Мертвые бархатцы

      Чонгук не любил дождливую погоду. Из-за дождя город казался серым, вся грязь быстрыми потоками лилась по дорогам, и ступить так, чтобы обувь оставалась чистой, было невозможно. И один ботинок был уже мокрым насквозь, в нем хлюпало, Чону хотелось выругаться, но он только поджал губы и натянул повыше ворот куртки. От холода это не спасало, но хотя бы футболка останется сухой.       Время уже давно перевалило за полночь, было уже совсем темно, и вокруг горел только один покосившийся фонарь с мигающей лампой. Удивительно, что никто еще не разбил ее или не украл. Обычно с этим справлялись здесь особенно быстро. Людей вокруг тоже не было. В последнее время встретить случайного прохожего на улице после заката было делом весьма редким. Из-за недавно начавшегося конфликта в верхушке Триады небезопасно было находиться даже в собственных домах. Сильным мира сего, конечно, дел до простых жителей не было, но обстановка накалялась даже на территориях мелких кланов, пришедших в волнение. Банды стекались в группировки, мечтая сохранить свои территории и при лучшем раскладе урвать себе больший кусок пирога с зашатавшегося стола. Власть в верхах сменялась.       Чонгук не был посвящен во все тонкости дел, но слухи всегда разносились быстрее ветра. Один из Триады недавно лишился головы в собственном логове, за один вечер потеряв статус, власть и жизнь. О семье известно не было. Но едва ли кого-то сейчас это интересовало больше, чем кровавая дележка территорий, в которой сцепились две оставшиеся головы. Луи, как глава, уверено держался, но Жозе, проявляя поразительную для омеги силу, уверенно вгрызался в новые территории. Что послужило началом войны, никто не знал, но говорили о предательстве со стороны Леона Конте, вот только в чем заключалось это предательство, никто не знал. Говорили разное, а верить слухам Чонгук не был склонен.       Чонгук свернул с вымощенной дороги на узкую тропу, ведущую к старой заброшке. Кажется, раньше здесь был магазин, но сейчас от него не осталось ничего, даже окон, которые были закрыты плотной пленкой. Сквозь нее было видно красные блики от костра на втором этаже, и альфа втянул голову в плечи, представляя, как окажется в тепле.       Лестница немного обвалилась в некоторых местах, но все еще была крепкой. Чонгук быстро поднялся по ней и завернул влево, входя в просторное помещение. Захотелось отряхнуться, как большому псу, но альфа сдержался и только поднял взгляд, окидывая все вокруг взглядом.       Прямо по центру стоял обрезанный в половину металлический бак, из которого сделали импровизированный очаг, в котором горел огонь и торчало несколько обугленных досок от старой мебели. Они потрескивали из-за того, что были влажными и немного дымили, но никто не обращал на это внимания. Из мебели здесь были старый диван с парочкой вылезших пружин и наполнителем, и потрескавшееся кожаное кресло, накрытое вязанным домашним покрывалом. Его занимал Хосок, вытянувший перед собой длинные ноги в рваных джинсах и грубых высоких ботинках, перевязанных вокруг голенищ красными шнурками.       Старший брат заметил его первым и тут же довольно растянул губы в улыбке, оторвав руку от выбеленных волос и быстро махнув. Во второй руке он держал полупустую бутылку выдохшегося пива с оторванной этикеткой, валявшейся у ног. Чонгук кивнул ему в ответ, забирая бутылку и падая вместе с ней на диван, тут же доброжелательно ткнувший его пружиной в спину.       – Черт, ты весь сырой! С тебя вода льется, как с дворовой псины! – недовольно выдохнул Хосок и стряхнул попавшие на него капли со штанов. Он не любил, когда его вещи портились, даже если это была только вода.       – Не нуди, – выдохнул Чон и отпил немного пива, морщась – теплое и кисловатое, но намного лучше, чем ничего. На что-то более качественное у них все равно не хватило бы денег. – Я весь зад отморозил, пока шел сюда.       Хосок понимающе хмыкнул и кинул в огонь ножку от стула. Дров у них в распоряжении не было, зато рухляди здесь оставалось немало, которую они благополучно сжигали. Старая мебель отлично ломалась и еще лучше горела, едва ли не рассыпаясь в их руках трухой.       – Где остальные?       Чонгук сделал еще пару глотков и вернул пиво брату, откидывая голову на спинку дивана и прикрывая глаза. Он бы не отказался сейчас немного поспать. В последнее время это получалось плохо. Ранние подъемы на подработку в мастерской и пара пробежек по городу с небольшим количеством товара, который нужно было сбыть и вернуться, для возврата денег, выматывали. Школу он бросил, не появлялся там уже несколько месяцев, благополучно и совершенно безнаказанно отмахнувшись от ниши знаний. Дома отдохнуть тоже не получалось, в последнее время его горячо любимый дядя Хосе появлялся там каждый вечер в нетрезвом виде и в компании полуголых омег, которые почему-то верещали так громко, словно их там резали, а потом смеялись и громко говорили, вновь продолжая вечеринку с алкоголем. И все бы ничего, только комната дяди была рядом с его спальней. Вообще, он делил ее вместе с братом, но Хосоку было плевать на выходки Хосе. Он почти и не появлялся дома последние полгода, лишь иногда заваливался почти под самое утро и падал на кровать рядом с братом, едва ли не спихивая того на пол и приказывая убираться на подработку или в школу за знаниями. Хотя сам закончил ее с трудом и только для галочки, последний год он не появлялся там вообще, а, получив с горем диплом, убрался оттуда. Учеба его не интересовала. Хосок уже больше двух лет был связан с местной группировкой и отлично чувствовал себя в той среде, точно рыба в воде. Начинал он с мелких перевозок наркотиков, а теперь ездил даже на крупные сделки, о которых, впрочем, не распространялся. Даже после того, как помог присоединиться к ним брату.       – Да здесь я, – опередили Хосока, и в проеме появилась невысокая фигура Чарли, оправляющего джинсы и справляющегося с широким кожаным ремнем. – Отлить ходил, а ты уже беспокоишься.       Чарли поиграл густыми бровями и сел рядом с Чонгуком, протягивая руки к костру. Он успел замерзнуть на улице и промокнуть. С ярко-рыжих волос, закрывающих чуть оттопыренные уши, стекали мелкие капли, впитывающиеся в плотную ткань светлой джинсовой куртки с кучей нашивок. Усыпанный веснушками нос покраснел от холода, и Чарли постоянно потирал его, то ли почесывая, то ли пытаясь согреть. Альфа был самым молодым в их компании. На прошлой неделе ему исполнилось пятнадцать, даже запах его еще не проснулся полностью, но в дела картеля он был втянут уже даже дольше Чонгука, служа мелким курьером, перевозя на себе небольшие партии наркотиков и травки.       Учеба ему не давалась, школу посещал он реже, чем местные бары, появляясь там только по особой нужде из желания не находиться в собственном доме. У него единственного были живы оба родителя, но толку от их жизней было меньше, чем от Хосе. Отец не отлипал от бутылки, даже со стройки, на которой гнул спину, всегда возвращаясь пьяным в стельку. Альфа возвращался домой поздно, валился спать, если никого не встречал на своем пути, или же устраивал скандалы мужу, который в поисках денег едва ли не жил в притонах, забывая про собственного ребенка.       – С тобой все ясно, мелкий, – Чонгук взлохматил непослушные кудряшки, под недовольное бормотание Чарли, сверкнувшего большими золотистыми глазами. Он был точной копии своего папы, за что и сам не редко мог попасть под горячую руку отца. – А Лабель?       – Наше светило не показывает носа из своего универа, – важно протянул Хосок, смотря на огонь. Пальцы его постукивали по горлышку бутылки. – Предложи ему съесть учебник, и он сгрызет его без соли. Хотя понять его можно, в столице сейчас безопаснее. Хоть где-то власти контролируют ситуацию.       Чонгук хмыкнул и бросил косой взгляд в сторону брата, словно спрашивал, верил ли тот в собственные слова. Власть всегда здесь была сосредоточена не в руках мнимой правящей верхушки. Министры и президенты сменялись быстро, всегда говорили одно и тоже и тряслись перед силой, с которой совладать были не властны. Мелкие группировки еще могли пострадать, но вот Триаде вызов бросать не отваживался никто. Миром правит тот, у кого есть деньги и сила, и этот урок следовало усвоить раньше.       Хосок ничего не ответил. В государство он тоже не верил.       – У Лабеля есть возможность вырваться отсюда, – Чарли потянул за нитку, торчащую из подлокотника дивана, нетерпеливо дернул, наматывая на палец и обрывая. – Мы же все здесь и останемся. Разве нет?       Он поднял взгляд. Хосок молча пожал плечами, откидывая голову назад и прикрывая глаза. Его устраивала такая жизнь. Было где спать, что есть, что пить, денег хватало и на небольшие развлечения, работа давала ему чувство риска и позволяла сбрасывать напряжение. Чего ему могло не хватать? Семьи у него не было, да он и не стремился ее заводить. Долгосрочные отношения с омегами его не привлекали, обычно все не заходило дальше пары проведенных вместе ночей, о чем, впрочем, все его партнеры знали.       Не всегда они жили с дядей, и не всегда жизнь казалась такой дерьмовой. У него был пример хороших и крепких взаимоотношений между родителями. Отец работал врачом, папа присматривал за домом и любил проводить время в маленьком саду на заднем дворе. Хосок почему-то очень хорошо заполнил именно красные рабочие перчатки из плотной резины, которые использовались для работы в саду. Родители жили мирно, небогато, но и не думали каждый час, как прожить следующий день. Кажется, у папы были зеленые глаза, от него пахло карамелью, а отец носил очки? Он уже и не помнил точно.       Ему было десять, Чонгуку едва исполнилось семь, когда в один из дней их мир пошатнулся и перевернулся с ног на голову, начав стремительный разбег в неизвестную жизнь. Соседские мальчишки стали их дурными вестниками, облепив напуганных детей с расспросами и смешками, наперебой называя их сиротами, видимо, успев что-то услышать от родителей. Они кричали, показывали пальцем, кто-то пытался погладить его по плечу в знак утешения, а ничего не понимающий Хосок мог только схватить растерянного младшего брата за руку и помчаться к дому, где их встретила тишина. А к вечеру приехал Хосе.       Чонгук тогда заливался слезами, кричал, что хочет к папе, почему-то не вспоминая об отце. Наверное, это закладывается у всех детей – искать утешения у того, кто родил, с кем связь зарождалась еще в утробе, соединяя два организма в один. Он тер свои большие красные глаза маленькими кулачками, покусывал пальцы до красных отметин, после еще долго не в силах избавиться от этой пагубной привычки. Кричал на Хосока и Хосе, вырывался из рук, пинался и заливался истерикой, пока старший брат безучастно сидел на заднем сидении старого пикапа, мысленно отсчитывая собственное сердцебиение. Осознание смерти и слабости перед ней пришло к нему слишком рано, обдало холодом, в его же брате, напротив, породив вулканическую бурю.       После посещения двух могил, Чонгук больше не плакал.       Родители погибли по глупой случайности или року, угодив в одну из перестрелок, проходящих во время первого волнения в Триаде – верхушке мафиозной структуры. Ни Хосок, ни Чонгук тогда еще не были в курсе, и о всех события узнали намного позже от выпившего Хосе, решившего посвятить племянников в суровую реальность. Десять лет назад один из мелких кланов, входящих в Триаду и находящийся под пятой третьей семьи, решил захватить власть. Только ничего у него не вышло. Добился только смерти сына главы, да его свержения, после которого пришедший к власти его брат, устроил в городах новое кровавое пиршество.       Хосок повернул голову в сторону все это время молчавшего Чонгука и внимательно всмотрелся в темную фигуру младшего брата. Он сидел, чуть подавшись вперед, уложив локти на колени, и смотрел на ярко танцующие языки красного пламени, бросающего блики на бледное лицо, рисуя причудливые жуткие тени. Черные, все такие же большие глаза поблескивали в тусклом свете, смотрели прямо, не отрываясь, словно что-то разглядывали в танцующих углях. Казалось, протяни он руку, и пламя не обожжет его, а обласкает, примет в свои жаркие объятья, и младший, кажется, был в этом абсолютно уверен.       – Cuique suum, – тихо, словно обращаясь к огню произнес Чонгук, разрезая тишину, отвечая, когда уже никто из них не надеялся услышать его мнение.       – Чего? – непонимающе протянул Чарли, а Хосок только вновь прикрыл глаза.       – Каждому свое. Латынь.       Чонгук забросил школу, решив даже не получать диплома, не считал чем-то нужным иметь его даже для галочки, хотя обучение всегда давалось ему легко. В младших и средних классах он был одним из лучших, схватывал все налету, изучая сверх меры и впитывая в себя информацию как губка, с жадностью, словно оголодавший, наконец, добравшийся до праздничного стола. Его увлеченность латынью, религией и оккультизмом Хосок долгое время считал подростковым ребячеством, блажью или же навязанной культурой идеей. Но все было иначе, словно выбито на подкорке. И говорить что-то против, было бесполезно.       – Лабель может учиться и думать, что так добьется чего-то. Его право и его выбор, – Чонгук отвел взгляд от огня, перевел его на Чарли, и тому показалось, что теперь пламя полыхало на дне чужих зрачков, в улыбке. – Мы же проложим свой путь и добьемся всего, чего только пожелаем. Кто сказал, что в темноте не могут цвести цветы?       Чарли ткнул Чонгука в плечо и чуть отодвинулся в сторону.       – Бля, когда ты так говоришь, мне иногда кажется, что ты повернут, – он скривился, но тут же усмехнулся и отпил пива, не обратив должного внимания на чужие слова. А зря. Хосок знал брата лучше всех, и чувствовал кожей, что грядет что-то, что приведет их всех или к краху, или же к возвышению. И он был готов сыграть, добровольно подбрасывая кости вверх, потому что точно знал, что от брата не отойдет, что бы ни происходило.       Чонгук лишь ухмыльнулся на выходку друга и снова вернулся взглядом к огню, танцующему, манящему, говорившему. Он нашептывал что-то на ухо, но что именно, пока разобрать не удавалось. Но слова впитывались, выжигались на груди, как клятва и молитва. Ему было плевать, кто именно говорил с ним из огня. Будь то ангелы, Боги или сам Дьявол, он был готов принять все, когда протягивал руку вперед и не испытывал страха, вглядываясь в угли и действительно видя в них, но только не что-то, а собственное лицо, обрамленное чужими ладонями с тонкими пальцами.

***

      Мелкая каменная крошка хрустела под ногами при каждом шаге. Он свернул с основной улицы к узкой тропинке между чужими высокими заборами. В этом районе это было скорее мерой безопасности, и в некоторых местах забор хранил мелкие дыры и вмятины от пуль. Впереди залаял старый пес старика Джона, тут же разразившегося ругательствами и выползшего на разваливающееся крыльцо. Оно давно нуждалось в ремонте, но Джон не обращал внимания ни на скрипучие доски, ни на висящие с сухостоями над головой цветные горшки, оставшиеся от умершего мужа. Он следил потускневшими, вечно влажными глазами за Тэхеном, который кивнул в знак приветствия, но дождался только смачного плевка в сторону, словно само общение с ним могло испачкать. Хотя стоило ли переживать о его отношении, если на растянутой рубахе поверх майки, теснились пятна от пота, кетчупа и скисшего пива, которое никогда не покидало его рук. Даже сейчас старик смял жестяную банку и небрежно кинул в сторону заскулившего пса, вновь скрывшегося под крыльцом, повиливая облысевшим хвостом.       Новый дом Тэхена располагался за три дома от главной дороги, пусть был небольшим, но имел два этажа и только одну ванную. Многим комнатам требовался ремонт, но им едва ли хватало денег на оплату счетов, чтобы заботить о такой мелочи, как о поклейке обоев в гостиной. У дома стоял старенький пикап красного цвета с парочкой вмятин слева и множеством мелких царапин, которые уже ничем нельзя было скрыть. Их насчитывалось не меньше пятнадцати, и такое количество было еще минимальным для машины, на которой до этого перевозили наркотики и мелкие партии оружия. Они получили эту машину вместе с домом пару недель назад, переезжая уже в третий раз.       Тэхен не любил говорить о последних полгода, но не мог не думать, постоянно прокручивая в голове отрывки воспоминаний и повторяя про себя всего три имени Дон, Луи и Альбо. Жозе уже можно было не брать в расчет. Омега, один из немногих представителей прекрасного пола, возглавляющий третью голову, недавно потерпел поражение. Луи поглотил его, встав во главе в одиночестве. Тэхен проговаривал три имени перед сном, во время обеда и как просыпался, сквозь зубы выплевывая буквы первого имени. Дон, Луи, Альбо и так по кругу, пока они не выбивались на подкорке. События ночи в особняке он помнил плохо, отрывками, всплывающими яркими пятнами красной краски и запахом. После появления Дона приехали люди Леона, первыми получившими новость о смерти главы.       Луи обвинил Леона в предательстве семьи и даже не позволил оправдаться. Связь с северной группировкой, которая уже несколько раз наносила урон Триаде и пыталась наладить трафик через территории Конте, нашла свои доказательства, на которые альфе даже не позволили взглянуть. Пуля достигла затылка быстрее, чем он успел сказать хотя бы слово. Предателям такой милости не предоставляли, как и их людям. Тело его отца не успело даже коснуться пола, как и всем членам его семьи был вынесен смертный приговор, который лишь из предусмотрительности и осторожности Леона не был приведен в исполнение. Даже после смерти своего главы некоторые имели честь оставаться верными.       Миновав дорогу перед невысоким заборчиком, омега посмотрел на соседний дом слева, ничем не отличающийся от его собственного. Такое же невысокое крыльцо, небольшие окна, многие из которых были даже не промыты и запылены, но, кажется, живущим там не было до этого никакого дела. На ярко-красной двери виднелась широкая, но короткая трещина, словно кто-то ударил по ней топором, желая пробраться с боем, и удивляться такому здесь не приходилось. На ступеньках сидел молодой альфа в растянутой серой майке, и внимательно смотрел в его сторону, зажав в татуированных пальцах сигарету. Уже не в первый раз они встречались, но обычно не обращали друг на друга внимания, не заговаривали и даже не здоровались, но часто переглядывались по чистой случайности. По крайней мере, так казалось.       Угрозы не чувствовалось, но все равно следовало проявить осторожность. Чем более ты незаметен, тем дольше сможешь прожить и не попадешь ни в какие неприятности. Знакомиться с кем-то не хотелось, особенно здесь, в таких условиях. Он отвернулся, когда альфа отбросил сигарету в переполненную пепельницу и провел пятерней по длинным волосам на макушке, лохматя смольные пряди. Тэхен быстро взбежал по крыльцу и, оказавшись дома, провернул замок уже по выработанной привычке.       Папа был дома. Из кухни доносился шум, и Тэхен сразу же направился туда, закидывая по дороге рюкзак на старый диван, который достался, как и вся мебель, вместе с домом. Адриан стоял к нему спиной, нарезая зелень в стоящую рядом миску с салатом. На плите что-то варилось, пахло мясом и специями, баночки которых в беспорядке стояли рядом. Одну из них старший омега рисковал задеть острым локтем, поэтому Тэхен первым делом убрал баночку, становясь рядом.       – Привет, дорогой, – поприветствовал первым сына Адриан и мимолетно чмокнул в щеку, едва не порезав пальцы от невнимательности.       – Я думал, ты будешь на работе.       Тэхен умыкнул дольку уже нарезанного сладкого перца и тут же закинул в рот, слизав сок с пальцев. Он не первый раз задумывался о том, что папа плохо распоряжался финансами, привыкший, что на его карте никогда не было ограничений на траты. Сейчас их бюджет был ограничен. Доступа к счетам не было, даже к тем, которые перешли к Адриану от его деда. Оставленные человеком Леона деньги уже подходили к концу, а от подработок, за которые Адриан цеплялся при первой же возможности, толку пока было мало. Следовало экономить даже на продуктах.       – Разве не хорошо, что у меня появилось свободное время? Мы давно не проводили время вдвоем.       Куски получались разного размера, и Адриан хмурился, не понимая, почему ему не поддается даже нарезка овощей. Готовка никогда не давалась ему, даже еще до брака он пытался научиться и посещал курсы, но после нескольких недель неудачных попыток отказался, послушав своего деда, уверяющего, что со всем могут справиться повара. У них хотя бы были талант и опыт. Старик всегда выражал свои мысли и чувства колко и резко, с насмешкой, даже к собственному внуку, которого, впрочем, любил сверх меры.       – У тебя точно все хорошо?       – Нет, – Адриан убрал нож и оперся боком на столешницу. – Меня уволили, и причину объяснять отказались. Деньги не выплатили, поэтому, нам придется снова немного ужаться.       Тэхен недовольно поджал губы. Нет, он не злился на папу, только не на него, такого миниатюрного и худого, практически тощего, что особенно подчеркивалось одеждой не по размеру. В широком, немного растянутом вороте виднелись острые ключицы и голубоватые переплетения вен на отдающей белизной кожей. Синяки под глазами смотрелись на ней особенно пугающе. Словно заметив изучающий взгляд, омега натянул пониже рукава, стараясь скрыть порезанные руки с успевшей огрубеть кожей. Он был совершенно не приспособлен к подобной жизни, с рождения живущий в достатке и заботе, где все выполнялось за него, начиная с готовки и заканчивая уборкой и стиркой. А сейчас все свалилось на него, и злило уже это.       Папа не ел первые дни, как они оказались у Бо и Рауля, вывезших их из особняка. Спать получалось только после снотворного и дозы успокоительных, которые муж Рауля вкалывал ему, проводя с ним едва ли не все свое время. Адриан едва походил на живого человека, постоянно проводил время в кровати и смотрел в небольшое окно, едва ли проявляя к чему-то участливость, даже к собственному сыну, тихой тенью сидящему рядом.       – У меня все еще есть место в больнице, там никогда не помешают лишние руки, да и в бар…       – Мы что-нибудь придумаем, – оборвал Тэхен и выключил еду на плите. Суп начал выливаться через бортики, оставляя яркие пятна на облупившейся плите. – Справимся, начинали с худшего, поэтому не нужно идти в тот бар.       Бар располагался восточнее, дальше к землям местных группировок, и часто служил местом их сборов или попоек. Драки и перестрелки были там куда частым явлением, чем в обычном районе, где они жили, и мишенью стать было намного легче, особенно сейчас, когда положение кланов и картелей было шатким. Омеги старались туда не лезть без необходимости, не рискуя стать ни трупом с пулей во лбу, ни товаром, который можно продать, ни целью кого-то из мафии. Многие, кто ходили под альфами из группировок заканчивали или все в тех же мусорных мешках или же в чужих кроватях, становясь шлюхами, если от них отказывались. Быть членом мафиозной семьи всегда почетно, только в том случае, если на твоем пальце кольцо, а интерес мужа не уходит дальше твоей задницы или хотя бы иногда нацелен на нее. Едва ли у всех семей было, как у родителей Тэхена. Это скорее единичный случай, во многом удачно сложившийся из-за воспитания Леона, которому его родители вбивали итальянскую установку – семья выше всего. Это поддерживал Адриан, этому учили Тэхена, семья которого начала разваливаться слишком рано.       О положении в Триаде, которую теперь таковой считать было глупо, ведь управляла всем теперь только одна голова – Луи, они узнавали от Рауля. Альфа, долго служащий Леону и считающийся его правой рукой, первое время приезжал к ним раз в несколько дней, приводил продукты и деньги, если было необходимо, помогал с некоторыми делами, докладывал, а теперь звонил раз в неделю. Звонки совершались только на домашний старый телефон, встроенный в стену в гостиной, и длились лишь несколько минут от силы. Адриан ждал их, словно верил во что-то, первым бежал и снимал трубку, вслушивался со всей внимательностью. Кажется, надеялся услышать, что все можно вернуть обратно, вот только Тэхен в такой исход не верил. Он ждал, когда их оставят только вдвоем.       Последний раз Рауль позвонил поздним вечером в пятницу. Скрипящий звонок раздался в тихой гостиной, и первым ответил Тэхен, тихо снявший трубку. Адриан замер на лестнице, распахнул большие глаза, крепко сжал руками полы домашнего поношенного халата, доставшегося от мужа Рауля. Тот был немного крупнее, и все вещи на еще более похудевшем омеге смотрелись почти смешно.       – Я слушаю.       – Тэхен? – продребезжал голос Рауля в трубке. – Где Адриан?       – Я слушаю, – уверенно проговорил омега, крепче стискивая трубку. Почему-то у него было плохое предчувствие, и он едва ли ошибался в своих предположениях.       На том конце замолчали. Было слышно лишь потрескивание, от которого никак было не избавиться. Аппарат был настолько старым, что его было легче выкинуть, чем починит, но новый они себе все равно позволить не могли.       – Мне жаль, – начал Рауль, и Тэхен не смог сдержать насмешки, от которого Адриан крепче вцепился в перила. – Но я больше не смогу вам помогать. Теперь вы сами по себе.       – Почему? – не удержался от вопроса омега. Знал, что ведет себя глупо, словно ребенок, который не может понять, почему ему отказывает взрослый. Хотя ответ был на поверхности. Едва ли кто-то стал бы рисковать собой и своей семьей ради чужих омег, головы которых могли дорого обойтись.       – Ситуация все хуже. Луи ищет везде, и мне лучше уехать. Ты же понимаешь? У меня своя семья, и я должен позаботиться и о них.       – Понимаю, – ответил Тэхен и повесил трубку.       Он правда понимал и принимал, потому что не был уверен, что в такой же ситуации вообще стал бы рисковать ради других. Семья всегда была превыше всего, и через свою в угоду другим он переступить бы не смог. Другим вопросом было – кто считался ее частью. Тэхен подошел к Адариану и коснулся его ладони, мягко сообщив, что больше ждать помощи им не стоит, и рассчитывать теперь они могут только на себя. Папа, услышав это, затрясся, губы его дрогнули, но он поджал их и быстро потер пальцами горящие веки. Плакать он больше не мог, но все внутри зудело так, словно вот-вот он грозился разрыдаться прямо на лестнице. Если бы трубку поднял он, то разговор не прошел бы так гладко и быстро не закончился. В какой-то степени Рауль был рад, что ответил Тэхен, который с привычной холодностью выслушал, получил ответ и не стал уговаривать, умолять и просить помощи. Он просто принял неизменный факт, и сейчас молчаливым прикосновением к запястью, пытался заставить и родителя просто смириться. Они справятся, потому что не останется другого выхода.