Марионетка

Иногда праздная прогулка по городу приносит куда больше удовольствия, чем десяток сеансов один на один с пациентами. Лоуренс устал смотреть в их тусклые, пустые глаза изо дня в день. Устал наблюдать за их попытками, как они сами и выражались, жить полной жизнью. Кому, как не ему, знать, что полной жизнью они никогда не жили? И никогда уже не будут. Чего стоят только бедняга Скотт Мэлоун или наивная Кортни Эванс. Алкоголик со стажем, готовый все отдать за возможность приложиться к бутылке — семью, дом, собственную свободу. Да и о какой свободе может идти речь, когда он счастлив услышать, что ему нужна вовсе не помощь психолога? Скотт Мэлоун только и ждал, пока кто-нибудь скажет ему, что он сам хозяин собственной жизни. Той самой, какую Скотт изо дня в день втаптывает в грязь. Кортни Эванс — совсем другое дело. Она не похожа на других пациентов медицинского центра — она не сдается. Лоуренс наблюдает за ней уже третий месяц, старательно вкладывает в ее голову нужные, правильные мысли, и Кортни никогда не смотрит в его сторону. Сжимает кулаки при упоминании Джейка Болдера или злится на отца. Но на Лоуренса — на доктора Роудса, который с самого начала был на ее стороне, — она смотрит с искренним уважением. С симпатией. Почти с любовью. Лоуренс сворачивает с людной улицы в сторону небольшого переулка. Если пройти чуть дальше, взять направо у магазина, то можно сократить путь едва ли не вдвое. Сегодня он планировал выбрать для Кортни подарок — небольшой презент, который окончательно привяжет к нему девчонку. Интересно, догадается ли она когда-нибудь? Отразится ли в ее тусклых глазах отчаяние? Вспыхнет ли ненависть? Девчонка одержима желанием найти убийцу старшей сестры, и даже не подозревает, что встретилась с ним еще в первую неделю. Здесь, в тени высоких лос-анджелесских небоскребов, мрачновато, но люди то и дело выглядывают из-за дверей магазинов, проносятся мимо велосипедисты и курьеры из службы доставки на фирменных мопедах. Город не замирает ни на мгновение, только едва заметно замедляется, в отличие от людей. Люди, толпящиеся в домах и офисах, в ресторанах и магазинах, напоминают плохо подобранную массовку. Серую, лишенную таланта и не способную привнести ничего своего в развернувшееся на сцене представление. Они словно зрители, которых пригласили подняться на сцену, а объяснить, что делать, забыли. И Кортни Эванс — одна из таких зрителей. Лоуренс помнит ее разочарованный, без капли интереса взгляд на подмостки «Орфея». Она ничего не смыслит в искусстве — ни в обыденном, ни в настоящем. Она, в отличие от Мелиссы Гринвуд, не представляет из себя ровным счетом ничего, и даже их маленькая игра ее не спасает. Как бы Лоуренс ни старался, подарить Кортни свободу он не сумеет, потому что ее глаза с самого начала кажутся ему мертвыми. Из таких не высечь искры, равно как и из самой Кортни — пожелай он написать картину или устроить для нее представление, результат был бы просто отвратительный. Картина из нее не получится. Из нее не получится даже современная постановка «Гамлета» — любой зритель, глядя на Кортни Эванс, помрет со скуки. Уши режет пронзительный вой автомобильного гудка, треск и грохот. Женщина выбегает из магазина и спешит в сторону дороги, а следом за ней бросаются несколько мужчин. Кричит ребенок, мигает светофор на перекрестке впереди, и к детским воплям примешиваются совсем другие. Лоуренсу же до аварии впереди нет никакого дела. Он скользит взглядом по изувеченному кузову синего «доджа», по растекающемуся по асфальту масляному пятну, по смятому капоту красного «шевроле» и подмечает лишь пару деталей: цвет «шевроле» идеально сочетается со смазанным следом крови на разбившемся лобовом стекле. Отличный оттенок. Он с легкостью лавирует среди людей, не поддается воцарившейся на улице панике и все-таки поворачивает направо. На чьи-то крики о том, есть ли среди прохожих врач, даже не оборачивается. Лоуренс Роудс — не врач, а всего лишь творец — художник в бесконечном поиске идеального оттенка красного, особенно за стенами кабинета в центральном медицинском центре Лос-Анджелеса. Как жаль, что сейчас среди пациентов не осталось никого, кто мог разделить с ним стремление к прекрасному. Может быть, Лоуренс даже немного скучает по Мелиссе Гринвуд. Ее любимым цветом был красный. Ее серо-голубые глаза сверкали мелкими, едва заметными искрами, и будь они чуть ярче, из нее могла бы выйти отличная картина. Вышла же просто хорошая. Лоуренс на мгновение прикрывает глаза и одергивает рукава темно-бордового пиджака. Недостаточно хороших картин, они должны быть совершенными. Но за семь лет он не встретил ни одного подходящего холста. Все эти женщины — начиная от его матери и заканчивая Алисией — не оправдали ожиданий. Превращая их тела в произведения искусства, выпуская наружу их подлинные эмоции, позволяя им наконец обрести свободу, Лоуренс видел в их глазах лишь страх, отвращение и легкие проблески надежды. Искры вспыхивали и гасли, но ни разу он не увидел в глазах жертв того, о чем мечтал. Холстам должно испытывать восторг, а не сходить с ума от ужаса. Найти идеальный холст — то же, что подобрать нужный оттенок красного для шедевра. Задача практически невозможная. Тем не менее сдаваться Лоуренс не собирается. У него в запасе еще куча времени, и если Кортни продолжит сбивать папочку-федерала со следа своим надуманным, глупым расследованием, то беспокоиться не о чем. Нужно лишь попросить ее почаще делиться домыслами с отцом или престарелым детективом из полицейского участка. Кортни — отвратительный, грязный и потрепанный холст, и писать на ней картину Лоуренс никогда не планировал, но кое-что она сделать все-таки может. И если в ее глазах вспыхнет хоть одна искра, значит, их маленький спектакль стоил того. Даже приглашенный на сцену зритель может отлично отыграть свою роль, если как следует подергать за ниточки. Глядя на лаконичную вывеску ювелирного магазина впереди, Лоуренс не замечает, как ему под ноги бросается девчонка. Маленькая, — едва ли старше тринадцати лет — светловолосая, она едва не валится на асфальт и поднимает на него испуганный взгляд. — Простите, — бормочет она, отряхивая длинную темно-синюю юбку. Серые глаза блестят и переливаются на солнце и, кажется, отбрасывают блики более яркие, чем выпавший из кармана девчонки швейный набор в небольшом металлическом кейсе. Ее глаза — глаза отличного, едва ли не идеального холста, но слишком уж девчонка мелкая. Картина из нее не получится. Коротким, едва заметным движением Лоуренс поднимает с асфальта швейный набор и протягивает девочке: — Ничего страшного. Твое? Девчонка вздрагивает, оглядывается вокруг, хлопает себя по карманам на юбке и хватается за металлический кейс, как утопающий за спасательный круг. На запястьях у нее белеют мелкие шрамы и красуются еще свежие розовые царапины. Лоуренс невольно касается собственного запястья, скользит пальцами по застарелым шрамам от ожогов. Атлас перчатки приятно холодит кожу. — Да. Девчонка прижимает кейс к груди. — Обращаться с инструментами нужно аккуратно. — Лоуренс криво улыбается ей. — Я знаю, спасибо, мистер. Несколько мгновений они так и стоят посреди улицы — Лоуренс возвышается над девчонкой, как скала, и полы его длинного пиджака развеваются от нахлынувшего ветра. Поодаль слышны гудки машин и гомон, — наверняка люди до сих пор толпятся вокруг перекрестка, где столкнулись «додж» и «шевроле», — но этих звуков он не слышит. Искры в глазах девчонки непозволительно яркие, слишком правильные, чтобы он мог вот так запросто выбросить их из головы. — Пойдём, Ларри, мы и так опаздываем. Если сильно задержимся, то мама пойдет нас искать. И она, помедлив еще немного, обходит его вокруг и шагает в сторону переулка. Поворачивает как раз на ту улицу, откуда он только недавно пришел. Ее слова оседают в сознании Лоуренса и задевают те струны души, которые он поклялся никогда больше не трогать. Отвратительное имя Ларри, которое совершенно ему не подходит. Переливающиеся, сверкающие искры в ее глазах, отчего-то так похожих на глаза его матери. Шрамы на тонких, бледных запястьях. Может быть, он сумел бы найти применение и такому холсту. Может быть, ему стоит подождать пару лет, прежде чем она вырастет во что-то стоящее. Лоуренс задумчиво поглядывает девчонке вслед, хотя она уже минуту как пропала из виду, и никак не может выбросить ее из головы. Отошли на второй план купить подарок для наивной Кортни Эванс и отличный оттенок красного «шевроле», так похожий на венозную кровь. Если оставить все как есть, спустя годы глаза девчонки потухнут. Превратятся в такие же невзрачные и пустые, как десятки других вокруг. Лоуренс качает головой и коротко облизывает пересохшие губы. Какими бы ни были ее глаза, едва ли они с этой девчонкой встретятся вновь. Правда же? Мимо однотипных высоток, в сторону ювелирного магазина с лаконичной черно-белой вывеской Лоуренс бредет в глубокой задумчивости. Контролировать себя он научился еще в раннем детстве, но сбросить накатившее возбуждение не может. Впервые за семь лет он нашел по-настоящему стоящий холст и позволил ему уйти. Вот так запросто, не сделав себе ни единой отметки о том, где потом его искать. Не спросив имя девчонки, не приметив деталей вроде бирки с именем на металлическом кейсе. А ведь если она учится где-нибудь в местной школе, то бирка эта наверняка была. Он разочарованно выдыхает и толкает вперед тяжелую дверь магазина. — Добро пожаловать! — бодро говорит девушка за прилавком, но Лоуренс не обращает на нее внимания. — Дайте знать, если я могу чем-то вам помочь. Едва ли, но вслух он не произносит ни слова. Разглядывает выложенные стройными рядами подвески, едва заметно качает головой и переводит взгляд на серьги. Кортни уже носит отличную подвеску, — чудное украшение в виде витиеватого ключа на тонкой серебряной цепочке, какое когда-то носила ее старшая сестра, — и вряд ли ей нужна другая. Серьги и браслеты — совсем другое дело. — Заверните третий слева в верхнем ряду, пожалуйста, — сдержанно улыбается Лоуренс девушке за прилавком. Она на мгновение опускает взгляд на витрину, но и мгновения достаточно, чтобы считать ее разочарование. — Конечно, сэр, одну минуту. Интересно, на что она рассчитывала? На покупку кольца или чего-нибудь из числа побрякушек, за которые начальство платит ей больше обычного? Лоуренс криво ухмыляется себе под нос. Украшения — всего лишь мелочи, неспособные сделать человека ярче. И если бы эта девица надела все украшения с витрины до единого, интереснее бы она не стала. Точно как и Кортни. Ни подвеска, ни браслет не сделают ее настоящей. Живой. Свободной. — Сто двадцать пять долларов, сэр. — И улыбка у нее словно приклеена к лицу. Искусственная, пресная, разочарованная. — Если хотите, у нас есть отличная подарочная упаковка — тоже с цветочным узором. — Нет, спасибо. Губы ее искажает гримаса недовольства. Неужели так сложно держать себя в руках? Лоуренс и сам разочарован, но его улыбка не меркнет ни на мгновение. В отличие от сотрудницы магазина, он до последнего демонстрирует вежливый интерес — когда принимает из ее рук небольшую бархатную коробочку с серебряным браслетом и когда прощается у стеклянных дверей. Даже когда слышит противный звон колокольчика над дверью, от которого хочется скривиться. Чудесный цветочный узор на браслете — ни единой лилии — должен напоминать Кортни о сестре. Лоуренс знает, что она не сможет его не носить. Знает, что его подарок она воспримет как знак привязанности и одобрения, какого так отчаянно жаждет. И знает, что никогда в жизни Кортни Эванс не сумеет спокойно смотреть на цветочные композиции. Она сама рассказывала, как выбросила блузку с цветочным принтом, потому что та напоминала о Мелиссе. — Вы должны научиться контролировать себя, мисс Эванс. Вашу сестру убили вовсе не цветы, — сказал он однажды, улыбнувшись отвратительно мягко и спокойно. И у мисс Эванс нет выбора — она должна справиться, иначе ее роль в этом непозволительно затянувшемся спектакле будет разве что второстепенной. По пути обратно на главную улицу Лоуренс заглядывает в небольшой переулок, куда совсем недавно свернула девчонка с яркими, как звезды на ночном небе, глазами, но никого там нет. Только толпа галдящих прохожих да несколько бегающих вокруг матерей мальчишек. Разочарование тонкой иглой вонзается в сознание. Лучший на его памяти холст бесследно исчез, и он сам его упустил.