Джордж наконец наелся и теперь спал, привалившись щекой к материнской груди. Питер осторожно взял его на руки. Он смотрел на ребенка с детским удивлением и восторгом. — Он твоя копия, дорогой. — Нет, он больше похож на тебя, Джорджиана. У него твои глаза. — А с закрытыми глазками он вылитый ты, Пит. Потом, спустя три дня, доктор рассказал ей о том, что именно Питер сделал. Произошло это только потому, что муж во время осмотра ненадолго покинул ее спальню, иначе, верно, она никогда не узнала бы об этом. — Вы знаете, миссис Лоуренс, думаю, мистер Лоуренс спас жизнь вашему малышу. Он ведь уже не дышал. Еще минута, другая, и все было бы кончено. Когда слишком рано выходит пуповина, и не удается вправить ее обратно, то обычно так бывает. Джорджиана смотрела на доктора круглыми от ужаса глазами. — Он потом сказал мне, что видел несколько раз, как принимали роды, и однажды наблюдал подобный случай: опытный акушер на пассажирском судне спас женщину и ребенка, вскрыв ей промежность ножом, чтобы ребенок смог легче выйти. У меня не было опыта проведения подобных операций, я сам не решился бы это сделать. Его кортик спас жизнь вашему малышу, возможно и вам тоже. Джорджиана обомлела от ужаса, представив, что могло бы случиться. — Теперь ваша жизнь, скорей всего, вне опасности. Выздоровление идет нормально. Рана тоже затягивается, как надо. Его повязки с виски себя оправдали. Я могу сказать только одно: вам повезло с мужем, миссис Лоуренс, намного больше, чем с врачом. — Ну что вы, мистер Кливленд, мы так благодарны вам за всё! — Увы, я не заслужил вашей благодарности. Но теперь, возможно, благодаря новому опыту, смогу спасти жизнь кому-нибудь другому. Джорджиана долгое время не могла прийти в себя, после его ухода. В её ушах звучали слова мистера Кливленда: «Его кортик спас жизнь вашему малышу…» Она вспомнила другие слова, навсегда врезавшиеся ей в память: «Этот пьяный негодяй приставал к моей невесте, я отогнал его кортиком.» Этот кортик так и стоял у нее перед глазами. Она будто наяву сейчас видела, как он острием касается спины Тома. Этот нож спас жизнь не только маленькому Джорджу, но и ей самой когда-то. Спас их будущую любовь. Спас ее жизнь. Потому что сейчас она не представляла, как жила бы без Питера. Потом она словно вживую услышала слова, сказанные им когда-то: «Вы еще со смехом будете вспоминать тот вечер, поверьте». Тот кошмарный вечер стал для нее спасением, открыл ей дорогу в новую прекрасную жизнь. Но конечно, тогда она не понимала этого. А Питер понимал. И Фицуильям тоже. С облегчением улыбался и спокойно пил чай, уже зная, что главное сделано: он избавил сестру от негодяя и отдал её любящему, порядочному человеку, который будет беречь ее, как зеницу ока. Джорджиана вдруг живо представила, что было бы сейчас с ней, если бы не этот кортик, если бы не Питер. Она стала бы женой Тома, добровольно или нет, у нее не было другого выхода из положения, в которое она попала лишь по своей глупости. Том ведь был целиком её выбором, жаловаться больше не на кого. Она снова увидела Тома таким, каким запомнила его в последний раз: смеющимся над ней, издевающимся над её страхом, причиняющим ей боль и наслаждающимся этим. Это была бы её жизнь сегодня. Нет, уж лучше позор или смерть, чем такая жизнь! А если бы Питер не сделал этот надрез, то её маленький сын был бы сейчас мертв! У Джорджианы слёзы навернулись на глаза, от внезапного осознания, какого ужаса она избежала, как повезло ей с братом и мужем. Они любят ее, благодаря им она так счастлива сегодня. Как близка она была к смерти, на волосок от страшного горя, позора, несчастья на всю жизнь. Они спасали ее много раз, и снова спасут, если придется. В этот момент в комнату вошел Питер, он с тревогой смотрел ей в глаза. — Ты плачешь, любимая? Что случилось? — Я люблю тебя, Питер, больше ничего не случилось. Только это. Он подошел, сел рядом, наклонился и поцеловал её. — Если бы ты знала, какая ты милая сейчас, девочка моя, ненаглядная. Как же я люблю тебя, дорогая. Они долго сидели так, обнявшись, позабыв обо всём на свете, пока вдали не послышался требовательный плач. — Несут. Пора кормить. Он снова поцеловал ее. — Ты так и будешь кормить Джорджа сама? — Я не могу отдать его кому-то. Просто не могу. Пока у меня хватит молока, я буду сама. — Моя мать кормила всех нас четверых, каждого по году. Только питаться нужно получше, дорогая. — Питер, пожалуйста, не заставляй меня есть больше. Я и так ужасно толстая. — Ты прекрасная, Джорджиана. Если бы ты видела себя со стороны! Как ты похорошела! — Худая, как жердь, я казалась тебе прекрасной, теперь я толстая, как сдобная булка, нравлюсь тебе ещё больше. Где-то ты говорил неправду, дорогой. — Ты была прелестной девушкой, теперь ты — восхитительная женщина, для меня ты — самая красивая женщина на свете, и всегда останешься ей. Тут внесли маленького мистера Лоуренса, который с первого дня вел себя, как и положено себя вести самому главному в доме господину : он грозно насупил бровки, наморщил лобик, явно недовольный окружающими, готовый учинить разнос всем и вся. Но оказавшись у материнской груди, он сразу деловито присосался к ней и успокоился, его личико разгладилось, стало сонным. Питер попросил няню уйти, а сам присел рядом с супругой, приобнял её за плечи, и теперь с наслаждением смотрел, как она кормит малыша. Он склонился к ней и сейчас ласкал её шею и ушко губами. Джорджиана испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие, чувствуя одновременно маленькие губки, посасывающие её грудь и ощущая губы и руки мужа, ласкающие её. Молоко прилило к её груди, оно полилось чуть ли не фонтаном из второго, свободного соска. Питер прижал сосок пальцем, чтобы оно не вытекало из него. — О, любимая, что ты делаешь со мной! — шептал он ей, продолжая покрывать поцелуями её шею. Пальцами он сжимал ее сосок, одновременно поглаживая вокруг него. Джорджиана, ощутила сладостную теплую волну внизу живота. С тех пор Питер стал оставаться с ней каждое кормление, и каждый раз он, вместе с малышом, доводил её почти до вершины наслаждения своими нежными прикосновениями. Они втроем словно становились единым целым в эти минуты, и каждый из них испытывал блаженство. Каждую ночь они проводили вместе. Питер сначала обрабатывал её рану, купал Джорджиану, подмывал ее, накладывал поверх пластыря повязку с виски. А потом, уложив в постель, ложился с ней рядом и долго ласкал её, прижавшись к ней твёрдой напряженной плотью. Всего за пару недель Джорджиана приобрела совсем другие формы: её грудь налилась, оформилась, стала роскошной, с яркими, стоящими пиками сосками, она будто светилась нежным молочным светом, талия снова обозначилась и стала тонкой, а бедра остались такими же полными. Теперь ее фигура полностью соответствовала стандартам красоты того времени. Питер разглядывал её с видимым восхищением, Джорджиана видела, как жадно смотрит он на неё, и волна желания охватывала её. Он благоговейно дотрагивался до её сосков, не смея прикоснуться к ним губами — чтобы не отнять у своего наследника ни капли драгоценной жидкости. Он нежно оглаживал её тело, невесомо целовал в укромных местечках, прижимаясь к ней своей возбужденной плотью. Сейчас, Джорджиана чувствовала невероятную силу его желания. Она поверила наконец, ощутила себя настоящей красавицей, под его горящим страстью взглядом. Её тонкие пальчики ласкали его в ответ, своим ротиком и язычком она нежно прикасалась к нему, заставляя его стонать от наслаждения. Делая это, она словно кожей ощущала его чувства, возбуждаясь от его сладких мук. Их близость часто завершалась тем, что Питер изливал ей на животик или спинку своё семя, после того, как она поднималась к небесам в сладком облаке из его нежных ласк. — Я жду не дождусь, когда снова смогу войти в тебя, ненаглядная моя девочка — шептал он ей, хриплым от страсти голосом — Как ты невероятно прекрасна, любимая, я счастливейший человек на Земле! — Боже, Питер, я так счастлива с тобой, любимый! Джорджиана выздоравливала очень быстро. Через два месяца рана совсем не беспокоила её, остался только темный тонкий рубец на коже. Питер не трогал её там — берёг, он довольствовался их играми в постели. Запрет, который он сам себе установил, лишь усиливал его страсть. Джордж быстро рос, молока ему вполне хватало, ей даже приходилось сцеживать излишки. Малыш стал пухленьким, подвижным, он и не думал болеть, несмотря на наступившую зиму. После Нового года они празновали годовщину свадьбы. Удивительно, ведь всего год назад Джорджиана думала, что её жизнь кончена, ей всё было безразлично, будущее представлялось мрачным, безнадежным. Сейчас она купалась в безбрежном, как океан, счастье, и всё оно заключалось для неё в одном человеке: её муже. И он тоже, казалось, думал только о ней одной. Иногда она снова вспоминала их знакомство, ей становилось страшно, что могло бы случиться с ней, не повстречай она Питера на своём пути. ​ В день годовщины они сидели вечером в библиотеке, у камина, на маленьком двухместном диванчике, тесно прижавшись друг к другу. Джорджиана сказала ему о том, что думала: — Знаешь, Питер, сейчас я боюсь представить, что случилось бы со мной, если бы мы не встретились. — Я тоже, любимая. С первой минуты, как увидел, я мечтал лишь о тебе, родная. Прекрасно помню тот день - третье ноября, я увидел тебя впервые на приеме лорда Рассела. С тех пор каждый день, каждую секунду я думал только о тебе. И представить не мог, что когда-нибудь смогу прикасаться к тебе, целовать, как сейчас. Но всё же мечтал об этом, как о небесах. Если бы ты знала, что я чувствовал, видя тебя рядом с Вильерсом. На её лицо легла мрачная тень: — Только не напоминай мне о нём! — О нет, дорогая, прости меня! — Он обнял её. — Питер, я знаю, ты несколько раз спасал меня. И тогда, вырвал из лап Вильерса. И недавно, когда сделал надрез, помог вытащить Джорджа. Доктор сказал мне, что ты спас жизнь нашего сына! — Пять лет назад я видел очень похожий случай. Однажды по пути из Африки, на корабле, одна пассажирка начала рожать раньше времени. Ей помогал опытный врач. Мне раньше приходилось присутствовать при родах, поэтому я вызвался помочь ему. У нее тоже долго шли схватки, полезли ножки, появилась пуповина. Акушер сказал, что нужно срочно резать, он заставил меня накалить на огне свечи нож, потом остудив его, сделал поперечный разрез в том же месте, что и я тебе, затем быстро достал ребенка. Он зашил рану, сделал повязку с ромом. А тебе её не зашивали. Мистер Кливленд наложил пластырь со смолой и бальзамом. Боюсь, что твоя рана не заживет так, как нужно, из-за этого. Единственное, что я сделал так же - использовал повязку с виски, как тот врач. Такая повязка потом не раз спасала меня самого. Но поверим доктору: он сказал, что разрез никогда не разойдется. — О, боже, Питер! Спасибо! — Джорджиана снова плакала, уткнувшись лицом ему в грудь. А он гладил ей волосы и спину, успокаивая. — Наверное, мне помог Бог, дав возможность узнать способ, каким я потом смогу спасти своего сына. Я благодарен Богу за это. За то, что встретил тебя, любимая, я тоже благодарен ему. — Я часто вспоминаю твои слова, Питер, о том дне, когда мы познакомились. Помнишь, ты сказал, что я еще вспомню тот вечер с улыбкой. Господи, если бы я знала тогда, что этот жуткий вечер принесёт мне столько счастья. — Счастье заключено в тебе самой, дорогая, в том, какая ты есть: добрая, нежная, чуткая, любящая. А я лишь увидел всё это и влюбился в тебя с первого взгляда. Ведь я полюбил тебя, Джорджиана, еще тогда — в доме отца, когда услышал твою чудесную игру, увидел твои глаза. Мне просто посчастливилось оказаться рядом с тобой, любимая. Повезло, что я смог защитить всё прекрасное, что есть в тебе, от мерзавцев, вроде Вильерса, и от несчастного случая. Спасти эту нежную красоту, чтобы самому наслаждаться ей, вот и вся моя заслуга. Они сидели, крепко обнявшись, будто слившись в одно существо. Стало совсем темно, за окном сгущались ранние январские сумерки, с тёмно-синего неба падал серебристый снег, лишь огонь камина освещал комнату, на их лица падали блики пламени. Двое, нашедших друг друга людей, мужчина и женщина, две половинки одного целого, неразрывно связанные между собой великой силой притяжения, соединяющей воедино всё живое на свете.