И даже если мы никогда не вспомним...

– Стреляй, Ве-ри-тас, – улыбается он, глядя ему прямо в глаза. По руке Рацио проходит дрожь. Блядство. Голос Авантюрина не льëтся сладким мëдом, не обжигает безразличием. Его голос похож на крепкий коньяк, который хуярит в голову моментально и уносит сознание в дальние дали. Авантюрин стоит там, всё такой же невозможно красивый и такой же невыносимый со своей этой манерой держаться "как всегда". Авантюрин с таким же видом обманывал людей на улице, спрашивал у него чего он хочет на завтрак, стрелял в Топаз в "шутливой перестрелке". Милый, ты ничего не понимаешь в наших с ней отношениях, ворковал он, когда Рацио оттащил его за ближайшую стену, она невероятна в своём желании меня убить и в своём отчаянии от того, что никогда не сможет это сделать. Его голова склоняется к плечу. – Стреляй, Веритас, – также уверенно и твëрдо произносит Авантюрин. Спокойный, сука, – и ничего не бойся. Рацио судорожно выдыхает и пытается найти на дне этих наглых глаз напротив хоть каплю стыда. Находит он там только себя. Он думает о том, что неделю назад Авантюрин бесцеремонно влез к нему в ванну и остался там сидеть, иногда сжимая резиновую уточку до писка. Рука дрожит сильнее. Он думает о том, что два месяца назад Авантюрин сидел на его лекции и почти-неприкрыто почти-ржал с лиц студентов. Рацио дышет глубже. Он думает о том, что позавчера ночью, когда они уже засыпали, Авантюрин взял его руку в свою, приложил её к тату на шее и выдохнул, всё ещё спокойный как сяньчжоуский тысячелетний мудрец, "это метка раба". И Рацио  осмотрел, сказал что это было очевидно, тату слишком проста для него и бла-бла-бла... Сердце отплясывает кровавое танго в груди. – Стреляй, Веритас, – Авантюрин погладил его по щеке. – Стреляй, любимый. Бам нахуй.