В паутине

*Настоящее время* Ник вынимает из упаковки матрас — новый, слегка пахнущий чем-то химическим, кладёт его на пол, застилает пледом. Постельного белья в «их» торговом комплексе не нашлось, надо было захватить из мотеля, но кто ж знал. Впрочем, и так выглядит неплохо. Есть стены, крыша, наскоро прикрытая листом рубероида на случай дождя, окно с видом на бывшее и нынешнее поле, раньше — игровое, сейчас — сельскохозяйственно-складское. Стёкол, правда, нет, зато есть жалюзи от солнца. С мебелью тоже не очень — у окна стоят два стула и небольшой столик, а вернее, часть прилавка, которую пришлось прибить к стене, чтобы не шаталась. Всё это, конечно, придётся приводить в порядок ещё долго: если бы две из четырёх стен не опирались на трибунные конструкции, постройка имела бы неплохие шансы завалиться при сколь-либо сильном ветре, да и обзавестись нормальной кроватью было бы очень даже неплохо. Но Ник слишком спешил обустроить своё место, где он мог бы укрыться от всех. Ну, почти от всех. Интересно, Трою понравится их жилище? С момента отъезда, а вернее, бегства из Юмы тот проявлял завидное равнодушие к условиям, в которых приходилось ночевать. Не радовался мягким кроватям и чистому белью в мотеле, не ворчал, когда спать приходилось на голой земле или на бетонном полу бывшего завода. Это было не похоже на Троя-до-дамбы, вспыхивавшего от любой искры, он казался погружённым в свои мысли, что немного беспокоило Ника. С другой стороны, как бы он сам вёл себя, забыв пусть и не такую уж большую, но важную часть жизни и собирая её по чужим рассказам? Да ещё и не то чтоб соответствующим действительности. Хотя Мэдисон и тут оказалась права — за прошедшие два месяца не случилось никаких эксцессов, никаких убийств, за исключением, конечно, ходячих. И всё же периодически Ника грыз червячок совести. Иногда он даже собирался поговорить с Троем, рассказать ему полную, неотредактированную версию их знакомства и произошедшего на ранчо, но малодушно откладывал разговор на потом. Потом, когда оба полностью выздоровеют... Потом, когда рядом не будет матери... Потом, когда они обустроятся на новом месте и прошлое потускнеет на фоне настоящего... Размышления Ника прерывает шорох отодвигаемой занавески — двери в их комнате пока тоже нет, её заменяет пыльно-красная ткань, позаимствованная из того же молла. На этом фоне лицо Троя кажется ещё бледнее, как у мертвеца, несмотря на тёплый закатный свет, он прислоняется к тому, что должно быть дверным косяком, и медленно сползает вннз. Ник успевает его подхватить, и совместными усилиями они кое-как добираются до матраса. — Опять? — Похоже на то, — шепчет Трой, ему явственно тяжело говорить. Чёрт. Таблетки в сумке, а сумка по-прежнему валяется там, где была брошена, — в подтрибунке. Если, конечно, её никто не унёс, не спрятал или не выкинул. — Подожди немного. Я сейчас. Я быстро, — Ник вылетает из комнаты, едва не сорвав занавеску. До главного входа на стадион — около сотни ярдов, он пробегает их, наверняка установив какой-нибудь грёбаный мировой рекорд, наплевав на своё колено, которое как бы полагалось беречь. По счастью, сумку только запинали в угол, и её хотя бы не приходится искать. Подхватив вдобавок бутылку воды, он спешит обратно. — Сможешь проглотить? — Попробую. Всё ещё задыхаясь от бега, Ник открывает флакон — явно неродной, из-под какого-то жаропонижающего; видимо, Стивен отсыпал им немного в то, что попалось под руку. Обычные белые таблетки, похожие на окси, в прошлый раз оказалось достаточно одной. Прошлый раз случился чуть больше месяца назад, когда они остановились переночевать в здании того самого бывшего завода. Просто очень сильный приступ головной боли, кратковременный и, по счастью, не повлёкший серьёзных последствий. Ну, кроме одного: Ника перестали посещать навязчивые мысли о том, что неплохо бы попробовать одну-две таблеточки, чисто в исследовательских целях, конечно же. Трою нужнее. Всё. Препарат начинает действовать минут через пятнадцать, за это время солнце успевает опуститься настолько низко, что на стадионе становится темно, приходится включить импровизированную лампу — три фонарика, связанных вместе и подвешенных на стену. — Ты закончил с комнатой? — спрашивает Трой уже почти нормальным голосом. Он всё ещё бледный, но больше не напоминает ходячего. Ник усмехается: — Я, можно сказать, только начал. Тут работы — непочатый край. Но жить можно, — и добавляет, отчего-то смутившись: — Не так я хотел тебе показать, что получилось на скорую руку. — А как? — Ну, например, устроить романтический ужин, — фыркает Ник. — Так давай устроим, в чём проблема? Еда у нас есть, если ты за ней сходишь... — Схожу, конечно. В сумерках огромная чаша стадиона кажется пустой и мрачной. Огонь костра не столько разгоняет темноту, сколько подчёркивает её. — Эй, Ник! — машет ему рукой Кэролайн. Приходится подойти. — С Троем всё в порядке? Он так внезапно ушёл. За прошедшие несколько дней девчонка вполне освоилась и больше не кажется застенчивой. Она, как и брат, активно взялась за сельскохозяйственные работы, и вроде бы даже неплохо справляется. Нет, всходов ещё не видно, слишком рано, но, судя по тому, что эти работы проходят под руководством Троя, а оба его юных подчинённых всё ещё живы, целы и не обзавелись нервным тиком... — Уже более-менее в порядке. К завтрашнему утру, думаю, совсем придёт в себя. — Будешь? — Алисия, сидящая у костра вместе с Кэролайн и Джоуи, протягивает ему на палочке поджаренную сосиску. — Нет, спасибо, мы собираемся поужинать в нашей комнате. Удачи. Сосиски, впрочем, кажутся Нику неплохой идеей, и он берёт в кладовке пару банок, и ещё большую банку ананасов. Гулять так гулять. Немного жаль, что нет свечек и прочих приятных мелочей для создания атмосферы — в первую очередь на стадион перевезли необходимые вещи, до излишеств очередь ещё не дошла. Когда он возвращается в комнату, Трой уже сидит на стуле. И выглядит вполне живым. И даже вспоминает про вилки. — Чёрт, вилки-то я и забыл, — смеётся Ник. — Сбегать? — Нет уж. Так можно и с голоду помереть, не дождавшись романтического ужина. В чём, кстати, состоит романтика? — Ну, хотя бы в том, что мы наконец-то впервые за последнюю неделю остались наедине. — Это намёк? — интересуется Трой, открывая банку. — Это возможность, — Ник пожимает плечами. — Не больше, но и не меньше. Ужин как таковой заканчивается довольно быстро — есть руками на самом деле проще и удобнее, чем вилкой, ну, а липкие пальцы достаточно облизать и вытереть об рубашку или штаны. Новая одежда у них есть, а вот со стиркой пока проблемы — на стадионе автономный водопровод, но насос не работает без электричества, придётся лезть в скважину и что-то придумывать. Трой вынимает из-за пояса пистолет и кладёт его на стол. — Если возможность есть, думаю, стоит ей воспользоваться, — говорит он. — Ты точно в порядке? Голова прошла? — Ник чувствует, что ему становится жарко — в общем-то, в не самый тёплый вечер. А ведь они ещё даже не прикоснулись друг к другу. — Что? Да, точно, — откликается Трой как-то отстранённо. Впрочем, в постели эта отстранённость исчезает, как не бывало. Особенно когда выясняется, что они оба позаботились о том, чтобы наконец трахнуться, ну, полноценно. И оба прихватили из «придворного» молла по небольшому тюбику крема, хорошо хоть разных марок. Вроде бы. Присматриваться совершенно не хочется, хочется смеяться, потому что это действительно смешно — не только в тяге к саморазрушению, но и вот в таких глупых мелочах они совпадают, как соседние детали паззла. Крем — ладно, один из кремов, рандомно выбранный, — навязчиво и душно пахнет цветами, но свою главную функцию выполняет — облегчает скольжение. Сначала снаружи, и это неожиданно приятно, раньше Ник не думал о своей заднице как об эрогенной зоне, и, как выясняется, зря. — Ну давай же, — шепчет он, когда возбуждение становится невыносимым, а все волоски на руках и ногах, по ощущениям, встают дыбом. Трой нервно вздрагивает, он вообще с трудом воспринимает что-то новое в сексе, наверное, дело в пуританском — если не гомофобном — воспитании, но всё же послушно проталкивает палец внутрь. Ох. Это не больно, но слишком резко, и Ник рефлекторно зажимается. — Ты тоже, что ли, в первый раз? — тихо спрашивает Трой. — Ну... да. Не парься, должно растянуться. Или, знаешь что, попробуем-ка по-другому. Ложись вот так... Ник перекидывает ногу через повернувшегося на спину Троя, пока тот не опомнился и не решил вернуться к проверенному сценарию взаимной дрочки, что, конечно, неплохо, но как-то не по-настоящему, не до конца, и, нашарив тюбик с кремом, выдавливает на пальцы едва ли не половину. Хорошо хоть проблем с эрекцией у них обоих нет, всё стоит достаточно твёрдо и уверенно. Он опускается медленно, до дрожи в напряжённых ногах, и то, что должно растянуться, таки растягивается. Это уже немного больно, ещё и недолеченное колено решает напомнить о себе в самый неподходящий момент. Плевать. Ощущение слияния, «и будут двое одна плоть» — оглушает, заставлет захлёбываться одновременно прохладным и очень горячим воздухом. У Троя вид тоже ошарашенный, и мышцы напряжены, это чувствуется, и надо бы начать двигаться, если уж вверх-вниз не получается — слишком туго, и никакой крем не спасает, то хотя бы вперёд-назад, понемножку. Впрочем, так тоже неплохо... если бы не злокозненное колено. Которое, кажется, твёрдо вознамерилось отомстить за вопиющее пренебрежение врачебными инструкциями об осторожности. Ник наклоняется, насколько может, жадно целует Троя, шепчет: — Я пас. Нога. Но теперь всё точно должно получиться, — и соскальзывает с члена, падая навзничь. Всё действительно получается, не без жжения в растянутых мышцах, но это вполне терпимо на фоне иных ощущений, совершенно одуряющих, таких, что потом и не вспомнить, кто и что делал, — происходящее тонет в сладком тумане, скрывающем смущение и неловкость. Финал словно выворачивает Ника наизнанку, оставляя очень довольным, но совершенно без сил. Трой же, отдышавшись, зачем-то натягивает штаны и рубашку. — У тебя есть сигареты? — спрашивает он. — В кармане, — удивляться тоже нет сил, но идея покурить после секса кажется весьма привлекательной, настолько, что Ник собирает себя в кучку и тянется за шмотками — на самом деле, он бы с удовольствием остался голым, если бы не возмутительно одетый и даже застёгнутый Трой. Который садится на стул, щёлкает зажигалкой, неумело пытаясь прикурить, и огонёк ходит ходуном в дрожащих пальцах, а потом предсказуемо кашляет. — Господи, это ещё хуже, чем я ожидал... — Зато успокаивает. И способствует мыслительному процессу, — Ник достаёт из пачки сигарету и устраивается на соседнем стуле, стараясь не кривиться, потому что задница и колено ноют практически синхронно. Но оно того стоило, без сомнений. Вторая попытка Троя затянуться влечёт за собой те же последствия, что и первая, и он тушит окурок о крышку банки из-под ананасов. — Слушай, я давно хотел спросить... Когда мы с тобой в первый раз переспали? — Ну, технически — только что, — пытается отшутиться Ник, чувствуя, как надёжная земля под ногами превращается в тонкий лёд. — А на ранчо не было ничего серьёзного, просто целовались и обжимались по углам, пытаясь не попасться никому на глаза... — До или после того, как ты убил моего отца? Лёд ломается с громким треском, и Ник проваливается в обжигающе холодную воду, которая вышибает из лёгких весь воздух. Срочно нужно найти какие-то правильные слова, могущие спасти ситуацию, но — ни выдохнуть, ни вдохнуть. — Я с самого начала знал, что твои рассказы, ну, скажем так, не вполне правдивы, — Трой нервно вертит в руках пистолет. — Смириться с тем, что люди Уокера хозяйничают на ранчо, и ничего не предпринять? Это невозможно. Да и самоубийство Большого Отто ради мира во всём мире — сказка для тех, кто его не знал. Он ценил свою шкуру гораздо выше, чем жизни всех остальных, и, не задумываясь ни на секунду, спрятался бы за спинами женщин и детей. — Они всё равно погибли. Но не из-за него, — к Нику наконец возвращается голос. — Ах, вот как? Ты же утверждал, что это был несчастный случай. Огромная толпа мертвецов появилась из ниоткуда, сметая всё на своём пути... — Я собирался тебе рассказать... — Валяй, я внимательно слушаю, — Трой наставляет пистолет на Ника. Руки у него по-прежнему дрожат, совсем чуть-чуть, но это заметно. — А впрочем, обойдусь без твоих выдумок. Невелика потеря. — Подожди. Давай обсудим всё спокойно, как разумные люди. Я признаю, что был неправ, скрыв от тебя кое-какие моменты нашего общего прошлого, но сначала мне пришлось говорить при свидетелях, а потом... — И что же потом, дай угадаю? Ты решил, что и так сойдёт, верно? Всё же хорошо, семья рядом, постель тоже есть кому согреть. Зачем что-то делать? — Я боялся тебя потерять, — Ник смотрит мимо красноречиво чернеющего пистолетного дула. Это тоже знакомый сценарий, старый, но не забытый. А вот взгляд у Троя какой-то новый, яростный и отчаянный одновременно. — Есть такая штука — самосбывающееся пророчество, Ники. Несколько мгновений, в которые умещается несколько шагов, — и штора, заменяющая дверь, шуршит, отдёргиваясь, а потом снова повисает спокойно. И в комнате становится тихо и пусто. Слишком пусто. Эта пустота обступает со всех сторон, давит на глаза, Ник отчаянно пытается проморгаться, и только сейчас замечает, что всё ещё держит в пальцах незажжённую сигарету. Но курить больше не хочется. Ничего не хочется, если честно. Грёбаный псих. Куда он собрался? И как его остановить? Побежать следом? С разболевшимся коленом получится разве что похромать. Впрочем, выход со стадиона надёжно заперт на старый добрый амбарный замок, а ключи у Мэдисон... Которая, кажется, как раз сегодня дежурит у ворот. И которая пыталась убить Троя. Если он вспомнил и об этом, будет беда. Спеша изо всех сил, Ник хромает мимо ровных грядок с ещё не проклюнувшимися всходами. Костёр больше не горит — видимо, молодёжь поужинала и разошлась спать. У ворот, на границе тени и лунного света, он видит то, что ожидал и боялся увидеть, — Мэдисон лежит на боку, неловко подогнув руку, её светлые волосы испачканы чем-то тёмным, наверняка кровью. В десятке футов за ней — приоткрытая решётка, вдалеке, почти на границе слышимости, исчезает звук автомобильного мотора. Вот и всё. Как и предсказывала Алисия, хищник порвал паутину и улетел, оставив пауков у разбитого корыта. Ник встаёт на колени у тела матери, тянется к её шее, нащупывает сонную артерию. Пульс есть, медленный, слабый и неровный, но есть.