Перо и клык

      …Пушинка засохшей травы хрупко хрустнула под ногами, и скрывшиеся за маленьким замшелым камушком бабочки, встревоженные насилу уловимым в трели заката гомоном чьих-то шагов, трепеща вспорхнули фарфоровыми крыльями и умчались прочь от нарушителя покоя. Второпях крохи скрылись в гипертрофированных цветах закатного неба, тут и там заляпанного нежно-розовым пунцовеющим бархатом, но уже потихоньку готовившегося обзавестись ночной синевой и поглотить мир куполом своей темени. Возгорающийся подле ослепительно-жёлтого поднебесья костёр заходящего за горизонт гиганта-солнца чертил абстрактные прямые на громоздких щербинах раскосых тёмно-оранжевых каньонов, распростёршихся под фундаментальной скалистой породой, напоминающей разинутую пасть хищной рыбины. Витавшие по территории запахи враз стали до пугающего выразительнее: где-то тут пробегала семейка — по меньшей мере четверо — бурундуков, неподалёку от пропасти гудящий пчелиный рой изготавливал из добытой пыльцы мёд, а россыпь цветочного дурмана, источающегося от охотно раскрывшихся пестроцветных бутонов, обретала силу, если свернуть на восток и пройти не больше нескольких метров. Ухо же навострилось, в ещё не начавшейся суете дебрей, расположившихся недалеко от густых лесов, уловив неумолчно стрекотавших в сырых зарослях цикад, а в пределах зримости лениво кружили в воздухе огоньки светлячков.        — Надеюсь, я не опоздал? — подошедший сзади Джеспер говорил как можно более миролюбиво, но в голосе его всё равно сквозила не то настороженность, не то намёк на то, что происходящее оставалось для него таким же непонятным, как и последние несколько лет, потонувшие в холоде и сюре.        — Нет, — как можно добродушнее ответила Инеж, умолчав, что можно было бы прийти чуточку раньше, и мотнула головой, приглашая приятеля присоединиться к ней. — Подойди. Нам нравилось здесь прятаться раньше, когда Хаскель верещал на всех Отбросов.        Джеспер от приглашения не отказался, и она, стоя на опасной близости к самому краю, такой, что одного небольшого шага хватало, чтобы разбиться насмерть, вдохнула пьянящие ароматы заката. Скоро он стемнеет, укроется звёздами, как жадюга-керчиец мириадами миниатюрных самоцветов, украшающих его костюм. Скоро цветовая гамма на небе обеднеет до ярко-индигового и чёрного, мерцающего проблесками отливающего от недолго гостившего в Кеттердаме лунного шара, осиротело застывшего в долгих-долгих километрах от человечества.        — Тут красиво, — просто констатировал озирающийся по сторонам Джеспер.        — И как будто ничего не изменилось, — поддержала его Инеж. — Разве что из простой скалистой местности, в которой мы скрывались, это всё превратилось в место воспоминаний.        — Тем не менее, — вздохнув, оборвал идиллию очередным сакраментальным «но» слабо улыбнувшийся стрелок, — ты позвала меня явно не для того, чтобы прошлое вспомнить, верно? Ты сказала не говорить никому о том, что мы встретимся. Даже Анике или Уайлену. И приводить с собой кого-то — тем более. Есть точная причина такой конфиденциальности?        — Да, — вяло подтвердила его догадку Инеж.        Она посмотрела ввысь, на то, как беспечно сновали в облачных пушинках птицы, исчезая в багровеющем мареве, чтобы время от времени промелькнуть в тускнеющих прорехах. Искрящиеся чёрными опалами глаза вдруг заслезились, и Инеж их слегка смежила, отгоняя водянистую рябь долой. Ужасающее чувство, когда хорошо и больно одновременно, и в этом круговороте доводилось знатно теряться, невдомёк ведь, какое чувство в этот душещипательный миг было ключевым, какое возвышалось над остальными.        Инеж коротко, но громко выдохнула воздух.        — Я знаю, где Каз.        Она обернулась, чтобы проследить за тем, как ошеломлённо замер на месте Джеспер, как лицо обрамило в неверие в то, что уши не подвели его. Взор его застыл, упираясь в одну точку — ничего не значившую, просто цепляющий внимание объект в пространстве. Рот его открылся и закрылся, и так пару раз, как у выброшенной на сушу задыхающейся рыбы, пока он, понявший, что ему не послышалось, что это вовсе не глупая шутка, которую она выкинула в омуте непрекращающейся тоски, не решился повернуться к ней.        — Что?!        — Джес, тише, — умоляюще шикнула на него Инеж. — Я специально завела тебя в такое место, куда почти никто не ходит, чтобы это не дошло до чужих ушей.        — Ради всех святых и тёти Евы, Инеж, скажи, что ты не надумала себе что-то в попытках избавиться от траура!        — Я ничего не надумала. Мы видимся с ним почти весь день, — сухо буркнула она.        — О Боже… — суетливо шепнул Джеспер, судорожно блуждая взглядом по округе. — Вот, почему ты резко стала такой счастливой в последнее время, так ведь? Так?!        — Нет, — отчаянно запротестовала Инеж. — Я узнала об этом только через месяц после того, как Каз исчез и все решили считать его погибшим.        Что-то активно жестикулирующий стрелок так и остался стоять с вытянутой рукой, прекратившей движение тут же, как очередная правда всплыла наружу.        — Месяц… — протянул он тихо. — Месяц? — во второй раз Джеспер повторил это чуть громче, но Инеж показалось, что хватило секунды, чтобы он сорвался. — Месяц?! То есть, ты молчала об этом больше года? Почему, Инеж? Что мешало тебе рассказать? Что мешало Казу появиться, прийти к банде и показать, что он живой?        — Джеспер, пожалуйста, не дави на меня, — взмолилась она, не выдержав давления со стороны. — И говори потише: я же просила. Всё не так просто, как ты думаешь. Я должна тебе рассказать целую историю, и то, что Каз жив — это капля в море по сравнению со всем тем, что произошло и что тебе предстоит узнать. Помнишь ту статуэтку в пещере? Ту, за которой Отбросов отправил Дейл Куинси?        — Дейл Куинси, которого ты убила, свалив всё на Портовых Лезвий, потому что он не сказал, что отправленные им люди исчезали после контакта со статуэткой, после прикосновения к которой исчез Каз, — с фальшивой серьёзностью отрапортовал Джеспер, всё ещё снедаемый негодованием, что от него всё скрывалось больше года. — Как тут забудешь…        — Перед тем, как за Сэлинджером отправились Отбросы, было ещё четыре кандидата. Столько же было и волков, которых приказывал отловить Торговый совет. Каз — пятый, кто прикоснулся к статуэтке, и волк, которого сейчас пытаются поймать, тоже пятый.        — Где связь? Как связан Каз с этими волками?        Инеж молчаливо уставилась на него, и в глазах её отразилась незыблемая печаль, как если бы она перенеслась в ту ночь, когда ей пришлось впервые узнать обо всём самой.        — Та штука была проклята, Джеспер, — тихо огласила она, и в ответ на то всё прежнее недовольство стрелка исчезло. — Любой, кто коснётся её, будет обречён до конца жизни превращаться в волка от рассвета до заката. Я увидела пятого, когда вышла погулять в лес, а позже скрылась в укрытии, когда он попытался напасть на меня. Я сидела долго, пока не стемнело и волк не превратился в Каза у меня на глазах. Он зачастую не понимает, кто есть кто, когда становится зверем. Для него человек в первую очередь — это добыча. Он съедал всех охотников. Съел Хейлса со всеми из Чёрных Пик. Съел…        Джеспер поморщился, и Инеж не отважилась докончить фразу.        Каз съел Ротти.        Это даже звучало странно.        — Н-но… — беспомощно протянул Джеспер. — Я не… я не понимаю… я… агрх!        Стрелок прикрыл лицо руками, будто обдумывая очерёдность крутившихся в голове вопросов. Инеж не могла винить его за излишнюю нервозность: не каждый день приходилось узнавать о чём-то подобном.        — Почему Каз не пришёл в Клёпку ночью, будучи человеком? — насилу успокоившимся тоном вопросил он, но не успела она ответить, как Джеспер на этот вопрос отмахнулся: — Ладно, отпустим это: в банде много сплетников и любителей говорить обо всём, не думая, а остальным в Кеттердаме знать о таком не стоит. Но ты сказала, что видишься с ним почти весь день, Инеж. Как это может быть правдой, если почти весь день он волк, который может тебя съесть в любой момент?        — Сначала я приходила к нему только по ночам, — поспешила Инеж заверить его, — но один раз не успела уйти до восхода солнца и застала его перевоплощение. Вот, смотри, — она засучила рукав, демонстрируя извилистые линии зияющих порезов. — Это осталось от когтей Каза.        — Ты сказала, что на тебя напала курица, — растерянно пробормотал Джеспер.        — Джес, курица не может оставить такие шрамы. И никакой крокодил у меня в тот день не пытался украсть весло: я хотела покататься на Казе, пока он был волком, но он обиделся и прыгнул со мной на спине в обрыв, ведущий к озеру.        На секунду она всерьёз задумалась: а не ошибка ли с её стороны рассказывать о чём-то таком Джесперу, да и кому-либо другому? Но тогда же Инеж отмела все дряхлые сомнения, напомнив себе, что открывались эти тайны её близкому другу, который заслуживал узнать обо всём, а не жить из месяца в месяц в полном неведении.        — В тот день меня звала к себе Виджая, — огласила она.        — Кт… — хотел было уже спросить Джеспер, но, видимо, посчитав это имя смутно знакомым, а после и вспомнив его носителя, отстранёно кивнул. — А… И-и-и что она тебе сказала?        — Что волка можно приручить, — проронила Инеж. — И я приручила: за неделю Каз перестал видеть во мне добычу. Это было очень рискованно, Джеспер. Не советую тебе пытаться сделать то же самое.        — Каз откусит половину меня за секунду, стоит мне только появиться, — тихо и едва ли с раздольем усмехнулся стрелок, как вдруг вновь помрачнел. — Но почему ты решила рассказать мне об этом именно сейчас? Более того, почему ты решила рассказать об этом именно мне? Что изменилось?        — Ты мой лучший друг, Джеспер. Почти как старший брат и… и это тоже не всё, — обронила она последние слова, как выскользнувшую с косившихся рук пригоршню тёплой гальки. — Я заходила вчера к Виджае. Она почувствовала что-то не то и увидела эти шрамы. Оказалось, что через когти Каз перенёс проклятье и на меня и я могу точно так же начать превращаться в волка, пока светло, и становиться человеком только ночью. Со вчерашнего дня мне оставалось ещё два дозакатных часа, чтобы провести обряд и снять чары.        — Слава святым, — на выдохе облегчения прошептал прикрывший глаза Джеспер.        — Время прошло. Я не провела его. Проклятье всё ещё во мне. По моей воле.        От такого откровения стрелок резко разомкнул веки.        — Ты сделала что? — выпалил он едва ли не остервенело. — Инеж, ты… ты хоть понимаешь, на что обрекла себя?! Понимаешь, что это означает теперь?        — Что я больше не вернусь к людям, — ломающимся голосом ответствовала она, отвернув голову, когда в уголках глаз предательски скопились бисеринки первых слёз.        Но волчье заключение знаменовало собой лишений куда больше и страшней: после первой метаморфозы она более никогда не увидит родителей, которых однажды уже обрекли на участь жить два года в незнании, какая судьба её постигла после исчезновения. Она никогда не сядет за штурвал «Призрака» вместе со скандировавшим обещания браво биться против работорговцев экипажем. Она никогда не окажется в кругу своей банды и не увидит, какие успехи ожидали Отбросов.        Она снова будет взаперти — на сей раз в лесу, как и велено диким зверям.        Но Инеж, трепетно выжидающая ночи и мгновения, когда можно будет смыться в дебри бора, готова отказаться от всего этого.        Она окинула тоскливым взором каньоны, коих тени грядущей темноты окрашивали в каштановый. Небосвод принялся преобразовываться, обретая светло-фиолетовый оттенок, и пройдёт совсем ничего, когда на нём вспыхнет ультрамарин лунной ночи, растворяющий все проклятья окромя выпирающих из полосы дёсен волчьих клыков.        Видимо, о ней и говорила Виджая, рассказывая, что Джеспера постигнет разлука с другом.        — Джес, — его имя Инеж произнесла как самую настоящую мольбу. — Пожалуйста, попытайся меня понять. Эти чары забирают у человека чуть ли не половину жизни. Я не могу жить, зная, что скоро останусь без него. Я так долго шла к Казу, так хотела, чтобы у нас всё получилось, а в итоге за каких-то полгода у нас всё отобрали. Целый год я жила, ожидая ночи и разрываясь от тоски, пока не узнала, что могу видеться с Казом и в дневное время, если я приручу его. Теперь что? Знать, что и это скоро прекратится?        Она шаркнула ногой, пнув валявшийся у носка обуви камушек, отлетевший от края скалы куда-то вниз, так, что вскоре он исчез из поля зрения.        — Сегодня я расскажу ему обо всём, — пообещала Инеж, — и останусь в лесу. Обратно я не вернусь.        — Каз тебя убьёт, — нервно засмеялся Джеспер, но по смешку она понимала, что ему вовсе не до смеха.        — Ты бы сделал то же самое для Уайлена, — мягко парировала она.        — Да, — даже не думая оспаривать то сознался стрелок. — Что я скажу банде, Инеж? Отбросам, которые останутся без предводителя, твоему экипажу, твоим родителям. Ты ведь не хочешь, чтобы они тоже узнали правду?        — Пусть моё место займёт Аника: из неё предводитель будет намного лучше, а лейтенанта она может выбрать сама. Скажи, что пошёл со мной гулять, но я нечаянно упала с обрыва и разбилась насмерть. Или утонула в реке. Или попала под каменный обвал. Или… или ещё что-то, Джес, что угодно, но только не говори им, что меня съел волк.        Совесть, пробудившись, возвела на неё глаза и извергла праведный глас, настойчиво прося одуматься, подумать о том, каково будет родным и близким услышать о её смерти, и Инеж ощущала в бурных красках, как срывала с неё кожу и кости выскочившая порочной химерой вина: все будут думать, что она трагически погибла, примутся горевать, просить у святых перед молитвой помочь её душе обрести покой на том свете, и всё из-за её эгоистичного обмана.        Это было нечестно как минимум по отношению к родителям, которым уже раз пришлось жить с мыслью, что её убили.        «Что будет с ними, если это произойдёт во второй раз?»        Но слишком поздно задумываться об этом и предаваться горечи от собственной лжи, когда назад дорога обваливалась с грохотом камнепада, обращаясь в небесную брешь.        — Мы больше не увидимся, — скорбно подметил криво и оттого безрадостно улыбнувшийся Джеспер, прикрыв глаза тёмной ладонью, и она увидела, как по щеке его скатилась слеза, — но я… я не буду винить тебя, Инеж. Я не знаю, во что это перетечёт, но очень надеюсь, что ты будешь счастлива и не пожалеешь о своём выборе. Ты навсегда останешься моим самым близким другом в банде, даже если прямо сейчас мы видимся в последний раз.       — Ты бы мог приходить по ночам, когда мы уже станем людьми, — предложила шагнувшая к нему Инеж, ощутив, как тело мелко затрясло. — Каз будет о-о-очень рад тебя видеть.       — Так обрадуется, что пожалеет, что не встретил меня, будучи волком, — ломано прыснул Джеспер, подойдя и осторожно прижав её к себе, и ей не потребовался усилившийся волчий слух, чтобы услышать, как надломился его голос.       Взор взметнулся ввысь, на накрывшую шёлком синеву, поглотившую собою свет. Где-то протяжно завыли на одинокую луну волки, обитавшие в просторах массивных каньонов, а светлячки заполонили собой местность, освещая её черноту.       — Я должна идти, — высвободившись из рук стрелка и послав ему сожалеющую улыбку, промолвила Инеж. — Каз наверняка волнуется, что я опаздываю.       Сморгнув слёзы, Джеспер заставил себя ухмыльнуться.       — Он отгрызёт тебе ушки, когда снова станет волком, — с наигранным злорадством отправил он ей дружеское обещание.       — А Уайлен заставит тебя прочитать половину его библиотеки, если ты не вернёшься в особняк как можно скорее, и неважно, насколько поздним будет время, — в тон ему оборонялась Инеж, кое-как убедившая себя не впасть в ребячество и не показывать соратнику язык. — Я не буду говорить «прощай». Кто знает, что нас ещё ждёт впереди?        Завидев периферией зрения, как Джеспер помахал ей, Инеж умчалась стрелой, как той, что олицетворяла собой брошенное в туманное неизведанное сердце.       Но на этот раз оно нашло свою мишень.

* * *

      Сколько они так сидели — в тишине и неопределённости — с той секунды, как принялось осыпаться зыбкой песчаной дорогой лесное бесстрастие? Долго, наверное, раз счёт времени терялся, а само понятие времяисчисления приобретало некую двойственность. Закономерная мысль сродни «а что же теперь?» её не тревожила равносильно так же, как и окаменевший от услышанного взор Каза.       Голова его безвольно качнулась, словно неведомая сила вывела его из прострации, и он подслеповато воззрился куда-то вниз.        — Нет… — неверяще шепнул Каз.        — Нет, — во второй раз это слово прозвучало увереннее.        И тогда, когда ставка на по-бреккеровски хладнокровную реакцию не взыграла, а экспрессивное неистовство немногословно напомнило о своём существовании, глаза его воспылали чёрным огнём.        — ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?! — рвя гортань заголосил Каз, и вороны, мирно отдыхавшие на ветках, синхронно загалдели и поднялись в небеса угольно-чёрной россыпью.        Что ж. Инеж догадывалась, что просто не будет.       В плену вскипевшего в жилах аффекта Каз схватился за голову. Белые пальцы нырнули во взлохмаченные волосы и вцепились в сами корни, да так, что складывалось впечатление, будто он вот-вот вырвет их с покровом скальпа, и сам Каз, бормоча что-то под нос, отвернулся от неё, скрыв искаженное лицо за ладонями.       — Каз, — её ручонка потянулась вперёд, бережно прошлась по его напряженно сгорбившейся спине, успокаивая гневную дрожь, чтобы следом она подвинулась ближе и обняла его сзади, улёгшись щекой между выпирающими парусами лопатками. — Всё в порядке. Это ведь… хорошо. Мы больше не разлучимся.       — Хорошо? — повторил он это слово так, как если бы та ощущалась явственной издёвкой. — Ты всё потеряла. Всё. У тебя больше ничего не осталось — ты понимаешь это или нет?       — Я потеряла не всё, — невозмутимо ответствовала Инеж, приподнимаясь, целуя его в наклонившуюся шею. — У меня всё ещё есть ты.       На обречённом вздохе Каз, позволивший незримой доле старой безмятежности поглотить его, обернулся, и она видела, как бы он ни пытался скрыть: он был разбит. Из-за неё. Из-за её выбора. Из-за того, как сыпались горстью жженного пепла все её былые мечты, которые она оберегала, словно холёного младенца.       — Ты никогда не умела идти на выгодные сделки, Инеж. Ты лишишься возможности видеть родных, больше не сядешь за штурвал корабля, не проплывёшь по морю, и таких вот «больше не» слишком много. И всё, что ты получаешь взамен на то, что сожжёшь мосты со всем, что любила, — Каз замолк, и горечь на последних словах, выуженных в одночасье со вздохом удручения, ударили её под дых: — это я.       — Ты стоишь того, — заверила его Инеж, не опускаясь до лжи, вспоминая, как была счастлива с ним те полгода, которые им выделили, как меркла её усталость от обратившейся в бремя жизни, когда она ускользала в чернила ночи и пряталась от всего мира в его руках. — Что бы ты ни говорил, но ты стоишь того, Каз. Ты просил меня много лет назад, чтобы я осталась с тобой, и я ответила, что останусь только если ты снимешь броню. Пришло моё время выполнить свою часть обещания: я останусь с тобой. Навсегда.       — Но какой ценой…       Глухое ласковое «тс-с-с», прозвучавшее, чтобы усыпить тревоги, возродить из них, как из осыпавшего землю созвездия семян залитый жертвенным красным красивый цветок, прервало так и не нашедшие выход возражения. Пальцы погладили его щеку, совсем невесомо, как в те годы, когда одно её прикосновение мгновенно сокрушало амплуа стоически терпевшего всевозможные мытарства человека. Вскоре, ломая воссозданные между ними стены, Инеж прижала к его лицу ладонь, обводя бледную кожу большим пальцем — как тогда, на ратуше Джерхольма, когда она должна была отсчитывать минуты до их разлуки.       На самом деле, они оба прокляты.       Один — чтобы с восходом солнца вместе с чёрным мехом обретать звериную одичалость.       Другая — чтобы его любить и следовать за ним в любой огонь, который он только разожжёт.       — Ну и пусть, — нарушила безмолвие Инеж, обняв его за шею и привлекая к себе, чтобы рассечь крохотную дистанцию и уткнуться лицом Казу в плечо. Внутри безумно и горько. Болезненно и нестерпимо. И немного иначе, будто так и должно происходить. — Я буду тосковать по той жизни, которую обрела, но я лучше проживу выделенные проклятьем годы в волчьем теле, встречая каждое утро и ночь с тобой, чем доживу до сорока, пятидесяти или шестидесяти, но так рано застав день, когда тебя уже не будет рядом. Годами я хотела лишь одного: чтобы у нас всё получилось, чтобы между нами больше ничего не вставало, и если для этого нужно обзавестись шерстью и хвостом, то так тому и быть. Я готова.       — А если даже сейчас найдут способ разлучить нас? — скрежет голоса его дрогнул, предательски переломившись в полнейшей неуверенности, потому что никто из них не мог предположить, что будет дальше.       — Всё может быть, — назидательно молвила она, хоть от этой мысли остриё несуществующей пики и вонзалось в незащищённое естество и рвало самое живое в ней в кровь и мясо, кромсая в пыль и с глухим рокотом оглушая сплавленным из мощной оплеухи громоподобным ударом. — Может, кого-то из нас поймают охотники и убьют, чтобы получить деньги от Торгового совета. Или в лесу начнётся пожар и один из нас в нём сгорит. Судьба, — Инеж сжалась, как от холода, пускай холод она более не чувствовала, — довольно-таки непредсказуема, но я хочу рискнуть.       — Или всё это произойдёт с нами вместе.       — Тогда мы найдём друг друга не здесь.       Руки Каза, трепеща, слишком мягко для садиста и местного мошенника улеглись ей на лицо, приподняли его, чтобы затем он неестественно-смазано, почти нервно, поцеловал её в лоб, в щеку, кончик носа, губы, на которых время уже скрыло по былой неаккуратности оставленные его клыками волчьи бордовые отметины. Он обнял её судорожно-отчаянно, зарывшись носом в волосы, дыша надломано, как будто задыхался, как будто удерживающая его эмоции плотина в одно мгновение треснет и выпустит всё наружу.       Это отчасти нечестно, как ни глянь.       Они могли быть счастливы, не проходя через эти тернии, не обрекая себя на пожизненное заключение в теле зверя.       Вселенная не восприняла всерьёз такой возможный исход событий, не позволила этой сказке получить заслуженный ими счастливый финал, и Инеж пришлось наскоро лепить другой, свой.       — Пару дней назад ты сказала, что любишь меня, — выдал Каз сбивчиво, теряясь в переполохе окативших его ощущений. — Я так и не ответил тебе. Не сказал того же.       — Каз, я и сама это знаю, — заверила она шепотливо, удобно устроившись в его руках.       — Но я не хочу, чтобы эта недосказанность так и оставалась, Инеж. Я люблю тебя, — он прижал её к себе с новой силой, жадно и крепко, точно боялся отпустить, и пальцы одной ладони спрятались в её волосах, путая их пуще прежнего. — Я так сильно тебя люблю…       Инеж смежила глаза, расслабившись, в рушимой лишь гамом чужого сердцебиения душащей тишине отгоняя любое сомнение куда-то прочь, в неизведанное, оставляя на его месте только затягивающийся талой вечностью покой, который она так старательно искала. Оно застилало разум красивыми обещаниями, что всё правда будет хорошо, что весь кошмар навеки вечные остался позади, и пусть она лгала сама себе, пусть знала, что просто не будет ни ей, ни другим, кого она во всё это втянула — Инеж так хотела полюбить придуманную собой ложь.       Она потеряла всё, что у неё было, и получила то, за что будет держаться до последнего.       Оперевшись руками на его плечи, Инеж слегка отодвинулась, чтобы заглянуть ему в глаза, увидеть, как искрилось в недрах опаловых зрачков её отражение.       — Знаешь, — заговорила она как можно радушнее, — когда мне было тринадцать, я… пошла с подругами к ясновидящей в нашем караване, узнать, кто будет моей судьбой. И она, ужаснувшись, рассказала мне про одного хладнокровного мальчишку, потонувшего в своих страхах.       Каз надтреснуто усмехнулся, и ей не в тягость было уловить, как проскочила в том смешке толика скорби от цены, которую она заплатила за возможность быть с ним.       — Думаю, ты совсем не обрадовалась такому повороту событий.       — Не обрадовалась, — без утайки призналась Инеж, потянувшись, чтобы поцеловать в рваный отрезок одного из очертивших его лицо шрамов, — но сейчас я могу сказать с уверенностью: другой судьбы я бы и не пожелала.