Любовь - волшебная страна, ведь только в ней бывает счастье...

В человеческом организме девяносто процентов воды, как, наверное, в Паганини девяносто процентов любви. Даже если — как исключение — вас растаптывает толпа, в человеческом назначении девяносто процентов добра. Девяносто процентов музыки, даже если она — беда, так во мне, несмотря на мусор, девяносто процентов тебя. (А. А. Вознесенский) Всё позабыв — и радости, и муки, И двери распахнув в своё жильё, Он целовал обветренные руки, И старенькие туфельки её. И тени их качались на пороге, Безмолвный разговор они вели, Красивые и мудрые, как боги, И грустные, как жители Земли. (Б.Ш. Окуджава) Они остановились через пятнадцать минут возле неплохой двухэтажной гостиницы. Это были ещё западные пригороды Лондона, здесь обслуживали в основном благородную публику, поэтому предлагались номера высокого класса. Джорджиана осталась в карете, а Питер прошёл внутрь постоялого двора. Через несколько минут он вернулся, достал ее чемоданы, перенесенные им ранее из кареты мисс Эдвардс, вынул оттуда шерстяной плащ-накидку, подал ей. Джорджиана надела его поверх разодранного платья, а он натянул свой помятый сюртук. Они прошли в гостиный двор, потом поднялись наверх, в номер, следом шёл Оливер. Номер оказался трехкомнатным, огромным, наверное самого высокого класса, какой был в этой гостинице. Джорджиана думала, что придёт горничная, но никто не пришёл. Питер никого не впустил к ней в комнату. Он сам наливал ванну, сам принёс ей ужин на подносе. Они поели, потом он подошёл к ней и стал раздевать её так, как делала это горничная — быстро и отстраненно, развязал все узлы, снял и выкинул в дальний угол корсет, стянул порванное платье и тоже бросил его на пол. Потом открыл дверь в ванную комнату. Джорджиана прошла внутрь, всё уже было приготовлено им: полотенце, мыло, свежее бельё. Она приняла ванну, оделась в теплую ночную сорочку и вернулась в комнату, легла на кровать. Он принял ванну после неё, вернулся и лёг на диван у стенки. Её как по сердцу полоснули ножом. Он даже спать с ней рядом не хотел. Она отвернулась к окну и закрыла глаза. Но тут снова подступила тошнота. Джорджиана наклонилась над полом, её начали сотрясать желудочные спазмы, пока без рвоты. Питер тут же подошёл к ней с тазом, как-будто приготовил его заранее. Наконец её вырвало в таз, после этого сразу же полегчало. Он принес из ванной полотенце, воду, обтёр ей лицо, подбородок. Потом принес стакан кипяченой воды, подал ей. Она выпила, и стало легче. Питер, как ребенка, укрыл её одеялом и ушел к себе на диван. Джорджиана долго не могла заснуть, у неё в глазах стояли горькие слёзы. Ей хотелось позвать Питера, сказать, что она любит его, просить у него прощения за всё, что она наговорила ему тогда, попросить его прийти к ней и лечь рядом, но она молчала. Он тоже молчал. Она не знала спит ли он, со стороны дивана не раздавалось ни звука. Она не заметила, как заснула, в слезах. Она проснулась рано утром, только начинало светать. Сходила в ванную. Когда возвращалась остановилась посредине комнаты и посмотрела на Питера. Он крепко спал на своём диване. Даже во сне его лицо не разгладилось, оно было мрачным и сосредоточенным, он похудел, на лбу и возле рта прорезались глубокие морщины. Её снова пронзило острое чувство вины перед ним. Мучительно захотелось поцеловать его. Джорджиана отвернулась и пошла к своей кровати, она снова заснула, а когда проснулась, Питера уже не было в комнате. Они отправились сразу в Дербишир, в Валлейгрин. Ехали туда два дня, ещё одну ночь им пришлось провести в гостинице. Питер большую часть времени молчал. Он не игнорировал её, нет, он односложно отвечал на её вопросы, спрашивал, что она будет есть на завтрак или обед, не холодно ли ей в карете. Вёл себя так, будто ничего не случилось. Только лицо его оставалось по прежнему замкнутым, каменно-мрачным. Он выкинул оба её корсета. Одно из платьев не налезло на Джорджиану, когда она попыталась натянуть его, он выкинул и его тоже. В следующей гостинице было слишком холодно. Питер заставил хозяина добавить дров в очаг и как следует растопить все камины в доме, принёс ей в кровать ещё одно ватное одеяло. Он заботился о ней, как о малом ребенке. А ей хотелось сейчас только одного: чтобы он обнял её, поцеловал, лёг с ней рядом. Но он уходил спать на диван, потому что больше не хотел быть с ней. Она засыпала со слезами на глазах. Они приехали в Валлейгрин в начале сумерек. Весеннее небо — нежно-голубое с легкими розово-золотыми бликами и очистившаяся от снега темная равнина встретили их там. В воздухе стояли запахи свежести, прелой листвы и дыма, галдели птицы, укладываясь на ночлег в соседней роще. Дом казался золотым в лучах заходящего солнца. Как-будто прошел не месяц, а несколько лет, с тех пор, как она покинула эти места. Как же ошибалась она раньше — весной, когда сошёл снег, здесь стало ещё красивей, и никакая грязь не портила чудесный пейзаж. Их встретили слуги, и Грейс тоже была среди них. Джорджиана оставила её в Лондоне, и только сейчас вспомнила об этом, ей стало ужасно стыдно перед ней тоже — за то, что бросила её там, даже не подумав о её судьбе. Оливер, не торопясь, чуть прихрамывая, прошёл на своё место в углу — у печки, где он обычно раскуривал трубку. Будто и не уезжал вовсе. С тем же спокойным, невыразительным лицом он позавчера держал на мушке пэра Англии, а сейчас присел рядом с Роуз на низенький стульчик, мирно обсуждая с ней что-то и закусывая подвернувшимся кстати пирожком. Она прошла в гостиную, ноги сами принесли её туда, присела у рояля, но не смогла играть — воспоминания не давали ей делать это. Слёзы капнули на клавиши. Встала и пошла к себе в спальню. Грейс принесла ужин ей в комнату. Джорджиана посмотрела на часы и увидела, что уже девять вечера, а она так и просидела, подобрав под себя ноги, на кровати, глядя на деревья за окном невидящим взглядом. Тошнота больше не возвращалась. Наверное это случилось с ней от перенесенного кошмара, а сейчас прошло. На следующий день она завтракала в одиночестве. Питер рано утром уехал в Лэмтон, как сказала миссис Бейкер. Он вернулся не один, а с доктором Кливлендом. Они пообедали вместе. Потом Питер извинился перед ним, оставил его в столовой, наедине с бараньими котлетами и бутылкой шерри, а сам предложил Джорджиане пройти с ним в гостиную. — Джорджиана, пожалуйста, разреши доктору осмотреть тебя. — Зачем? Я не больна. — Тебя тошнило недавно. — Больше не тошнит. Всё прошло, спасибо. Наверное это от пережитого страха. — Тебе стало мало одно из платьев. Скажи, когда у тебя были месячные? Джорджиана слегка смутилась. Ни брат, ни Лиззи, ни кто-либо из родственников никогда не упоминали в разговоре подобные темы. А Питер говорил об этом буднично, ни капли не стесняясь. Также буднично, как-будто занимался этим каждый день, он убирал за ней, когда её вырвало, обтирал ей лицо, кормил её с ложки обедом, устраивал ей ванну, одевал и раздевал её, как куклу или ребенка. Она вспомнила их первую ночь, когда они впервые были вместе, любили друг друга. Он был так нежен с ней, и в то же время грубая, плотская сторона их отношений ничуть не смущала его. Как мягкой тряпочкой он смывал ей кровь с бедер и своё семя с рук. Он объяснял ей всё, что происходило между ними, просто, как на уроке учитель объясняет ученику, как устроен цветок или откуда берется вода в тучах. Он ничуть не стеснялся своей наготы и её, тем более. Наоборот — срывал с неё любые покровы, раскрывал её легкие одежды, чтобы беззастенчиво любоваться её обнаженным телом. И она переставала стесняться рядом с ним. Они как-будто становились одним целым в такие минуты, ведь не станешь же ты смущаться самого себя? А сейчас они снова отдалились друг от друга, стали чужими. — Не помню. Она подумала, что действительно не помнит, когда последний раз у неё были эти дни. Очень давно. — Возможно, ты беременна. Она встретилась с ним взглядом. Сейчас он смотрел на неё также, как и тогда — в церкви, во время венчания — очень серьезным светлым взглядом серых глаз. Но тогда она не любила его, а сейчас отдала бы всё на свете за то, чтобы этот взгляд стал хоть чуть теплее. — Хорошо. Раз уж он приехал, конечно. Доктор в спальне осмотрел её, спросил про месячные и тошноту. Когда она оделась, и вышла в гостиную, он объявил им с мужем, что с большой вероятностью она носит ребенка, срок больше пяти недель, так как внешние признаки беременности уже заметны. Доктор посоветовал не ездить верхом, теплее одеваться, не носить корсет, и через пару недель повторить осмотр. Доктор уехал, они остались в гостиной. Джорджиана сидела, опустив голову, только сейчас до неё дошло, что это может быть правдой. А Питер видимо сразу понял, ещё когда её в первый раз тошнило, и он тут же выбросил корсет. Поэтому он заботился о ней, тепло укутывал и кормил с ложечки в гостинице, когда она не хотела есть. Он заботился о матери своего ребенка, конечно. О нерадивой матери, сбежавшей от него, куда глаза глядят. Но он её нашёл, спас от негодяев, вернул в лоно семьи. Заботливый отец. Она тоже будет любить этого малыша, хотя бы маленькая частичка Питера будет принадлежать ей. Ей снова захотелось плакать, и она ещё ниже опустила голову, чтобы скрыть подступающие слёзы. В какую плаксу она превратилась, в самом деле! Она отвернулась, чтобы скрыть своё лицо, и пошла к двери. — Джорджиана! Подожди! Она обернулась. Он испытуеще смотрел ей в глаза. — Посмотри на меня! Ты плачешь? — Нет. Соринка в глаз попала. — Ты жалеешь о том, что забеременела? Не хочешь этого ребенка? — Нет, не жалею. — Тогда почему? Тебе не нравится жить здесь, со мной? Хочешь уехать? Ты можешь поехать в Пемберли или в Лондон. Но учти, одну я тебя больше никуда не отпущу, как бы тебе не было противно оставаться со мной. — Но Питер, мне вовсе не… Он прервал её: — До конца беременности ты будешь жить под моим присмотром, нравится это нам обоим или нет, а потом ты сама решишь, что делать, где и как жить тебе, но ребенок должен воспитываться с отцом, в отчем доме. — Ты думаешь, что отец важней ребенку, чем мать? — Ребенку одинаково важны и отец и мать. Но без отца он будет никем, человеком без корней, без роду, без племени. — Я учту это. Она вышла, стараясь не показать ему свою боль. «Нравится это нам обоим или нет…» Он думает о своём ребенке, она ему не нужна. Она — лишь временный дом для его сына. Роди мне наследника, а сама потом решай, где жить тебе — с нами или отдельно — это уже неважно, мы и без тебя прекрасно обойдемся. Питер никогда не простит ей то, что она бросила его, оскорбила, унизила, считала жадным охотником за своим приданым. Наверное, он уже вычеркнул её из своего сердца. Как она, в своё время, навсегда вычеркнула Тома Вильерса, оскорбившего её и брата. Она стала избегать заходить в гостиную. Как видела рояль, так сразу накатывали воспоминания о том, что случилось между ними здесь месяц назад. Боль резала сердце ножом. Почти всё время она проводила в библиотеке или в своей спальне — читала романы. На следующий день из Лэмтона привезли мебель и полный набор необходимой обстановки в четыре комнаты для гостей. Целый день рабочие занимались обустройством под руководством экономки. Оказывается, миссис Бейкер заказала всё сама на свой вкус ещё два месяца назад по просьбе хозяина. Вкус у неё был вполне приличный, Джорджиане тоже нравились теплые светлые тона. Даже светло-серую обивку стен менять теперь вроде не обязательно. Как-то подошло. Одна комната — самая большая, находящаяся рядом с её спальней, оставалась пока пустой. Наверное, Питер захочет обставить её, как детскую. Джорджиана решила обустроить сад и оранжерею, попросила миссис Бейкер нанять рабочих для садовых работ. Она второй день гуляла по саду, первая зелень уже полезла на газоне. На улице хотя бы не так тоскливо, и печальные воспоминания не лезут отовсюду, как молодая трава. В следующий полдень зазвенел колокольчик у двери. Джорджиана вышла встречать гостей — как же она обрадовалась, когда ещё с лестницы увидела всех троих — брата, Лиззи и тётю Алисию. Питер выглянул из мастерской — он продолжал делать мебель для хозяйственных построек. Элизабет бросилась к Питеру, крепко обняла его, не обращая внимания на его запыленную рабочую одежду. Он заметно смутился. К ней присоединилась тётя. Они вдвоём, с двух сторон взяли его под руки и целовали в обе щёки. Фицуильям подошёл и тоже обнял его в свою очередь. Джорджиана смотрела на эту сцену с лестницы, они пока не заметили её. Они благодарили его, он смущённо улыбался. Тут тётя Алисия заметила сидящего в своём углу Оливера и бросилась к нему. Оливер вынужден был встать. Тётя ввела его в общий круг, и на него тоже посыпались объятия и поцелуи. Джорджиана услышала вопрос Фицуильяма, обращенный к Оливеру: — Расскажите нам, мистер Стоун, как же вы не побоялись наставить пистолет на английского лорда? — Знаете, мистер Дарси, после того, как хозяин, рискуя жизнью, вытащил меня, тяжело раненого, прямо из-под огня французских пушек, я пойду за ним куда угодно. Хоть на английского лорда, хоть на чёрта. — Спасибо Вам, мистер Стоун. Надеюсь, вы не откажетесь от пяти тысяч фунтов — это совсем небольшая награда за ваш подвиг. Вы рисковали жизнью. — Не откажусь. — ответил Оливер. — мне есть кому передать эти деньги. — Кстати, Питер, вы знаете, что случилось с теми негодяями? Говорят, один из них сломал челюсть, упав с лошади, а другому на скачках выбило четыре передних зуба. Они, конечно, слишком легко отделались. Сегодня утром я получил письмо от графа Мэтлока, он пишет, что на днях скупил долги Вильерса. Сейчас он собирается отправить его в долговую тюрьму. Его папочке придётся пожертвовать минимум третью своего состояния, чтобы спасти сыночка. — Как вовремя вы подъехали, Питер! — послышался голос Элизабет. — Я как раз на повороте заметила, что карета тёти пропала, и тут вы навстречу. Страшно представить, что бы могло случиться, если бы вы не успели! Хорошо, что вы поехали вслед за мной в Кенсингтон. Как вы нашли их? — Я погнал вперёд и вдали заметил карету мисс Эдвардс, поехал за ней. Издалека я увидел, как Вильерс тащит Джорджиану в дом. После этого никаких сомнений, что делать с ним дальше, не осталось. — Я потеряла вас из виду и осталась ждать возле дома миссис Мейфор. Мисс Эдвардс рассказала мне всё потом, когда она вернулась туда, но вы с Джорджианой проехали мимо. Мы с ней ночью вернулись в Лондон, сразу рассказали обо всём Фицуильяму. Он как раз в это время разыскивал Джорджиану по её знакомым в Лондоне. Он тут же написал нашим родственникам — графу Мэтлоку и графине Де Бёр, чтобы те, используя свои связи, приняли меры к этим мерзавцам. Они видно последние мозги пропили, если думают, что подобное может сойти им с рук. — Вероятно, расчет Вильерса был на то, что Джорджиана никому потом не расскажет об этом. — заметил Фицуильям. — Боже мой, мистер Лоуренс, вы наш спаситель! А я заслуживаю самой страшной кары! — горестно воскликнула мисс Эдвардс. — Бедная девочка, она пострадала из-за меня. — Я пострадала из-за собственной глупости. — ответила ей Джорджиана, спускаясь вниз. — Наверное, я заслуживала это. Теперь все смотрели на неё. — Ну уж нет, Джорджиана. Этого ты не заслужила. Да и никто не заслуживает. За всё несет ответственность только Вильерс. В конце концов, он не впервые пытался обесчестить тебя. В первый раз ты ускользнула из его лап, вот он и решил отомстить таким образом. И тебе, и Питеру, и в первую очередь мне. — сказал Фицуильям. — Думаю, это была не только месть, но лезть в душу к мерзавцу — занятие неблагодарное. У каждого из них найдется оправдание самым низким своим поступкам. — Дай же я обниму тебя, родная. Простишь ли ты меня когда-нибудь? Ведь я, старая дура, привезла тебя туда — прямо в лапы к этим подонкам. — Тётя, вы всего лишь потакали моим дурацким прихотям. Говорю вам, я сама во всём виновата. Я не должна была покидать мужа. При этих словах она почувствовала на себе взгляд Питера и покраснела. — Твой муж — один из лучших людей нашей страны. Герой Англии, совершивший немало подвигов в её честь. Хорошо, что ты поняла свою ошибку, Джорджиана. — заметил Фицуильям. Джорджиана только молча прижалась к нему, спрятав смущенное лицо у него на груди. Брат ласково обнял её. — Чего же мы стоим? Пройдемте в столовую. Обед уже готов. — тем более, что в гостиной нам всё равно не хватит всем мест, а в столовой, по крайней мере, есть несколько стульев. — И это говорит нам человек, который целыми днями своими руками делает мебель! — не выдержала и подколола супруга Джорджиана. Питер рассмеялся, и все — вместе с ним. Что-то изменилось между ними. Куда-то исчезло напряжение, висевшее в воздухе раньше. Теперь вся компания смеялась, обменивалась шутками. Оливера они тоже потащили с собой в столовую, хоть он и упирался поначалу. Ему не хотелось покидать свой привычный теплый угол у печки. После обеда Элизабет вполголоса спросила Джорджиану, не хочет ли она им сыграть. Но та, внезапно погрустнев, лишь отрицательно покачала головой. Элизабет посмотрела на неё тёплым испытующим взглядом, будто пытаясь прочесть что-то в её лице, улыбнулась ей и молча поцеловала в щёку. — Всё будет хорошо, Джо, вот увидишь! — прошептала она Джорджиане, пожимая ей руку. Фицуильям отказался остаться на ночь у них, сославшись на срочные дела в Лондоне, а Элизабет нужно было скорее ехать к малышу Джеймсу — тот снова простудился. Брат пригласил Питера приехать погостить в Пемберли ближе к маю, когда сады усадьбы бывают особенно хороши. Они уехали. Джорджиана и Питер остались возле входной двери напротив друг друга, ведь только сейчас они, как примерные супруги, стояли рядом, рука об руку, провожая гостей. Питер даже приобнял её за плечи, и они вместе махали вслед уезжащему экипажу. Они не сказали никому из них о беременности Джорджианы. Просто, к слову не пришлось. Или по другой причине. — Почему ты отказалась играть? — услышала Джорджиана за спиной его голос, она как раз собиралась подняться по лестнице к себе в комнату. Она обернулась и посмотрела ему в глаза. Его взгляд — светлый, пристальный, будто он хотел проникнуть ей в самую душу, разрывал ей сердце. — Потому что это слишком больно. — Больно? — Играть, вспоминая о том, что было здесь с нами, и знать, что этого никогда не повторится. — Почему? — Потому что ты никогда не простишь меня! Он подошёл совсем близко и смотрел на неё с какой-то безумной жаждой во взоре: — Боже! И это я должен прощать тебя?! В мгновение ока она оказалась в его объятиях. Он, как безумный, целовал её, а она всхлипывала, не в силах сдержать слёзы счастья. — Я думал, что ты не хотела ко мне возвращаться, что ты лишь терпишь меня, любимая. — О, Питер! Я люблю тебя. Прости меня за всё, пожалуйста, прости! — Это я должен просить прощения. Ведь я мечтал о тебе уже давно, и можно сказать, вынудил тебя выйти замуж, не спросив ни о чём, не дав даже время подумать. — Потом я поняла, что ты любил меня, а я не захотела тебя слушать, обидела, оскорбила, сбежала, заставила всех вас волноваться, искать меня. Мне стало очень стыдно. В первую же минуту, как ты нашел меня, мне хотелось сказать тебе, как я жалею о своем побеге, как люблю тебя, но ты казался таким чужим, таким далеким, что я решила — ты никогда не простишь меня. — Я просто боялся даже заговаривать с тобой об этом, Джорджиана. Боялся, что ты снова покинешь меня. Я погнал карету мимо дома вашей знакомой, не решившись остановить, хотя знал, что миссис Дарси ждала нас там, так как боялся, что ты останешься с ней. Я не мог больше отпустить тебя. Когда я подумал, что ты возможно ждёшь ребенка, то рад был тому, что у меня появился законный повод удерживать тебя рядом. — Прости меня, Питер, я никогда больше не покину тебя! Он поцелуями осушал её слёзы, сердца их переполняла нежность. Он подхватил её на руки. Через минуту они уже были наверху, в его спальне, словно безумные, набросились друг на друга. — Я больше никогда не отпущу тебя отсюда, слышишь! — хрипло шептал он ей, покрывая её грудь и шею страстными поцелуями. — Ты должна мне много тысяч ночей, и ты проведёшь их здесь, со мной, любимая. А она только тихо вздыхала под его неистовыми ласками, счастливо улыбаясь сквозь слёзы, шепча ему: — Я люблю тебя, Питер! Люблю!