Из чашки чая дымилась по пространству полупрозрачная нить. Тихо дунув и развеяв ту по воздуху, Инеж отпила немного, после чего отложила звякнувшую посуду на маленький стол.
— Я рада, что ты зашла ко мне, — донёсся до неё мурлычущий голос Виджаи, методично перебирающей лепестки засохших лилий дряблыми коричневатыми перстами, увенчанными парой колец из крохотных турмалинов. Вид у неё весьма беспечный и невозмутимый, а ни разу не заплетённые в косу пряди стлались водопадом по спине.
Стоявшая спиной к ней провидица того не увидела, но Инеж расплылась в траурной улыбке.
— В последнее время в моей жизни происходит столько всего нового и необыкновенного… да и я не знаю, как отблагодарить вас за всё, что мне довелось узнать, — призналась она, потянувшись и взглянув на своё искаженное в ряби чая отражение.
— Попытайся использовать эти знания так, чтобы они не нанесли вреда ни тебе, ни твоему волку, — на вздохе ответила отряхнувшаяся от жёлтой пыльцы Виджая. — Больше мне ничего не надо.
Враз, как завтрак в компании с Джеспером подошёл к концу, Инеж умчалась к провидице, самой не зная, с какой целью. Что-то в ней голосило, что причиной тому являлась собственная тайна, о которой ведала лишь Виджая, и ей невмоготу оспорить этот домысл: с человеком, знавшим, какую сущность таил в себе бороздивший по лесу волк-великан, Инеж находила отобранное громоздким гнетом умиротворение.
Они с Виджаей виделись всего четыре раза, а между ними пролегала немалая разница в возрасте, но встретила та её подобно старому другу. Проведя её до разложенной растениями широкой террасы, откуда простирался вид на только пробудившийся ото сна Кеттердам, та налила ей чашку чёрного чая. Созерцая столицу, оглядывая мечущихся мелким муравьиным роем людишек с высоты, Инеж вдохнула горсть свежего воздуха и приподняла голову, позволяя дуновению западного ветра потрепать её волосы, заколыхать бечеву чёрной косы. В ветер тот всемогущая природа заботливо вплела запах соли, сорванного крохотными кристаллами с вздыбленных волн моря, и она далась диву от того, сколь легко ей удавалось это уловить.
— Святые передавали, что с твоим волком приключилась беда, — посерьёзнела обратившая взор бурых очей к ней Виджая, — но ты спасла его.
— Каз отрицает это, говорит, что без меня ему бы не удалось спастись, но я всё ещё уверена, что без моего вмешательства все окончилось бы менее плачевно, — смято ответила Инеж, опровергнув слова своей соратницы.
Уголки очерченных микротрещинами губ провидицы встрепенулись в улыбке.
— Как знать, дитя, — заговорщически ответствовала та. — Что ни случается в нашей жизни, может, и не к лучшему, но и оно несёт за собой какой-то мотив. Если бы ты не вмешалась, то встреча охотника со зверем могла бы окончиться иначе, не в пользу последнего, и тогда ты бы корила себя за то, что не смогла ничего сделать. Быть может, твоё присутствие оставило Казу ножевое ранение, но вот отсутствие могло отобрать жизнь.
— Почему вы не рассказали об этом? — промолвила она отчётливо, впечатывая в обессиленную тишину слова.
Инеж приходила к ней незадолго до происшествия с Врангели, узнавала, спрашивала, случится ли в ближайшем времени с Казом что-то, что ей немедля стоило узнать, но Виджая, говорившая загадками, не дала никаких точных ответов.
— Знания, данные провидицами, могут быть очень ценными, — преисполненным таинства голосом подытожила Виджая, — но в то же время они могут изменить ход судьбы не в лучшую сторону, принеся за собой несчастье и разруху. Скажи, ты слышала балладу о Танах Семе?
Инеж слышала её в далёком детстве из уст скрывающейся за гарцующими языками пламени старухе Рамани. Костяная пыль древности от старой сулийской баллады, пронесённой из поколения в поколение, знатно скрипела на зубах рассказчицы, и пусть Инеж поняла её суть, но до сих пор считала нелогичной.
— Да, — отстранено шепнула она. — Танах Сема, мальчик, родившийся у молодой пары, но пострадавший из-за провидицы, сказавшей его родителям, что их ребёнок вырастет злым и жестоким человеком, который обернётся для многих крахом. Отец с матерью разочаровались и вскоре перестали заботиться о мальчике. Танах Сема рос нелюбимым и отвергнутым ребёнком, одетым в лохмотья и питающимся молоком молодой овцы, а в сердце его навеки поселилась злоба. Когда родители его почили, он решил, что должен стать вождём каравана и убил предыдущего главаря. Его главенство принесло много страдания другим, особенно в период засухи и голода, когда самых слабых и больных Танах Сема повелевал убивать и использовать их мясо как еду, а их кровь — как воду. Даже когда его не стало, жители каравана боялись, что дух Танах Семы может бродить около них.
— Верно, — кивнула Виджая. — И ты ведь знаешь, в чём смысл этой баллады?
— Я не знаю, в чём её логика, — хмуро изрекла Инеж. — Если бы та провидица не сказала, что Танах Сема вырастет озлобленным человеком, родители растили бы его в любви и заботе и избежали этих жертв. Получается, она увидела одну из вариаций его судьбы и обрекла на страдания не только его, но ещё и других.
— Ты правильно мыслишь, — собеседница прервалась, увидев пронёсшуюся над головой стаю загалдевших воронов. Вздохнув, она продолжила омрачено, но в одночасье с тем крайне благожелательно и безмятежно, равносильно учтивому напоминанию о плохой погоде, испортившей все планы: — Говорят, вечна только человеческая жадность, но это не так. Ещё не знает конца любопытство, которое может довести до худшего. Знание о своей дальнейшей судьбе иногда способно разрушить жизнь, а вовсе не построить. Кто-то хочет изменить её и делает всё лишь хуже. Кому-то провидица выдаёт искажённую или неполную правду, и это может повлиять так, как повлияли те слова на Танах Сему.
Но провидицы могли и врать, выдавая вместо желаемой правды прихотливое извращение судеб — родители твердили ей это годами, прося быть осторожнее в своей жажде узнать будущее.
— Вы всегда говорите правду своим клиентам? — сумрачно вопросила Инеж, пока та возилась где-то за пределами зримости. — Любую? Какой бы та ни была?
Безмолвие окатил порыв её глубокого вздоха.
— Порой горькая правда лучше, а порой сладкая ложь спасает жизни, — тихо заговорила Виджая.
— Это значит «да»? — попыталась угадать Инеж.
— В тот день, в шатре, я посмотрела будущее твоего знакомого. Я сказала, что ему подарят новый револьвер.
— Но ему и правда подарили новый револьвер, — бесцветно возразила Инеж, вспомнив, как неделями ранее Уайлен решил сделать Джесперу небольшой подарок.
— Удачное стечение обстоятельств, — и на том Виджая, глядевшая на травертин террасы как на что-то невероятно интересное, тихонько села рядом с ней. — Я видела прощание с другом, и что-то во мне кричало, что я не должна этого ему рассказывать, иначе это обернётся бедой для него и его близких. Иногда мне досаждает совесть, когда приходится врать клиентам: они платят деньги, чтобы узнать правду, какой бы та ни была, а могут оказаться опалённые ложью, выданной им во благо.
«Джеспер тяжело переносит расставания» — одело её в скорбь запульсировавшее головной болью понимание.
Инеж вновь окинула посеревшим взглядом прожилки кеттердамских улочек, выведенных на высоте как на папирусе подробно разрисованной карты. Люди сновали то в одну сторону, то в другую, погрязнув в юдоль: кто-то отправлялся домой с университета, кто-то уносил дорогой шуханский ковёр из недавней ярмарки, а у кого-то в руках прятался подарок для возлюбленного.
«Возлюбленного…»
Мысль о Казе разожгла костры румянца на её щеках. Святые, как она его любила! Как хотела прервать их с Виджаей беседу и сломя голову отправиться к нему, найти украденное умиротворение в его прямом сияющем взоре и обволакивающем тепле.
Но эту сладкозвучную блажь потревожил резонный вопрос о том, что ждало их дальше — и бабочки, с отбеленным завидным раздольем юлившие в животе, падали замертво. Инеж возвращалась к нему из месяца в месяц, делила пылавшие звёздными огнями ночи, а теперь ещё и дни, возгорающиеся жалящими кудрями солнца. Было легко думать, что она будет шествовать за ним до последнего, пока один из них не сляжет замертво и не опорочит землю своими костями, но это — почитаемое спёртое лихорадочное беспамятство, принятое за небесное благословение от ожесточившихся святых с убогой слезливой благодарностью за то, что те не поступили с ними хуже.
«Что будет с нами?» — пронёсся шёпотом ветра вопрос, на который не найти ответ ни в Казе, ни в Виджае.
— Чую, как юная душа мечется, рвётся от боли и всё кровоточит, как рана, которую разбередил остро наточенный кинжал, — подметила сноровисто угадавшая чужой настрой Виджая, мигом вытянув её из обуявшего разум каскада зло рокочущих дум. — Что же такое тревожит тебя, что ты так старательно умалчиваешь о том?
Она бы поведала о том, как много её тревожило, как сводили до панических спазмов нечаянные догадки о застланном туманом тихо плачущего сожаления будущем, но на то, чтобы вывернуть наизнанку всю душу и облачить насущные дилеммы, минуют сутки — солнце сменится луной, а алчущие закаты обратятся в тускло-азуритовые сумерки.
А там, в жасминово-зелёных зарослях, её ждал одиноко воющий на нестерпимо-голубое небо волк.
— Я так беспокоюсь о том, что ждёт нас дальше, — поделилась с невзгодами Инеж, слегка смежив глаза, стоило солнцу больно полоснуть по беззащитной сетчатке. — Я часто думала о жизни. Люди ведь могут прожить хоть до ста, а вот волки… им приходится жить в разы меньше. Это как-то повлияет на продолжительность жизни Каза?
С минуту Виджая молчаливо смотрела на неё, как будто мечась в рое бесконечных мыслей, но эта минута пронеслась опостылевшей вечностью, когда в недрах её очей прошмыгнуло сострадание.
— Мне очень жаль, Инеж, — с неподдельным эмпатичным соболезнованием прошептала провидица. — Человек, проклятый статуэткой Сэлинджера, держит в себе человечью и волчью сущности. Смешиваются их повадки, смешивается и век. С волком внутри Каз проживёт до сорока человечьих лет.
Её уста разомкнулись, но не извлекли из немоты ничего, так и не сумели произнести хоть что-то, и слова, так и не обретя волю, утонули в разросшейся пелене неверия.
«До сорока человечьих лет».
Казу было двадцать три.
Через семнадцать лет его уже не будет.
Семнадцать звучало дребезжанием битых осколков, воссоздающим зыбкий фундамент тропы, по которой она шагала в опасении упасть в ощерившуюся глотку бездны. Оно раздавалось несправедливо вынесенным вердиктом, расписанным поперёк рёбер в ипостаси на живую вшитого алыми нитками контракта с Дьяволом,. Семнадцать лет — это целая жизнь, это так долго, что любой другой скажет, что за такое время людям в пору устать друг от друга, но для неё время проскочит одним мимолётным мгновением, приведя ко дню, когда от Каза лишится разражающийся в предсмертном кашле почти-труп.
Может, он починет у неё на руках. Может, она вернётся из плаванья и застанет его уже мёртво разлёгшимся на лопухах, забытым всеми и не похороненным.
Но факт налицо: ей исполнится сорок пять, пятьдесят и того больше, если в потугах всевластного горя она не даст какому-то работорговцу беспрепятственно размозжить ей голову вихрем стальной булавы, на лице осядут кольцами-воспоминаниями паутины ажурных морщин, но эти годы Инеж придётся застать без Каза.
— Нет… — отрешенно шепнула она в молчаливую пустоту.
Ей с недавних пор растроганно улыбнулась удача возрадоваться тем смехотворным крохам, что она получила, принять ситуацию с волком не страшным проклятьем, а неотъемлемой частью их бытия, но жизнь снова принялась играть по своим правилам и нашла способ отобрать у неё Каза.
Если не сегодня, то через семнадцать лет.
— Я не хотела многого, — в вихре траура, будто эти семнадцать лет уже прошли, довели до дня, которого она отныне так страшилась, на тяжёлом вздохе изрекла Инеж. — Я не просила чего-то невозможного. Я просто хотела, чтобы Каз был со мной. Чтобы мы все зажили иначе. Чтобы… чтобы я наконец-то стала
свободной.
— Свободной… — тянула последнее слово Виджая, словно пробуя то на вкус. — А что же в твоём понимание означает свобода?
По правде, она никогда не думала об этом, но ответ находился сам собой, как будто другого быть и не могло:
— Это родной дом, сулийский караван, с которым я могу быть столько, сколько хочу, — грустно усмехнулась начавшая свою повесть Инеж. — Это воды Истиноморя, по которым я плыву и отлавливаю работорговцев, чтобы больше ни один ребёнок не повторил моя участь. Это моя банда, у которой есть достойный предводитель, а не я, которой просто пришлось взять ответственность на себя. Это… это…
Это Каз. Её Каз, лишённый брони и такой открытый для неё.
Теперь, думая о всех составляющих, которые она вместила в эту не полученную свободу, Инеж уже не думалось, что она просила так мало.
— Мы столько боролись с Казом, чтобы у нас появился шанс быть вместе, — гулким шёпотом произнесла она, — а получили такой плевок от жизни. Через семнадцать лет…
Но озвучить эту мысль Инеж не позволила какая-то неведомая сила, как припавшая к ней горько скручивающая естество горечь.
Это нечестно. Опьянённая реликтовой драгоценной подачкой от бытия, она бросалась вперёд, так строптиво торопясь прожить эту жизнь, как та, топча и лютуя на прахе мертворождённых пустошей, без всякого гуманизма и снисхождения лишала её последнего, за что приходилось намертво держаться.
— Прошу вас, скажите, — взмолилась Инеж, пусть и знавшая, что ничего в ответ не получит, — может, вы того не увидели? Может, всё-таки есть какая-то возможность освободить его от проклятия? Смертельно опасные, требующие пройти весь мир и проплыть на глубину моря — неважно, я рискну, я доплыву! Я сделаю хоть что-то, вы только скажите!
— Инеж, — вознамерилась учтиво усмирить её пыл провидица, — я соболезную твоей ситуации, но я говорила: ритуал можно было провести только в первые две недели после того, как он прикоснулся к статуэтке. Теперь уже слишком поздно.
Каз был прав.
Святые жестоки.
Враз, так лихо, что Инеж того не ожидала, Виджая изменилась в лице. Прежнее сочувствие померкло, смявшись и преобразившись во что-то походившее на удивление.
— Я чувствую что-то ещё неладное, и это вовсе не внутренняя боль, — рассеянно выдала та, и в переливах дневного аквамарина Инеж с отточенной лёгкостью заприметила, какая змеиная гипнотизирующая грация сквозила в наклоне её головы, а затем, выдержав паузу, воззрилась на неё с некой напускной серьёзностью. — Скажи, ты чувствовала в себе в последнее время какие-то изменения? Замечала ли что-то странное в своём поведении?
— Что… но… — промямлила сбитая с толку Инеж, пока не отважилась дёргано закивать. — Ну, да, в общем-то. Мне сложно объяснить это на словах, но порой я чувствую, что со мной что-то не так, и я не знаю, как это объяснить.
Щурясь, Виджая украдкой поглядывала на яростно блестевшее сферическое изваяние солнца, как если бы вела в сознании беседы со святыми, выпрашивая у них больше знаний о засевших на будущем непроглядно-чёрных полосах. Тотчас провидица переменилась в лице, и Инеж, ощутившая, как по телу пронеслась холодная рябь, нечаянно вспомнила, что много лет назад таким же взглядом на неё лицезрела Малайка, рассказывающая, словно сожалея о том, какое испытание в любви её ожидало.
Виджая вспорхнула со стула, — шатко, но всё же с тем неотъемлемым сулийским изяществом — чтобы тут же обойти её со стороны.
— Рука… — на избитом выдохе восклицала провидица. — Руку, немедленно!
— Что случилось? — ошеломлённо вопросила Инеж, следя за мечущейся вокруг да около соратницей.
— Быстро! Засучи рукав и протяни руку!
Но ждать её реакции Виджая не стала. Схватив за локоть, нервно-торопливыми движениями та приподняла края рукава, открыв вид на пересёкшие бронзовую кожу завитки розовеющих шрамов.
Шрамов, оставленных когтями Каза.
Её руку Виджая отпустила аляповато и отдёрнулась, точно увидала след разрастающейся в ней хвори.
— Волчье знамя… — шепнула она отстранёно, как в обжигающем разум бреду. — Вот оно что…
— Я ничего не понимаю, — честно выдала Инеж, спеша скрыть старое увечье от сверлящего взора провидицы. — Вы говорили в шатре, что волчье знамя это…
— Я ошиблась! — прервала её Виджая, и в яшмовых глазах загорелся нешуточный испуг. — О, святые, — протянула она удручающе, — как же я могла так ошибиться за свои годы и не понять, что под этим знаменем предполагалось вовсе не то, что ты знаешь человека, скрывающимся за волчьей шкурой? Всё дело в шраме. Когти перевёртыша ядовиты. Нет, нет, не в том смысле! Ты не умрёшь! — поспешила заверить её старшая, завидев, как отразилась оторопь на собеседнице. — Ты можешь вывести яд из организма, но время ограничено. Завтра незадолго до заката тебе выпадет последняя возможность.
— А потом? — пытливо спросила Инеж, пытаясь сложить кусочки паззла в целостную картину. — В чём суть этого яда, если он не убивает?
— В том, что ты разделишь это проклятье с тем, кто тебя поцарапал. Если не проведёшь ритуал по выведению яда из организма, то послезавтра утром очнёшься волчицей и будешь обречена становиться человеком только по ночам. Тебя ждёт та же участь, что и Каза.
Сбитое незнанием дыхание на мгновение замерло, словно сердце пропустило предательски сильный удар. Глаза расширились, заискрились ошеломлением таких масштабов, которых Инеж ещё не познавала, а счёт времени в осевшей тишине и неопределённости потерялся, но при всей той нелепице, притупляющей всякое здравомыслие, она была способна обращаться к разуму во имя, а не вопреки.
Та же участь, что и Каза.
Послезавтра она может очнуться великим зверем, одетым в шерсть как в поношенную парчу. Она сможет разделить с Казом проклятье, одно на двоих, связывающее невидимой нитью, и дожить свои оставшиеся годы с ним, как и мечтала долгими месяцами, томясь в ожидании ночи и перевоплощения волка в человека.
Но…
«Я потеряю всё» — задёргалось раненой пташкой чудовищное осознание.
Вот оно, о чём ей говорила Малайка, в пелене ража и сострадания отсекающая все её велеречивые упования на счастливое будущее с тогда ещё неизвестным возлюбленным: стоило только выбрать Каза, и она пожертвует всем, что у неё имелось. Легко было твердить себе в фальшивой несомненности, якобы она возьмёт на себя участь разделить это проклятье, чтобы Каз всегда был рядом, пока ей не предоставили эту возможность и не вселили в разум зло щерившихся чертей, порождающих собою мириады сомнений.
— Тебе нужна восковая свеча, чаша соли и ветвь сандала, — встревожил омрачения голос Виджаи. — Зажги свечу, как прибудешь к озеру, посыпь поверхность воды солью, а у суши уложи сандал, и скажи: «волк во мне уйди, человек во мне приди».
— Я не знаю, хочу ли это делать, — сдавленно пробормотала Инеж, из-за чего словила удивление в глазах провидицы. — Если я останусь с этим проклятием, то потеряю свою жизнь, которую могу получить только будучи человеком, а если я его сниму, то однажды потеряю Каза. Я не знаю, как поступить, чтобы потом не жалеть.
Виджая сглотнула вставший в горле комок, и Инеж показалось, что от напряжения даже ей стало не по себе.
— Это не та ситуация, решение к которой можно найти за минуту, — сошлась та с ней во мнении, — но у тебя ограничено время, не забывай это. И промедление может обойтись тебе дорого. Реши до завтрашнего захода солнца и проведи ритуал как можно скорее, иначе… — Виджая запнулась, а затем, смягчившись, тяжело выдохнула окончание реплики: — иначе будет слишком поздно.
* * *
Синеющие облака проедало золотым свечением как плешью, когда Инеж рассекала расстояние до распростершегося исполинской каплей озера. Грядущее избавление от проклятья напоминало больше мерное вышагивание к смертному одру, чем к спасению, а все нужные для ритуала атрибуты чувствовались неимоверным грузом, от которого норовили разломиться кости. Она врала себе больше года, уверяя непоколебимо, что ухватится за шанс обернуться волчицей и умчаться с Казом бороздить по малахитовым околоткам соснового леса — ей подвернулась возможность, а Инеж так эгоистично от неё отказывалась.
Но сомнения всё равно рождались крохотными мальками, вгрызались в нервы и тянули её обратно, говоря, чтобы она не делала того, чтобы дождалась следующей ночи и приняла волчий недуг как старого доброго товарища.
«Если ты решишь выбрать его, то пожертвуешь почти всем, что у тебя только есть».
Разум, вереща, роптал в рёве остервенения, что у неё и так оставалось слишком мало, чтобы отдавать последние крохи, а сердце подталкивало заткнуть лепет его и идти иной, ещё не изведанной ею дорогой, покрытой пологой сизой хмари.
Инеж зажгла свечу, и рыжее свечение залило собой кончики пальцев. Пригоршня соли в ладони посыпалась на зеркальную гладь озера и растворилась, ведя до исключительного решения, как и сандал, улёгшийся на корке уплотнённой мокрым песком суши. Сандал от чего-то принялся навязчиво ассоциироваться с гильотиной, мечущей в шею и грозящей рассечь её, дабы голова отлетела в залитый тенью угол, и Инеж делала всё, лишь бы не думать о том, не накручивать себя. Она ведь потеряет то единственное, что у неё будет, заживёт, как дикий зверь, на которого объявят охоту, и дороги назад уже не будет, как ни пожелай того.
С другой стороны, она бы могла навсегда остаться с Казом, провести свои последние годы с ним, не убивая рассудок мыслями, что с каждым годом она всё ближе и ближе ко дню, когда его придётся похоронить.
«Моя жизнь тоже сократится» — поразмыслила Инеж, но именно этот факт почему-то не отозвался в ней смутой.
Она посмотрела на то, как беспрестанно трепыхался огонь на кончике чернеющего фитиля.
На то, как маняще блестели крупицы соли на водянистой поверхности.
Как аккуратно лежала перед ней ветка сандала.
Достаточно произнести одну фразу — и как будто бы ничего и не было. Как будто звериная сущность в ней и не зарождалось.
Как будто ей не дали надежду, что она могла бы больше никогда не разлучаться с Казом.
Инеж горько вздохнула и разомкнула губы, чтобы нарушить затишье озера нужными словами.
* * *
На следующую ночь Инеж ворвалась в обитель хвои поздно, когда звёзды уже подавно горели на чернеющем небосводе, а Каз-человек нервно мерил шагами периметр прогалины с пеньком, у которого они чаще всего встречались. Увидев её в осевшей на лес тьме, он облегченно выдохнул и неспешно, тяжело опираясь на больную ногу, прошествовал к ней.
— Почему так долго? — безукоризненно спросил Каз.
— Так получилось, — нервно-смазано ответила Инеж, прильнув к нему и трясущимися руками стиснув поперёк худого туловища.
— Инеж, — раздался его удивлённый возглас, но не обнять в ответ, хоть и нерешительно, Каз не посмел. — Всё в порядке?
Она кивнула.
Всё ведь в порядке. Всё ведь в
полном порядке.
Иначе быть не могло.
— Всё в порядке, — подтвердила Инеж. — Я просто… рада тебя видеть.
Она смело стиснула его руку и, не проронив ничего, не объясняя мотивов своих внезапных действий, повела по шуршащим зарослям к их излюбленному месту, ориентируясь на лунный перламутр, опадающий наземь из непостижимых высот. Взгляд судорожно метался из одного места в другое, и Инеж не сразу отыскала их лежанку, местоположение которой она уже должна была запомнить за такое время.
Каз не комментировал её своеобразное поведение, но когда они уселись на лиановое сплетение, лицо его покрыла маска вовсе не напускного скептицизма.
— Инеж, что происходит? — как можно менее требовательно, срываясь на зачастую чуждую ему обеспокоенность, низвергнул он нагнетающее молчание. — Вчера ты как-то странно себя вела. Сегодня — ещё хуже. Я хочу знать, что происходит. Снова охотники?
Язык заворочался во рту, но так и не сказал ни слова, и Инеж, сжавшись в комок, не сразу набралась отваги посмотреть на Каза.
— Помнишь, я проговорилась о провидице, которая и сказала, что волка, в которого превратился человек, прикоснувшийся к статуэтке, можно приручить? — уточнила она осторожно, и, получив ответный утверждающий кивок, стиснула челюсть до хруста. — Позволь я… кое-что тебе расскажу.
Инеж лишь раз обмолвилась о Виджае, но никогда не рассказывала о ней в подробностях, а Каз повёл себя так, словно о ней тема не поднималась.
И она говорила: о том, как встретила в шатре сулийскую провидицу, почувствовавшую её связь с волком. Как та позвала к себе и открыла тайну о том, что перевёртыша можно было приручить, установив с ним контакт. Как проклятье сократило ему жизнь до человеческих сорока лет, и если же эта новость не особо повлияла на Каза, не смевшего перебить её во время долгой повести, то стоило ей рассказать о том, как заклятье перенеслось на неё с той поры, когда волк озверел и накинулся на неё, оставив на память о себе украшающие её предплечье шрамы, как Каз побледнел пуще прежнего. Усмирило его тревоги лишь то, что чары эти можно было снять и она узнала об этом до того, как стало бы слишком поздно.
— Это… это хорошо, — напряженно выдохнул он, хмуро оглянув сплетение лиан под ними. — Нам повезло… что ты познакомилась с этой гадалкой и успела снять проклятие.
Инеж с минуту молча глядела на него, пока не заговорила вновь:
— Это ещё не всё, Каз. У меня было очень много мыслей об этом и это принесло за собой одно…
немаленькое последствие: я не провела ритуал.
