Любовь - волшебная страна, ведь только в ней бывает счастье...

Давно ли цвёл зеленый дол, Лес шелестел листвой, И каждый лист был свеж и чист От влаги дождевой. Где этот летний рай? Лесная глушь мертва. Но снова май придет в наш край И зашумит листва… Но ни весной, ни в летний зной С себя я не стряхну Тяжелый след прошедших лет, Печаль и седину. Под старость краток день, А ночь без сна длинна. И дважды в год к нам не придет Счастливая весна. Мне первой той любви пожар, В груди не возродить. В стволе погибшем вешний сок Уже не разбудить. А время, как метель, След жизни замело, Навек в снегах похоронив Весеннее тепло…** (Слова Роберта Бёрнса, перевод С.Маршака, музыка В.Харисова) На следующий день в усадьбу прибыла Грейс и работа по дому закипела. Джорджиана решила, что в доме не помешает ещё одна горничная — убираться во всех помещениях. За время отсутствия Грейс ей пришлось самой убираться в своей комнате, гладить платье, и осознав всю тяжесть работы прислуг, она подумала, что на одну Грейс всю работу взваливать несправедливо. Их с мужем музыкальные вечера в гостиной продолжились. Он каждый день после обеда просил её играть, и она не могла ему отказать. Её смущал слишком прямой взгляд Питера, странное выражение его лица — то ли мука, то ли блаженство, но она тоже испытывала удовольствие от этих встреч. Никто и никогда не слушал её исполнение с таким вниманием, как он. Почти не дыша, не двигаясь, с лицом, выражающим бурю непонятных ей эмоций, он молча проводил эти недолгие часы вдвоём, каждый раз целовал ей руку на прощание и быстро уходил к себе. Джорджиана чувствовала себя нужной ему в эти мгновенья, но только в это время. Потом он уходил к себе в мастерскую, а она пропадала в библиотеке, коротала вечера у камина с книжкой. В доме оказалась на удивление скудная обстановка: самым уютным, хорошо обставленным помещением была её спальня, да пожалуй, библиотека: в ней, по крайней мере, кроме многочисленных книжных полок, забитых книгами, стояла пара удобных мягких кресел, и всегда весело горел огонь в красивом, отделанном разноцветной плиткой камине. В гостиной — лишь маленький сиротливый диванчик да великолепный белый рояль, резко контрастировавший с тёмными обоями. В столовой — большой круглый стол, всего три стула с высокими резными спинками и голые стены. А остальные пять комнат на втором этаже вообще пустовали. В спальню мужа она так ни разу не заглянула — стеснялась. Несколько раз в неделю муж возил её в открытой коляске на прогулку по окрестностям. Сначала они проезжали мимо деревни, где жили его арендаторы, потом оказывались в поле, добирались по дороге, ведущей в Лэмтон, до рощицы, запорошенной снегом. Питер сам правил лошадьми, а она, закутавшись в овчину, которую он набросил ей на плечи поверх тоненькой шубки, сидела нахохлившись сзади. В лесочке им встречались стайки птиц: синиц или красногрудых снигирей, однажды дорогу перебежала лисица. Муж почти не разговаривал с ней, оглядывался лишь изредка, будто, чтобы удостовериться, что она не выпала из коляски. Джорджиана чувствовала себя маленьким ребенком, которого няня вывезла погулять на санках. Правда, были и плюсы: в первый же выезд она узнала, что это местечко — деревня, и их усадьба заодно, зовётся Валлейгрин, узнала сколько человек тут живёт, и какой доход получает владелец усадьбы от фермеров-арендаторов. Доход оказался намного больше, чем она думала раньше, когда оглядывала его небольшой дом со скромным убранством — около двух с половиной тысяч фунтов в год. Да и сама деревенька выглядела на редкость благополучной и милой: большие, добротные каменные дома фермеров, вымощенная красивым красным камнем мостовая и просторная рыночная площадь в центре, с новенькими торговыми рядами. Он и на этот раз ответил на её невысказанные мысли, словно умел их читать: — Мне совершенно некогда было заниматься домом, я жил в Лондоне, и раньше было просто некуда тратить доход от поместья — но теперь, полагаю, этим займетесь вы, дорогая Джорджиана, как хозяйка усадьбы — одна надежда на вас. Летом я найму рабочих, они отремонтируют все комнаты по вашему вкусу, вы выберете подходящую мебель. Один раз он пригласил её утром на прогулку, и она с удивлением увидела у крыльца готовую к выезду карету. Они отправились в Лэмтон. Там Питер сразу отвёз Джорджиану к модистке, у которой она уже заказывала платья раньше, когда жила в Пемберли. Потом, вместе с Грейс и Оливером, они прошлись по местным магазинам и купили много разных мелочей, которых не оказалось в доме. В последний раз Питер привез её на деревенскую субботнюю ярмарку. Там они бродили между рядов, полных всевозможной снеди, выпивки и выпечки, мимо цветастых платков, шерстяных шалей и шарфов. Внезапно он остановился у одного из прилавков, выхватил из вороха платков большую белоснежную шаль из козьего пуха с ажурным краем и быстро накинул Джорджиане на плечи, полностью укутав ей шею. — Вот так-то лучше. В библиотеке страшный сквозняк, теперь не продует. — удовлетворенно произнёс он. Джорджиана ощутила мягкое тепло шелковистой шерсти на своих щеках. Шаль была восхитительной. Наверное и сама она не выбрала бы ничего лучше. — Спасибо вам, Питер. — она очень милая. — Не за что, дорогая. Он накупил ещё много всякой всячины — красивой резной деревянной и глиняной посуды, металлических кухонных принадлежностей и инструментов. Муж не забыл купить пряников, кваса и имбирного пива. Джорджиана вспомнила, как отец в детстве тоже возил её на сельскую ярмарку, там он покупал ей деревенские сладости, имбирное печенье. У неё даже слёзы на глаза навернулись от этих воспоминаний. Питер сразу заметил, что она плачет, хоть она и пыталась скрыть мокрые глаза. — Что с тобой, Джорджиана? — спросил он с тревогой. — Что случилось, дорогая? Тебе что-то не понравилось, я обидел тебя? — Нет, всё хорошо, я просто вспомнила, как батюшка когда-то возил меня на такую же ярмарку. Очень давно. — Мистер Дарси сделал много хорошего для всех жителей наших мест, в Кимтоне и окрестностях до сих пор его помнят и любят. И вашу матушку тоже, Джорджиана. — Спасибо вам, Питер, не обращайте на меня внимания, я просто слишком чувствительна. Кузены всегда дразнили меня плаксой Джо. Питер посмотрел на неё, вдруг улыбнулся ей задорной мальчишеской улыбкой, наклонился и поцеловал в щёку. Джорджиана покраснела и смущенно потупила глаза. В груди разлилось приятное тепло, он словно лёд в ней растопил этим поцелуем. А он, видно тоже смутился, отвернулся и занялся лошадьми. Но этот дружеский короткий поцелуй почему-то долго вспоминался ей и грел душу до самого вечера. Это из-за того, что слишком стосковалась по объятиям родных, думала она про себя. Уже месяц не виделись. Конечно, она не должна обманываться на его счёт и ожидать, что когда-нибудь у них с ним установятся отношения, хотя бы отдаленно похожие на те, что были у неё с братом и с невесткой. Тем более, что в последнее время Питер стал проводить в её обществе меньше времени, если не сказать — избегать её. Наверное с тех пор, как на днях застал Джорджиану в ванной комнате. Она забыла повернуть задвижку, и он открыл дверь, когда она стояла в одной полупрозрачной батистовой сорочке около ванной. Питер не сразу закрыл дверь, минуту стоял и смотрел на неё, а она почему-то даже не попыталась прикрыться, и не взвизгнула, как сделала бы это ещё пару недель назад. Только страшно покраснела. Её щёки запылали, сердце почему-то сильно забилось в груди и полетело вниз, с огромной высоты. А он молчал, не отрывал взгляд, словно пытаясь запомнить картину, представшую перед ним. Но вдруг будто очнулся и захлопнул дверь. Потом она ещё долго стояла, держа ладони на своём разгорячённом лице. Странное приятное тепло разливалось в ней. Джорджиана понимала, что он не может испытывать к ней никакого влечения, эта женитьба — всего лишь деловое соглашение между ним и Фицуильямом, её семье она нужна была, чтобы избежать скандала, Питеру — чтобы с одной стороны — оказать ответную услугу человеку, который в своё время помог ему, а с другой — и приданое невесты не будет для него лишним. Но теперь, познакомившись с ним поближе, Джорджиана всё больше сомневалась, что её деньги стали для него главным мотивом — слишком уж равнодушным он казался к любым проявлениям роскоши или тщеславия. Брат наверное прав, он ведь намного лучше знал эту семью: Питер просто исполнил свой долг чести по отношению к семейству Дарси, которому многим обязан. Его видимая симпатия не должна обманывать её, и ей не стоит им увлекаться — единственное, зачем ему нужна она сама — музыка. Он любил музыку также, как и она. К тому же, какое влечение можно было испытывать к ней? Просто смешно! Рассуждая так, Джорджиана старалась с этих пор держаться с ним как можно отстраненней, чтобы не давать ему повод думать, что она ждёт от него другого к себе отношения, нельзя допустить, чтобы ему пришлось объяснять ей это. Она — взрослая женщина — его жена, а уже не та прежняя восторженная наивная девчонка, и сама всё прекрасно понимает. Так продолжалось около недели. Джорджиана заметила, что Питер становится всё мрачней и мрачней с каждым днём. Он почти перестал улыбаться ей и совсем замкнулся в себе. Она тоже загрустила, болезненно сознавая, как наверное надоела ему. Лишь музыка немного отвлекала её, позволяла по прежнему чувствовать себя живой, зачем-то и кому-то нужной. Только во время их вечеров в гостиной ничего пока не менялось — он всё также, как-будто забывшись, смотрел на неё, не отрываясь, прямым пристальным взглядом. Джорджиана тоже забывалась и порой завороженно смотрела ему в глаза, почему-то теперь его лицо уже не казалось ей резким, оно было даже красивым — сильным, со смелыми, правильными чертами. Совершенно уверенная, что не может нравиться ему, она ожидала, что рано или поздно их встречи у рояля прекратятся. Тем более странным ей казалось, что он стал задерживать её руку в своей чуть дольше, чем раньше, когда прощался. Она не отнимала руки, его тёплая большая ладонь грела её холодную ладошку. Это было единственное прикосновение живого человека в чужом холодном доме. В последний вечер он целовал её руку очень долго, потом поглаживал ладошку, а она безвольно ждала, когда он её отпустит, в душе трепеща от странного запретного удовольствия. — Я не хочу тебя отпускать. — хрипло прошептал Питер. А она удивлённо вскинула на него глаза. Он всё-таки отпустил её и ушёл к себе. Следующим вечером он принес ей почту и два билета в оперу. Джорджиана аж подпрыгнула от восторга, её глаза засияли наверное впервые за много дней. Она бросилась ему на шею и поцеловала в щёку. Он неожиданно обнял её за талию, удержал в своих руках. Она оказалась в его объятиях, он смотрел на нее сверху вниз с тем же непонятным выражением лица, какое бывало у него раньше, когда он слушал её игру. А потом он наклонился и поцеловал её. Этот поцелуй был не похож на тот короткий холодный поцелуй в церкви, и не имел ничего общего с легкими поцелуями Тома. Он сначала нежно ласкал её губы своими, потом страстно сминал их, проникал языком вглубь её рта — словно хотел выпить её, навсегда соединиться с ней. Её захватило головокружительное чувство полёта куда-то вниз, с огромной высоты, сладкая жуть захватила её, всю её охватил трепет. Потом он отпустил её губы, но не выпустил из своих рук. Прошептал хриплым голосом: — Господи, как же я не хочу отпускать тебя. Они стояли посреди гостиной обнявшись. Джорджиана чувствовала, как разливается в ней странное томительное тепло. Еще месяц назад она и представить не могла, что это возможно — что в объятиях этого мужчины она будет плавиться и таять, как свечка. Совсем недавно она думала, что никогда в жизни больше не испытает того, что испытала с Томом, что её чувства умерли — навсегда им растоптаны. Или она готова влюбиться в первого встречного — в каждого, кто подарит ей страстный поцелуй? Неужели Том был прав, издеваясь над ней тогда? Она опустила голову, ей стало стыдно. А он, по прежнему обнимая её, всматривался с тревого и грустью в её лицо. — Тебе не понравилось, дорогая? Она отвернулась еще больше и прикрыла глаза. Он взял её голову в свои ладони и нежно провел по волосам, затем спустился ниже и гладил её плечи, руки. Потом встал перед ней на колени и руками обнял бедра девушки, словно молясь ей, как божеству. — Прошу тебя, не уходи, останься со мной сегодня, дорогая. Она опустила руки ему на плечи, погладила его волосы. Она не могла уйти от него сейчас. А он вдруг встал, подхватил ее на руки и понёс из гостиной. Легко, будто она ничего не весила, с ней на руках он поднялся по лестнице и вошёл в свою спальню. А она лишь обнимала его за шею и молчала. Видно, совсем потеряла рассудок от его поцелуя. Он начал раздевать её, расшнуровал корсет, стянул платье, и увидев её в одной сорочке, тихо вздохнул, затем медленно приспустил сорочку с плеч. Когда обнажились её груди, он, наклонившись над ними, по очереди припадал губами к розовым соскам, нежно посасывал их. Джорджиана молча стояла, покорно принимая его ласки, тая от наслаждения. У неё ослабели ноги, но Питер поддерживал её, продолжая целовать. Она откинулась на его руку и словно плыла на ней. Затем он встал на колени, приподнял сорочку снизу и, обняв её бедра, припал губами к завиткам темных волосиков, проник языком в ее лоно и нежно провёл там несколько раз. Джорджиана изогнулась в его руках от пронзившего её импульса наслаждения. Потом он стянул сорочку с её ног. Теперь Джорджиана стояла перед ним почти полностью обнаженная, в одних чулках, а он смотрел на неё своим горящим светлым огнём взглядом. — Как же ты прекрасна, я в жизни не видел такой красоты! Конечно, это была ложь, но она почти не слышала его, поглощенная сказочными ощущениями. А он продолжал медленно покрывать поцелуями её тело, всё больше увеличивая её томительный, мучительный восторг своими нежными прикосновениями. Наконец, он бережно уложил ее на кровать и лег рядом, сам совершенно одетый, припал к её груди. Джорджиана, послушно замерла в его руках, была недвижима, но отнюдь не безучастна, она вся горела, томилась от неудовлетворенного, непонятного желания, а он вдруг дотронулся до её шелковистого холмика и погрузил пальцы в нежное лоно, нащупал влажную, твердую горошину. Он ласкал её там, внизу, одновременно целуя груди, а потом, когда она уже совершенно истомилась, вдруг оставил её. Встал и начал раздеваться. Она молча смотрела, как он, не отрывая от её лица жадного вгляда, снимает с себя всё. Наконец он остался перед ней обнаженным. Он весело рассмеялся, увидев её испуганные округлившиеся глаза. — Дорогая, ты понимаешь, что это? — Нет. — Это значит, что я очень хочу тебя, любимая, и готов войти в тебя. Питер снова лёг рядом, упершись горячей твердой плотью ей в бедро. Он взял её руку и притянул к себе. Её пальцы ощутили шелковистый и нежный на ощупь, но твердый, как сталь, орган под нежной кожей. — Пожалуйста, милая, поласкай его. Джорджиана взяла его в руку, обхватила пальчиками, провела вверх и вниз. Питер вздохнул. По его лицу прошла легкая судорога. — Еще, пожалуйста, дорогая! — она положила пальчики на головку и погладила её. Джорджиана повернулась к нему, он смотрел на неё, как охотник на дичь, горящим, пронзающим душу взглядом. — Ты сейчас так прекрасна, любимая! Но она не верила ему. Этого не могло быть. Он не мог любить её. А он продолжил страстно целовать её. Сначала он покрыл быстрыми легкими поцелуями её шею, потом соски, прошелся по животу и погрузил язык в её лоно. Она вскрикнула от сильного импульса наслаждения. А он продолжил ласкать её языком. Джорджиана стонала, извивалась в его руках, но он не выпускал её, продолжая неотрывные мучительные ласки, пока она не оказалась погруженной в сладкий туман, уже ничего не сознавая вокруг. — А теперь иди ко мне, любимая. Питер бережно раздвинул ей ножки, потом осторожно опустился на неё, обнял плечи, начал целовать нежную ямочку на шейке, но вдруг неожиданно сильно и резко вошёл в неё. Резкая боль разрушила всё удовольствие, Джорджиана вскрикнула. Он тут же оставил её и остранился. — Прости меня, дорогая, больно бывает только в первый раз, сейчас ранка заживёт, и тебе больше никогда не будет больно. Я не трону тебя до завтра. Не могу делать это, причиняя тебе боль. Но я так хочу тебя, что не смогу заснуть, пока ты не приласкаешь его. Джорджиана погладила его, и тот покачнулся в её сторону, а головка сверху была влажной, на её поверхности появилась прозрачная капелька. Питер лег сбоку, приобняв её за плечи, и начал нежно ласкать губами её ушко и шею, а она держала его в руках, гладя его сверху вниз, щекотала мягкие мешочки внизу, водила пальцами по шёлковой нежной головке. Питер застонал и припал губами к её соску, опустив одну руку вниз, пальцами нашёл её влажное лоно и стал нежными массирующими движениями ласкать её там. Она сходила с ума, не ощущая уже ничего, кроме затопившей её сладкой волны. Джорджиана судорожно сжала его головку, и он застонал, она сжала снова, сильней обхватила, провела вниз и вверх. Он мягко надавил на её влажный бугорок, обвел пальцем вокруг него, языком лаская сосок, её охватила судорога, будто туго закрученная пружина внутри распрямилась и вдруг лопнула взрывом наслаждения. Она, уже не помня себя от нахлынувшего восторга, в последний раз сжала головку дрожащими пальцами и провела ими, отодвигая нежную кожицу. Он легко вздохнул, и в её руку хлынул поток полупрозрачной белой жидкости. Питер лежал некоторое время, сжимая жену в объятиях, припав губами к её шее. — Это моё семя, дорогая. Оно должно было попасть внутрь тебя и соединиться с твоим естеством, чтобы зачать ребенка. Сейчас я помогу тебе смыть его. Он встал, и не стесняясь её, голый прошел в ванную, вернулся оттуда с ковшом теплой воды и полотенцем. Его тело, сильное и мускулистое, было таким же смуглым, как и лицо, сбоку живота и на груди она заметила белые шрамы. — Питер, у тебя шрамы. — Французские клинки. Обычные царапины. Он провел влажным полотенцем по её телу, смывая следы крови, потом намочил полотенце еще раз и смыл с её рук своё семя. — Ты останешься у меня сегодня ночью, любимая? — спросил он. — Я с первого дня мечтал об этом. Он вернулся из ванной и снова привлёк ее к себе. Заключил в кольцо своих рук. Положил её головку себе на грудь. — Побудь со мной сегодня, не уходи, дорогая. Они лежали на его кровати обнявшись, ей было так уютно и тепло в его сильных руках, мягкая шерстка его груди щекотала ей щёку. Через несколько минут он прошептал: — Я снова хочу тебя Джорджиана, так хочу, что мне трудно сдерживать себя, прости меня. — Он снова начал покрывать её страстными лобзаниями, тереться о её бедро возбужденной плотью, нежно ласкать языком её груди. — О, боже, ты рядом, ты искушаешь меня, как же я хочу войти в тебя по настоящему, это просто невыносимая пытка. Я пытался не думать об этом все недели, когда ты спала там, в соседней комнате, но не мог. А сейчас твоё прекрасное тело так близко. Какая же это пытка, но я не должен причинять тебе боль. Он припал к её груди, и она тоже испытала в этот миг мучительную потребность большей близости, её пронзила сладкая боль внизу живота. — Я тоже хочу тебя, Питер. — прошептала она ему. — О, не говори так, родная, я сойду с ума от этих слов! Он закрыл ей рот поцелуем, мучительно терзал её губы, ласкал языком её нёбо, обнимал её с неистовой страстью. Наконец, он не выдержал и раздвинув ей ноги, резко вошёл в неё. На этот раз почти не было боли, лишь чуть саднило, и Джорджиана улыбнулась ему, когда он остановился и смотрел ей в глаза с вопросом. Он сделал всего несколько плавных толчков, как судорога страсти и блаженства прошла по его лицу — теперь она поняла, что означает это непонятное ей раньше выражение. Он уткнул лицо ей в шею, целуя волосы, обнимая и лаская её. — Вот и всё, любовь моя, я так хотел тебя, что не смог долго сдерживаться. Подожди, сейчас я доставлю удовольствие тебе. Он опустился ниже и стал настойчиво ласкать языком её сочащееся влагой лоно, руками гладя и теребя шелковые соски. Она словно поднималась всё выше и выше по спирали наслаждения, а потом взорвалась, сладостная судорога толчками прошла по её телу. А потом они заснули вместе, умиротворенные и уставшие. Джорджиана проснулась утром, Питер спал рядом. Его худое напряженное лицо разгладилось и сейчас потеряло все свои острые черты — они казались мягкими, почти детскими. Черные волнистые волосы рассыпались по подушке, он улыбался во сне. Она тихонько погладила темную шерстку его обнаженной груди, потом нагнулась и поцеловала ему сосок. Интересно, он может чувствовать то же, что и она, когда его трогают здесь? Он открыл глаза и вздохнул. — Это не сон, ты действительно рядом, здесь, со мной, любимая? Он провел рукой по её волосам, плечам, обвёл полукружия её сосков. — Если бы ты только знала, как я счастлив видеть тебя сейчас такую — милую, мягкую, прекрасную, как ангел, спустившийся с небес. — Джорджиана, разреши мне любить тебя, дорогая! Он привлёк ее к себе, целовал с той же страстью, что и вчера, всё больше приходя в возбуждение. Она тоже вся горела, томилась и таяла в его руках. Наконец он вошёл в неё, боли не было, он начал ритмичные толчки, и тут она ощутила, как растёт её восторг. С каждым новым его движением она поднималась всё выше и выше, пока пружина наслаждения не взорвалась в ней, и сладкие судороги не прошли толчками по её телу. И Питер почувствовал её экстаз, через мгновенье она ощутила его пульсацию внутри себя, он вздохнул и окунулся лицом в массу её рассыпавшихся по плечам волос. — Вот так должно это быть всегда — хрипло выдохнул он, целуя её. — ни одна женщина на свете не может дать мужчине такого неземного блаженства, какое даешь мне ты, родная. — Питер, я никогда не чувствовала раньше такого. Это было прекрасно. — Только с тобой, любимая. Они отправились в Лондон через три дня, Фицуильям в письме обещал, что лондонский дом будет готов к их приезду, сами хозяева были в Пемберли. Они прибыли поздно вечером, а следующим вечером отправились в оперу. Джорджиана надела одно из своих новых вечерних платьев, которые остались в лондонском доме, это было светлое, почти белое, голубоватого-серебристого оттенка. Питер, одетый в вечерний черный костюм, сегодня казался ей моложе и стройней. Он с восторгом, восхищенным взглядом следил за тем, как Джорджиана спускается с лестницы, поддерживая шлейф рукой. Когда она оказалась рядом с ним, внизу, он заключил её в объятия, и нежно поцеловал. Какое-то время они стояли так, он не выпускал её из своих рук, и никому из них не хватало силы воли прервать поцелуи. Но тут у двери послышались шаги, это шел слуга сообщить, что карета подана, и они с трудом оторвались друг от друга. О, как бы она хотела думать, что он действительно любит её, что восхищается ей! Но до сих пор не могла до конца поверить этому. Слишком мучительны были воспоминания о том разговоре, оскорбительные слова в её адрес тех негодяев. В антракте, Питер отошел от неё буквально на минуту. И сразу же она увидела совсем близко лицо человека, которого так боялась здесь встретить — Томаса Вильерса. Возможно, Том специально поджидал, когда она останется одна, чтобы подобраться поближе. Он смотрел ей в глаза с ослепительной радушной улыбкой — само обаяние и доброта. — О, миссис Лоуренс, какая встреча! Ты всё ещё ходишь под охраной слуги, нанятого твоим братом? Я недооценил его, однако. Он многое предусмотрел заранее. Интересно, а спать с тобой входит в его прейскурант? Мистер Дарси и об этом позаботился? — Я любил тебя, Джорджиана, готов был дать тебе своё имя, титул, сделать тебя настоящей леди, а ты променяла меня на простолюдина, которого купил тебе твой брат. Он не успел сказать всего, что намеревался — рядом с ним появился Питер, и Том, мгновенно изменившись в лице, сразу попятился от него, отвернулся и почти бегом удалился на приличное расстояние. Питер проводил его взглядом, вернулся на своё место рядом с Джорджианой. Только оглянулся на неё с улыбкой. Но его веселье быстро погасло, когда он вгляделся в её лицо. — Что с тобой, любимая? Что наговорил тебе этот мерзавец, ответь мне?! Она только головой покачала, не в силах высказать мужу всё, что тяжелым гнётом лежало у неё на душе. Вторая часть музыкального представления прошла мимо неё, она мучительно вспоминала детали прошлого, и пыталась сложить картину: действительно ли могло быть так, что Фицуильям нанял Питера, чтобы тот охранял её? И самое главное: то, что происходило между ними сейчас — их любовная связь, могло ли это тоже быть частью сделки? — слова Вильерса жгли ей душу, отравляли ядом. Жизнь её теперь теряла всякий смысл, хотя ещё вчера ей казалось, что она вновь обрела его. Когда они прибыли домой, Джорджиана сразу полетела наверх, к себе в спальню, оставив мужа внизу. Питер бросился за ней, но наткнулся на глухо запертую дверь. Она услышала стук. — Открой, Джорджиана, нам надо поговорить. — Нет. — Не молчи, выскажи всё, что ты думаешь, и то, что он сказал тебе. — Он сказал, что Фиц нанял тебя для моей охраны, и наша связь, как и замужество, тоже входят в прейскурант. — Открой сейчас же, Джорджиана. — Скажи, это правда? — Не совсем. — Значит, правда! — Нет, это ложь. Открой. — Я не верю тебе. — Я люблю тебя, Джорджиана! — Нет, ты не можешь меня любить, я некрасива. — Ты прекрасна! — Нет, ты лгал мне, ты был со мной только ради этих проклятых денег! — Нет! Нет! Нет! Она горько рыдала, сидя на полу своей комнаты, а он сидел на полу с другой стороны двери, скорчившись, как от мучительной боли.