:
Чимин гипнотизирует взглядом табличку с аккуратно выведенным четыре-четыре-два уже несколько минут. Он заносит кулак, чтобы постучаться, но одёргивает себя в последний момент, передумав. Топчется на месте, как провинившийся ребёнок, и в нерешительности прикрывает глаза. Стоит ли ему вообще лезть в чужие проблемы? Да, вчера его об этом никто не спрашивал и вообще всё произошло очень сумбурно, но сейчас же его не тащат за руку. Сделать вид, что ничего не было, Пак не сможет. Он искренне переживает за состояние госпожи Чон и не менее сильно хочет узнать, как себя чувствует Чонгук. Они оба выглядели подавленными, и пусть Чимин предупредил о том, чтобы сосед не жалел о произошедшем и не корил себя, всё равно эти слова — просто пустышка для успокоения. Имей они способность сразу снимать чувство стыда и неловкости, цены бы им не было. Он пробует снова и снова останавливается за секунду до. Взгляд натыкается на кнопку звонка, и Чимин мысленно даёт себе по лбу. Ну точно. Нервно облизывает губы и шумно выдыхает через нос. Сегодня понедельник, единственный день, который они выбрали выходным, и у Чимина по-хорошему нет даже этого жалкого повода в качестве оправдания, но он всё равно стоит под соседкой дверью. Время на умных часах показывает половину восьмого. Обычно в это время они заканчивают утреннюю пробежку и расходятся по своим делам, если только это не суббота или воскресенье. У Чимина вообще-то есть работа — поступили новые заказы со сроком до конца новой недели, но у него никак не выходит сосредоточиться на переводе. Будь он на месте Чонгука, что врать, ему было бы как минимум неловко за то, что кто-то посторонний стал невольным свидетелем этого срыва. Они занимаются вместе почти месяц, и за это время Чимин успел привыкнуть к полисмену, ставшему частью его рутины. С появлением Чона затихла тревожность и мания преследования. Да, Пак по-прежнему боится открывать окна и включать свет ночью, но он больше не ездит в другой конец района за продуктами, а заказывает их на дом или иногда выбирается в продуктовый рядом с их жилым комплексом. А ещё он сам не заметил, как перестал носить маску, пусть кепка всё ещё остаётся его неизменным атрибутом в одежде. Но это уже даже не из-за боязни показать лицо, а скорее по необходимости — весеннее солнце с каждым днём греет всё сильнее и ярче. После холодной и затяжной зимы Чимин впервые чувствует, как постепенно просыпается природа и как внутри него тоже что-то возрождается. Он не даст этому чувству определение, потому что сам ещё не до конца разобрался, но отрицать его существование не намерен. Так же, как и факт того, что толчком к хорошим переменам стал сосед с очень добрым сердцем. Чонгук дважды заставал Чимина за панической атакой. Чимин всего раз увидел небольшой срыв у госпожи Чон. В какой-то степени они квиты. Да. Всё же будет правильнее, если Пак справится об их самочувствии. Осталось только пост… Электронный замок пиликает слишком неожиданно, чтобы Чимин успел вовремя среагировать. Дверь открывается и ударяет в руку, заставив его инстинктивно отпрыгнуть на пару шагов. Соён удивлённо моргает, свободной рукой придерживая спадающий с острых плеч клетчатый пледик. — Чимин? — хрипит, едва шевеля бледными губами. Удивительно, что она запомнила его имя. — Ты чего стоишь? — Как вы? — спрашивает сразу, обеспокоенным взглядом проходясь по женщине. Она неуверенно тянет уголок губ и смотрит в пол, отчаянно избегая зрительного контакта. Соён достаточно взрослая для того, чтобы напиваться без временной амнезии на утро. В её памяти свежи слова Чимина, каждое отпечаталось в сознании и, кажется, даже отозвалось глухой болью в груди. Он всего лишь ответил на её вопросы и своими ответами разрушил последнюю надежду, которая корнями впилась в душу настолько крепко и глубоко, что отодрать её не представляется возможным. Не сейчас. Женщина открывает дверь пошире, перебарывая собственную скованность. — Попьёшь со мной чай?:
Впервые Чонгук останавливается посреди своей привычной, выработанной с годами рутины, сомневаясь в следующем по расписанию пункте. Две смены подряд, давшиеся в итоге сутки на ногах и ноющую усталость в теле, подкрепляемую гудящими мышцами с тяжестью в голове, говорят, чтобы он отключил мозг и пошёл домой, завалившись досыпать ничтожные часы до вторника. А мозг, работающий без перерывов, по-мазохистски напоминает про вчерашнее событие, которое, находясь на грани реальности и дрёмы, Чонгук легко может спутать с дурацким сном, чьим спонсором выступило воспалённое сознание. Мама приехала к нему без предупреждения, напилась до сорванных тормозов и рефлексии поломанной жизни, а свидетелем душевного раздрая стал Чимин. Ни о чём не жалей. Чонгук ненавидит себя за то, что жалеет. Стыдится. Боится. Он не знает, как смотреть в глаза Чимину после случившегося, с опозданием понимая, что должен был просто взять маму за руку и затащить в квартиру, тем самым избавив себя от проблем. Тогда бы между ними образовалось просто небольшое недопонимание, которое со временем сгладилось, но теперь… блять. Он смотрит на сложенные на кожаном руле руки. На коже рассеянным узором ложится свет люминесцентной лампы, раскрашивает чернильные рисунки на тыльной стороне ладони, пускает расплывчатые собственные тени от рельефа вен и костяшек и чёткие падающие от висящего чёрно-красного брелока. Чонгук позорно прячется на подземной парковке, когда телефон в бардачке оповещает о четвёртом непрочитанном сообщении от матери. Его нельзя винить. Он ведь тоже человек, не идеальный, со своими тараканами в голове, непроработанными детскими травмами, местами поломанный жизнью, с трещинами на сердце и грубыми каменными стенами, возведёнными вокруг. Чонгук тоже порой завидует, ревнует, боится, злится или ненавидит. Испытывает необоснованные чувства, даже зная, что не должен, что нельзя, потому что иначе придётся признаться в том, что ты испорченный. Испорченный, потому что стыдно за свою маму. Женщину, которая подарила тебе жизнь и посвятила собственную. В какой-то момент Чонгук с отвращением к самому себе понимает, что ненавидит её. Потому что вместо ожидаемого счастья у них два разных сердца, которые бьются просто так. В нём сейчас обиженный ребёнок говорит, он постоянно просыпается, когда кто-то из родителей срывается, ведь дитя отказывается признавать, что мама с папой могут ломаться. Они же должны быть сильными и несокрушимыми. Как же. Чон внешне остаётся удивительно спокойным. Не бьёт кулаками руль, не задыхается от слёз и даже не матерится. Он просто сидит в своей машине, пока внутри надрывно кричит маленькое, не выросшее с годами существо, выделяет себе на эту душевную истерику несколько долгих минут, а после примеряет амплуа взрослого и нажимает на кнопку вызова лифта. Он заходит в мессенджер и отписывается Соён, что скоро придёт, сказав, что смена была сложной. Иными словами, делает вид, что ничего не произошло. От мамы ответ приходит почти мгновенно. Ждёт. Чонгук стоит возле своей квартиры и невольно поворачивается, взглядом мажет по цифрам четыре-четыре-один. С губ срывается тихий вздох. Сначала нужно убедиться, что у мамы всё в порядке, только после этого можно будет попробовать что-то объяснить или вообще сделать, чтобы… боже. Ладно. Это проблема завтрашнего утра. Он кликает на электронной панели код и поспешно заходит домой, не желая больше оставаться наедине с назойливыми мыслями. Соён просыпается от шума в коридорчике и поднимается с дивана, придерживая лёгкий плед. Она неплохо выглядит — за весь день успела отойти от похмелья и даже привела себя в порядок, немного накрасившись для свежести. На полу больше не валяются бутылки из-под соджу, в мусорках постелены новые пакеты, контейнеры с едой тоже исчезли. В воздухе витает приятный аромат домашней еды, которая прямо сейчас остывает на плите. Своеобразные извинения или попытка сделать вид, что вчерашнего не было? Раньше Чонгук был очень близок с матерью по той простой причине, что она не работала и полностью занималась его воспитанием (отец их финансировал, но не принимал участия даже в выборе профессии сына). Они понимали друг друга с полуслова, проводили всё время вместе и давным-давно вышли за рамки отношений матери и сына. Они скорее были друг для друга старшей сестрой и младшим братом или лучшими друзьями. Всегда говорили на равных, ничего не скрывая. Сейчас Чонгук не имеет ни малейшего понятия, что от него хочет мама. — Пойдём ужинать, — Соён решает за обоих. Полисмен взглядом цепляется за накрытый стол с жареной рыбкой, нарезанными овощами, свежей зеленью и красиво выложенным в тарелку рисом. Готовка наверняка заняла весь день. Он только кивает и снимает ветровку с кроссовками, скрываясь в ванной. Ужин проходит в непривычной тишине. Даже спустя годы, когда Чонгук сепарировался от родителей, их ставшие редкими совместные ужины сопровождались громкими беседами о жизни и повседневных мелочах. Сейчас их разделяет небольшой столик, накрытый вкусной едой, а по ощущениям — целая пропасть. Полицейский не спешит заводить неприятную для него тему, молча играет в предложенную матерью игру: со звяканьем берёт в руки палочки и поддевает ими кусочек жареной рыбки, перекладывая в свою чашку риса. Он ест без аппетита несмотря на то, что с обеда прошло достаточно времени, чтобы в животе надрывно заурчало, а челюсти свело от первого кусочка. Пустым взглядом скользит по красочным чашечкам, от содержания которых к потолку нитями вьётся полупрозрачный пар, и почти забывает про существование собеседника напротив. Соён может промолчать и следовать своим же правилам, но она не хочет, чтобы из-за её ошибки сын отдалился от неё ещё больше. Не хочет, чтобы родная кровинка, единственное счастье в жизни, отвернулась от неё так же, как остальные. Женщина отпивает воду из высокого стакана и спрашивает в той же манере, что передалась сыну. Абсолютнейше прямо: — Тебе нравится Чимин? Чонгук не поднимает на неё взгляда, продолжая ужин: — Да. Он хороший человек, — ни капли лжи. Сосед оказался приятным в общении и без высокопарных замашек, которые, судя по поведению большинства, сейчас в моде. Соён немного хмурится, растерявшись от ответа. — Я имела в виду… — Мама. — Он ненавидит, когда лезут в душу без спроса. Вопросы о его мечтах, значении татуировок, причине, по которой курит определённую марку сигарет и пьёт один сорт алкоголя — красная тряпка, заминированная зона, чёртовый спуск курка. Если кратко: не надо. — Давай закроем эту тему, — спокойнее просит, увидев, как мама неуверенно кивает. Она не в том положении, чтобы спорить. В ином случае так бы и сделала. — Прости, — тихо произносит. Это слово так легко слетает с уст, когда ты нечаянно задеваешь кого-то плечом или ударяешь в порыве смеха, но становится непосильным в момент, когда ты действительно облажался. Парадокс значения, от которого каменеют мышцы и застывают глаза. Соён просит прощения за свою необдуманность, а на деле за каждый период жизни, когда сыну приходилось терпеть из-за неё боль. Так ведь не должно быть, верно, чтобы дети страдали из-за ошибок своих родителей? Намджун однажды сказал Чонгуку: «Твои родители тоже живут эту жизнь впервые». Эта фраза возымела эффект. Она не избавила от детских обид, не уничтожила воспоминания о травмах и не сняла боль, но проникла глубоко в душу, минуя возвышенные каменные преграды, и коснулась маленького обиженного ребёнка, открыв ему глаза. Не злитесь на родителей. Они стараются, просто не выходит. Не тратьте свои силы на ненависть, даже если они окажутся последними ублюдками. Вы не они, и не обязаны ими быть. Ваша жизнь в ваших руках, а обиды только тянут вниз, отнимая драгоценное время. «…чем раньше поймёшь, тем быстрее полегчает». — Всё в порядке, — хрипит Чонгук, не чувствуя вкуса салата во рту. Еда внезапно потерялась на фоне мыслей и их неловкого разговора. — Тебе не за что просить прощения. Соён в который раз поражается своему сыну. Вынужденный повзрослеть вместе со своими родителями-идиотами. В его красивых карих глазах мудрость, которой так сильно не хватало Соён в свои годы. — Устал на работе? — на этом они заканчивают попытку выйти на откровенный разговор. В комнате возобновляется стук приборов о посуду. — Да. — Я… взяла билет на завтра. Днём. Чонгук на секунду останавливается, но в следующую секунду возвращает маску. — Хорошо. Я подвезу тебя. — Не надо, — суетливо просит Соён. — У тебя работа. Не хочу беспокоить. «Поздно», — ядовито шепчет спрятанный в глубине души сгусток злости. Чонгук ограничивается односложным ответом, доедая свою порцию: — Хорошо. Их разговор, держащийся с одной только божьей помощью, грозит разрушиться, как карточный домик, когда мужчина поднимается из-за стола и, поблагодарив за ужин, принимается мыть посуду. Соён поджимает губы, нервно сдирая кожицу, и окончательно теряет аппетит. Она думает долго, настолько, что за это время сын успевает перемыть все сковородки, загрузить в посудомойку грязные тарелки, чашки, стаканы и столовые приборы, убрать в холодильник остывшую еду и сверх всего отмыть кухонный гарнитур от жирных пятен. Для Чонгука действенный способ забыться без причинения вреда себе и окружающим — уборка. Он уже вытирает руки вафельным полотенцем, когда Соён на свой страх и риск продолжает тему, которую, как вроде, они условились не поднимать: — Чимин заходил сегодня. Чонгук замирает с поднятой в воздухе тряпкой. От матери не скрывается растерянность, на секунду промелькнувшая в глазах. — Зачем? — Справиться о моём состоянии… о тебе. Он старается не терять лицо, но от мамы, которая знает тебя всю твою жизнь, такое скрыть невозможно. Повтори она свой вопрос, то услышала бы не такой уверенный ответ. — И всё? — Чонгук продолжает нелепый перфоманс. Он одинаково ненавидит ссоры и откровенные разговоры, потому что ни к чему ни первое, ни второе не приведут. Только силы отнимут. Соён неловко поднимается из-за чистого стола. — Да. Я пойду в душ. Дверь в ванную тихо захлопывается. Спустя минуту из соседней комнаты слышится перезвон шумящей воды из душа. Чонгук оставляет полотенце на крючке и, особо не задумываясь над своими действиями, надевает резиновые тапки, выбегая из собственной квартиры. Ноги привычно несут его к массивной двери с тремя заветными цифрами. Каждый раз, находясь здесь, он испытывал разные эмоции, но ещё никогда среди них не появлялся страх. Всё случается впервые. Чего ты, собственно, боишься, Чонгук? Осуждения? Разочарования? Или жалости, от которой внутри что-то с глухим треском разобьётся? Полисмен тяжело вздыхает. Скользит взглядом по глянцевой дверной ручке, с которой, кажется, совсем недавно сам стирал крошечные капельки крови, пока Чимин сопел под действием успокоительного с забинтованной ладонью. Воспоминание, ставшее катализатором их своеобразной дружбы, такое же странное, как и обстоятельство, вынудившее Чонгука замкнуться от страха. Его жизнь была скучной лишь до определённого момента. Чон решает не пользоваться звонком, костяшкой указательного пальца постучав в дверь. Он знает, что его услышат, потому что Чимин не привык сидеть в наушниках или громко смотреть телевизор. Спустя ничтожные пару секунд замок тихо щёлкает, и холодный ветер из холла стремится в тепло чужого гнёздышка, проходясь туманом по голым щиколоткам. Чонгук опускает взгляд в пол и замечает, что на этот раз Чимин без кроссовок. Уголок губы дрогнет. Это ведь можно считать прогрессом? — Прости, — слово срывается быстрее, чем успевает пройти обработку мозгом. Пак в непонимании поднимает брови, всё ещё держась за ручку двери. — Прости за то, что я вовремя не среагировал. Ты не должен был становиться свидетелем наших семейных драм. Чимин прикусывает губу, когда нервничает. Неосознанно, но достаточно для кровавых ранок и грубой кожицы, которая обветривается на улице, отчего идёт тонкими алыми линиями. Вместо ответа он отходит вглубь квартиры и открывает дверь пошире, приглашая зайти. Несмотря на то, что Чонгук миллионы раз был здесь (да что там говорить, он даже помнит изначальный стандартный ремонт, который после Намджун переделал в свой педантичный минимализм), сейчас чувствует себя первопроходцем. Ему приятно, что Чимин доверяет до такой степени, что ему не страшно впустить в своё временное пристанище, и одновременно боязно, что этот широкий жест продиктован жалостью. — Не голоден? — Чимин как ни в чём не бывало закрывает дверь с характерным пиликанием и проходит на кухню, сразу выуживая из настенных шкафчиков небольшую коробку с сортами чая и пакетиками растворимого кофе. Чонгук садится за столик, сложив перед собой руки. — Нет, спасибо. — Кофе? — предлагает Пак, повернувшись с разноцветными этикетками. — Хотя сейчас лучше подойдёт чай, — бормочет, стрельнув глазками в настенные часы. — Есть зелёный, чёрный и молочный улун. Какой тебе нравится? — Чими… — Не извиняйся, Чонгук. — Непривычный твёрдый голос вынуждает замолчать. Чимин прикрывает глаза, опираясь поясницей на столешницу. Даёт себе пару секунд, чтобы прийти в норму. — Ты ни в чём не виноват. Это обычное стечение обстоятельств не более. К тому же, — глухо добавляет, — я уже услышал достаточно извинений от госпожи Чон. Полицейский кладёт локти на стол и упирается лбом в переплетённые руки. — Мне неловко, — честно признаётся, не найдя в себе сил поднять взгляд и посмотреть в медовые глаза. Чимин всего в полуметре от него, а по ощущениям на другом конце пропасти. И всё это за какие-то сутки. — Зато теперь ты понимаешь, как я себя чувствовал, — и вновь этот тягучий, патокой разливающийся по воздуху голос. Чонгук отрывается от своих рук и замечает, что Чимин успел бесшумно устроиться напротив, положив ладони на середину небольшого обеденного стола. — Ты стал первым свидетелем моей панической атаки. Совершенно незнакомый, новый человек, который, о удача, оказался моим соседом. Мне было куда больше, чем неловко. Потому что Чонгук увидел не просто психологический срыв. Он увидел главную слабость Чимина и придал ей реальные, едва ли не осязаемые физические формы. Отражение собственной беспомощности бьёт сильно, и боль от этого удара имеет привычку время от времени возвращаться. Чонгук вспоминает слова матери, свою реакцию, перебирает в памяти прошедшие тренировки, пробежки ранними весенними утрами, прогулки в парках и вдоль набережных, их небольшие обеды в уютных кофейнях города и разговоры, так быстро ставшие частью его жизни. Он привык быть прямолинейным и даже сейчас не изменяет своей натуре: — Ты мне нравишься. Мягкая улыбка на полных губах застывает. Сердце начинает гнать кровь по венам и артериям в полтора раза быстрее. Сначала кажется, что ослышался из-за бессонной ночи за работой над проектом, выбитый из колеи последующим разговором с Соён, но Чонгук, решительно смотрящий в глаза, уничтожает все сомнения. — В тот раз, — продолжает, словно жаждет увидеть, как душа Чимина покидает ослабшее тело, — я хотел пригласить тебя на свидание. Меж бровей залегает тонкая морщинка, и пальцы рук переплетаются в привычном жесте. На тот момент они ведь даже не были толком знакомы, каким образом? Чон прекрасно считывает замешательство на лице и на удивление спокойным тоном поясняет: — Ты поселился в моих мыслях сразу как переехал. У меня было к тебе много вопросов: почему носишь маску, скрываешь лицо за козырьком кепки, никогда не здороваешься, обходясь кивком, дистанцируешься от остальных. Сначала мне казалось, что это просто издержки профессии. Я привык читать людей, анализировать их поступки, чтобы понимать для себя, представляет человек опасность или нет. Но с тобой было… по-другому. Я думал о тебе постоянно. А после того, как ты начал играть на синтезаторе по утрам… не знаю, что со мной происходило, — его речь прерывается всего пару раз из-за сбивчивости мыслей. В конце концов он только отработал сутки в полицейском участке, около шести часов находясь за рулём. Чимин внимательно его слушает, в памяти воспроизводя моменты их случайных столкновений. Разумеется, он замечал на себе скрытые взгляды, но не думал ничего сверх, ведь все соседи смотрели на него кто с любопытством, кто с подозрением. — Мой коллега предложил пригласить тебя выпить чашку кофе, чтобы я смог понять, действительно ли что-то чувствую к тебе или же это просто обычный интерес к новому лицу. Чонгук бы стал отличным психологом, имея опыт, тянущийся ещё с детства, но был абсолютным профаном в собственных чувствах. Со своей стороны всё кажется не таким уж и объективным, простым и понятным. Как будто на глаза насильно надевают толстые линзы, искажающие пространство. Даже сейчас он не до конца понимает, для чего вообще завёл этот монолог. Просто… чувствовал? Уж лучше пусть Чимин знает о том, что творится в его голове. Может быть, они вместе смогут подобрать этому подходящее название. — И что… — голос пропадает, и Пак прочищает горло. — К такому выводу ты пришёл? Мы ведь выпили не одну чашку кофе. Чонгук усмехается, кивнув. Если бы всё было так легко. Он только больше запутался в себе. — Чонгук, я не тот человек, с которым возможны здоровые отношения, — Чимин словно смотрит на них со стороны и мысленно поражается, каким образом обоим удаётся сохранять спокойствие на лицах, учитывая, насколько деликатную тему они обсуждают. Словно вещают о погоде. — Ты ведь сам видел, что со мной происходит. Собственное сердце жалобно сжимается. Оно несколько раз подавало робкие сигналы в ответ на слетающие с уст соседа фразы. Я не просто хочу тебе помочь. Я помогу тебе, Чимин. Просто знай, что… если что-то случится в эти три месяца, тебе не придётся убеждаться на практике, сможешь ты дать отпор или нет. — Сколько мы с тобой занимаемся? Чимин часто моргает, вылезая из тёплого кокона своих мыслей. — Месяц? Около того. — А мне кажется, что мы знакомы всю жизнь, — Пак в первый раз видит эту мягкую, красивую улыбку на губах Чонгука. Тот смотрит словно сквозь, погружаясь в приятные воспоминания, и воздух вокруг него насыщается ностальгией. Пахнет сливочной выпечкой и топлёным молоком. — Ты так плавно влился в мою рутину, что я не заметил, как привязался к тебе. Через два месяца приедет Намджун, — словно сам себе напоминает, пока приподнятые уголки губ опускаются. — Ты исчезнешь и оставишь после себя пустоту. Я как будто заранее понимаю, что без тебя меня поглотит одиночество. Только в этот раз оно не будет желанным гостем в четыреста сорок второй квартире. — Я не знаю, как это работает, но рядом с тобой я словно вспоминаю, что жизнь существует за пределами работы. У меня выключается автопилот, и я начинаю запоминать мелочи, которые раньше даже не замечал. Чимин на него действует отрезвляюще. Выдёргивает из раковины и являет красоту мира в самых незначительных мелочах. Чонгук не просто вспоминает их пробежки, он чувствует солоноватый привкус на набережной и влажный воздух, обволакивающий альвеолы. Он подушечками пальцев чувствует шероховатость резиновых ручек на тренажёрах спортивной площадки и слышит фантомный аромат струящегося паром молочного кофе. Он запомнил до единой микроскопической трещины узор медовой радужки и расположение каждой маленькой родинки на лице. А ещё он с закрытыми глазами, по одному голосу может распознать, улыбается Чимин или нет. И ему до сих пор не надоело разговаривать. Пожалуйста, не забирайте эти безумно важные мелочи у Чонгука. Кажется, он только вкусил вкус осознанной жизни. Кажется, Чимин ему не просто нравится. Полисмен приходит к этому выводу неожиданно. Затихает, медленно переваривая свои же слова. Кажется, он только что признался Чимину в своей влюблённости. Пак тянет уголок губ, разбито улыбаясь. Сжимает пальчики до побеления. — Ты создаёшь нам проблемы, — шепчет, чувствуя, как глаза начинает щипать. Это ужасная ситуация. А хуже всего то, что чувства Чонгука более, чем взаимны. И на этом в принципе можно было закончить, казалось бы, это даже не уравнение, просто пример сложения из двух компонентов, но проблема заключается в том, что один из них — травмированный, буквально сбежавший от отношений Чимин с неустойчивой психикой, больным сознанием и манией преследования. Такие, как он, мечтают об одиночестве. Таких, как он, находят мёртвыми в своих квартирах. Такие, как он, не умирают по естественным причинам. Чонгук зеркалит горькую усмешку. Они далеко не дети. Оба прекрасно понимают, что в основе отношений лежит умение слушать и слышать своего партнёра, находить компромиссы, разговаривать, жертвовать собой ради любимого человека. Это сложный, тернистый, увитый колючими ветвями путь, на который с каждым годом становится тяжелее решиться. В молодости, когда глаза широко распахнуты от возможностей, когда разум пьянит свежая отметка совершеннолетия в паспорте, и мир по колено, и любовь прекрасна. Чонгуку двадцать девять одиноких лет, и, кажется, он впервые готов окунуться в отношения, которые действительно будут стоить всех трудностей в процессе. Чимину всего двадцать четыре, и он уже успел разочароваться в любви и своём сердце. У него свежие раны, на которые Чон с нежной осторожностью клеит пластыри, сам не понимая, что своим поведением лишь усугубляет ситуацию. — Скажи мне «нет», Чимин, — низкий голос пускает мурашки по позвоночнику, — и я отступлю. Не буду делать что-либо против твоей воли, — Чонгук накрывает лежащую ладонь, в полюбившемся жесте поглаживает её большим пальцем. — Но я приму отказ, только если увижу его в твоих глазах. — Чонгук… — беспомощно выдыхает. Сам ведь знает, что просит невозможное. — Прости за то, что тороплю. Но иначе ты потратишь остаток своей жизни на страх, который с каждым днём становится всё сложнее побороть. — Знаешь, как называется боязнь любви? — Чимин поднимает на Чонгука глаза, когда с треугольников ресниц срывается первая слеза. — Филофобия, — мягко шепчет, позволяя тёплым рукам обволакивать собственные. — Страх влюбиться. Привязаться к человеку. Принять его чувства. — Позволь мне вылечить тебя. — Да как ты это делаешь? — Пак сломано усмехается, шмыгнув заложенным носом. Возводит глаза к потолку, но слёзы всё равно рисуют глянцевые дорожки на щеках. — Я просто говорю то, о чём думаю, — Чонгук поднимается со своего места и обходит стол, опускаясь на колени перед Чимином. От этого в животе просыпаются бабочки, щекоча шелестом своих крыльев. — Чонгук… — Да? — …я боюсь. Чон большим пальцем собирает алмазы горечи. Он не отпускает холодной ладони, наоборот, согревает своими, пальцем обводя каждый светлый рубец, напоминающий о тяжёлом прошлом. Слёзы, в которых спряталась томящаяся годами боль, прозрачными капельками разбиваются о грубые костяшки полицейского. Чимин прикрывает глаза, позорно всхлипнув, когда слышит коснувшееся самого сердца: — Я защищу тебя.:
Соён исчезает так же внезапно, как и появляется. Утром она вызывается приготовить завтрак и даже собирает сыну небольшой обед на случай, если тот не успеет купить еды во время перерыва. Вечером Чонгука встречает долбящая уши тишина. В шапке уведомлений непрочитанное «Доехала. Всё хорошо» и пара сообщений с работы. Календарь говорит о середине марта, солнце сквозь стеклянный слой душит обжигающим свечением. Чон задёргивает тёмные шторы, не позволяя даже малейшему лучу проникнуть внутрь. Воздух снаружи пропитан запахом цветущей вишни, немного бензином и шлейфом выпечки из распахнутых окон кофеен и пекарен. Сейчас небо в чернильных пятнах, ни намёка на яркое солнце, а шторы по-прежнему задёрнуты. Без того мрачный интерьер погружается в темноту вместе со своим хозяином. Чонгук заторможенно, едва шевеля ногами после очередной смены, прямо в уличной обуви доходит до гостиной. Ему кажется, что следом тянется дорожка грязи и городской пыли, но на самом деле паркет остаётся таким же чистым, как всегда. Всё в голове. Вместо дивана он медленно опускается на пол. Облокачивается о стену спиной и прикрывает глаза, обняв себя руками. Дышит поступательно, глубоко, задерживаясь на несколько секунд между вдохом и выдохом. Люди ломаются. Чонгук выдержал неожиданный приезд матери. Справился с возникшей сразу после этого ситуацией. Нашёл в себе силы поговорить с Чимином. Признался в своих чувствах. А сломался от одного сообщения мамы. «Доехала. Всё хорошо». Всё хорошо. «Всё хорошо», — говорила мама, дрожащими после истерики пальцами перебирая волосы шестилетнего сына. «Всё хорошо», — говорил папа, утром выбрасывая осколки им же разбитой посуды. «Всё хорошо», — кричала мама, когда во время развода скуривала по пачке сигарет в день и включала на полную громкость музыку, что соседи после писали на них жалобы. «Всё хорошо», — бормотал Чимин, задыхаясь от панической атаки. Чонгук зажмуривает глаза до боли в веках, сжимает кулаки, оставляя на нежной ладони розовые полумесяцы. Слышит, как годами выстраиваемая броня трещит по швам, пока наружу из глубин души вырывается скулёж обиженного на весь мир ребёнка. Всё случилось просто так. Были предпосылки, были выводящие скупого на эмоции ситуации, но он с ними справился. Поправка: думал, что справился. Да чёрта с два. Его накрывает постепенно, по нарастающей. В глазах появляется страх, искрится, наполняя влагой веки, срывается рваными каплями по холодным с улицы щекам, впитываясь расплывчатыми пятнами в одежду. Чонгук вспоминает о том, что нужно правильно дышать, и с ужасом осознаёт, что задыхается. Он судорожно хватается руками за горло, пытается снять с себя возникшие из ниоткуда оковы, но ничего помимо собственных пальцев вокруг шеи не находит. Гул бьющегося сердца становится белым шумом — в глазах темнеет. Горизонт кренит. Паническая атака ощущается совершенно по-другому с обратной стороны, верно?:
Чимин оказывается в его квартире по счастливой случайности и до нелепого просто: хотел вынести мусор, чтобы пакеты не валялись всю ночь, но по дороге заметил, что дверь в четыреста сорок вторую приоткрыта. Сначала подумал, что показалось, однако решил проверить на всякий случай. Температура в доме Чонгука на пару градусов ниже, чем в холле. Наверное, всё дело в распахнутом настежь окне, возле которого полусидя расположился полисмен. Голова безвольно лежит на подоконнике, колени упираются в деревянный паркет, а правый кулак сжимает нижнюю часть оконной рамы — в таком положении его застаёт Чимин. Только мгновением позже он замечает, что Чонгук в кроссовках и уличной одежде. — Чонгук?.. — шёпотом зовёт, боясь нарушить тишину квартиры. Его голос едва слышен из-за стрекота цикад за окном. — Чонгук? — Пак осторожно подходит, присаживаясь рядом. — Ох… — затаив дыхание, понимает, что сосед заснул. Разбудить? Или не стоит? Чимин бросает взгляд на напряжённые мышцы руки и закусывает губу, нахмурившись. Такими темпами Чон замёрзнет. Не пойдёт. Пак тяжело вздыхает и накрывает холодной ладонью плечо, слегка сжав, чтобы привлечь внимание. Чонгук во сне морщится, шмыгнув носом. — Чонгук-и, — пробует ещё раз Чимин, — пожалуйста, проснись. Я не смогу тебя поднять. При всём своём желании взять и резко разбудить Пак не может заставить себя это сделать. Вместо этого смотрит на подрагивающие в беспокойной дрёме ресницы, румяный кончик носа и поджатые губы. На лицо от неудобного положения спало несколько крупных прядок, закрывающих часть щеки. Чимин, едва касаясь мягкой кожи, заправляет непослушных обратно за ухо, подушечкой пальца пройдясь по глянцу металлических колечек в хряще. Он задерживает взгляд на рассеянной россыпи родинок, особое внимание уделяя той, что находится под нижней губой. Вспоминает один интересный факт, который когда-то услышал в интернете, и мягко улыбается. Ночной воздух пускает по коже мурашки, и Чимин вспоминает о своей первоначальной цели. Накрывает сжатый кулак рукой и несильно тянет вниз, чтобы отпустил. Чонгук просыпается. Распахивает глаза и сталкивается с соседом, едва ли не касаясь носа носом. Сердцебиение вновь учащается. — Чимин? — хрипит не своим голосом. Глаза жжёт, как если бы он провёл несколько суток за монитором компьютера. — Ты забыл запереть дверь, — Пак продолжает говорить тихо, параллельно помогая Чонгуку выпрямиться и подняться на ноги. Тот всё ещё жутко сонный и разморённый до такой степени, что едва ли осознаёт реальность происходящего, — а ещё снять обувь. Чон опускает взгляд на ноги и с изумлением понимает, что Чимин прав. И как он не заметил?.. Что вообще произошло? Последнее, что он помнит, как попрощался с Сокджином, закончив смену. Пак ненавязчиво тянет его в сторону спальни. Нетрудно догадаться, где она находится, учитывая, что помимо неё и санузла других комнат попросту нет. Они заходят медленно. Всё это время Чимин поддерживает Чонгука под руку, слегка давит на плечи, вынуждая присесть, а сам опускается на колени перед ним, расшнуровывая кроссовки под раскумаренный взгляд. Чон словно отошедший от наркоза — у него всё смазано, непонятно, ощущается на процентов сорок, понимается где-то на четыре. Чимин снимает следом носки и куртку, а после заставляет лечь, накрывая сверху пуховым одеялом. Он не знает, что именно произошло. Задавать вопросы тоже не будет. Пусть это странное мгновение станет ещё одним совместным воспоминанием, к которому они вернутся чуть позже. — Чимин-а, — Пак останавливается на проходе, когда его окликают. Чонгук поворачивается на бок и подкладывает под подушку руку, — можешь остаться со мной? Чимин стоит на месте. Кадык поднимается, когда он сглатывает вязкую слюну, смачивая горло. — Подождёшь минуту? — Да, — приглушённое из-под одеяла. Пак кивает сам себе и выходит обратно в гостиную. Закрывает окно, перекрывая промозглому воздуху проход, относит обувь и куртку в прихожую, находит на сушилке стакан и наполняет его водой, возвращаясь в спальню. Чонгук к этому времени должен заснуть, но он из последних сил держится, лениво моргая. Чимин оставляет стакан воды на тумбочке и ложится на пустую половину кровати, отзеркалив позу полисмена. Смотрит в тёмные глаза. Слышит тихое дыхание в тишине квартиры. Оно с собственным сплетается в единое. — Спасибо, — шепчет Чонгук. — Я… просто устал. Кожу лица стягивает от засохших слёз, в носу закладывает от прошедшей истерики, и, кажется, пальцы до сих пор пробивает мелкий тремор. Рядом с Чимином становится немного легче. Он смотрит с пониманием, но не лезет с непрошенными советами. Просто слушает. Чонгук никогда не позволял себе таких фраз. Слишком громкие и привлекающие внимание. Нытьё. Роскошь, которую он не мог себе позволить. У всех есть проблемы, это естественно. Без печали не познаешь счастья, без апатии не поймёшь радости. Жить без смысла тоже тяжело. Для кого-то это покажется глупым, кто-то, прочитав эти строки, найдёт в них себя. Чонгуку всё чаще начинает казаться, что он не на своём месте. Словно его не должно быть там, где он находится сейчас. Как будто система дала сбой, а ошибкой является он сам. — Назови… — горечь оседает на языке, и он слабо морщится. Ему боязно открываться кому-то постороннему, но Чимин вызывает тёплые чувства. Отчего-то верится, что ему довериться можно. — Назови причину, из-за которой стоит прожить ещё один день. Чимин молчит. — Ты так отчаянно борешься за свою жизнь, — продолжает Чонгук. В его тоне нет насмешек или попыток унизить. Прямо сейчас говорит не он, а его душа. — Почему? — Я верю, что меня ждёт мой человек. — Ты продолжаешь верить в любовь? — едва слышно. — Всё ещё? — Сердце может ошибаться. Помнишь? Конечно, помнит. Каждое услышанное слово записал на подкорку. Чимин придвигается ближе, соприкасаясь мизинцем с чонгуковым. Тот опускает взгляд на их руки и накрывает ладонью чужую. Делится тем немногим теплом, которое сумел сохранить. — Говорят, что родинки — это следы поцелуев в прошлых жизнях, — Пак мягко освобождает руку и подушечкой указательного мажет под нижней губой. — Ils sont comme des étoiles sur ton visage, — Чонгук распахивает глаза, услышав приятное мурчание французского. На воздушных губах появляется чарующая улыбка. — Constellations uniques. — Что ты сказал? — хрипло спрашивает. Чимин улыбается глазами — щурит их и своей головокружительной красотой освобождает от навязчивых мыслей. Страх исчезает. На его месте любопытство и отчаянное желание не заканчивать этот волшебный момент. — Tu as des univers dans tes yeux. Connais-tu ceci? — Ни слова не понимаю, — недовольно бормочет, но в следующее мгновение расслабляется. Потому что Чимин проводит кончиками пальцев по выбритой щеке, двигаясь на ещё один сантиметр ближе. Настолько, что Чонгук слышит ненавязчивый цитрусовый аромат его духов. — J'ai dit que j'avais peur de l'amour. Je me trompais. — Чими… — Чонгук прикрывает глаза, когда чувствует его дыхание на своих губах. — J'ai peur de la trahison. Ça fait mal comme l'enfer. Mais… je veux essayer de te faire confiance, même si tu me fais aussi du mal. Он не целует в губы. Вместо этого касается родинки под ними, помечая как своё любимое место. Чонгук приподнимается на локтях, и Чимин послушно льнёт к нему, положив руки на широкие плечи. Они принимают сидячее положение, смотрят друг другу в глаза в темноте ночи. — Сжалишься надо мной? — Чимин на эту попытку тихо смеётся, покачав головой. — Ты попросил причину, — возвращается к открытому вопросу, мягко поглаживая напряжённые плечи. Наклоняется ближе, вновь оказываясь в будоражащей сознание близости, и на сей раз нежно целует в уголок губ, пьяня своим ароматом. — Французский. — Почему именно он? — Чонгук позволяет себе положить руки на тонкую талию, когда расстояние между телами становится критическим. Чимин тянется к его уху, оставив ещё один поцелуй на хрящике. — Как ты говорил? — шепчет, губами задевая мочку. — «Я помогаю тебе, потому что хочу помочь». Здесь то же самое. Чонгук усмехается, почувствовав, как на задней стороне шеи смыкаются холодные пальцы. — Французский, потому что французский? — Oui. — Ты останешься со мной? Чимин прикрывает глаза и прижимается к Чонгуку. Ластится сонным котом, млея от тёплых рук на своей талии. Его сознание пьяно от их близости. Под градусом человек говорит только то, о чём действительно думает, потому что у него не остаётся ни сил, ни желания лгать. Пак понимает, что вопрос совсем не про сегодняшнюю ночь. Всего в нескольких метрах, за несущей стеной многоэтажного корпуса в дорожной сумке на нижней полке шкафа лежат готовые документы для переезда за границу. Страна выбрана полгода назад. Чимин прямо сейчас может сесть на первый попавшийся рейс и улететь с полуострова, чтобы начать жизнь с чистого листа. Он грезил об этом почти три года. Упрямо верил, что счастье ждёт его где-то там, в далёком от родного места городе, в котором люди даже не говорят на его языке. Но прямо сейчас, оставляя невесомые поцелуи на шее, зарываясь в вороные волосы и ладонью накрывая грудь, в которой бьётся восторженное от ласк сердце, понимает, что его счастье, быть может, находится совсем рядом. Нужно только открыть глаза и сделать один крошечный шаг навстречу. — Останусь, — шепчет в самые губы прежде, чем столкнуться с ними в медовом поцелуе.:
Пробуждение этим утром отличается от предыдущих. Чимин не из тех людей, что просыпаются с временной амнезией, тратя несколько тягучих минут на то, чтобы восстановить события в голове. Он осознанно открывает глаза, встречая приятный полумрак спальной комнаты. Зрение фокусируется на тонкой сеточке сосудов на закрытых веках, на пушистых ресницах и небольшом следе от подушки на щеке. Чонгук едва слышно сопит, разомкнув губы. Помеченная чернилами рука покоится на чиминовой спине, прижимая ближе. Не самое удобное положение — одна половина тела затекла, отзываясь покалыванием в мышцах, но Пак не спешит выпутываться из объятий. Ещё месяц назад он почти что поймал паническую атаку из-за ненавязчивого прикосновения Чона, а сейчас с трепетом проводит по контуру безмятежного лица, борясь с желанием разбудить поцелуем. Чимин всегда был тактильным. Обожал обнимать друзей, смеялся, шутливо толкая оказавшегося рядом, и, даже просто обращаясь к человеку, легонько касался плеча или руки, чтобы привлечь внимание. Если рассматривать его жизнь не так критично, в ней было больше положительных воспоминаний. Отсутствие желаемого тепла в семье он компенсировал широким кругом друзей, щедро данные родителями деньги в школьную пору старался распределять разумно, позволяя себе зависнуть где-то на выходных. В его памяти множество ярких событий и разных, совершенно не похожих друг на друга людей. Отношение с неправильным человеком уничтожили его всего за какие-то два года, но, находясь с Чонгуком, Чимин чувствует, что начинает меняться. Он не станет таким, каким был раньше, но уж точно не останется недоразумением, которым был ещё месяц назад. Чимин, наверное, не умеет любить. Он смотрел на родителей, но не видел ни одного проявления этого чувства: они не ходили на свидания, не держались за руки, не обнимались и даже не завтракали вместе перед рабочим днём. Их отношения были больше похожи на деловые, а из совместного были только редкие поездки, которые по счастливой случайности совпадали по датам в расписании. Поэтому, когда Чимину показалось, что полюбил, он от растерянности и захлестнувшей эйфории отдал всего себя. И ошибся. Он поклялся себе, что больше не повторит такой ошибки. А потом решился на ещё одну попытку, на сей раз осознавая все риски. Например, то, что в случае провала, больше оправиться не сможет. Что лучше: любить и потерять любовь или не любить вовсе? Приглушённая трель будильника вырывает из мыслей. Чонгук, услышав знакомую мелодию, открывает глаза и сталкивается с застигнутым врасплох Чимином. Его рука застывает в сантиметре от чонового лица. — Доброе утро, — шепчет Пак. — Кажется, тебе пора вставать, — неловко улыбается, намереваясь убрать ладонь, но Чонгук перехватывает запястье, прижавшись губами к тыльной стороне. — Чон… — голос обрывается, когда полисмен оставляет целомудренный поцелуй на костяшках. На коже светлые тонкие полоски шрамов почти не видны и уж точно не болят, но то, с какой осторожностью Чонгук проводит по каждой губами, словно забирая их себе, заставляет глаза стеклянеть от противоречивых эмоций. Пухлые губы помнят ночные ласки. Их поцелуй вышел тягучим, медленным, лишённым юношеской горячности, но наполненным осознанностью, которая обретается лишь с прожитыми годами. От нежности Чонгука воспоминания покалывают кожу, а в груди появляется ноющее желание. Чимин приподнимается на локтях и целует, мягко прикусывая нижнюю губу. Спустя мгновение чувствует, как на поясницу слегка надавливают, вынуждая перекинуть ногу через бедро и оседлать, уперевшись ладонями в грудь. Чонгук скользит руками по узкой спине, пальцами собирая гармошки хлопковой ткани, отвечает на ласку, не в силах перестать восхищаться воздушностью губ. Будильник, затихший на пять минут, заходится в новом приступе раздражающей мелодии, прерывая увлёкшихся в постели. Чимин нехотя отрывается от искусанных, немного вспухших губ и напоследок целует в родинку под нижней, выпрямляясь. — Пора на пробежку, — спросонья хрипит Чонгук. — Как ты себя чувствуешь? — насколько Пак помнит, у полицейского было две смены подряд. Соён рассказала ему об этом вчера. — Я в норме. На электронных часах светло-серым светится 6:12. — К скольки тебе на работу? — К девяти. — Поспи, — Чимин мягко давит на плечи, когда Чонгук намеревается подняться. — Устроим небольшой выходной. — Так и скажи, что не хочешь бегать, — шутливо обижается полицейский, не без удовольствия возвращаясь на мягкую подушку. Он тянет Пака к себе, но тот противится, когда слышит рингтон. — Момент. Он бесшумно спрыгивает с кровати, находит дребезжащий в кармане куртки телефон, выключая будильник, и возвращается в спальню. Чонгук прослеживает за ним с полуулыбкой на устах. — О чём думаешь? — спрашивает Пак, устраиваясь под боком. Ложится так близко, что кончиком носа соприкасается с гладкой щекой, незаметно собирая приятный аромат выветрившегося одеколона. Кажется, он слышит мяту. Чонгук поворачивается, чтобы вновь взглянуть в карамельные глаза. Их цвет самый распространённый на Земле, но одновременно невероятно притягивающий уникальностью узора и глубиной оттенков. Они похожи на свежие кофейные зёрна, из которых готовят любимый Чимином макиато, на настоявшийся чёрный чай или на кору высокой сосны в парке. А то, как эти глаза говорят не сравнимо ни с чем в мире. Они никогда не врут и чувства показывают без умалчивания. По ним можно читать спрятанную за стенами душу, и эта душа безупречна, многогранна, до одури привлекательна и вместе с тем загадочна настолько, что Чонгуку, наверное, не хватит столетий на разгадывание каждой тайны. Всю сознательную жизнь Чонгук не любил утро, потому что оно неизменно ассоциировалось с ранним подъёмом, сбором в школу или на работу и борьбой с желанием поспать подольше. — О том, какой ты красивый. Чимин ничего не отвечает, но Чонгук читает приятное смущение по ореховым глазам. На щеках появляется едва заметный румянец, который полисмен неторопливо собирает подушечками пальцев. Назови причину, из-за которой стоит прожить ещё один день. Кажется, Чонгук только что её нашёл.:
Человек не может измениться за одно мгновение, каким бы шокирующим или радикальным оно не оказалось. Именно поэтому Чимин чувствует липкий страх, ползущий вдоль позвоночника, когда получает от Чонгука приглашение пойти вместе в торговый центр для того, чтобы выбрать подарок на день рождения Соён. Ничего особенного, в самом деле, просто выйти в город в выходной как все нормальные люди, освежиться, выбраться из четырёх стен, с которыми едва не сросся за последние несколько месяцев, прочувствовать городской ритм, неотъемлемой частью которого являлся сам, провести время со своим мужчиной, в конце концов, но почему-то эти неоспоримые аргументы не могут унять дрожи в пальцах. Чимин согласился на просьбу сразу, но Чонгук по глазам прочёл остальное, сказав: «Последнее слово за тобой, помнишь?» Но своего ответа он не поменял. Понимает, что пора бороться с возникшей фобией, учиться жить дальше и избавляться от тревожности. Хватило потраченных в пустую лет. Паку уже двадцать пятый год идёт. Нужно взрослеть. Он критическим взглядом проходится по отражению в зеркале и поджимает губы. У него не так много одежды — при побеге он взял лишь самое необходимое, после не считая нужным тратиться на новое, потому как-то красиво одеться не представляется возможным при всём желании. А вот снять тёплую кофту, оголив побледневшие руки, можно. Фантазия дорисовывает ещё недавно заметные синяки, которые сейчас Чимин на коже не находит. Тело восстановилось, стёрло следы прошлого, словно даёт возможность начать заново, не совершая более одних и тех же ошибок. Не так уж и страшно, да? Пак стоит ещё несколько минут и кивает сам себе, решительно направляясь на выход. Жаркая погода на улице позволяет ему оставить верхнюю одежду.:
— Ей нравится что-то особенное? Может быть, есть какие-то увлечения, хобби? Чимин пусть и выглядит жутко заинтересованным в выборе подарка для Соён, но на самом деле думает сейчас только о том, как Чонгук привычно, словно проделывает такое постоянно, берёт его за руку, чтобы они не потеряли друг друга. В торговом центре очень много людей — выходной, ничего удивительного. По началу Паку было тяжело совладать с эмоциями. Он не любитель общественных мест, пусть раньше тащился в подобные каждые выходные с друзьями, одноклассниками и однокурсниками. Кожа рук горит от фантомных взглядов, кажется, словно прохожие с презрением видят сошедшие синяки и смеются над ним. В толпе на мгновение скользит тень — давление подскакивает и руки трясутся. «Это он!» — кричит страх. Мышцы наливаются свинцом. Но Чонгук держит его ладонь крепко, и рядом с ним Чимин находит в себе силы если не подавить, то заставить тревожность молчать. Кажется, у него это даже получается. — Она читает книги в свободное время, — Чон скользит взглядом по вывескам магазинов одежды и несильно сжимает руку Чимина, потянув к себе, когда мимо них с громким смехом пробегает пара детишек. — Ещё пытается выучить испанский. — Правда? — Пак заметно оживляется, приосанившись. — Я знаю хороших издателей, которые выпускают теоретические материалы для изучения языков. Можем посмотреть что-нибудь в книжном, — под конец бормочет, вытаскивая свободной рукой телефон, чтобы найти электронную карту центра. — Почему ты выбрал французский? — вдруг интересуется Чонгук. Чимин задумывается, оторвавшись от телефона. — Это красивый язык. И сложный, — добавляет, вспоминая, сколько времени и сил ему стоило почти неотличимое от носительского произношение. — Я учил его где-то лет восемь. — Ты был во Франции? — Нет. Родители были слишком заняты работой, чтобы баловать детей поездками за границу, хотя бюджет и позволял. Старший брат сейчас занят в компании отца, сестра — расширением франшизы, самый младший готовится к экзаменам. Ни у кого нет времени на путешествия и семейные праздники. Чимин с трудом вспомнит, когда в последний раз они собирались все вместе. Возможно, это было, когда ему самому было лет десять. Чонгук замечает что-то, похожее на книжный магазин, и по совету Чимина направляет их в ту сторону. — Хотел бы? У тебя бы точно не возникло проблем с коммуникацией. — Наверное, — если честно, он даже не думал об этом. Многие начинают учить языки из-за того, что им нравится страна, в которой на этом языке говорят. Культура, музыка, достопримечательности, менталитет, пейзажи или элементарно возможности — причины почти всегда одинаковые. В детстве Чимин не мечтал поскорее съехать от родителей и пуститься во все тяжкие. Может, потому что никогда и не ощущал над собой жёсткого контроля или пристального наблюдения, на которые жаловались его друзья. У него всегда была своя комната, которую, когда он подрос, родители разрешили сделать полностью под себя. Покрасить стены? Хорошо. Вбить гвозди или повесить постеры? Ладно, только не шуми ночью. Новая мебель? Если тебе это действительно нужно. Возможно, отец с матерью компенсировали внимание деньгами. Их отсутствие было более понятным Чимину, чем непосредственное нахождение в доме. Порой они могли не общаться несколько дней кряду. О том, чтобы интересоваться учёбой, и речи не было. В пятнадцать лет Чимин впервые сбежал из дома, но не потому, что хотел свободы, а потому что хотел проверить, заметит ли хоть кто-то его отсутствия. Спойлер: нет. Жизнь продолжилась своим чередом, а Пак понял, что своей семье он сдался ровно столько же, сколько любому другому прохожему на улице. Французский давался тяжело, занимал всё свободное время и вытеснял апатичные мысли. Поэтому Чимин выучил этот язык. Не культура, не страна. Эскапизм. — Почему испанский? — в ответ спрашивает. Чонгук морщится, покачав головой. Они проходят вдоль стеллажей, уверенно двигаясь к отделу с иностранными языками. — Когда мне было одиннадцать, мама преисполнилась желанием выучить иностранные языки, чтобы в будущем у нас была возможность переехать в другую страну. — А зачем? — Чимин внимательно читает надписи на разноцветных корешках, ища нужных авторов. Чон лениво просматривает развороты выставленных на полочках пособий, ловя флешбэки школьных времён. — Она думала, что не сможет жить в одной стране с отцом. Чимин замирает с книгой в руках. Надо же. Они не затрагивали эту тему с того самого дня, когда Чонгук пришёл к нему в квартиру. Оба понимали, что Пак стал свидетелем слишком личного, а торопить события никто не пытался. Им хорошо в том темпе, в котором они движутся. Почти месяц прошёл с того дня. Чонгук прячет руки в карманах штанов и ведёт плечом, словно не теребит собственные раны. Он никогда раньше не обсуждал свою семью, но всё меняется со временем, правильно? Это не пентагоновская тайна. У каждого есть проблемы, и, если он приоткроет ширму, позволив одному лучику осветить скелеты в шкафу, ничего ужасного не произойдёт. Наверное. — Ещё и меня заставила учить, — добавляет, недовольно сморщив нос. — Поставила перед выбором: французский или испанский. Ну, я выбрал тот, что проще. — А почему не английский? — вернув себе голос, спрашивает. — Его уже знаю, — пожимает плечами под удивлённый взгляд Чимина. — Мама учитель английского. Губы изгибаются в форме «о», и Чонгук не сдерживается от лёгкого щелчка по носу, забрав книгу у опешившего парня. — We have more in common than I thought, — Чон мягко улыбается, делая вид, что читает название учебника. У Чимина голос имеет свойство меняться в зависимости от языка, на котором тот говорит: мурчащий, неторопливый французский; мягкий, тихий корейский и теперь тягучий, с хрипотцой английский. И почти никакого акцента. Слышно, что он много внимания уделял правильному произношению. — Happily I'm full of surprises. Низкий голос в сочетании с приятно звучащим английским невольно пробивает на мурашки. Чимин останавливается на губах и сглатывает, отведя взгляд. — And… what do you remember from Spanish? — переводит тему, отвернувшись к стеллажам. — Only one phrase. «Una cerveza por favor». А после слышит журчащий смех Пака и с опозданием понимает, что тот знает значение фразы. Учитывая безупречный французский и способность спокойно переключиться на английский, Чонгук делает соответствующий вывод, положив на острые плечи руки. — Ты знаешь испанский, — понизив голос, разоблачает искусного притворщика. — Я и не отрицал, — с хитринкой в глазах отвечает Чимин, когда чувствует на щеке тёплое прикосновение губ. Ладони в привычном жесте спускаются на талию, поворачивая юношу лицом к себе. За Чонгуком Чимина едва ли возможно разглядеть — разница в росте и телосложении ощущается как никогда остро. — Владение тремя иностранными языками, — с восхищением резюмирует полицейский. — Или я что-то упустил? — Возможно, я подумываю над итальянским. — Как тебе хватило выдержки? Чонгук не понаслышке знает, насколько тяжело учить язык, полностью отличающийся от родного. Мама насильно заставляла его, объясняя тем, что английский — международный язык, и его просто необходимо знать, если хочешь получить хорошую работу и иметь возможность путешествовать по миру без языкового барьера. Правда, многолетние старания в итоге не окупились ввиду того, что сын выбрал профессию, не требующую знания иностранных языков, но в памяти ещё свежи знания, пусть и практики не хватает. — Ну, — тянет, нехотя вспоминая каникулярные дни, когда друзья были заняты, школы не было, родители на работе, а сиблингам не до тебя. — В детстве я был предоставлен самому себе. Мне было скучно, а точные науки казались не такими интересными, как языки. А ещё у меня была хорошая память, — добавляет. — Слова запоминались с первого раза и надолго. Сейчас уже не так хорошо получается. — Издеваешься? — Чонгук поднимает бровь, покачав головой. — Ты можешь свободно говорить как минимум на четырёх разных языках. Уверен, что итальянский займёт у тебя от силы пару лет. — Grazie. Чон целует в розовый кончик носа и отстраняется, чтобы не привлекать лишнего внимания. Смотрит на название пособия с флагом Испании и задумывается, вспомнив про их изначальную цель. — Самоучители — хорошая тема, но мне кажется, нужно что-то ещё. — А какие жанры книг госпожа Чон любит? Давай возьмём парочку. Они проводят ещё полчаса в книжном, в конечном итоге покупая два качественных издания по испанскому и книгу Хоккинга, взяв в расчёт заинтересованность Соён в космосе. После этого оба, подуставшие и голодные, спускаются на первый этаж, чтобы перекусить в кафе вдоль набережной, но в последний момент взгляд Чонгука цепляется за магазин косметики, в котором они решают докупить что-нибудь к подарку. — Мама обожает такие вещи, — довольным котом комментирует, радуясь, что в этот раз сильно думать над подарком не пришлось. Без Чимина было бы намного скучнее и медленнее. Тот идёт рядом, внимательно осматривая высокие стеллажи с красивыми геометрическими упаковками от разных брендов и застывает на одном из них. Как бы не хотелось, но что-то остаётся неизменным. Чонгук прослеживает за его взглядом и натыкается на электронный постер с девушкой-моделью, которая держит в руках рекламированный крем. Рядом тонким, но читабельным шрифтом название компании и чуть ниже слоган: «Beauty through the years». Чимин невольно сжимает руку Чона, смотря на мягкую женскую улыбку, на красивые тёмные глаза и маленькую родинку на молочной щеке. Компания не врёт: Хиджон с годами становится лишь прекраснее. — Они выпускают хорошую косметику, — выдавливает, забирая со стеклянной полки небольшой подарочный набор с гелем для душа, шампунем и скрабом. — Госпоже Чон понравится с запахом кокоса? — Я могу спросить? Горькая усмешка кривит губы. Чимин для Чонгука всё равно, что открытая книга. Из него выходит совсем неумелый актёр. — Это компания моей матери, — сразу отвечает, большим пальцем поглаживая золотистые буквы недешёвого бренда. — Несколько лет назад она заведовала сетью салонов красоты. Моя старшая сестра, Хиджон, после окончания ВУЗа устроилась к ней в компанию и занялась расширением бизнеса. Они выпустили свою линейку косметики около полугода назад. — Как раз когда Чимин решился сбежать из Сеула. Он переводит взгляд на рекламный блок и улыбается. Только сейчас Чонгук замечает, насколько модель похожа на его парня. — Нуна занимает пост вице-президента, — если, конечно, он ничего не пропустил за несколько месяцев полного отсутствия в семье. Интересно, хоть кто-то пытался с ним связаться? — Она сильно смутилась, когда ей предложили стать моделью для рекламной кампании, но это было более, чем очевидным. Красивая, правда? Чонгук подходит чуть ближе. — Потому что похожа на тебя? Да. Чимин заторможенно понимает смысл фразы и шутливо толкает в плечо, растягивая губы в смущённой улыбке. Настроение немного поднимается, и он просит самого себя не думать о плохом. В конце концов семья его не бросила. Просто не заметила его ухода. — Что думаешь? — протягивает коробочку в бело-золотых тонах. Чонгук одобрительно кивает, когда к ним подходит ассистент, и просит упаковать отдельно, чтобы не испачкать светлую коробку.:
Они проводят в торговом центре от силы час, но за это время умудряются устать от чрезмерного количества человек на квадратный метр. Не одним им пришла в голову идея пошопиться в выходной… Воздух на набережной ощущается иначе. Он нежнее, мягче и одновременно гуще. Каждый вдох кажется целебным — повышенная влажность приятно холодит кожу, остужая после жарких поцелуев солнца, оседает в лёгких и наполняет свежестью. Чимин смотрит на облизывающие песчаный берег волны и не может не думать о том, как бы хорошо было помочить в воде ноги. Жаль только, что погода пока ещё не позволяет. Пусть воздух почти плавится от прямых солнечных лучей, Восточное море остаётся ледяным. Чонгук не отпускает его руки, держит ладошку в своей, периодически пряча в глубокий карман ветровки, а Чимин больше не боится прикосновений, наоборот, млеет от полюбившегося поглаживания и эфемерных поцелуев на костяшках, которые полицейский оставляет настолько привычно, словно проделывает такое уже много лет. Порой на них оборачиваются прохожие, и на их лицах Пак замечает мягкие улыбки. Может быть, ещё слишком рано говорить такое громкое слово как любовь, но то, что происходит между ними, с натяжкой можно назвать простой симпатией. Это чувствуют даже незнакомцы, в глазах которых умиление обрывку чужой красивой жизни. Если бы они только знали обстоятельства, при которых пара познакомилась… Чимин на секунду отвлекается от своих мыслей, когда слышит приглушённый аромат горячей еды. Принюхивается и мотает головой, озираясь по сторонам в поисках источника. Чонгук, заметив, поднимает уголок губ и мягко тянет в сторону одинокого фургончика у пристани. Здесь людей не так много, как в центре, что играет на руку двум интровертам. — Тебе нравится хотток? — интересуется, когда они подходят ближе. Чимин поджимает губы, когда видит фотографии аппетитной выпечки на выставленном меню. От одной только картинки на языке чувствуется призрачный вкус, и во рту собирается слюна. — У меня… аллергия на орехи, — расстроенно отвечает. Бич семейства, который передался геном от отца трём детям из четырёх. — Что насчёт гамджа-дога? — продавец с широкой улыбкой опирается на стойку и тыкает указательным пальцем в перчатке на соответственное блюдо. — Если желаете что-то сладкое, есть чимпени. Свежие и очень вкусные. Сам урываю себе кусочек, когда посетителей нет, — заговорищически шепчет, и Чимин тихо смеётся. Мужчина с проседью в волосах переводит взгляд на его спутника, и его улыбка становится ещё ярче. — Здравствуйте, лейтенант Чон. — Добрый день, Шихёк-ши, — полицейский кивает в ответ. — Как поживает Саран? — Замечательно. Благодаря вам. Чимин заинтересованно смотрит на Чонгука, но тот не спешит пояснять ситуацию. Зато продавец выступает добровольцем, желая, чтобы как можно больше людей услышали эту историю: — Моей девочке тогда было пятнадцать. В этом возрасте дети жестокие, особенно в школе, — хмурится, проваливаясь в мрачные воспоминания годичной давности. — Она только перевелась в новую школу, а спустя неделю начала приходить с испорченной одеждой и порванными учебниками… Я несколько раз ходил в учительскую и просил разобраться, даже грозился судом, но родители этой золотой молодёжи всех затыкают деньгами. — На каждого найдётся свой рычаг давления, — Чонгук ведёт плечом на печальный взгляд Чимина. Внутри что-то приятно отзывается на трепещущие ресницы и то, как внимательно, с искренним интересом и неподдельным сопереживанием слушает юноша. — Не грусти. Эта история с хорошим концом. — Только благодаря лейтенанту Чону! — восклицает Шихёк. — Не знаю до сих пор, как именно вам это удалось, но к Саран больше никто не смеет подходить. Хулиганы её не трогают. Теперь она спокойно учится, и у неё даже появился друг. Никогда не забуду вашей помощи. — Передавайте Саран привет, — Чонгук не очень любит, когда его благодарят или хвалят. Из-за этого невольно чувствует на плечах ношу ответственности, которую на него возлагают вместе с приятными речами. Поэтому сдержанно улыбается в ответ на взгляд, полный обожания, и вновь возвращается к Чимину. Он ничего не говорит, но по карамельным глазам Чонгук читает что-то, похоже на гордость и восхищение. Может, он всё-таки выбрал верную профессию. — Обязательно передам, — продавец вспоминает кое-что и на секунду исчезает в фургончике, копошась. За этот короткий промежуток Чимин встаёт на носочки и прижимается губами к похолодевшей от бриза щеке, успев напоследок мазнуть по линии челюсти. Чонгук на такой порыв не может не улыбнуться, притянув за поясницу ближе. Шихёк вновь появляется в небольшом окошке с маленьким бумажным свёртком в руке, который протягивает офицеру полиции. Пак примерно догадывается, что там, потому хитро щурится, а вот Чонгук пока ещё не совсем понимает. — Саран-и просила передать, как встречу вас, — поясняет мужчина, пока Чон прячет бумажку в кармане куртки. Позже посмотрит. — Строго-настрого запретила мне смотреть содержимое, но я же её знаю, — добродушно смеётся, покачав головой. Нынче дети смелые. — Дурашка. Влюбилась в вас, лейтенант Чон, я даже не сомневаюсь. — Она просто очень благодарна, — подаёт голос Чимин и заглядывает в красивые, тёмные глаза. — Ты изменил её жизнь, избавил от кошмаров наяву. Такое не забывается. А молодое сердце по неопытности может перепутать чувства. — Жаль только, что ваше уже занято, — подмечает Шихёк. Чимин вопросительно смотрит на него, а Чонгук, пользуясь возможностью, заправляет ему выбившуюся прядь за ушко. — Занято, — соглашается, смущая юношу. — Чимпени у Шихёка-ши фирменные, — виртуозно меняет тему, показав на меню. — Хочешь попробовать? — Ага, — неловко бубнит Пак под хитрый взгляд продавца. — Тогда чимпени и два гамджа-дога, пожалуйста, — Чонгук тянется за кошельком, но Шихёк резко всплёскивает руками, пригрозив пальцем. — Да ладно вам, Ши… — Нет, нет и нет! — категорично прерывает, исчезая в окошке. — Я обещал, что ни копейки с вас не возьму. Это моя благодарность. Чон поджимает губы и сдаётся под тихий смех Чимина. Уже год прошёл с того события, а Шихёк продолжает бесплатно кормить его, когда Чонгук прогуливается в этих местах. Он не любитель активного отдыха, но набережная занимает в его сердце отдельное место. Здесь тихо, нет городского шума и время ощущается иначе. Словно превращается в тягучий мёд и патокой разливается в воздухе. Фуд-трак мужчины с тёплой, почти отцовской улыбкой уютно вписывается в морской пейзаж. Об этом месте Чонгук подумал сразу же, как они вышли из торгового центра. Не хотелось ресторанов, кафе или фуд-кортов. Было необходимо что-то иное, более привычное и атмосферное. Поделиться с Чимином любимым местом сродни ещё одному признанию в чувствах. И Пак это понимает, в очередной раз убеждая Чонгука в правильности выбора. Шихёк возвращается спустя десять минут с шуршащим пакетом горячей еды. Они расстаются на хорошей ноте и с приятным послевкусием после беседы движутся ближе к береговой линии, устраивая незапланированный пикник. Чимин уродливо соврёт, если скажет, что ему нравится. Потому что он в восторге. — Ты открываешь во мне новые стороны, — произносит, когда они, выбрав подходящее для обеда место, садятся прямо на песок, вытаскивая вкусности. Чонгук протягивает нанизанную на шпажку сосиску в кляре и соусе и достаёт такую же для себя. — Какие именно? — интересуется, вытащив из пакета любезно подаренные бутылки с водой. Очень предусмотрительно со стороны Шихёка. — Буквально три года назад я проводил вечера пятницы в ночных клубах, а субботы и воскресенья либо в городе, либо у друзей. Наверное, если сейчас посмотреть на Чимина, сложно поверить в то, что раньше он был довольно взбалмошным и энергичным экстравертом. Он искал утешения в толпе, растворялся в ней ради мимолётного чувства нужности, которого не мог найти под крышей дома, глушил настоящие эмоции в искусно приготовленных рукой бармена шотах и коктейлях, прятался за смехом и утопал в музыке на танцполах. Душа компании, главный активист, лёгкий на подъём и ещё и со знанием нескольких языков, множества книг и тем. Безумно притягательный умом и манерой речи. — Здесь тоже есть ночные клубы, — вспоминает Чонгук, наблюдая за тем, как от горячего гамджа-дога вверх ниточкой струится пар. — Если тебе хочется, мы можем пойти туда на следующих выходных. Чимин переводит внимательный взгляд на спокойно обедающего мужчину. — Ты не похож на любителя такого отдыха, — протягивает, вспомнив о еде, когда на пальцы липкими каплями стекает кетчуп. — Я был в нескольких во время универа и не скажу, что остался от них в восторге, — полисмен говорит в своей привычной манере: без утаек, попыток показать что-то особенное или впечатлить. И именно в эту искренность Чимин постепенно влюбляется. — Но я и не отношусь к ним предвзято. Меню там зашибись. Некоторые напитки дома не сделаешь. Вдалеке слышны крики громких чаек и шум автострады. Солнце кренится к горизонту, под углом обновляя цвет небосводу: из насыщенного голубого он принимает сиреневый с розовыми всполохами обрывистых облаков. Холодный песок повторяет форму тел, сидящих на нём, обволакивает, позволяя удобно устроиться, а Паку всё не сидится от переполняющих сердце эмоций. Чонгук говорит простые вещи, кажется, сам не понимая, насколько прекрасным человеком является. Он помогает подростку, спасая от школьного буллинга, оказывается рядом во время панических атак и смывает следы крови во избежания повторений приступов, он, несмотря на изнурительную работу и смены, каждое утро выходит на пробежку с Чимином и тратит на него свои выходные, проводя тренировки, когда по-хорошему мог выспаться в тёплой постели. Он заботится о своей матери и тщательно подбирает для неё подарок на день рождения, с едва заметным смущением принимает слова благодарности, показывает свои любимые места, обнажая душу, но вместе с тем с лёгкостью говорит о том, что они могут покинуть их, если Паку не понравилось. Чимину с трудом верится в его существование. Понимающий, уважающий личные границы, но одновременно знающий свои желания и намерения. В Чонгуке нет спеси, наигранности и пресловутого желания выебнуться, лишь только бы показаться лучше, чем есть. Он настоящий. На его лице нет масок, а душа цветёт пышными бутонами, которые не сломить даже самому сильному урагану, потому что их корни взращивались с годами и болью, которую в итоге мужчина обернул в свою пользу. Пак тянется к нему и большим пальцем стирает с уголка губ прилипшие крошки, мягко улыбнувшись на вопросительный взгляд. И глаза у Чонгука такие же, как он, — говорящие, затягивающие своей антрацитовой красотой. — Me gusta tu hermosa alma. У Чимина привычка говорить о чувствах на иностранных языках, потому что пока ещё боится быть услышанным. Он семена самого сильного, самого страшного и одновременно самого восхитительного из них растит в сердце. Душа просится, хочет высказаться, и Пак позволяет, делая это по-хитрому. Но он поступает опрометчиво, когда полагает, что знания испанского у Чонгука ограничиваются одной фразой, потому замирает, когда слышит бархатное: — Me gustas tu, — в ответ. — Лжец, — осуждающе шепчет, придвигаясь вплотную. Недоеденный корн-дог остаётся в картонной упаковке, и на него с интересом смотрит приземлившаяся неподалёку чайка. — Я и не отрицал, — шутливо передразнивает Чон. Он опускается на локти, когда Чимин мягко обхватывает лицо, водя замёрзшим кончиком носа по щеке. Прикрывает глаза, пройдясь юрким язычком по своим губам, чтобы увлажнить, и завлекает в неспешный поцелуй. Чимин целует до умопомрачения нежно, трепетно поддерживая пальчиками острую линию челюсти, скользит своими невероятно воздушными, зефирными губами по чонгуковым, мягко перебирает, проникая внутрь, сталкивается языком с языком, лениво выводя узоры. От неторопливых ласк внизу живота тугим узлом собирается нега, и Чонгук, надавливает на ямочки поясницы, вынуждая быть ещё ближе. Ветер треплет волосы, которые щекочут лицо, задувает в задравшийся край кофты, пускает мурашки по оголённым рукам, а внутри тепло разливается. Они на пляже, а по ощущениям в раю. Не в том, который на небесах, полный лирических замков и ангелов с кипенно-белыми крыльями, а в том, где весь мир только для двоих и время готово склониться перед ними в уважении. Им обоим так хорошо не было никогда. И, кажется, в этот самый момент испытываемому чувству находится его потерянное название, которое по-прежнему страшно произносить вслух.:
— Как ты мог забыть про меня, сучонок? Намджун, несмотря на кричащее недовольство, выглядит до безумия счастливым на цифровом экране. Сидит на полу, спиной прислонившись к зелёному диванчику, и потягивает из трубочки что-то, отдалённо напоминающее американо. Чонгук морщится и переворачивается на спину. После свидания с Чимином оба сильно устали и разошлись по домам, только в отличие от полисмена Паку пришлось сразу засесть за горящий завтрашним дедлайном проект. — Во сколько у тебя прилёт? Ким показательно закатывает глаза, но довольной улыбки сдержать не может. Соскучился за эти полгода по своему лучшему другу. Пусть эмоции были яркими, впечатление от новой страны громким, но ими невозможно было заглушить нарастающую с каждым днём тоску по дому и родному человеку. Кровная семья не в счёт, их не было рядом, даже когда они жили с ним в одном доме. — Пять сорок пять вечера, — чемоданы собраны, квартира приведена в порядок, из оставшихся вещей только средства личной гигиены и ноут, который Ким повезёт в ручной клади. В холодильнике на завтрак предусмотрительно оставлена порция лапши из соседнего ресторанчика. — Какие-то сутки, и я буду дома, — протяжно зевает, раскинув руки в стороны, и тут же смотрит на экран, выискивая нужную реакцию у тонсена. Чонгук, как мысли читает, улыбается и прикрывает глаза. Он скучает по Намджуну, пусть и в его жизни появился новый человек, о котором никак не получается перестать думать. Чимин тоже сидит на сумках. Ещё вчера прибрал весь дом, даже помыл ванную и холодильник. У него вещей оказалось совсем немного — за полгода ничего не купил, поэтому дорожной сумки хватило с лихвой. Ну, и синтезатор. Часть откладываемых на билет в один конец денег Пак уже перевёл в качестве залога новому арендодателю. Завтра утром юноша окажется в двадцати минутах от Чонгука, который так и не предложил съехаться, потому что понимает, что для такого шага ещё слишком рано. Хотя в последнее время Чимин часто оставался на ночь. Чонгук привык к одиночеству, тишине в доме и холоду постели, научился жить без привязанностей и в какой-то мере даже получать удовольствие от свободы, но, оказалось, намного приятнее просыпаться по утрам и делить скудное тепло на двоих, засыпать, уткнувшись носом в загривок, возвращаться вечером, держа в своей руке маленькую ладошку, и чувствовать, что ты по-прежнему свободен, но больше не одинок. — О чём ты постоянно думаешь? — Намджун, который вообще-то всё ещё на линии, вырывает из ванильных облаков. Ну точно. Чонгук как-то и не рассказал о самой важной новости за последние два месяца… Ким скрещивает руки на груди, когда допитый кофейный коктейль выкидывается в мусорное ведро, и щурится, сканируя взглядом. — Влюбился, что ли? — по привычке издевательски тянет, но никак не ожидает, что Чон ответит ему совершенно серьёзно: — Да. Сменившаяся на растерянность насмешка веселит теперь Чонгука, который довольно улыбается, повернувшись лицом к ноуту. Намджун подвисает на минуту, пытаясь сообразить, это тонсен дошёл до высшего уровня сарказма, что уже не понять, шутит или нет, или реально правду сказал. Чон клацает по кнопке «Print scr» и решает избавить друга от мозговой деятельности на сегодня: — В Чимина, — Намджуну нестрашно говорить. Этот проверенный временем и вещами куда хуже, чем откровенные разговоры о чувствах. — У нас взаимно уже как два месяца. Ким сводит брови на переносице, вспоминая их последний разговор про арендатора. И, Чонгук, пожалуйста, не дави на него. Ну шикарно он послушал, конечно. Какая-то часть Намджуна даже ни капельки не удивлена исходом, но кое-что всё же не даёт покоя. Чонгук никогда не влюблялся. У него не было полноценных отношений, только разовые или те, что без обязательств и с намджуновым осуждением. Чон использовал людей для удовлетворения физиологических потребностей, они делали то же самое с ним, и всех всё устраивало, оттого слышать от полисмена подобное сродни снегу в знойный летний день. Невозможно и одновременно животрепещуще. — Вы… встречаетесь? — на всякий случай уточняет. Чонгук кивает, прикрыв глаза. Сон тёплым одеялом накрывает тело. Намджун многое хочет обсудить прямо сейчас, разбудить друга, растормошить, узнать подробности, отчитать, в конце концов, за то, что молчал всё это время, но слова застревают в горле, когда вместе с этими мыслями приходит ещё одна. Он ведь тоже кое о чём умолчал. — Расскажешь мне всё, когда я приеду, — прочистив горло, просит, услышав в ответ сонное мычание. Они поговорят обо всём важном позже, когда смогут увидеть друг друга без цифровых экранов.:
Аэропорт Лос-Анджелеса кажется бесконечным в своей череде торопливых персонажей. Закрой глаза, забудь про аппаратуру и ничего кроме бряканья чемоданных колёсиков не услышишь. Цифровые табло показывают международные рейсы, светят интересными наименованиями, единственные развлекают скучающего в зоне ожидания Намджуна. Жёлтый чемоданчик, подарок друга, стоит рядом, используемый вместо подлокотника, на коленях сумка с ноутбуком и документами. «Франция, Париж». «Италия, Рим». «Бахрейн, Манама». «Республика Корея, Инчхон». В руках открытый разворот небольшого блокнота, нижний уголок которого исписан чернильными пробами. Чуть выше от скуки выведены попытки нарисовать стоящий в углу фикус, посередине одно слово — «Reverie». Миллион возможных ассоциаций, а в реальности ноль подходящих. Намджун из тех людей, что вдохновляются мелочами, будь то кольнувшая сердце картинка или ненароком подслушанный разговор незнакомцев. В одном из таких проскользнуло красивое слово, отозвавшееся в душе. Жаль, что прямо сейчас ничего в голову не идёт. Мыслями он уже там, в родном Пусане, в своей мягкой, словно сотканной из воздушных облаков, кровати, спит, накрывшись пуховым одеялом, и видит седьмой сон. Город ангелов без сомнений прекрасен, здесь жизнь другая, темп иной и люди совершенно не похожие на тех, с кем пришлось вырасти. Если быть откровенным, Намджуну в этом городе проще, чем в Корее, потому что окружение попроще и без всяких социальных закидонов, но почему тогда вместе с восторгом к нему каждую ночь приходила бессонница? Возможно, дело в привязанности к месту, где прожил всю жизнь. Начинать что-то новое, тем более радикальное, всегда сложно, пусть даже это и влечёт за собой исполнение мечты. Зарубежная компания предложила ему ещё один контракт на работу с Хоупом. Бессрочный. Безумно выгодный по всем фронтам, потому что взамен на текст песен Намджун, по сути, получает билет в лучшее будущее — путешествия во время мирового тура, работа в лучших студиях США, сотрудничество с одной из самых влиятельных музыкальных компаний в мире, гонорары, с которыми он сможет позволить себе купить ещё десятки квартир в «Каджоке», рекомендация профессиональных продюсеров, опыт работы с мировой звездой. Ким видел такое во снах после двадцати часов на ногах в университете и на стажировке в компании, когда делил комнату с ещё тремя посторонними людьми. Где подвох? Будет ждать его в аэропорту Инчхона с плакатом, где от руки написано что-то в духе «Welcome home, a piece of shit». Чонгук не постесняется. Намджун непременно сгорит со стыда и первым делом отвесит звонкий подзатыльник, а после затянет в медвежьи объятия, услышав бурчание друга: «Мы не в Америке, придурок, хватит меня душить». Чонгук не просто лучший друг. Он давным-давно стал частью семьи и по-настоящему родным человеком. Он единственный, кто держит Намджуна в Корее. Может, дело в этом, а может, когда-нибудь Ким признается сам себе, что на сей раз это просто удобное оправдание собственной трусости перед будущим. Сидящая рядом девушка поднимается, услышав номер своего рейса, и поспешно складывает планшет, на котором смотрела фильм, в сумку. Намджун прослеживает за ней и читает её направление. — Au revoir, — едва слышно шепчет, потянув уголок губ. Своей посадки ждать ещё полчаса. Намджун специально приехал пораньше, чтобы избежать форс-мажоров, но, кажется, переборщил с прихватом. От скуки следит за направляющейся к гейту девушкой и нечаянно натыкается взглядом на пожилую женщину в красивом ярко-красном платье в белый горошек. Язык не поворачивается назвать её бабушкой, пусть почтенный возраст уже наложил заметный отпечаток на лицо. Она изгибает тонкие губы в улыбке, когда тихо смеётся над шуткой молодого человека, а Намджун не может перестать так открыто пялиться на её привлекательного собеседника, в особенности, когда он показывает квадратную улыбку и искрящиеся озорством шоколадные глаза. Его пшеничные волосы, разбросанные в лёгком беспорядке, кажутся шелковистыми, почти воздушными на ощупь, карамельный загар на коже любовно переливается в калифорнийском свечении, и Ким невольно представляет юношу на берегу Тихого океана. Как тот сидит, закатав джинсовые штанины до колен, позволяя лазурной воде целовать голые пятки, как зарывается продолговатыми пальцами в пушистые волосы, щурясь от яркости небосвода. Как бархатисто смеётся, запрокидывая голову. На нём куртка с брендовой надписью Celine слева, а в ложбинке ключиц блестит золотом подвеска. Намджун находится от них совсем недалеко, потому до него доходят обрывки беседы. В ту же секунду надежда вдребезги разбивается о языковой барьер, пока тело млеет от мелодичного звучания французского. — …je n'y ai pas pensé, — и снова эта необычная улыбка, которую хочется запечатлеть. — Merci beaucoup. Ким так жалеет, что не умеет рисовать. Его инструмент сейчас — память и способность впитывать в сознание каждую мелочь внешности. Незнакомец красив настолько, что остальные в глазах Намджуна меркнут безликими фигурами. Женщина что-то произносит в ответ и прикрывает рот ладонью, обтянутой тонким кружевом перчатки. Она выглядит как сошедшая с потёртых страниц французского романа героиня. С возрастом юношеская красота сменилась красотой мудрости и изящества. Собеседник отдалённо похож на её внука. Намджун предполагает именно так, но даже здесь промахивается, потому как притягательный юноша склоняется в уважительном поклоне и, поддев руку, оставляет на тыльной стороне поцелуй. Он что-то говорит женщине напоследок и, взяв всё это время лежащую на полу сумку, уходит вслед за временной соседкой Намджуна. Франция, чёрт возьми. Не в его стиле спонтанность, но прямо сейчас мозг выдаёт системную ошибку, маяча красным «либо сейчас, либо никогда», потому что такие совпадения дважды не случаются. Намджун срывается с места, забыв про вещи, и почти догоняет прекрасного юношу, но тот оказывается проворнее — показав билет контролёру, он элегантной тенью скользит в автобус, исчезая в толпе. — W-wait, please! — голос меркнет вместе с закрытыми дверями транспорта. Девушка за стойкой не успевает спросить, в чём дело. Намджун разворачивается и приникает к панорамному стеклу, взглядом провожая упущенную возможность. Идиот. Нужно было действовать, пока был шанс, а не любоваться. — Monsieur? — его окликает незнакомый голос, вынуждая повернуться. Ким задерживает дыхание, увидев пожилую мадемуазель с платиновым беретом на голове. Она поправляет очки в тонкой круглой оправе и вежливо улыбается, кажется, догадавшись о проблеме Намджуна. «Удивительно, что не она летит во Францию», — думается. — Tu as couru après lui? Намджун неловко улыбается, ни слова не понимая, и вежливо кивает головой: — I'm sorry. I understood nothing. Женщина спохватывается и понятливо кивает, открыв приложение переводчика. Что-то очень медленно печатает, подбирая слова, пока Ким в нетерпении топчется на месте, время от времени бросая взгляд на уехавший автобус. Запоздало вспоминает, что оставил чемодан с вещами и сумку с техникой без присмотра, и начинает не на шутку так переживать, но всё равно стоит и ждёт, когда дама разберётся с клавиатурой. Всего минута ожидания, и Намджун бегло пробегается по переведённому тексту. «Его зовут Тео. Он направляется в Марсель…» Намджун пробует на вкус прочитанное имя и пытается связать с образом, который, кажется, теперь не забудет до конца жизни. Тео. Иностранное имя, такое же необычное, как и его носитель. «…он назвал вас красивым», — читает следующее, удивлённо посмотрев на женщину. Она с полуулыбкой кивает, подтверждая написанное. — Do you have his number? — Это последняя попытка, которую может предпринять Намджун. Он смотрит с отчаянной надеждой, и мадемуазель видит в его глазах ничего кроме искреннего желания найти запавшего в душу с первого взгляда человека. Ей знаком этот блеск и трепет. Сама такой испытала много лет назад, впервые встретившись со своим почившим мужем. — He said… — в её английском слышится красивый французский акцент. Мадемуазель старается, подбирая нужные слова. — «Nous nous reverrons si ce n'est pas une coïncidence». Reverie. Мечтательность. Чувство, которое захватывает тебя полностью, отправляя в путешествие за пределы существующего мира.