:
Вопреки ожиданиям Чонгук не встречает его со смешной табличкой в руках, и Намджун не затягивает его в объятия после полугодового отсутствия. Их взгляды пересекаются задолго до непосредственной встречи, и этой секунды хватает, чтобы всё понять. Такова привилегия тесной дружбы, чей срок медленно подходит ко второму десятку. Слышать без слов. Понимать без намёков. Достаточно просто посмотреть в глаза и с сжимающимся сердцем принять новую форму реальности. Воссоединение выходит скомканным, но не неловким. Обоим тяжело. Чонгук забирает жёлтый чемодан хёна и отвозит уставшего после многочасового перелёта друга домой, где их уже ждёт заранее купленная алкашка. По дороге Намджун успевает заказать доставку из их любимой кафешки и рассказать о последнем дне. Тео он не упомянул. Бессрочный контракт тоже. — Как Чимин? — Ким с интересом смотрит на полисмена, когда они заваливаются к нему домой. Ноги гудят от непривычной нагрузки, и тело тяжелеет под натиском произошедших событий. Несмотря на то, что Намджуна не было полгода, квартира выглядит чистой и аккуратной. Видно, что Чимин перед отъездом навёл порядок, даже застелил кровать. Поесть и сразу спать — прекрасная перспектива, но Киму сейчас не представляется возможным даже улыбнуться под тяжёлым взглядом друга. Чонгук молча вытаскивает из бумажных пакетов еду на вынос, время от времени смотря на Намджуна с подозрением. Последний стоически это игнорирует: протирает влажной тряпкой запылившиеся колёсики чемодана, выкатывает его на середину комнаты и вытаскивает домашнюю одежду, улавливая вкусный аромат разогретой лапши. — Сегодня допоздна работает над проектом, — Чон отвечает медленно и спустя достаточное количество времени, что Намджун сначала не понимает, о чём он. — Он фрилансер, — зачем-то добавляет. Хён тянет неловкую улыбку и находит, наконец, мягкие домашние штаны. — Это круто… работай, когда хочешь, — он пытается поддержать тему, а Чонгук виртуозно пригвождает к стенке одной-единственной фразой: — И где хочешь. Блять. Прищур, скрещенные на груди руки и напряжение, пронизывающее каждую клеточку тела. Чон садится на диван и со смешанными чувствами смотрит на застывшего друга. Не в бровь, а в глаз. — Долго будем молчать? — добивает, и прямо сейчас кажется, что их разница в три года идёт в пользу Чонгука, а не Намджуна. — Этот разговор не к спеху. Давай сначала поедим. Полисмен набирает в лёгкие побольше кислорода и прикрывает глаза, чтобы на выдохе произнести чёткое, безоговорочное: — Нет. — Чонгук-а, дава… — Сколько мы дружим, хён? — Что? — Намджун растерянно моргает, не понимая, как ещё можно оттянуть:
Намджун не задерживается в Пусане надолго. Его жизнь сейчас принимает безумный ритм, с которого нельзя сбиваться, иначе потеряешь всё, ради чего так старался. Неделя в родном городе ощущается пятью минутами отдыха в непрерывном рабочем графике, когда ты едва успеваешь сделать глоток горького кофе. Аэропорт встречает как родного, а Чонгук обнимает чуть дольше полагаемого, прежде чем отпустить лучшего друга. И совсем не больно. Если не брать в расчёт трещину в сердце. Но Чонгук больше не один. Он возвращается в Пусан ближе к вечеру, когда на городских улицах зажигают фонари и мерцающий свет рисует волны на стенах домов. Подземная парковка полностью забита, в каждом окне дома горит свет. Уставшие после работы и учёбы поздним вечером люди оттягивают время до сна, читая книги, смотря фильмы или просто сидя в тишине. Живут для себя, выкраивая в плотном графике жалкие полчаса, чтобы потом начать день заново. Так же, как вчера и как повторится завтра. Если бы полгода назад в квартиру напротив не заселился масочник, Чонгук бы провёл остаток дня точно так же, но сейчас вместо тяжести во всём теле он чувствует всё ещё непривычный трепет ожидания. Намджун предложил Чимину снова переехать в четыре-четыре-один, и Пак согласился. Сегодня как раз перевёз свой компактный багаж и вновь разложил вещи на полках. Правда в этот раз он не положил дорожную сумку в шкаф прихожей. Сбегать больше не намерен. Чонгук устало моргает, когда набирает код на двери, и с приятным удивлением замечает приглушённый свет в гостиной. — Чи… — и застывает, когда в коридор неуверенно выходит Пак с выкрашенными в нежный розовый волосами. Чимин останавливается в нескольких шагах и терпеливо ждёт, пока Чон жадным взглядом впивается в обновлённый имидж. Казалось бы, просто новый цвет, но этот невероятно хорошо подобранный оттенок, это красивое, созданное руками профессионала окрашивание словно смягчает черты лица и придаёт воздушную лёгкость. Как будто забирает тяжесть с плеч и показывает томящегося в груди юношу таким, каким тот является на самом деле, — до одури нежным, эфемерным и прекрасным в своей элегантности. Чимин не кажется субтильным или приторным, а розовый не делает из него «девочку». Этот цвет — отражение весенней сакуры и рассветного неба. С ним холод в глазах танцует в контрасте, прямая осанка и поразительная плавность в простой походке приковывают внимание. Таких персон люди не обижают. Ими восхищаются, их боготворят и, быть может, отчасти даже опасаются. — Что… думаешь? — Пак вперившийся взгляд трактует иначе, мысленно дав себе же пощёчину. Разве это не была попытка вернуть независимость от чужого мнения? «Нет, — ласково шепчет сердце, — он не чужой. Он не будет диктовать или указывать, но его мнение важно». — Я быстро справился с переездом, к тому же заказов не было, и мне стало скучно, — он уже не может терпеть молчание со стороны Чона, начинает инстинктивно оправдываться, как будто сделал что-то плохое, а Чонгук даёт себе ещё пару секунд, чтобы опомниться. — Здесь неподалёку оказался салон, и… Договорить не успевает — полисмен сокращает расстояние между ними до ничтожного и берёт чиминовы ладони, потянув на себя. Пак вздрагивает, теряя равновесие, и падает прямиком в объятия. От Чонгука пахнет вечерним городом, от Чимина — совсем немного краской и цитрусом любимых духов. Чон трепетно проводит по высветленным волосам, собирая новые воспоминания на кончиках пальцев, пока юноша скрепляет руки за его спиной, щекой прижавшись к холодной куртке. — Тебе нравится? — тихо интересуется Пак, с наслаждением прикрывая глаза, когда чувствует массажирующие движения замёрзших пальцев. — Очень, — отзывается Чонгук, немного отстранившись для того, чтобы увидеть кофейные глаза. — Тебе к лицу розовый. Розовый — это румянец от каждого комплимента и смущённая улыбка на зефирных губах. Чимин мямлит что-то вроде «спасибо» и тянется на носочках, поцеловав в линию челюсти. Собирает губами холод с кожи, возвращает домашнее тепло и, сам того не понимая, погружает в глубокие чувства к самому себе каждым мимолётным касанием. Чонгук несильно сжимает талию, скрытую от него хлопком просторной футболки. — Я взял нам ужин, — шепчет Чимин, когда чувствует горячее дыхание на щеке. — Встретился с Шихёком-ши, и он раскрыл мне все твои любимые блюда, — Чонгук оставляет поцелуй на кончике носа и спускается ниже, прижимая к себе, с упоением слышит судорожный вздох. Внизу живота уже сводит от предвкушения. — Саран-и передавала тебе «привет»… Чон прижимается к дрожащим губам и завлекает в полноценный поцелуй. Чимин зажмуривается, льнёт ближе и размыкает губы, позволяя углубить, чем полицейский пользуется — целует неторопливо, мягко, со всей нежностью, на которую только способен. Хочет показать, каким для него представляется юноша. Они не говорили о прошлом Пака: Чимин не спешит показывать свои шрамы, Чонгук не давит. Пусть их отношения и перешли на новый уровень за последние месяцы, оба понимают, что никуда не торопятся. Вся жизнь в их распоряжении, а травмы так просто не исчезают, это им известно. Нужно больше времени или, может быть, бокал вина глубокой ночью как ключ к запертой боли. Вечерняя ласка приобретает настойчивый характер, когда Чонгук губами спускается на выступающие косточки ключиц, цепляя зубами нежную кожу. Чимин накрывает заднюю сторону шеи тёплой ладонью и жмурится от пронзающего тела тока. Приятно до сведённых коленок и онемения конечностей. Чон сжимает футболку в кулаках, рисует насыщенные розовым пятна на коже, прикусывает у челюсти, чувствуя, как хрупкое тело в его руках начинает потряхивать от ощущений. Чимин шумно выдыхает и тянет на себя, вынудив посмотреть в глаза, прежде чем снова припасть к припухшим губам. Неизвестно, сколько кругов успела совершить секундная стрелка, но Паку происходящее покажется мгновением… …прерванным трелью ненавистного телефона. Чонгук слышит звонок и недовольно рычит, лбом уткнувшись в голое плечико. — Пора включать режим «не беспокоить», — бурчит, нехотя отрываясь от Чимина. — Вдруг что-то важное? — юноша поправляет съехавшую с плеча футболку и проходит на кухню, где вообще-то их ждёт купленный ужин. Чон качает головой, принимая вызов. Высветившееся имя отчасти настораживает. — Да, мам? Чимин приличный. Он не собирается подслушивать (что крайне сложно не делать, учитывая размеры миниатюрной квартиры), поэтому отходит подальше, решив ещё раз помыть руки. Стол давно накрыт. — Конечно, я уже договорился. Приеду вечером в четверг, в субботу утром поеду, — параллельно проходит в ванную, чтобы смыть с рук незаметный слой городской пыли. — Почему не на все выходные? — недовольно спрашивает Соён. — Поехал бы в воскресенье. Или у тебя смена? — Нет, просто есть планы. На том конце повисает минутная тишина. Чонгук уверен, что она прямо сейчас пытается угадать, что за планы появились у сына-интроверта в выходной день сразу после дня рождения матери. Шестерёнки работают быстро, а слагаемых не так много, чтобы не догадаться. Всё-таки материнская чуйка не подвела. — С Чимином? — и в яблочко. Полисмен вздыхает так, что никакого словесного подкрепления не требуется. А зачем, собственно, что-либо объяснять? И так кристально ясно. Соён сразу оживляется: — Приезжай с ним. — Что? — Я приглашаю его на свой день рождения, — уверенно и без сомнений. Зато в Чонгуке их море. Он застывает с полотенцем в руках, пока телефон зажимает между ухом и плечом. — Я… — голос немного проседает, на деле же сдаёт с потрохами. — Я не думаю, что это хорошая идея. — Почему? Блять. За прикрытой дверью ванной слышится тихое копошение Чимина в гостиной. Лишь бы не услышал. Хотя чего ты так боишься, Чонгук? Повторения? Спасибо, мама, за то, что строишь из себя дурочку, от этого же намного проще. Как обычно заводишь в тупик своим «почему» и абсолютным непониманием элементарного. Или же Чонгук себя накрутил до невозможности ответить на такой простой вопрос. «Потому что ты ворвалась ко мне в дом, напилась и помимо прочего опозорила нас обоих перед незнакомым человеком, который впоследствии стал мне очень дорог». — Я спрошу у него, — вместо желаемых слов озвучивает. Те мысли фильтр не прошли. — Ты уже взял билеты? — как ни в чём не бывало интересуется Соён. Чонгук сглатывает, прикрывая глаза. — Приеду на машине. — Хорошо. Разговор очень в стиле матери: внезапный, с недавних пор высасывающий моральные силы, оставляющий отпечаток в памяти на долгое время. Чон даёт себе лишнюю минуту, чтобы выровнять дыхание и расслабить черты лица. Чимин сидит за столом, что-то печатая в телефоне. Увидев мужчину, сразу откладывает в сторону и обращает на него всё своё внимание. Чонгук слабо улыбается в ответ, но, кажется, не он один способен читать по глазам. — Что-то произошло? — Пак спрашивает тихо, неуверенный, что вообще имеет право влезать в личное. На той ли они стадии отношений для этого? Полисмен вопреки ожиданию садится рядом, а не напротив, вытягивая из картонной упаковки пуннопан. Свободную руку закидывает на спинку чиминового стула. У него тысячи противоречий в мыслях сталкиваются, неприятный ком собирается встать поперёк горла, а кончики пальцев немеют. Так ведёт себя тело, когда его хозяин нервничает. Во рту пересыхает. Он не знает, хочет ли вообще знакомить Чимина со своими родителями. Не потому что боится ответственности, которая наложится на отношения после этого визита, а потому что боится, что родители сорвутся и покажут уродливую правду об их семье, тем самым унизив сына в глазах Пака. Да, это глупо. Семьи не стыдятся, какой бы паршивой она ни была. И, если смотреть в целом, ссоры есть в каждой семье, это нормально. Нормально, когда родители с каждым годом врастают друг в друга, срастаются в единый болезненный организм, который кричит в отчаянии при малейшем движении. Нормально, когда простое «доброе утро» может запросто перерасти в масштабную ссору, исходом которой станет уход одного из родителей. Нестрашно, всё равно же вернётся. Всегда возвращались. Просто для Чонгука родители — больная мозоль, от которой избавиться невозможно. Не его же проблема. Эти странные, порой пугающие отношения — работа двоих людей, не троих. Только дело в том, что эти двое не справляются, и в радиус влияния попадает ещё один человек, как бы далеко он ни уехал. Чимин стал спасительным глотком свежего воздуха, показал другую сторону любви, построенной на руинах прошлого, оттого осознанной, светлой и полной взаимности. Чонгук не хочет смешивать его с грязью созависимости, которую Соён уже успела продемонстрировать. Чимин терпеливо ждёт ответа, отпивая свежезаваренный чай, держит кружку обеими ладонями, согреваясь о тёплую керамику. Чонгук так и смотрит на откусанный край мягкой печеньки. Будет нагло не давать выбора вовсе. — Ты свободен на этих выходных? — Чон решает зайти издалека. В ответ слышит лишь хмыканье: — Разумеется. А что такое? — с любопытством добавляет. — Мама… приглашает тебя на свой день рождения, — выдавливает из себя. Чимин сразу замечает подавленный вид и немного напрягается. — Очень настойчиво. Что думаешь? — А она в курсе про нас? — на всякий случай уточняет Пак. Чонгук кивает, доедая, и отпивает из чашки горячий чай. — Это как маленький праздник дома или?.. Обычно, когда речь заходила о днях рождения в семье Чимина, имелось в виду пышное мероприятие с бронированием целого ресторана, приглашением более ста персон, вечерний концерт и как бы удачно совпавшие разговоры о будущем компаний с важными деловыми партнёрами. — Родители, ты и я. Больше никого не будет. Наверное, мы просто поужинаем в ресторане, проведём время вместе. И всё. Чимин растерянно моргает, поспешно пряча лицо за кружкой. Отпивает несколько мелких глотков для вида, по неосторожности обжигая язык, но стоически терпит, пока приходит к осознанию важности события. Чем меньше людей, тем больше внимания на тебя направлено. Учитывая, что Пак будет единственным новым лицом, неловкости не избежать. К тому же, только семья Чонгука и… он? — Это серьёзный шаг, — обеспокоенно бормочет, случайно встретившись с Чоном взглядами. Тот видит в кофейных глазах отголоски страха. Внимательно наблюдает. — Может, лучше вы вместе отпразднуете? А со мной как-нибудь в другой раз. Это же всё-таки семейный праздник, а я буду лишним… — Чимин-а, — полисмен накрывает коленку ладонью, тем самым обращая на себя внимание, — я понимаю твоё беспокойство, но, — «…но об этом тебе стоит переживать в последнюю очередь», — мои родители, они… ты помнишь ваш разговор с мамой? — Да. Чонгук делает глубокий вдох и отпускает поводья. Плевать. Он расскажет всё как есть. — Они пытаются не выносить сор из избы, но не всегда выходит. У них чертовски сложные отношения, и поэтому я никогда не исключаю вариант, что они могут просто-напросто поссориться даже в праздник. Я очень хочу познакомить вас, — тяжело произносит, поглаживая мягкую кожу большим пальцем, — но мне не хочется, чтобы ты стал свидетелем их очередного скандала. Хоть на части разрывай, — со смешком комментирует. Так себе дилемма, но решать не ему. Окончательный ответ за Чимином. Который отчего-то мягко улыбается, прикусив губу. — Что? — Ты боишься, что моё отношение к тебе изменится, если я увижу, как ссорятся твои родители? Чон открывает рот, чтобы возразить, но слов не находит. Смыкает губы, нахмурившись, и неосознанно сжимает коленку, оставляя розоватые следы. Чимин откладывает чашку на стол и поворачивается к полицейскому. — Твоя семья тебя не определяет, Чонгук, — он двигается ближе, практически вплотную, чтобы положить руки на напряжённые плечи. Смотрит в глаза и видит в них стыд. — Родители растят тебя, воспитывают, но не создают свою копию. Они всего лишь показывают тебе пример личности, и только от тебя зависит, станешь ли ты такими, как они, или нет. Они могут ссориться и ругаться, это их право, но это не значит, что я стану относится к тебе как-то иначе. Они отдельные люди, ты тоже, понимаешь? Забавно выходит: Чонгук, наблюдая за вечными скандалами своих родителей, пришёл к выводу, что любви как таковой не существует; Чимин, видя сугубо деловые отношения отца и матери, не оставляет попыток найти любовь, которой в его семье не было никогда. Чонгук считает, что ссоры — показатель неуважения и полного отсутствия взаимопонимания, Чимин думает, что, если кричат, значит не безразлично. Их бы поменять местами и посмотреть, что бы произошло тогда. Может быть, в какой-то альтернативной Вселенной у Чонгука было бы много братьев и сестёр, его семья никогда не знала бы бедности, и в его жизни наконец появился бы смысл. Он бы поступил в ВУЗ мечты, возможно, получил спортивную стипендию и попробовал себя в спорте на профессиональном уровне. Или Чимин рос бы в маленькой, но очень громкой семье и считал маму или папу своими лучшими друзьями по той простой причине, что общался бы с ними очень тесно, на равных. Поменялись бы их моральные принципы? Любили бы они свои жизни? Ценили? Или вновь сбежали бы от собственных страхов. Чонгуку кажется, что всё сложилось бы точно так же: он бы решил, что любви нет, потому что родители относятся друг к другу как к коллегам, а сиблинги спокойно живут своими жизнями, не обращая на заурядного брата внимания, а Чимин бы пустился на поиски человека, с которым вместо ссор появится взаимность. Не ситуация моделирует человека, а его поведение в ней. — Я плохой сын, если стыжусь своих родителей? Чимин поспешно мотает головой и садится на колени Чонгука, перемещая ладони с плеч на шею. — Нет, нет, вовсе нет. Ты не плохой, Чонгук, ты просто человек. Полисмен болезненно морщится, опуская руки на поясницу. Сжимает несильно бока сквозь тонкий слой футболки. Он уже сожрал себя всеми мыслями о том, что в его семье происходит. Казалось бы, столько лет живёт отдельно, самому в пору заводить свою, но никак не может отпустить прошлое, ведь мама может позвонить хоть в час ночи и начать жаловаться на отца или, как в последний раз, сорваться к сыну без предупреждения. — То, что ты думаешь об этом, уже о многом говорит, — продолжает Пак, поглаживая щёки. Дарит свою ласку, успокаивая жужжащие назойливым роем мысли. — Это сложно, но такова жизнь. Мы боремся со своими страхами, тяжёлым трудом избавляемся от переживаний и учимся жить с ошибками, потому что идеально ни у кого не получается. Ты боишься, и это нормально. Сейчас… попробуй не думать слишком много. Сосредоточься на себе, на своей жизни, на своих отношениях, а твои родители, это их жизнь, и они поступят так, как посчитают нужным. Как бы больно не было признавать, но их конфликты происходят исключительно по их инициативе. Твоей вины нет, ты ведь это понимаешь, — Чонгук гулко сглатывает. Вечно забывает о такой простой вещи, но не страшно. Чимин напомнит. — Всё будет хорошо, — шепчет, прижимаясь лбом ко лбу. Не врёт, что всё хорошо сейчас, вместо этого просит довериться, попробовать общими усилиями создать это «хорошо» в будущем. Получится ли? — Я доверился тебе, mi amor, — едва слышно проговаривает, не открывая глаз. — Мне было чертовски страшно, но я решился. Сейчас я хочу попросить тебя сделать то же самое. — Я доверяю тебе, — хрипит Чонгук. — Отпусти их. — Что? — Отпусти свои переживания. Позволь родителям быть твоими родителями, а не людьми, которых нужно спасать. Отпусти так же, как я отпустил свою паранойю. — Чимин… — Ты, — юноша облизывает пухлые губы, — ты сделаешь это для меня?:
Чонгук отпускает. Выходит с трудом, но он старается, все силы тратит на то, чтобы заткнуть голоса в голове навсегда. Они выезжают жарким весенним днём, взяв подарок и немного вещей для того, чтобы с удобством провести в гостях три дня. Чимин занимает пассажирское сиденье и с интересом наблюдает за сосредоточенным профилем своего личного водителя на сегодня. Половину пути они проводят в относительной тишине, если не считать тихо играющих песен из какой-то подборки. Температура ползёт ртутью до отметки выше двадцати, и Чонгук щёлкает кнопкой, включая кондиционер, пока солнце жжёт кожу сквозь закрытые окна. Внешне он спокоен — такой ошибочный вывод сделал бы любой, но не Чимин, за месяцы тесного общения научившийся читать язык тела. Руки сжимают руль до побеления костяшек, до выступающих линий вен на предплечьях, глаза неотрывно следят за дорогой, крылья носа едва заметно раздуваются при каждом вынужденном выдохе. Старается, безусловно, но ведь невозможно выключить чувства. Даже разум не поможет. Только время. Чимин отводит взгляд и смотрит на почти пустое шоссе впереди. Словно они одни во всём мире. Подобная мысль как ветер сквозит в сознании и на удивление не вызывает отторжение. Наверное, окажись это правдой, Пак бы даже обрадовался. Чонгук незаметно выдыхает. Правую сторону лица всё ещё жжёт фантомной болью от пристального наблюдения розоволосого. Порой кажется, что Чимин сквозь физическую оболочку в душу смотрит и видит каждый уродливый изъян, который Чон пытается спрятать от окружающих. Пусть лучше думают, что ты скучный, чем познают всех демонов, сидящих внутри. Чимин долго думает, за это время они прослушивают несколько американских песен и солнце прячется за огромным облачным пластом, переставая покрывать жалящими поцелуями кожу. Они съезжают с трассы, спидометр колеблется между значениями сто сорок и сто сорок два. Пак взвешивает все аргументы на чашах весов и невольно сжимает кулаки на коленках, отрезвляя физической болью. На внутренней стороне ладоней расцветают насыщенные розовым следы его метаний. Побеждает… сердце? Против страха, полагается. — Его зовут Бёнхо, — тараторит Чимин, ощущая, как в салоне сгущается воздух. Чонгук растерянно моргает и вцепляется в руль до скрипа искусственной кожи. Слов не находит, пока Пак собирает все свои силы для продолжения. — Ему двадцать семь, и он работает в семейной компании, с которой тесно сотрудничает мой отец, — абсолютно бесполезная информация, но иначе Чимин не может. Оттягивает самое важное, потому что ещё никогда никому не рассказывал. — Его дядя работает окружным прокурором в Сеуле. Большая шишка. — «С деньгами, которыми затыкает рты неугодным». — Я встретился с… Бёнхо, — снова произносит вслух, заново привыкая к имени, только на сей раз без страха, — на дне рождения моего отца. Вся семья должна была быть в сборе, к тому же в тот вечер на мероприятие пришли тогда ещё потенциальные деловые партнёры компании. Было очень важно произвести хорошее впечатление, от этого зависело дальнейшее продвижение франшизы за границей. Чимин помнит тот день в мелочах. Не потому, что он стал началом чего-то ужасного, наоборот… тогда Пак почувствовал себя живым. В первый раз. — Он отличался от остальных. Даже от меня. Со вкусом одетый в брендовый костюм, солнечно улыбался каждому, кто подходил к нему даже просто поздороваться, но делал это не вынужденно, не напоказ, а как будто правда был рад находиться там. Он показался мне настоящим, — как ничтожно мало понадобилось сердцу, чтобы забиться чаще. Слишком наивно. Чонгук сводит брови на переносице и заставляет себя смотреть на дорогу, а не на крошащегося рядом Чимина. Столько вопросов оседает на кончике языка, но полисмен молчит. — До этого у меня не было серьёзных отношений, потому что я ничего не чувствовал. Был первый поцелуй, первый секс, но не с тем, с кем я бы после пожелал провести жизнь вместе. С Бёнхо каждая мелочь проживалась как в первый раз. Без него было невыносимо… чёрт, да даже тогда, в тот вечер, он подошёл ко мне и вместо обычного «здравствуйте» спросил, знаю ли я, где продаются синие голландские розы. Сначала мне показалось, что он не в себе или это был неудачный подкат, но я не мог отрицать, что не заинтересовался. Не знаю как, но мы просто разговорились, а спустя полчаса сбежали из ресторана и поехали встречать рассвет на крыше компании. Бёнхо спас Чимина из серой рутины, подарил чувства, показал, какой может быть жизнь, наполненная ощущениями и искренними улыбками. И в одночасье стал тем, в ком наивно захотелось утонуть. Пак замолкает, когда в глазах собирается влага. Чонгук, бросив на него взгляд, накрывает сложенные в замок руки своей. «Я с тобой», — словно шепчет без слов. Чон в его душе семена настоящей любви посеял давным-давно, и теперь из-под прожжённой земли к свету пробиваются росточки. Это болезненный, долгий и изнурительный процесс, но с каждым таким мимолётным жестом на прорастающих стеблях расцветают нежные бутоны будущих цветов, одного взгляда на которых хватает, чтобы вновь найти силы и сделать ещё один шаг прочь от прошлого. — Первый год казался сказкой, — сглотнув, продолжает. — Он приглашал на свидания, поражал манерами и своей многогранностью. Казался идеальным. Наверное, уже тогда стоило бить тревогу, — разбито усмехается. То, что с ним происходит, цена того прекрасного года? Почему ему не сказали об этом сразу? Тогда бы он ни за что не согласился покинуть то скучное собрание. Чонгук снижает скорость на очередном съезде и мельком бросает взгляд на притихшего Чимина. В его отношении всё происходит спонтанно. Неужели Пак так сильно доверяет ему? Или это попытка скинуть груз прошлого через разговор? На самом деле неважно. Чонгук останется довольным лишь в случае, если Чимину это поможет. — Мы ходили на свидания, проводили всё свободное время друг с другом, иногда я сбегал к нему в квартиру и в конечном итоге плавно переехал. А потом уже… — «… начался пиздец». — Его словно подменили, — Чимин хмурится, погружаясь в самый тёмный период своей жизни, раскрывает кулаки лишь для того, чтобы неосознанно впиться пальцами в чонгукову ладонь. Ищет успокоения, прячется за ним от стыда за совершённые ошибки. — Он стал подозрительным, вспыльчивым и блять, — не сдерживается, скосив взгляд в сторону. Ему стыдно. Безумно стыдно даже вспоминать произошедшее, потому что сейчас, с высоты прошедших месяцев, он понимает, насколько тупо и наивно себя вёл. Казалось бы, ситуация настолько примитивная, что смахивает на третьесортный сюжет задрипанного фильма, рейтинг которого едва отлепляется от пола, но, когда ты проживаешь пусть даже самый заезженный момент лично, пропускаешь сквозь себя, ты как будто по мановению волшебной палочки становишься глухим и слепым, не в состоянии считывать элементарнейшие знаки. Куда подевалась врождённая чуткость, Чимин? Где пропадал твой ебучий инстинкт самосохранения, когда он был так нужен? Чимин никогда не простит себя за покалеченную психику. Чонгук же мечтает найти Бёнхо и уничтожить. — Как долго это продолжалось? — впервые подаёт голос. Нет, он не позволит Чимину сейчас соскочить с темы и резко удариться в самобичевание. Вместе доведут дело до конца. Пак сглатывает и, освободив одну руку, как можно незаметнее вытирает кистью слезу. Дурацкая чувствительность. Раньше Чимина было невозможно вывести на эмоции, тем более, на слёзы, сейчас хватает упоминания одного имени — и всё, дамба трещит. Матовая панель навигатора оповещает о скором прибытии. Всего полчаса до пункта назначения. Солнце клонится к горизонту, жидким золотом разливаясь на ребристой поверхности Жёлтого моря. Чонгук приоткрывает окно и втягивает солоноватый запах, вспоминая своё детство. Дом с недавних пор вызывает приятную ностальгию. — Всего встречались два года, — очень тихо отвечает Чимин. Чонгук на секунду отпускает его руку, переключая скорость на коробке передач, и вновь переплетает их пальцы. — Прожили под одной крышей около полугода, а после… — машет свободной рукой, мол, ты и так знаешь. Чон поджимает губы, поворачивая на уже знакомую улицу, и выключает навигатор. — Сначала была простая ревность, по крайней мере, мне так казалось, потом появились ссоры из-за того, что я слишком много времени провожу не с ним, и в какой-то момент он, — сглатывает сухость во рту, — ударил. Взгляд Чонгука темнеет, меж бровей залегает морщинка. Исход был и так ясен, но услышать вслух всё равно что лишить последней, пусть даже смешной надежды. Домашнее насилие вовсе не редкость. Статистика показывает тревожные результаты, этой теме посвящают спецвыпуски, которые показывают на телевидении и в социальных рекламах. Люди призывают жертв не терпеть, а бороться, не убегать, а действовать, обещают защиту, помощь, только бы услышать от тех, кто стыдится своего загнанного положения, хотя бы слово, хотя бы намёк, чтобы начать действовать. Насилие не имеет гендера, возраста или определённых черт. Это акт, совершаемый теми, кто страдает от комплекса неполноценности и пытается за счёт физически слабых доказать самому себе, что способен. Это ужасное преступление над разумом и телом, даже когда кожа обновляется и стирает следы совершённого. В насилии только один виноватый — грёбанный насильник, посягнувший на личное пространство другого человека. Всеобщая декларация прав человека третьей статьёй заявляет, что каждый человек имеет право на жизнь, свободу и личную неприкосновенность, и это логично, справедливо, но почему же некоторые забывают? Чимин вжимал ладонь в собственный рот, чтобы не издавать ни звука, когда дрожащий от пронизывающей каждую клеточку боли прятался в ванной, пока Бёнхо с диким грохотом хлопал входной дверью после очередной ссоры на пустом месте. Чимин бесшумно глотал слёзы и отказывался признавать своё положение, боялся называть себя тем самым словом, от которого испытывал стыд, но это неправильно! Почему жертва виновата? Почему стыдно? Все совершают ошибки, и это нормально. Ненормально сбегать из собственного дома в чужой город, в лице каждого встречного считывая опасность. Ненормально засыпать в кровати в кедах и уличной одежде с ножом под подушкой на случай, если его найдут. Ненормально пугаться простого прикосновения, думая, что после него обязательно последует насилие. Чимин не первый, не он последний. Зло было, есть и будет, его не искоренить, иначе рухнет баланс и Вселенная схлопнется. От его решения не изменится весь мир, люди не станут смелее, а насильники не образумятся. Они продолжат бить детей за непослушание, срываться на жён и мужей, брать девушек и парней на почве ревности и причинять боль. Но для Чимина изменится всё, если он найдёт в себе силы не просто сбежать, а с гордо поднятой головой и уверенной походкой выйти из адского круга. И у него это получается. Постепенно, с помощью человека, которому сердце решилось довериться несмотря на свежие в памяти шрамы, Чимин учится жить дальше, и ему безумно сильно помогает сидящий рядом Чонгук. Он не требует продолжения истории, потому что самое важное уже было сказано. Я не стану давить на жалость, рассказывая о том, как тяжело мне жилось, потому что понимаю, что всё, что у меня есть сейчас, это результат моих ошибок и глупости. — Отпусти его, — Чимин поднимает на профиль Чонгука взгляд. Полицейский мягко сжимает пальчики, не отрываясь от городской дороги. — Отпусти своё прошлое, отдели себя теперешнего от того, что был раньше. Ты не стал новым человеком, но поменялся, вырос и изменился. Теперь у тебя в приоритете ты сам, и это верно. Не стыдись произошедшего, помни о нём, чтобы больше не попадаться на одни и те же грабли, но не позволяй случившемуся поглотить себя. Не живите прошлым, которое не изменить, а создавайте настоящее, в котором захочется остаться. Чимин просил Чонгука отпустить своих родителей, обиды на них, боль, которую испытывал из-за их сложных отношений, и тот согласился. Теперь Чонгук просит Чимина о похожем. Отпустить. И пусть этот шаг сложный, но будьте уверены, он последний на пути к лучшему будущему.:
Человек носит маски. Это выражение кажется странным, не правда ли? От него веет фальшью и напускной естественностью, которую почует даже ребёнок. Социальные роли, статусы, позиции — излишне заученно, строго и слишком по полочкам. Как будто кто-то попытался подогнать жизнь в ровные геометрические рамки, напрочь забывая о том, что вся её прелесть заключается в хаосе. Сегодня ты смеёшься, чувствуя себя самым счастливым на планете, завтра стягиваешь ткань футболки до хруста, пытаясь вырвать сердце из груди. Сын, мужчина, брат, друг, коллега, отец, незнакомец, прохожий, пассажир, водитель, покупатель, ученик, работник — разве это роли? Разве это не одно и то же просто разными словами? Для чего нужно это разграничение, словно ты обязан переключаться между режимами «дом», «работа», «метро» и «магазин»? Если представить личность многогранником, то его социальные роли окажутся не масками и статусами, а гранями. Множеством аспектов, которые не заменяют друг друга в зависимости от ситуации, а поддерживают вне зависимости от того, какой стороной упадёт фигура. Это не разные амплуа, а уникальные черты характера и глубина запрятанной в теле души. Чонгука видят соседом с четвёртого этажа, водителем на шоссе, служителем закона на улицах, порой спасителем, благодаря которому жизнь в разы улучшилась, порой добрым незнакомцем, который помог дотащить тяжёлую коробку до двери, но Соён до конца своих дней будет видеть в нём своего малыша. Того, кто жил под сердцем и стал результатом любви, пусть та с годами и ослабла. Если бы двадцать девять лет назад ей рассказали о её судьбе, она бы не сомневалась. Потому что это не дано понять никому кроме матери. Такую связь не разрушить обычным жизненным преградам, она от них лишь крепче становится. Да, накладывается время, суета, рутина, расстояния и много прочего, но любовь матери к своему ребёнку никогда не остынет. Почему о ней так мало говорят? Почему она забывается во время ссор или громких недопониманий? Почему она затихает, когда появляется раздражение? Почему её воспринимают как должное, когда просят быть на связи и встречают с накрытым столом после учёбы? Почему о ней вспоминают, лишь когда поздно? Соён не была идеальной матерью, за её плечами горы ошибок и импульсивных решений, стоящих Чонгуку детства, но никто не посмеет назвать её плохой, потому что, видит Бог, она посвятила жизнь своему ребёнку, не ожидая от него ничего взамен. Они не привыкли говорить о чувствах и переживаниях Чонгука, потому что тот сам по себе вырос замкнутым в этом плане и предпочитал слушать, а не говорить, но материнское сердце не требует слов. Оно чувствует. Соён ростом метр пятьдесят два, но она до сих пор обнимает своего сына как маленького: прижимает его голову к себе, словно пытается спрятать от жестокого мира, прикрывает глаза, вдыхая его природный аромат. И пусть они видятся довольно часто, каждый раз её потяжелевшие временем глаза немного краснеют, наполняясь влагой. Чимин, наблюдая за этой мимолётной сценой, чувствует, как у самого сердце начинает биться быстрее. Он будет оправдывать себя неловкостью перед новыми людьми, никогда не признаясь, что это была белая зависть. Его мать никогда так не обнимала. Даже не смотрела с такой нежностью, не пыталась одними объятиями извиниться и дать понять, что ты не один, что есть дом, в котором тебя всегда будут ждать, пока сердце бьётся. Он невольно вспоминает свою семью и впервые понимает, что любовь может подарить лишь человек, её познавший. Соён отлипает от сына и переключает своё внимание на розоволосого гостя, с оханьем принимая букет нежных, пепельных цветов. — Спасибо, они такие красивые! — восклицает, насыщая лёгкие душистым ароматом. — Это лилии? Чимин кивает, оглядывая крафтовую упаковку любовным взглядом. Он, с позволения флориста и Чонгука, выбрал букет сам, на свой вкус, и остался безумно довольным работой. — Альстромерия, — уточняет юноша, вспомнив небольшой ликбез приятной девушки с густой косой пшеничных волос на плече. — Дар Солнечного божества у инков. Чонгук опускает руку на его поясницу и кивает, протягивая матери большую корзину подарков. Соён округляет глаза и широко улыбается, поцеловав сына в щёку. — Сколько ты на меня потратил, транжира? — смущённо бубнит, пропуская гостей в дом. Чон только усмехается, пропуская своего парня внутрь. — Ты же знаешь, что твою ценность деньгами не измеришь, — парирует, пока Чимин отводит взгляд, неловко снимая кроссовки в прихожей. Дом Чонов небольшой, но целиком пропитанный уютом. Здесь каждая мелочь привлекает внимание и, Чимин уверен, хранит в себе историю, о которой можно вспомнить за чашкой горячего чая. Пак невольно засматривается на заставленную семейными фотографиями навесную полку, когда его мягко подталкивает Чонгук в сторону гостиной. — А где папа? — спрашивает и присвистывает, проходя к обеденному столу. Когда Чонгук учился в старшей школе, стал достаточно осознанным, чтобы понять, сколько энергии тратится на приготовление праздничных блюд. Он накопил карманные деньги за несколько месяцев и утром в день рождения Соён безоговорочно сказал, что именинница готовить не будет. Вместо этого они поехали в мамин любимый ресторан и, втайне договорившись с официантом, зажгли свечу на шоколадном торте. В этот раз Соён захотела отметить дома, в семейной обстановке, поэтому вытянутый прямоугольный стол ломится от заказанных блюд из доставки: стеклянная лапша под соусом, салаты из водорослей, рисовые парные пирожки, жареная свинина, овощные и фруктовые тарелки и, разумеется, шоколадный бренди, без которого нужный настрой невозможен. Женщина фыркает и пожимает плечами, откупорив любимый алкоголь. Хонги свалил полчаса назад под каким-то непонятным предлогом. Не хочется заострять на этом внимание. — Уехал, — уклончиво отвечает, не желая вновь втягивать гостя в личную драму. Чимин же под шумок рассматривает интерьер, не зная, чем себя занять, ибо на столе уже всё лежит. Осталось только отпраздновать, собственно. Ему вообще неловко до жути, потому что он ещё никогда не участвовал в настолько семейных событиях. Был бы ресторан и побольше людей, он с выработанным с годами профессионализмом затерялся в толпе, но, когда ты чуть ли не тет-а-тет с виновником торжества, последняя встреча с которым была… не самой обычной, мысли покидают голову, и ты превращаешься в ребёнка. Рука Чонгука на пояснице ни коим образом делу не помогает. Соён, что естественно, их близость замечает, но из вежливости молчит. — Чимин-а, тебе очень идёт новый цвет, — как бы между прочим произносит, виртуозно переводя тему с отца. Пак смущённо улыбается и послушно садится за стол, когда Соён их приглашает. — А почему розовый, если не секрет? — она, не спрашивая, наливает всем немного бренди и с полуулыбкой отпивает глоток из гранёного стакана. Чимин сохраняет смущённую улыбку и почти без запинки отвечает: — Вдохновился сакурой. Он тоже пробует янтарный напиток и с изумление подмечает оседающий на языке макадамский вкус. Никакой горечи не ощущается несмотря на сорок градусов крепости. Чимин мажет взглядом по этикетке и запоминает название. Он ни разу не гурман в алкоголе, но конкретно этот ему зашёл. Чонгук поднимает стакан и покачивает в руке, наблюдая за плескающейся в стекле жидкостью. Соён, сделав пару глотков, поднимается, чтобы положить букет чудесных лилий в вазу. — Всё в порядке? — тихо спрашивает Чон, накрыв коленку, когда Чимин в очередной раз подвисает. Тот поворачивается и робко кивает. — В прошлый раз так и не удалось спросить, — подаёт голос Соён, закончив с букетом и повернувшись к паре, — чем ты занимаешься? Чимин сводит колени и приосанивается в напряжении. Понятное дело, что его позвали, чтобы проверить потенциального (или правильнее сказать, нынешнего) партнёра Чонгука. Вот к таким разговорам Пак привык, поэтому ничуть не смущается, включая деловой режим. — Я удалённо работаю переводчиком в зарубежной компании. Перевожу документы, статьи, речи и иногда выступаю в роли синхронного переводчика на онлайн встречах. Соён с приятным удивлением улыбается, кивком показывая на стол, мол, можете начинать трапезничать. Чонгук невольно напрягается, стараясь не встревать, потому что пока ничего плохого не происходит. Чимин тянет уголок губ и берёт палочки, поддевая немного салата себе в тарелку. Несмотря на то, что он ненавидел званые вечера, тесно сопряжённые с подобными разговорами, выработанное умение правильно преподносить себя не раз его спасало. Сегодня похожий случай, и Чимин чувствует себя комфортно. — А какие языки ты знаешь? — Соён не говорит надменно или насмешливо. Ей действительно интересно, что действует как зелёный флаг для Пака. — Лучше всего французский и английский. В основном на них и говорю, когда участвую в переговорах и встречах, но в последнее время хорошо используется испанский. Для повышения квалификации сейчас изучаю итальянский и подумываю над японским. — Вау, — поражённо шепчет женщина. — У тебя наверняка отличная память. — Это да, — улыбается, поджав губы. — Мне нравится изучать языки, это было моим хобби в юности, так что в какой-то степени можно сказать, что я исполнил свою детскую мечту. Чонгук несильно сжимает коленку, словно говорит: «Ты молодец», — свободной рукой накладывая пару кусочков сочного самгёпсаля в тарелку Чимина. Тот от откровенной заботы запинается на полуслове и буквально чувствует, как к щекам приливает кровь. Соён ласково улыбается. — Вы прекрасно смотритесь вместе, — повторяет сказанное в прошлый раз, и Чонгук на секунду замирает, словно осознав машинальное действие. Его язык любви — забота, проявляющаяся в мелочах. Это выслушать, взять на себя домашние обязанности, если у родного человека не хватает сил или времени, незаметно подложить последний кусочек вкусненького и рукой накрывать раму автомобиля, чтобы при выходе никто не стукнулся головой. Чон совершает всё неосознанно, потому что привык, но вот со стороны его отношение к близким людям очень хорошо заметно. Особенно к Чимину. — Спасибо, — прочистив горло, отвечает Чонгук, спасая ситуацию от ещё одной порции неловкости. — Как твои дела? Что завтра планируешь? Может, куда-нибудь выберемся? Хочешь? Соён морщит носик и качает головой. — Я на днях простудилась. Хочу дома отсидеться на выходных, но завтра нужно на работу съездить, — вспоминает в последний момент и переводит виноватый взгляд на гостей. — Можем собраться вечером и посмотреть вместе фильм, как вам такая идея? — Супер, — легко соглашается Чонгук. Их беседу прерывает хлопок входной двери и копошение в коридорчике. Все трое поднимаются из-за стола, и Соён проходит первой, чтобы встретить мужа, но застывает на месте, когда видит Хонги с огромным букетом белых роз в руках. Тот настолько пышный, что за ним почти не видно лица мужчины, но это не мешает Чимину оценить его размеры и понять, в кого Чонгук такой рослый. — Хонги-я… — растерянно бормочет Соён, принимая букет от мужа. Мужчина широко улыбается и целует в щёку. — С днём рождения, дорогая, — низким голосом произносит, обнимая жену, которая глухо шепчет «спасибо» в пропитанную уличным холодом куртку. Только сейчас Хонги замечает розоволосого гостя, стоящего очень близко к сыну, настолько, что тот обнимает его за талию, положив на острое плечо подбородок. Несложно сложить два и два, поэтому мужчина немного отходит от Соён. — Пак Чимин? — Верно. Приятно познакомиться, Хонги-ши, — Чимин кланяется и получает на это сдержанный кивок. Соён проходит в гостиную, ищет вторую вазу для сочного букета, и вскоре они все устраиваются за праздничным столом. Они громко разговаривают, часто смеются и рассказывают друг другу истории, произошедшие за период отсутствия. Хонги оказывается очень душевным и добрым человеком, гармонично смотрящимся с не менее очаровательной Соён. Они шутят остро, подкалывают друг друга, не прекращая поток сарказма, который в венах течёт, и спустя час Чимин чувствует себя вхожим в их компанию, потому что рядом сидящий Чонгук не позволяет ему уйти в себя, всячески приводя в разговор. Они заканчивают с праздничным ужином ближе к полуночи, когда бутылка бренди пустеет вместе с доброй половиной накрытого стола. Хонги с Соён отправляются в спальню отдыхать, а Чонгук проводит Чимина в свою детскую комнату с раздвижной кроватью-полуторкой, которую мама предусмотрительно расправила. У Чимина яблочки щёк покрылись рассеянным румянцем и кончик носа едва заметно покраснел. Он с облегчением ложится на кровать, даже не удосужившись принять душ, а Чонгук на это усмехается, вытаскивая из шкафа комплект полотенец и сменной одежды. — Сразу спать будешь? — уточняет, присев рядом. Чимин распластался звёздочкой посередине и прикрыл глаза, уже готовый провалиться в сон. Всё-таки несколько часов в дороге и целый день в незнакомой обстановке накладывают печать усталости. — М, — слабо улыбается, приоткрыв один глаз, — можно и не сразу, — игриво тянет, присев так, чтобы оказаться на одном уровне с Чоном. Тот, кажется, за вечер ни капельки не выпил. Чонгук смеётся, когда его наглым образом домогаются, перебравшись на колени. Чимин висит на нём пандочкой и скрепляет руки на задней стороне шеи, полными губами касаясь щеки. Его врождённая тактильность выходит на свет, подгоняемая шоколадным бренди, и Пак нежно выцеловывает дорожки по всему лицу мужчины, не пропуская даже миллиметра. Целует кончик носа, скулы, лоб, прикрытые глаза, висок и любимую родинку под нижней губой, когда Чонгук сжимает округлые бёдра, избавляясь от расстояния между ними. — Скажи, если от меня несёт алкашкой, — с трудом оторвавшись, просит Чимин. В комнате царит приятный полумрак, нарушаемый мягким свечением ночника возле кровати. Атмосфера сейчас кажется особенно интимной, до покалывания в кончиках пальцев и стягивающего узла внизу живота. Наверное, если бы не тихие неразборчивые переговоры родителей Чонгука за стенкой и играющий телевизор, Чимин не стал бы спрашивать разрешения. Но не сегодня, он ещё не настолько пьян… быть может. Чон поглаживает большими пальцами мягкую спинку и целует в воздушные губы, разморённый лаской. — Я хочу тебя, — шепчет, вгоняя даже пьяного Чимина в ступор своей непрошибаемой прямотой. В подтверждение сказанного полицейский мажет по жилке на горячей шее, с упоением слыша шумный вздох, — но не хочу, чтобы наш первый раз был здесь, — Чонгук поднимает на него взгляд, не подозревая, насколько завораживающе собственные глаза искрятся в приглушённом свете. — Потому что я не собираюсь сдерживаться. Хочу доставить тебе удовольствие, подарить свои чувства, показать любовь не только словами, но и ощущениями, — шершавые ладони ловко забираются под футболку, окончательно сбивая дыхание, пока внизу распаляется жар. Чимин внимает каждому слову, прикрывает глаза, представляя сильные руки, вдавливающие в матрас, тягучие покачивания и влажность от тесного контакта. Он накрывает свободной ладонью широкую грудь мужчины и с упоением слушает участившееся сердцебиение под рёбрами. — Я хочу ловить каждый твой вздох своими губами, слышать твой медовый голос, видеть твоё до одури совершенное тело, словно созданное кистью ангелов, выучить его наизусть до самой маленькой родинки и самого бледного шрама, — Чимин гулко сглатывает, когда чувствует упирающееся в собственное возбуждение Чонгука. Прикусывает губу до крови, заламывая брови. Чёрт. — Хочу пометить каждый миллиметр и разрисовать тебя как жемчужное полотно. Их первый раз не будет тихим на неудобной подростковой кровати в родительском доме. Их первый раз станет апогеем и самой желанной смертью для обоих. Чонгук ни разу не романтик, и он вообще не терпит лишние сантименты, но рядом с Чимином не стыдно говорить о своих желаниях, потому что известно, что его поймут. Не иначе. Пак закусывает нижнюю губу, пытаясь унять дрожь от сказанного. Вплетается ладонью в густые волосы на затылке, морщась от болезненного возбуждения: — Ты распалил меня, — беспомощно шепчет, лбом прижимаясь ко лбу. Ёрзает, неизбежно трётся о пах Чонгука, чтобы хоть как-то ослабить напряжение. — Так просто не отвертишься, лейтенант. Блядство. К Чонгуку так обращается весь участок и все знакомые за его пределами, но почему из уст Чимина это звучит настолько сексуально? Чон спускается на округлые ягодицы, сжимает мягкость до выступающих на предплечьях вен и первым завлекает в несдержанный, грубый поцелуй. Чимин рвано выдыхает, когда в его рот вгрызаются, вылизывая, словно пытаясь сожрать, пытается подстроиться под ритм и глухо мычит, когда его прижимают ещё ближе, вынуждая сесть на вставший член. Чонгук целует до распухших красных губ и жжения от мелких ранок, царапает клычками, посасывая нижнюю подушечку как самый вкусный леденец в своей жизни. Пак сжимает пальцы, оттягивая обсидиановые волосы мужчины у корней, и тихо, просяще стонет, когда Чонгук подмахивает бёдрами, пахом проезжаясь по ягодицам. На стенах сливаются в дуэте две тени, танцуют жарко, раскаляя воздух до пышущих искр, заменяют ими скрывшиеся за свинцовыми тучами звёзды. Ночник в виде луны мягко касается оголённых участков кожи, освещает бисеринки выступившей испарины, когда Чимин сквозь одежду создаёт дразнящий контакт. Он жаждет разрядки, хочет избавиться от постепенно промокающих штанов, чтобы, наконец, быть кожа к коже, нестерпимо желает принять в себя Чонгука, долго и с наслаждением раскачиваться на нём, скулить под ним, срываться на бешеный ритм и кричать до сорванного голоса, а после вновь лениво покачиваться, вбирая в себя до последней капли, но сейчас фантазия, увы, не может покинуть границы пьяного воображения, потому Чимин создаёт имитацию, поднимаясь и опускаясь, не отрываясь от кусачих поцелуев. Ладонь соскальзывает с напряжённой груди и накрывает стоящий член, торопливо двигаясь вдоль ствола. Чонгук тихо порыкивает в искусанные губы и накрывает своей рукой чиминову, помогая ему достичь разрядки. Лишь на секунду отрывается от призывно раскрытого ротика для того, чтобы вгрызться в возмутительно девственно чистую шею. Чимин запрокидывает голову, до крови искусывая губы, иначе сорвётся на громкий стон и век ему не оттереть пятно с репутации в глазах родителей Чона. Чонгука же это, кажется, не волнует совершенно — он прижимает одной рукой Чимина к себе и трётся об него сквозь грубую ткань джинсов. — P-putain… — рвано шепчет Пак, когда Чонгук присасывается к шее, оставляя багровый след в самом, мать его, видном месте. — Tu es fou. Тело прошибает волна мурашек, когда Чимин достигает пика, изогнув губы в немом стоне. Чонгук прижимает его к себе и спустя несколько минут кончает, целуя во взмокший висок. — Что ты творишь, alma mía, — Пак прикрывает глаза, осмысливая произошедшее. Ноги гудят от неудобного положения, колени, кажется стёрлись, а Чимин по-прежнему сидит на Чонгуке с грязными штанами и почти насквозь мокрой от пота футболкой. Чон тянет уголок губ и резко встаёт, вынуждая инстинктивно скрестить на пояснице ноги. — Чонгук! — от неожиданности давится Чимин. — Тебе понадобится душ, — усмехается тот, без труда заходя в ванную с пандочкой в руках. Пак вжимает голову в плечи и просто молится, чтобы их не услышали Соён с Хонги.:
Солнечные лучи настойчиво пробираются сквозь зазоры штор и жалят щёки, словно пытаясь поджарить до хрустящей корочки. Чимин хмурится, цепляясь за остатки сна, и лениво отворачивается от окна. Недолго ему дают наслаждаться выходным — Чонгук шумно вздыхает и дёргает занавеску в сторону, услышав задушенный писк из-под вороха одеяла. — Проснись и пой, — издевается с играющей на губах улыбкой, пока Чимин, запутавшись в маленькой кровати, нетерпеливо болтает конечностями, пытаясь сбросить с себя, по ощущениям, слой шубы. — Laisse-moi tranquille, — бубнит и в следующее мгновение недовольно мычит, потому что его самым наглым образом тянут за руки из постели. — Лейтенант Чон! — смешно возмущается, пытаясь разлепить веки. Чонгук пакостно улыбается и виновато целует в порозовевшие от недавних ласк губы. После душа Чимин окончательно протрезвел, вкусив прелесть быстро захватывающего похмелья. Голова болела настолько сильно, что Чону пришлось шарить по кухонным шкафчикам в поисках обезбола, пока родители в соседней спальне смотрели очень громкий боевик. Паку удалось урвать пару часов сна, а вот Чонгук заснуть так и не смог. Ближе к утру его посетила одна интересная мысль, и понимая, что всё равно день до вечера у них полностью свободный, Чон решил не затягивать. Чимин напоминает злобного воробушка с растрёпанными волосами, торчащими в разные стороны, и припухшим лицом после праздника. Брови сведены у переносицы, губы сжаты в тонкую полоску, а в по-прежнему сонных глазах просыпается настоящая ярость к Чонгуку. — На первый раз прощаю, но больше не смей будить меня раньше одиннадцати на выходных, — ворчит, шатаясь на месте. В итоге сдаётся и плюхается обратно в постель, пока Чонгук достаёт из дорожной сумки сменную одежду. — Куда ты собираешься? — протяжно зевнув, интересуется Чимин. Чон останавливается, нарочито изумлённо посмотрев на Пака. Тот хмурится спросонья и разминает шею. — Что? — Ты забыл? — Чонгук кивает на настенные часы, показывающие без четверти семь, и кидает в руки спортивные штаны с чистой футболкой. Чимин вздрагивает и устало вздыхает. Он не привык к ранним подъёмам. Даже когда на пробежку по будням выходил с полисменом, дома досыпал, а на выходных они начинали тренировку ближе к полудню или вообще вечером. — В последнее время ты пропустил много тренировок. Пора навёрстывать упущенное. Чимин сначала не до конца верит, надеется, что это просто шутка, и Чонгук просто ляжет рядом, чтобы вместе проспать до вечера, но тот снимает через голову излюбленную карминную кофту и напяливает на себя футболку. Пак не отказывает себе поглазеть, пока есть возможность. Очерчивает рельефное тело взглядом и немного выпадает из реальности, всё ещё не до конца проснувшись. Чон за это время успевает полностью переодеться, застав парня в том же положении, что и минуту назад. — Я жду. — Мог бы предупредить заранее, — отмерев, бурчит Чимин и поднимается с тёплой кровати, двигаясь в сторону ванной. По дороге ловит на себе вопросительный взгляд. — М? — Ты куда? — Переодеться. Дай мне минуту, — просит, намереваясь скрыться за дверью, но Чонгук мягко перехватывает за запястье, потянув к себе. Чимин оказывается в кольце рук и невольно вдыхает мятный одеколон, неизменно ассоциирующийся у него со свежестью. — Разве ты не сказал, что мы идём на пробежку? — Неужели ты стесняешься меня? — с неверием уточняет Чон. Учитывая то, что между ними произошло несколько часов назад, сложно понять действия розоволосого. Хотя у лейтенанта есть одна догадка. Не самая приятная, но вполне обоснованная. — Мне казалось, что мы уже перешли эту черту. Чимин неосознанно избегает зрительного контакта, словно боится, что его поймают с поличным. Язык прилипает к нёбу на каждую попытку оправдаться. И вот снова они в реальности, где любой шаг со стороны Пака напоминает о проклятом прошлом. — Тебе будет… неприятно, — неуверенно отвечает. Чон не перестаёт поглаживать спину, внимательно наблюдая за эмоциями на лице. — Почему? — самая правильная на его взгляд реакция. По крайней мере лучше резких возражений и споров на пустой почве. — Что именно неприятно? Чимин накрывает ладонью грудь и несильно давит, выпутываясь из объятий. Второй рукой сжимает одежду. Гулко сглатывает. В конце концов вчера они были более чем близки, пусть одежда и осталась преградой между ними. Наверное, сейчас уже глупо стесняться или стыдиться своего тела, но оно по-прежнему хранит на себе отпечатки прошлого, которые сотрутся лишь с годами. Синяков нет, они сошли давным-давно, а вот шрамы так просто не покинут кожу. Они рубцами поселились на изгибах не только души, но и тела. Пак проводит рукой в воздухе и выдыхает: — Смотреть? — отложив стопочку одежды на кровать. — Ты бывший спортсмен, знаешь, как легко поставить синяк и как долго он сходит, наверняка знаешь и что такое ушибы и сломанные кости, — Чонгук с каждым словом становится напряжённее, хмурым взглядом окидывая сгорбленную фигуру. Лёгкое настроение подстреленной птицей разбивается о землю. Лейтенант заранее ненавидит то, что собирается озвучить Чимин. — Это не было чем-то систематическим. Всего несколько раз, — Пак звучит так, как будто пытается оправдать бывшего. Насильника. Чон тяжело вздыхает, прикрыв глаза. Не позволяет себе срываться и показывать агрессию в присутствии Чимина. Вместо этого осторожно, словно боясь спугнуть, накрывает острые плечи руками и вкрадчиво спрашивает: — Доверишься мне? Чимин кивает, отведя взгляд. Чонгук поддевает край футболки и тянет наверх, обнажая впалый живот и немного выпирающие из-за худобы рёбра. С губ всё-таки срывается судорожный вздох, когда мужчина огромными глазами впивается в расплывшийся почти на всю правую сторону след от ожога. Кожа в этом месте гладкая, светло-пурпурная, лишённая красивого жемчужного тона. Она топорщится как брошенная на землю ткань, собирая с помощью изгибов знакомый узор. Чуть ниже, рядом с пупком, тянется затянувшаяся рана длиной сантиметров десять, не меньше. Как будто кто-то пытался зарезать. Мелкие светлые шрамики на ладонях по сравнению с увиденным кажутся сущим пустяком. — Чимми… — растерянно шепчет Чонгук. Он с болью в глазах смотрит на сохраняющего колющее холодом спокойствие. Словно затишье перед бурей. — Наш первый совместный отпуск за границей. Поссорились из-за того, что во время свидания ко мне подошёл познакомиться официант, приняв Бёнхо за моего друга, — Пак мелко вздрагивает, когда Чон ведёт холодными пальцами по линии ожога. — В номере была небольшая кухня. Я решил в качестве перемирия устроить ужин, приготовил его любимое блюдо, — Чимин разбито усмехается. Лично вручил орудие своему палачу. — Тогда он в первый раз пришёл пьяным. Даже не так, — морщится от воспоминаний, от страха, который испытал рядом с любимым человеком, увидев, как на него смотрели, — он был в хлам. Непонимание. Растерянность. Осознание. Спагетти валялось на мраморной плитке, окрашивая дорогой интерьер уродливыми пятнами жира. Часть попала на белоснежный кожаный диван и чёрные декоративные подушки. Прошла всего лишь секунда. — Он ударил меня раскалённой сковородкой. Чонгук слышит, как биение собственного сердца заглушает посторонние звуки. Застывает в ступоре, не зная, как отреагировать, что говорить, что ему сделать, и как же сильно ему хочется отмотать время и встретить Чимина раньше Бёнхо. Пак указательным пальцем проводит по полоске ниже ожога. Уже не болит. — Это я ушёл в клуб с друзьями после очередной ссоры, — рассказывает спокойно, буднично, словно говорит о том, что ел вчера на ужин. Было глупо прощать после первого раза, но Бёнхо, осознав, что сотворил, испугался не меньше, чем Чимин. Вымаливал прощение, клялся, что замахнулся по дурости, не желая навредить. Насколько нужно было быть слепым, чтобы поверить в этот бред? — Он нашёл меня, приволок домой, взял нож, которым резал яблоки, и полоснул, когда я пытался сбежать от него. Наложили порядка девяти швов. Чон опускает футболку и тянет к себе, щекой прижимаясь к пушистой макушке. Гладит по спине, словно пытается успокоить, вот только непонятно кого, ведь голос Чимина ровный, дыхание не сбито, а сердце бьётся так же размеренно, как если бы он спал. Зато Чонгук не в порядке. Он зажмуривается, смаргивая выступившие слёзы, потому что рассказ на этом не заканчивается: — Шрамы на руках от осколков разбитой вазы, на ноге есть рубец от шипованного кроссовка, на внутренней стороне бедра три полоски. Их уже нанёс я. Когда пытался отрезвиться, понять, что делаю не так. Он сломал мне рёбра, однажды руку. Я прощал каждый раз, ведясь на слёзы сожаления и его обещания исправиться, когда лежал в больницах. Прокурор пытался возбудить уголовное дело о домашнем насилии, но я всегда подписывал отказ и сам отталкивал от себя своих друзей, когда они пытались мне помочь. Просто так устроен человек. Ему не помочь, пока он сам этого не захочет. Посмотри на любой конфликт со стороны, и ты найдёшь решение за минуту, потому что не вовлечён в процесс лично. Твой разум чист и свободен от предубеждений, ты мнишь себя проницательным и умным, потому что никогда не поведёшься с тем, кто способен тебе навредить, но куда же девается эта хвалённая объективность, когда любимый человек из раза в раз совершает ошибки, которые сердце хочет простить? Кто виноват? Тот, кто делает больно, или тот, кто позволяет? Чимин склоняется ко второму варианту, потому что ему проще винить себя. Так он чувствует контроль над своей жизнью. Он её хозяин, он главный, и случившееся с ним его ответственность. Потому что даже одна мысль о том, что это не так, вызывает нервный зуд под кожей, нашёптывая на ухо о собственной никчёмности. Чонгук не выпускает из объятий. Пак грустно улыбается и обнимает в ответ. Он смирился, и боль притупилась. — Самое главное, что это позади. Но шрамы останутся со мной, так что наш первый раз будет ночью и без светильников, хорошо? — шутка так себе, но Чимин больше не хочет вдаваться во все эти сантименты. Чон отстраняется, заглядывая в ореховые глаза, и произносит как никогда серьёзно: — Никого совершеннее тебя я не встречал, Чимин. Твои шрамы — часть тебя, и ты не должен их стыдиться. Я не позволю тебе. Пак улыбается и приподнимает футболку, коснувшись грубой кожи подушечкой пальца. — Будем считать, что это родимое пятно и шрам от аппендицита. Чонгук качает головой, спуская руки на тонкую талию. — Два-ноль не в твою пользу, Чимми. А потом он делает то, что сбивает весь саркастический настрой парня: опускается на колени и нежно, почти невесомо целует каждый шрам на мягкой коже. Чон смотрит с трепетом и болью на эти следы, пока Чимин замирает, прислушиваясь к учащённому биению своего сердца.:
Жар летнего солнца опаляет кожу даже поздним вечером. Слепящие лучи пробираются сквозь насыщенные виридиановые шапки деревьев и тысячами искрящимися бликами оседают на коже. Сонмуль, несмотря на свои маленькие лапки, гордо вышагивает уже час без остановок, с лежащим на спинке пушистым хвостиком приковывая внимание окружающих. Чимин их понимает: померанский шпиц похож на кусочек воздушного облачка, а своей милой мордашкой на рисовую булочку. Пёсик энергично общается с попутчиками-собратьями, делает свои дела и к концу вечерней прогулки окончательно выбивается из сил, потому Пак сжаливается и берёт трёхкилограммового мальчика на руки. Чимин возвращается домой уставший, едва волочит ноги — сегодня он проснулся очень рано, чтобы доделать заказ и отправить его до полудня, после отрабатывал силовые удары, а на вечер забрал Сонмуля, подрессировав и прогулявшись по парку. Чонгук работает сверхурочно из-за взятого отгула на день рождения матери, поэтому они толком и не общались. В планах на остаток вечера принять душ, отмыть кружку с засохшим пакетиком чая и, может быть, заказать ужин или сходить за ним, потому что у Чона в холодильнике мышка повесилась. Пак заходит в четыре-четыре-один, наступает носками на пятки, по дороге снимая обувь, и плюхается на бобовообразный диван. Пара минут, и он в норме. Мышцы гудят от длительной нагрузки, а ещё побаливает шея, ставшая для Чонгука гиперфиксацией последние несколько дней. На ней постепенно сходят яркие засосы, которые Чимин прячет за горлом летней ветровки и тонким слоем тональника, но всё равно ведь видно. Чон очень старался. Чимин проводит по амарантовым волосам ладонью, убирая со лба прилипшие прядки. Тёмные корни потихоньку отрастают, меняя стиль причёски, но Паку нравится. Выбранный цвет как символ нового этапа в жизни, перекрывший уродство нежностью. В дверь стучат трижды. Чимин бросает взгляд на умные часы и хмыкает, поднимаясь с насиженного места. — Отпустили раньше? — громко спрашивает, даже не проверив через глазок, и очень, очень зря. Цифровой замок пиликает. Входная дверь с лёгкостью поддаётся. Но вместо полюбившейся мяты вперемешку со слабым сигаретным шлейфом Чимин спотыкается о дорогой французский парфюм, который не слышал больше полугода. Он не успевает среагировать, потому что застывает на месте от шока. Бёнхо этим пользуется, зайдя внутрь и закрыв за собой дверь. Усмехается, обводя парня жадным взглядом, и склоняет голову к плечу. — Б-бён… — неверяще шепчет Чимин, инстинктивно шагая назад. Мун не позволяет увеличить расстояние — движется ближе, пачкая светлый паркет уличной обувью. — Тебе не кажется, что твои прятки немного затянулись? — без всяких приветствий спрашивает Бёнхо. У Чимина в голове совершенно иные мысли. В нём ни намёка на спокойствие, которое прямо сейчас так легко спутать со ступором. Сердце бьётся учащённо, и кончики пальцев мёрзнут. «Нет…» — бесконечной лентой повторяется в сознании. Пусть это не будет реальностью. Пожалуйста… Просто игра воображения, результат недосыпа, бред от бессонницы или ещё что угодно, но только не реальность, блять, в которой Чимин расслабился. Бёнхо стоит напротив, возвышается тенью, заставляя чувствовать себя ничтожеством, зажатым в углу. Квадратура квартиры сокращается до одного жалкого метра, сомкнувшегося вокруг Пака. Он сглатывает, делая мелкие, отрывистые вдохи, потому что иначе задохнётся от планомерно накрывающей паники. Нужно бежать. Убей или будь убитым. — Ну? — Бёнхо поднимает бровь. Он ненавидит, когда его игнорируют. Чимин вздрагивает. Когда тебе угрожает опасность, у тебя есть всего два варианта: стать жертвой или напасть первым. Не думай о том, что правильно, а что нет. Не трать на это время. Если ты находишься в тупике и единственный выход загораживает противник, бей без промедления вне зависимости от того, кто именно стоит у тебя на пути. — Как ты нашёл меня? — хрипит, сжав кулаки, чтобы не показать бывшему дрожи. Иначе тот посчитает, что его боятся. Мун хмыкает, закатив глаза. Ну хорошо, побеседуем. — Ты, конечно, постарался, — тянет, оглядывая интерьер незнакомой ему квартиры. Бёнхо, кажется, чувствует себя совершенно уверенно в чужом доме: проходит мимо Чимина внутрь, всё так же оставаясь в уличной обуви. Он здесь ненадолго. — Поменял телефон, сбежал под шумок. Никому ничего не сказал. Даже своим друзьям, — бросает взгляд через плечо, когда напряжённый Чимин идёт за ним следом. Пак не будет бояться. Не должен. Он не сбежит позорно, а даст сдачи. Так, как нужно было сделать ещё в самый первый раз. — Мне пришлось прошерстить почти все города Кореи, а их немало, знаешь? — Бёнхо проводит ладонью по поверхности светлого дивана, замечает на литом кофейном столике ноутбук и блокнот с записями, а на круглом пуфе домашнюю одежду. — Я стольких людей напряг из-за тебя. Но не жалею. В конце концов ты ведь знаешь, что я всегда добиваюсь, чего хочу. «Чего хочу», — эхом повторяется. Чимин горько усмехается, впервые увидев настоящего Муна. Не идеализированного наивным сердцем, жаждущим любви, а того, кто его даже за человека не воспринимает. — А что ты хочешь? — неожиданно для Бёнхо Чимин говорит твёрдо, без привычной мягкости в голосе. Пак делает шаг в его сторону и выпрямляется, заглядывая в изумлённые глаза. Раньше он в них тонул, сейчас не чувствует ничего кроме нарастающего раздражения. Какие к чертям собачьим чувства? — Возвращайся домой, малыш, — пока ещё спокойно просит Бёнхо. — Перестань упрямиться. — Ты так и не понял? — настороженно уточняет Чимин. — Всерьёз думаешь, что я просто так, ради прикола, порвал со всеми связи и исчез из города? Чтобы поиграть? Ты нормальный? Мун стискивает зубы, играя желваками, сверлит холодом во взгляде, теряя остатки самообладания. Ещё пара вот таких неаккуратных слов, и зверь покажет себя во всей убогой красе. А Чимин вертел все эти звоночки. Он прекрасно видит, что начинает в открытую провоцировать, но не может остановиться. Впервые слова так легко срываются с губ, не сдерживаемые страхом. Просто терять в отношении Бёнхо ему нечего. — Если ты хотел расстаться, мог сделать это адекватно. — Я пытался, Бёнхо, — грубо обрывает. — Миллионы раз заводил разговор, предлагал разойтись без ссор, по-взрослому, но ты даже слушать не хотел. Пришлось предпринять радикальные меры. Мун громко усмехается, хлопнув в ладони. — Что, прости? «Радикальные»? Малыш, ты… — Не называй меня так. — Да что ты? — Бёнхо делает ещё один шаг, оказываясь вплотную к Чимину. Смотрит сверху вниз из-за десяти сантиметров разницы в росте, но отчего-то не чувствует себя увереннее. Режет разгорающаяся ненависть в кофейных глазах. — Помнится, когда я впервые тебя так назвал, ты просил повторять ещё и ещё, — он поднимает руку, намереваясь провести костяшками пальцев по зефирной щеке, но Пак брезгливо дёргает головой, не позволив. — Катись к чёрту, Мун. Ладонь застывает в воздухе, так и не ощутив мягкости жемчужной кожи. Бёнхо словно борется с отчаянно рвущимся наружу альтер-эго. Оно жестокое, грубое и не знающее границ. Но даже к нему Чимин готов. — Ты уверен, что хочешь этого? — тон меняется, приобретает нарочито равнодушные ноты, хотя Пак прекрасно видит горящие зрачки. — Знаешь, что такое на самом деле «радикально»? Меж бровей залегает морщинка. Чимин предчувствует что-то нехорошее и не ошибается. Бёнхо, приняв отстранённый вид, отходит на пару шагов, и Пак незаметно для него выдыхает. — Расстаться — значит оборвать все связи, свести отношения к нулю. Исчезнуть из жизней друг друга. — Кажется, мы впервые заговорили на одном языке, — ядовито подмечает Чимин, но Мун не обращает на комментарий внимания, продолжив: — Оборвать все связи, Чимин, — зачем-то повторяет, но не встречает ожидаемой реакции. — Боже, — устало вздыхает, покачав головой, — малыш, ты что, совсем новости не читаешь? — О чём ты? — шестерёнки вращаются крайне туго. Подвох под носом, а Пак его в упор не замечает, раздражаясь от собственной беспомощности. — Нужно общаться с семьёй, Чимин, — издевательски тянет Бёнхо, когда до парня наконец-то доходит. Корпорация. Компания Мунов является ключевым деловым партнёром отцовской компании, они заключили контракт два года назад, и за это время Пака-старшего не раз выручала «Moon Industrial». Чимин знает о делах компании поверхностно, его источники информации ограничиваются громкими новостями и урывками разговоров старшего брата с отцом дома. Что, блять, произошло за это время? — Ты мальчик умный, пусть и не с юридическим образованием, но тут таковое не требуется, — Бёнхо садится на светлый диван, закинув ногу на ногу, и неторопливо посвящает своего бывшего в последние события. — Будь ты внимательнее, знал бы, что отец передал мне компанию несколько месяцев назад. Примерно в то же время у твоего начались финансовые проблемы. — Это бизнес, — хмурится Чимин, защищая отца. Пусть они и не близки, но Тасома уж точно глупым нельзя назвать. Он чёртов вице-президент одной из ведущих компаний страны. — Это идиотизм, малыш, — Бёнхо кривится, вспоминая своего делового партнёра. Мун искренне презирает недальновидных и самовлюблённых. По сути, и те и те ничего из себя не представляют. — Твой отец стал жертвой собственной жадности и прогорел, потому что не хватило мозгов. — В чём ты его обвиняешь? — не выдерживает Пак, на что ему буднично отвечают: — В отмывании денег. Чимин захлопывает рот, растерявшись. — С ч-чего вдруг? — он прекрасно знает, что его отец всегда был карьеристом. Работа была всей его жизнью, но неужели из цели она превратилась в ослепляющую рассудок одержимость? — Я проверяю всё своё окружение, Чимин, и мне совсем несложно пробить даже ведущую логистическую компанию, но поверь, конкретно здесь хватило бы даже простого взгляда на их положение. Твой отец проебался, оказавшись на дне, потому что его грандиозный план провалился. Нужно ли пояснять, что моя поддержка сейчас его единственный фундамент? Расстаться — значит оборвать все связи. Чимин зрачками бегает по полу, не обращая внимания на заходящее солнце. Небо окрашивается в апельсиновый, как и белые стены квартиры. Ноги прирастают к полу, а на плечи падает титановый груз. Вот, значит, как. Бёнхо выпрямляется и достаёт из кармана классических штанов бархатную коробочку тёмно-синего цвета. Кладёт её на крышку ноутбука и открывает. В тёплых лучах переливаются грани крупного бриллианта, чья цена варьируется между пятью и шестью десятками миллионов вон. Именная коробка от Тиффани, и тонкий обод кольца из золота. — Посчитаем это перерывом в наших отношениях, — вздыхает Мун. — У всех бывают кризисы. Это нормально. Чимин поражённо усмехается. Бёнхо говорит так, словно уже получил согласие. Словно ему это согласие и не нужно вовсе. — Это очень тупой шантаж. — Фу, — морщится Мун, — что за слова? — Хорошо, — Пак скрещивает руки на груди и кивает. — Мой ответ — нет. Я не выйду за тебя. Так достаточно ясно? Бёнхо смотрит на него несколько секунд и поднимается с дивана. — Я дам тебе ещё пару дней, не больше, — буднично отзывается, проходя на кухню. За целый день ни росинки. Потому берёт чистый стакан с сушилки. Чимин поворачивается к нему с открытым раздражением. — Почему ты не понимаешь по-хорошему? — не понимает, пока Бёнхо внимательно следит за ним, отпивая мелкими глотками воду. — Как мне ещё нужно сказать, чтобы до тебя наконец-то дошло? Почему его не слышат? Чимин говорит прямо, не юлит, не намекает, но всё равно его слова становятся пустым звоном в этой больной голове. Как ему, блять, избавиться от Бёнхо? Что, если эта история про нелегальную деятельность отца выдумка? Просто попытка запугать. Да даже если не так, какая к чёрту разница? Неужели Мун всерьёз решил, что Чимин прибежит к нему и будет целовать ноги за то, что тот снабжает отца деньгами? Не бывает безвыходных ситуаций. Из любого дерьма можно выйти. Пусть Пак окажется неблагодарным ублюдком, но видит Бог, он считает, что отец сам виноват в своих проблемах. Никто не знает, какие именно обстоятельства вынудили его, но Чимин не собирается расплачиваться за чужие ошибки. Больше не купится на манипуляции, прекрасно усвоив урок жизни. Жертвовать собой ради кого бы то ни было — идиотизм, не иначе. Он на секунду прикрывает глаза и подхватывает коробочку: — Иди ты нахуй вместе со своим кольцом, — швыряя её в коридор. Чонгук учил выносливости, после техники и лишь затем скорости. «Наблюдай за своим противником постоянно, — говорил, фиксируя руки в правильной стойке. — Но не показывай напряжения. Ты не на ринге, а в жизни. В ней без хитрости не получится. Сохраняй спокойствие, заговаривай зубы, отвлекай, а сам следи за малейшими изменениями в мимике и движениях. И ещё, — Чон подцепил указательным и средним пальцами подбородок, заглядывая в искрящиеся на солнце глаза, — зрительный контакт. Взгляд невозможно контролировать. Он всегда выдаёт истинные намерения. Они, — с нежностью проводя подушечкой по мягкой коже, — говорят прежде, чем ты это осознаёшь. Запомнил?» Чимин смотрел в глаза Бёнхо всё это время, следил за его сменяющейся мимикой, за языком тела. И это окупилось. Стакан летит в его сторону и разбивается о стену, когда Пак вовремя уклоняется, сорвавшись в коридор. Он почти успевает открыть входную дверь, чтобы привлечь внимание соседей, но Мун быстрее, проворнее и сильнее — он, не церемонясь, пинает ногой в спину, буквально впечатывая в стену. Чимин глухо мычит от парализующей боли, но держит глаза широко распахнутыми, резко наклонившись в сторону. Стены дрожат от тяжёлого кулака. Окажись на их месте лицо, Пак бы отрубился мгновенно. «Ты меньше его, — Чонгук подал бутылку воды, предварительно открутив крышку, и в привычном жесте накрыл колено ладонью, — так что не на твоей стороне сила. Но ты изворотливее, а значит быстрее. Используй своё преимущество. Заставь его вымотаться, а после нападай». — Бёнхо! — кричит в попытке образумить, но уже поздно. Мун не слышит его. Не видит. В этом человеке тьма сосредотачивается. — Я столько сил на тебя потратил, — цедит, громко дыша, когда Чимин отскакивает от него на несколько шагов. — Столько, блять, времени потратил, а ты продолжаешь строить из себя недотрогу. — Остановись, — просит Пак, держась за поясницу. — Я прошу тебя, перестань. — В чём причина? — Бёнхо подходит ближе, взглядом сканируя парня. Ворот лёгкой кофты оттянулся в сторону, обнажая бледно-розовые следы амура. Мун впивается в них немигающе, сжимая кулаки. Чимин готовится к следующей атаке, незаметно нажимая на умных часах. Там в быстром наборе давно не «112». — Понятно, — подозрительно спокойно произносит мужчина. — Не переходи черту, Бён, — Пак не оставляет попыток привести в чувства. Сигнал о помощи послан, а ослеплённый ненавистью Мун этого даже не заметил. Часы бесшумно пиликают, когда Чонгук на смене принимает звонок с первого гудка. — Чимми? — несмотря на то, что звук установлен на минимальной отметке, в тишине голос лейтенанта звучит оглушающе. — Так вот что, значит. — Бёнхо выглядит уязвлённым. Чувство, которое он испытывает к Чимину, нельзя назвать любовью, пусть он считает иначе. Этому вообще сложно дать конкретное название, потому что даже сам Мун не до конца понимает причину своего поведения. Просто привык, что Чимин рядом? Не может без него? Скучает? Зависит? Он не знает. Но он знает, что отметины на шее и ключицах причиняют ему боль. Настоящую, сильную, перерастающую в нечто поистине страшное. Бёнхо вот-вот пересечёт Рубикон, и обратного пути больше не будет. — Я думал, проблема в нашем кризисе, — для него больше не существует иной точки зрения, кроме как своей. Да и существовала ли? Чимин напрягается, Чонгук молчит, услышав чужой голос. — А ты просто трахался с ним за моей спиной. Звонок не сбрасывается, но Пак отчётливо слышит копошение. Лейтенанту ехать на машине около получаса до дома. Слишком долго. Нужно было звонить сразу, тупица. К чему были эти игры в супергероев, если прямо сейчас ты сдохнешь? Очередная ошибка со стороны Чимина, плоды которой он прямо сейчас пожинает. — Я никогда тебе не изменял, пусть ты и обвинял меня в этом каждый раз, когда кто-то со стороны проявлял ко мне интерес, — Пак не будет молча выслушивать ложные обвинения. Жаль, что Бёнхо его не слышит. — Ты сделал свой выбор, — он вытаскивает какой-то тонкий предмет из кармана, пока Чимин пятится в сторону спальни. Если закроется там, выиграет время. Мун покрепче перехватывает то ли ручку, то ли маленький ножик и движется в его сторону. — Я сделал свой. — Не трогай его! — слышится из часов, на что Бёнхо только усмехается. Пак пользуется заминкой и срывается в спальню, наваливаясь на дверь всем телом, но Мун толкает плечом с такой силой, что вместе со слетевшей с петель панелью в стену врезается Чимин, напоровшись на настенный крючок для одежды. Кожу протыкает тупой кончик, и парень не сдерживает глухого вскрика, когда Бён хватает его за локоть, швырнув в прикроватный столик. Чимин заваливается, потеряв равновесие, доски трещат и разбиваются под тяжестью веса, но тело успевает среагировать. Бёнхо в очередной раз промахивается, вместо Пака ударив сломанную столешницу. Чимин со всей дури пинает ногой в бок, и ему впервые удаётся свалить Муна с ног. Тот шатается, схватившись за рёбра, а Пак замахивается для ещё одного удара. Бёнхо вовремя уклоняется, ловит за лодыжку и тянет в сторону, выбивая землю из-под ног. Чимин падает на пол спиной, сразу пряча голову, когда на него сверху наваливается серия жалящих ударов. На руках расцветают пышными бутонами гематомы, под тонкой кожей трещат кости, а боль с каждым ударом становится менее осязаемой, потому что сознание рваными выдохами срывается с губ. Пак защищает голову и живот, как учил Чонгук, но Бёнхо бьёт так остервенело, так по-животному жестоко, что спустя несколько минут дрожащие руки расслабляются, потеряв стержень. Чимин закрывает глаза всего на мгновение, совершив последнюю ошибку.