Москва-Нева.

      Следующий день прошёл идентично предыдущему: Антон практически без перерывов проводил измерения будущей постройки с помощью компьютера и составлял чертежи по ней же. Пока что получалось сыро, но по приезду обратно в Москву за Петровым стояла задача по созданию деталей и добавлению основных акцентных мест. Такой план работы его более чем устраивал, вот только… Уезжать из этого хмурого города почему-то совершенно не хотелось. Точнее, это «почему-то» складывалось во вполне себе известные буквы одного имени, но Антон просто не мог себе позволить думать о Роме в таком ключе. Безусловно, Пятифан с первой минуты их разговора в поезде смог привлечь к себе внимание, но чего ради? И чего ради Антон пытается сейчас забивать свою голову подобными вещами вместо того, чтобы просто жить «в моменте»?       Звонок Ромы Антон услышал не сразу, поскольку собирал все свои имеющиеся наработки по рабочему проекту в чемодан. В этот же чемодан он умудрился каким-то образом уместить ещё и свои странные, абсолютно нелогичные и несвязные чувства. Вся эта история изначально не несла за собой чего-то большего, чем просто очередное мимолётное знакомство. Петров всегда думал, что в поездах всё одноразовое. Даже люди. Особенно люди. «К чёрту всё…» — думает Антон, а затем поднимает гудящий аппарат. — Алё, Тох, ну долго тебя ещё ждать? Мы договаривались в четыре ровно встретиться, если чё… — голос Пятифана кажется уставшим и Антон невольно съёживается от подобного, попутно надевая ботинки. — Да выхожу я уже! Сейчас, спущусь только… — Петров отключает телефон и быстро суёт его в карман, потому что и вправду торопится; не хочет заставлять Рому долго ждать.       В парадной он замечает Пятифана: тот выглядит идентично своему голосу: уставший и потухший, но с улыбкой на лице. Только вот улыбается он не Антону, а чему-то в экране мобильника. Тотчас нутро окутывает болезненное чувство брошенности, тягучей массой растекаясь по всему телу: от самой головы до пят. «Интересно, что послужило причиной его улыбки? Или кто?» — не озвученный вопрос так и крутится на языке, но Антон упрямо молчит, скрипя зубами. Не хочется портить атмосферу своим хмурым настроением, которое явилось в следствии… Чего?       «Хренью страдаю какой-то… Он же такой же парень, как и я… Неправильно всё это», — его одёргивают из собственных мыслей совершенно беспардонно; Рома утягивает Антона за собой, говоря о том, что сегодня их ждёт одно очень удивительное место. — Клянусь, тебе понравится! Я всё ждал случая, когда смогу с кем-нибудь сходить туда, и вот ты на голову свалился… Так что отказ даже не рассматриваю! Ферштейн? – Пятифан задорно улыбается, и эта его ободряющая улыбка приятным удовлетворением на Петрова влияет; тот начинает активно поддерживать диалог и самозабвенно смеяться, откидывая свои тревоги в самые дебри сознания.       Минут через тридцать парни добрались до того места, о котором Рома говорил почти всю дорогу, всё уверяя Антона, что тому обязательно понравится. Большое двухэтажное здание с огромным количеством стёкол на первый взгляд казалось таким же обычным, как и многие до него, но когда Антон поднял взгляд выше, чтобы разглядеть его со всех сторон, из его уст можно было услышать только протяжное: «О-о…» Несколько огромных вывесок с надписью «Океанариум» будто специально привлекали к себе всё внимание, завлекая и маня. Любой человек, обративший на них внимание, определённо точно не смог бы пройти мимо. —...Вот и я не смог, — Антон краем уха слышит речь Ромы и с ощутимым чувством вины из-за упущенного смысла переспрашивает: — Что? — Мимо пройти не смог, говорю! Чем слушал? – Пятифан нетерпеливо тянет Петрова за собой, двумя пальцами сжимая подол его пальто. — Что ты меня как маленького ведёшь… — возмущается едва слышно Антон, но покорно идёт следом, оглядывая просторный холл, в который они зашли. Внутри достаточно много людей для буднего дня, однако едва ли это могло помешать парням насладиться увлекательной жизнью морских обитателей. Глаза невольно разбегались; в самом океанариуме преобладало приятное голубое освещение. Оно словно являлось продолжением воды, только вот нежились под этим освещением люди, а не рыбы.       Петров некоторое время словно был в прострации и ожил только тогда, когда Рома протянул ему билет, позволяющий на полноценных правах посетителя пройти вглубь помещения. Долго он не думал; лишь резво прошёл ближе к аквариуму, по ту сторону которого плавали красивые тропические рыбы разных цветов и оттенков. Некоторые из них подплывали ближе, демонстрируя свою природную красоту, а какие-то наоборот, уплывали дальше, скрываясь от десятков пронзительных глаз. Рома восторженно смотрел на них, улыбаясь и чуть ли не припадая к стеклу. Ребята не стояли подолгу возле одной точки; они неспешно ходили вслед за остальными посетителями океанариума и делились друг с другом своими впечатлениями от увиденного. — Эта жёлтая рыба чем-то на тебя похожа, — задумчиво протянул Пятифан, а потом парни в унисон рассмеялись с абсурдности сказанного. — Да? И чем же? – Петров искренне не понимал, какие могут быть схожести у человека и животного, а потому очень хотел услышать ответ на свой вопрос, но Ромка только поднёс палец к собственным губам, демонстрируя то, что не собирается об этом говорить. Недовольный таким раскладом Антон ткнул Пятифана в бок. Тот болезненно зашипел и, потирая ушибленное место, прошёл вперёд, к аквариуму, ради которого многие тут и собрались, потому что он обладал особой притягательностью; каждый старался сделать как можно больше красивых фотографий на фоне «Мира медуз». Антон замер, разглядывая большой аквариум, заполненный лунными медузами. Эти дивные создания выделялись и освещали всё окружающее пространство; каждая из них будто взаправду являлась маленькой луной. Когда Петров перевёл взор на Ромку, то с умилением для себя подметил, насколько красиво черты его лица обласкал нежный голубой свет. Хотелось протянуть руку к нему, аккуратно развернуть на себя и просто любоваться. Любоваться без надежды на что-то большее, потому что Антон запретил себе надеяться. Рома уловил внимание к своей персоне и потому вопросительно посмотрел на Петрова, но тот лишь неопределённо махнул рукой, отворачиваясь.

***

— Ну и? Тебе понравилось? – Пятифанов склонил голову вбок, заинтересованно разглядывая лицо Антона, от чего тот немного смутился. Они вышли с океанариума больше часа назад, а сейчас стояли подле парадной у дома Вити и всё никак не решались попрощаться друг с другом. Антон кончиком ботинка водил по асфальту, размышляя, как ему лучше ответить на поставленный вопрос. Эмоции на его лице смешались во что-то непонятное: можно было проследить искреннюю благодарность за эти короткие два дня в робкой улыбке, но вместе с тем Антоновы глаза были переполнены глубокой печалью, которую было невозможно объяснить, даже при всём его искреннем желании. — Я… Конечно понравилось, — слабая улыбка тронула лицо Петрова, — спасибо тебе, Ром. Я даже не думал, что по приезду в Питер смогу так… — неожиданный горький ком в горле не позволяет закончить начатую мысль и Антон несколько секунд молча смотрит в приятный омут Пятифановых глаз. – В общем, классный ты, Ромка. Душевный. Я вообще не думал, что мы сможем найти общий язык… Ну, если вспоминать твоё появление в поезде… — теперь совершенно лёгкая и непринуждённая улыбка опоясала лицо Ромы; и Антон ловит себя на мысли, что хотел бы поцеловать его. Наплевать на все нормы и собственные предрассудки; вместо этого просто самозабвенно отдаться моменту, но едва ли Пятифан хотел бы того же, что хочет Петров. Это всё вообще донельзя абсурдно, и ещё более чем абсурдно – стыдно. — Я, кстати, тебе кой-что принёс… — Рома закусил губу и резво достал из своего рюкзака ту самую «шапку-зайца», в которой Антон увидел его три дня назад на сапсане. В которой он ему показался забавным и абсолютно точно ненормальным; только теперь Петров по своим меркам тоже ненормальный. Однако не сказать, что это сильно его беспокоит. Пятифан натягивает светло-розовый аксессуар Антону практически до носа. Отходит на шаг назад и заливается весёлым смехом, сгибаясь пополам. — Зажми лапку! Да, ту, которая свисает справа… — Петров исполняет то, о чём его просят и еле сдерживает себя, чтобы не поддаться заразному хохоту брюнета. Лишь покрепче перехватывает свисающий кончик лапки, ощущая, как правое «ухо» начинает подниматься. — Блять, эта шапка будто для тебя сделана. Вылитый зайчик… — Рома нежно смотрит на Антона, выравниваясь. А Петров молчит, потому что не знает, что сказать. Где-то глубоко внутри ему кажется, что если он сегодня всё-таки уедет, то оставит Питеру что-то непозволительно близкое и будто бы давно знакомое. Но он должен уехать. А перед отъездом должен кое-что проверить; иначе сам себя не простит.       Их с Ромой разделяет всего один шаг, который Антон преодолевает, потому что его тянет к Пятифану; точно Тоша какой-то ржавый гвоздь, а Рома, в свою очередь, мощный магнит. Если бы так было взаправду, то они были бы созданы друг для друга где-нибудь в другой вселенной, где Рома – не Рома, а Антон – не Антон, вот только они ведь не в другой вселенной, а в хмуром Санкт-Петербурге.       Петров притягивает Пятифанова к себе, как желал притянуть ещё днём; держит ладонями его горячие щёки, губами невесомо касается его губ, млея и оставляя несколько пламенных поцелуев. Не замечая особого сопротивления, уже надеется на мнимую взаимность, которая утекает сквозь пальцы практически в ту же секунду, потому что его отталкивают. Рома стоит некоторое время неподвижно, лишь громкое дыхание выдаёт его присутствие. Только вот и от дыхания, и от Ромки, минуты через три уже и следа не остаётся: Антон слышит его удаляющиеся шаги, но упрямо буравит взглядом землю у себя под ногами, поджав губы. Больше всего на свете ему хочется вернуться на последние десять минут назад и не допустить той ошибки, которую уже совершил. Напоминанием о Пятифанове остаётся только Нева, океанариум и шапка, подаренная им же.       Питерский вокзал в девять вечера кажется ещё более тусклым, чем за три дня до этого. Провожает Антона Петрова только нескончаемый ливень и затяжной туман, которому нет конца и края... На плече Тоша всё ещё ощущает фантомные прикосновения Ромки, только вот его тут нет. И в целом, наверное, больше не будет. Одно лишь хлипкое ощущение потери чего-то важного — единственный спутник Петрова в этой поездке домой. В Москву.