Марионетка

Кортни Эванс никогда не считала себя особенной — в ней не было ничего выдающегося. В школе она была той самой девчонкой, отсутствия которой никто и не заметил бы. Терпимая успеваемость, обычная внешность, — Кортни не была ни красивой, ни уродливой, она была нормальной, — круг таких же простых друзей. Ей не довелось побывать королевой школьного или университетского бала, она никогда не пыталась быть в каждой бочке затычкой и не особо любила общественную деятельность. Если бы кто-нибудь спросил, как воспринимает сама себя Кортни Эванс, она бы ответила, что чувствует себя американкой. Такой же, как сотни тысяч других женщин. И пусть она никогда не выделялась ни умом, ни внешне, она все еще считает, будто способна раскрыть убийство старшей сестры. Она качает головой и оглядывается на бардак на рабочем столе: газетные вырезки заняли место на книжном стеллаже, но блокноты так и остались валяться рядом с ноутбуком. Стоило бы убраться, но думать о таких мелочах Кортни в последние полтора месяца отвыкла. В последнее время ее занимают совсем другие вещи: Джейк Болдер что-то скрывает, и это точно не долги. Дядя Дэвид, в отличие от отца, в расследование включился с удовольствием, хотя и отчитал ее — по-своему. И стоит только вспомнить о нем, как телефон на столе оживает и на дисплее высвечивается «дядя». — Привет, Кортни, — весело говорит он. — Не побеспокоил, надеюсь. — Для вас я всегда время найду, — улыбается Кортни. — Что-то срочное? — Да куда там. Нашел для тебя пару фактов о твоем дружке — Джейке Болдере. — Никакой он мне не дружок. — Кортни закатывает глаза и прислоняется к дверному косяку. — Что он там? — Начнем с того, что никакой он не Джейк. Парень в семнадцать лет рассорился с матерью, загремел в колонию за покушение на отца, а когда вышел спустя пару лет — сменил имя. С тех пор и представляется всем Джейком, — и в голосе дяди слышно явное самодовольство. Да ему же нравится играть в детектива! Даром что на работе он это делает каждый день. — В остальном ничего особенного. Есть какие-то проблемы со стороны налоговой, но это уже не мой профиль. Может, семнадцатилетним мальчишкой Джейк уже имел странную страсть к блондинкам. Может, он образ матери проецирует на жертв. За последние месяцы Кортни прошерстила кучу литературы по криминалистике, с головой окунулась в атмосферу тематических форумов и постепенно, медленно дополняла составленный портрет Художника. Наверняка он ненавидит женщин. Не всех, только определенного типажа — похожих на его мать, а может, бывшую или сестру. На кого-то важного, кого он никак не может простить. — А раньше его как звали? — Ну уж нет, Кортс, выложить тебе конфиденциальную информацию — это выше моих сил. — Пожалуйста? — Ищи дурака. Такие приемчики будешь на парнях отрабатывать, а я старый солдат, со мной эти фокусы не пройдут. Кортни до сих пор не в состоянии ничего доказать ни себе, ни отцу, ни даже дяде Дэвиду — установить настоящую слежку за Джейком ей никто не позволит, а сутками ошиваться вокруг «Костко» в Сан Вэлли или около его дома теперь опасно. В следующий раз он если не вызовет полицию, так точно двинет Кортни. Если не что-нибудь похуже. И даже сейчас, когда стоило бы размышлять о предстоящей встрече с Лоуренсом в ресторане, она не может отделаться от мыслей о Болдере. Часы над столом показывают половину восьмого, и Кортни понимает, что еще немного, и опоздает. — Ладно-ладно. Но и за это спасибо! Век не забуду, дядя Дэвид. Только отцу ни слова, договорились? — Ты же знаешь, Кортс, я — могила. — Отлично. С меня тако! Она сбрасывает звонок и слетает вниз по лестнице — совсем не так, как подобает леди — и на мгновение оборачивается через плечо. — Я пошла, мам! Буду поздно! — Удачи, милая! Не забудь, я все еще хочу познакомиться с твоим ухажером! Кортни закатывает глаза, но матери не отвечает. Ей волю дай, так она захочет познакомиться не только с ухажером — со всеми коллегами Кортни, с ее приятелями и даже людьми, с которыми она перекинулась парой слов в фойе медицинского центра. Слишком уж мама любила быть в курсе происходящего, собирала каждую сплетню и жадно впитывала мелкие детали. Миссис Кобблпот с соседней улицы купила машину? Мама узнала об этом первой и уже рассказала подругам. Дядя Дэвид поссорился с женой и спит на диване? Конечно же, мама уже делится этой новостью с отцом, хотя тому сейчас не до этого. Дочь уже в который раз уходит из дома под вечер, да еще и в платье, какое в последний раз надевала на выпускной в старшей школе? Вот она бы разгулялась, да только Кортни держит рот на замке. Удивительно, но после первого свидания в театре, Лоуренс все-таки пригласил ее в ресторан. И она ему искренне за это благодарна. После смерти Мелиссы у нее никого не осталось. Никого, кроме родителей, дяди Дэвида и Лоуренса. Черт побери, Кортни, кого ты пытаешься надуть? Это просто жалость к себе и глупые попытки оправдаться. Так и скажи, что втюрилась во врача — подумаешь, великое дело. И Кортни, покрепче прижавшись к спинке пассажирского сидения в такси, шумно выдыхает. И правда, великое дело. Остается только выбросить из головы глупые предрассудки и Джейка Болдера. С последним дело обстояло гораздо сложнее. За гомоном собственных мыслей она не замечает, как проносится за окном город, и приходит в себя лишь когда слышит голос водителя в душном салоне такси. — Простите, что-то я задумалась, — улыбается она, прежде чем выйти из машины. — Спасибо. Несколько щелчков по экрану, чтобы оставить таксисту чаевые, и Кортни наконец поднимает взгляд на возвышающийся впереди небоскреб. Она ждала, что такой человек, как Лоуренс, выберет классику: какое-нибудь заведение в центре города, из числа тех, где без швейцара и чихнуть нельзя; но вновь ошиблась. Сколько бы Кортни ни пыталась угадать ход его мыслей или наложить на него свои представления о прекрасном, у нее вечно получалось из рук вон плохо. Потому что Лоуренс выбрал одно из самых модных, стильных заведений в городе — «Цветочный сад», ресторан с террасой на двадцать восьмом этаже небоскреба. Вид оттуда должен открываться просто умопомрачительный. Оказавшись в просторном зале, оформленном в стиле модерн, тут и там украшенном стеклянными панелями, Кортни взглядом выискивает Лоуренса. Народу здесь полно: у окна собрались молодые люди, будто бы студенты, а чуть поодаль — компания женщин вроде ее мамы, со смехом что-то обсуждающих. Наверняка последние сплетни. Лоуренса она замечает спустя несколько мгновений — он сидит за столиком в самом углу зала, у одного из огромных окон с видом на Лос-Анджелес, и без особого интереса листает меню. Сегодня его цвет — серый. От причудливо завязанного галстука до элегантного костюма. Только рубашка неизменно белая. Хорошо хоть халата белого нет. — А я-то думала, что приду первой, — улыбается она вместо приветствия и садится на темный кожаный диван напротив Лоуренса. — Но ты, судя по всему, не любишь не только чужие опоздания. — О, так ты запомнила, Кортни? — Лоуренс поднимает на нее взгляд, ухмыляется и одним движением захлопывает меню, даже не глядя на него. — Ты делаешь успехи. Эти слова могли бы принадлежать доктору Роудсу: вы делаете успехи, мисс Эванс, еще немного, и наши сеансы подойдут к концу; но Лоуренс произносит их иначе. Кортни отводит взгляд и берется за меню, чтобы занять руки. Наверняка все это опыт общения с людьми, профдеформация, как у отца, которому только повод дай задуматься о работе — тут же уйдет в глухую оборону, и доставай его потом, убеждая, что смешивать личное с рабочим никто не собирался. У Лоуренса же деформация была иной: он привык смотреть сквозь людей, считывать их эмоции и впечатления, вот и не мог остановиться. Кто знает, быть может, Кортни поступала бы так же, посвятив несколько лет психологии. — Зря ты так, — ухмыляется она, пробегаясь глазами по позициям в меню — первая страница вся забита закусками из морепродуктов. Какая гадость. — Я так-то тоже опаздывать не люблю. Чистой воды неумение рассчитывать время. Ну или контролировать себя — я и такое видела. Может быть, это всего лишь игра света, но когда Кортни вновь поднимает взгляд, ей кажется, будто Лоуренс смотрит на нее со смесью любопытства и веселья. Макияж смазался, пока она ехала в такси? Или волосы все-таки уложены криво? Стараясь сделать это незаметно, она аккуратно поправляет прическу. Вроде бы все в порядке. — Контроль — первое, чему должен научиться человек, — говорит он медленно, смакуя каждое слово. Тянется за стаканом с водой и делает пару глотков, прежде чем продолжить: — И я рад, что ты это понимаешь, Кортни. Интересно, он ко всему так относится? Глядя на всегда идеально выглаженные рубашки, на их аккуратно подогнанные рукава и удивительно ровные стрелки на брюках, Кортни думает, что да. Лоуренс из тех людей, которые встают и ложатся по расписанию, никогда не опаздывают на работу и сходят с ума, стоит им выбиться из графика. И отчего-то она уверена, что Лоуренс — да и доктор Роудс тоже — никогда из графика не выбивается. — Я тут подумала… — Она откладывает в сторону меню и откидывается поглубже на спинку дивана, устраиваясь поудобнее. Настоящая леди так бы не сделала, но Кортни и не леди, уж тем более не настоящая. Выражение лица Лоуренса неуловимо меняется. — Я же ничего толком о тебе не знаю. И раз в кабинете моя работа — говорить, а не задавать вопросы, давай я хотя бы тут упущенное наверстаю. С губ Лоуренса срывается приглушенный смешок, но ответить он не успевает — к столу подходит официант. Молодой человек в джинсах и пиджаке — Кортни ему по-доброму завидует, — лучезарно улыбается им, вооружившись карандашом и блокнотом. — Готовы сделать заказ или мне подойти попозже? — Цезарь и двойной эспрессо, пожалуйста, — вежливо улыбается Кортни в ответ. — Отличный выбор. Нисуаз попробовать не хотите? Он у шефа просто восхитительный. — Нет, спасибо. — Что ж, настаивать не буду. А как насчет вас? — Официант — Ник, судя по бейджику на груди, — оборачивается к Лоуренсу. — Буйабес, — и Кортни готова поспорить, что он мог бы запросто заговорить на французском. — И что-нибудь из белого сухого. — В этом году винная карта у нас не такая богатая, — качает головой Ник. — Как насчет пары бокалов «Шато ла Мартинетт»? Кортни стыдливо разглядывает свои ногти, потому что совсем не разбирается ни во французской кухне, ни в вине. Поднимает глаза лишь когда чувствует — еще немного, и пристальный взгляд Лоуренса прожжет в ней дыру размером с Аризону. Пара бокалов. Пара. — О, нет-нет, я обойдусь кофе. — Тогда одного хватит. Ник уходит, а Лоуренс мрачно ухмыляется ему вслед. Кортни чувствует себя не в своей тарелке, и ей хочется побыстрее перевести тему — поговорить о чем угодно, кроме вина и салатов. — Так о чем ты хотела спросить? — Лоуренс будто чувствует ее настроение, улыбается ей, как змей искуситель мог бы улыбаться Еве посреди райского сада. — Прости, для меня это все в новинку, — оправдывается она, сама не понимая, ради чего. — Я не привыкла ходить по ресторанам, если не считать простеньких закусочных, где можно перехватить что-нибудь в обед, а французская кухня для меня — что-то запредельное. Чувствую себя провинциальной дурочкой, которую впервые в люди вывели. И если бы Кортни бросила взгляд на Лоуренса, то заметила бы мелькнувшее в его глазах разочарование. Заметила бы, как он поджал тонкие губы — всего на мгновение. Но она смотрит на лежащее на столе меню в твердом переплете, на витиеватые серебристые буквы, складывающиеся в название ресторана. Все смешалось — желание узнать Лоуренса поближе, размышления о французской кухне, чертов Джейк Болдер, его настоящее имя и судимость. Загляни кто-нибудь ей в голову прямо сейчас — шлепнулся бы в обморок, едва увидев, какой хаос там творится. — Вкус всегда можно развить, дорогая, если постараться как следует, — хмыкает Лоуренс, прежде чем откинуться на спинку дивана. — Меня уже никакой вкус не спасет, — усмехается Кортни, переводит все в шутку. — Но давай не будем об этом, я и так уже не знаю, куда себя деть. Лучше расскажи что-нибудь о себе. Я столько раз представляла, что ты за человек, но ни разу пока не попала в цель: ни с увлечениями не угадала, ни даже с выпивкой. Хотя могла догадаться, что к еде ты относишься так же щепетильно, как и ко всему остальному. — Вовсе нет, — кажется, Лоуренса ее слова веселят — он глухо усмехается и качает головой. — Я просто не позволяю себе есть что попало. Знаешь, Кортни, мне нравится искать в этом мире что-то прекрасное: приятные глазу и при этом богатые на вкус блюда, вино с множеством оттенков, сложные музыкальные композиции. Я не прочь взглянуть на искреннее, яркое представление или пройтись по картинной галерее. Ты когда-нибудь бывала в городском музее искусств, Кортни? Новая волна стыда захлестывает ее, заставляя отвести взгляд в сторону. Студенты у окна в соседнем конце помещения все также посмеиваются над чем-то своим — может, забавными шутками. Женщины, которых Кортни про себя окрестила сплетницами, мучают вопросами официанта — того самого Ника, несколько минут как отошедшего от их столика. В музее искусств Лос-Анджелеса она не бывала, да никогда об этом и не думала. Театральные постановки, картины классиков и великие симфонии Бетховена или Баха для нее были не более чем громкими названиями и развлечениями для тех, у кого полно времени. И желания. После работы Кортни предпочитала зарываться в книги, почитывать статьи в интернете или смотреть сериалы. Иногда ходила куда-нибудь с приятелями — в основном в кино или на бейсбол. И если кто и приглашал ее в театр, на выставку или в филармонию, так это Мелисса — одна или с парой своих подружек из университета. — Нет, увы. — Она неловко пожимает плечами, будто оправдываясь. Снова. Сегодня их беседа напоминает работу сапера — Кортни боится ошибиться и случайно перерезать не тот провод. Один неверный шаг, и Лоуренс разочаруется в ней. — Я не человек искусства, Лоуренс. — Я вижу. Очень жаль. А вот и первые нотки разочарования в его голосе — горькие, противные. Да какого черта? Кортни вскидывает решительный взгляд, собираясь высказать все, что думает о тяге к искусству, но слова застревают в горле. Лоуренс улыбается — иронично, уверенно, но взгляд его остается внимательным и холодным. Кажется, будто он на самом деле читает Кортни — будто буквы плывут у него перед глазами, как бегущая строка на экране телевизора. Он не разочарован. Он ждет. — А мне — не очень, — прочистив горло, продолжает она. — Не мое это. Вот Мелисса была… В общем, неважно. Давай проверим еще пару моих догадок, раз уж на то пошло: я была уверена, что ты из такой же правильной семьи. Представляла, что ты водишь родителей в театр раз в пару месяцев или как вы вместе обсуждаете какие-нибудь картины современных импрессионистов. Попала? Судя по выражению лица Лоуренса, с чем-то она все-таки угадала. Его взгляд мрачнеет и обычно карие глаза темнеют, когда он опускает голову и позволяет челке упасть на лицо. Господи, Кортни, какая же ты дура. Может, его родители умерли давно или доживают остаток дней в доме престарелых с каким-нибудь Альцгеймером, как у Рассела Томпсона из редакции. Тот ездит к матери каждую неделю и каждый раз знакомится с ней заново, потому что сына своего она не помнит. Миссис Томпсон уверена, что она еще юна и никаких детей у нее нет, только муж. Но Кортни надеется, что настолько оплошать она не могла. — К сожалению, мои родители тоже не люди искусства, — произносит Лоуренс с нотками веселья в голосе. — Отец — большой любитель посмотреть что-нибудь — в основном, развлекательные ночные шоу на «Фокс». Мать в юности любила рисовать, но… — Не срослось? — Да, не срослось. Она погибла, когда мне исполнилось двадцать один. Черт побери. Кортни прикусывает язык и вновь отводит взгляд. И надо же было такое ляпнуть: ох, не срослось? Какая жалость. Если бы существовала премия за самый глупый и неловкий вопрос, она взяла бы главный приз. — Прости, я не хотела. — Ничего страшного, дорогая, — но тон Лоуренса — вкрадчивый — говорит об обратном. И Кортни его в этом не винит, да и о том, откуда взялось это «дорогая» тоже не задумывается. — Откуда тебе было об этом знать? — Да брось. Я ж не вчера родилась, могла бы сообразить, что начать стоило с вопросов попроще. О чем там нормальные люди разговаривают? Об увлечениях, затирают романтичную чушь, да хоть о погоде болтают, в конце концов. А я второй раз за вечер себя дурой выставила. — Она качает головой и залпом выпивает оставшуюся в стакане воду. — Но ничего уже не поделаешь. — Цезарь, мэм. Она не замечает официанта и едва заметно вздрагивает, когда тот ставит перед ней тарелку с яркой нарезкой из зеленого салата, щедро посыпанную тертым сыром и залитую соусом и небольшую миску с гренками. Значит, и знакомый ей салат в этом ресторане какой-то другой. Наверняка правильный. Но Кортни больше нравится обычный — с помидорами черри и курицей. — И вино, — продолжает Ник, умещая бутылку в самом центре стола. Бокал на высокой ножке он едва не роняет, но подхватывает и ловко вертит в руках в последний момент — настолько ловко, что это кажется намеренным фокусом. — Суп будет чуть позже, сэр. Буквально десять минут. И пусть Цезарь здесь не такой, к какому привыкла Кортни, она все равно с деланным энтузиазмом пересыпает гренки в тарелку, перемешивает салат и делает вид, будто увлечена им куда больше, чем их с Лоуренсом неловкой беседой. — Спасибо, — кивает он официанту, прежде чем вновь повернуться к Кортни. Ну вот, теперь ей точно конец. — У меня было время, чтобы изучить тебя вдоль и поперек, Кортни. У тебя — нет. Думаешь, ты могла бы обставить меня в моей же игре, пару раз взглянув на меня? Или угадать, что у меня на уме по тем вопросам, какие я обычно задаю тебе? — Вряд ли. — Да и поговорить тебе хочется вовсе не об этом, правда? — Он наливает вина в бокал и улыбается — сквозь эту улыбку отчетливо проступает доктор Роудс. — Вряд ли тебе интересно слушать о моих родителях или моем детстве. — Вообще-то интересно, — говорит Кортни едва ли не обиженно и поднимает взгляд, напрочь забыв о салате. На вкус он все равно так себе — в соусе слишком много лимонного сока. — Я родился в пригороде, на севере, мой отец — приличный человек, но ему не хватает чувства вкуса. Я вырос в компании пары младших братьев, а моя мать привила всем нам любовь к музыке, живописи и отличной еде. — Лоуренс усмехается, и Кортни хочется вскочить и дать ему подзатыльник, стереть эту усмешку с лица. Он же явно издевается! — Прекрасная была женщина, до сих пор жалею, что из жизни она ушла так рано. И весь запал мгновенно тухнет, она уныло запихивает в рот одну вилку салата за другой. А ведь казалось, что разговор только-только повернул в нужное русло. Пусть Лоуренс и издевался, но издевка эта была добрая — попытка показать ей, насколько абсурдными выглядят такие расспросы. — Ладно, я поняла, — говорит она, лишь бы больше не поднимать тему смерти его матери. — Только… — Но знаешь, Кортни, — Лоуренс не дает ей договорить и щурит холодные карие глаза. — Я не люблю, когда женщины в моей компании думают о других мужчинах. Салат встает поперек горла, Кортни откашливается в салфетку и смотрит на него во все глаза, словно он сморозил такую глупость, какой она и от самой себя-то не ждала. О каких еще других мужчинах? Да если бы он знал, когда она в последний раз вообще думала о мужчинах, особенно до того, как привязалась к нему, у него бы челюсть отвисла. Вероятно. — Джейк Болдер, дорогая, — ухмыляется Лоуренс, когда она открывает рот, чтобы возразить. — И не говори мне, что я не угадал. — Я же просила не быть доктором Роудсом хотя бы на свиданиях, — едва не стонет Кортни. — Но да, ты угадал. Хочу прижать засранца, мне это покоя не дает. Следить за ним теперь нельзя, даже вокруг его супермаркета ходить опасно — у Джейка на меня зуб. Да и отец наверняка видел мои записи, так что как только вернется в город, сам ко мне слежку приставит. — Ты уверена, что кто-то вроде складского рабочего в «Костко» мог бы все это провернуть? — в его голосе ей мерещится насмешка. Наверняка показалось. — Я читала, что убийцы зачастую живут обычной жизнью. Бывает, что человек вроде как примерный семьянин, у него даже дети есть и ни они, ни соседи никогда не подумают, что он иногда идет и людей режет. — Да, я изучал криминальную психологию, Кортни. — Прости. Но он… — Она запинается. В очередной раз оглядывает зал — люди развлекаются, наслаждаются жизнью и вкусной едой, а она и тут не может отвязаться от мыслей о Художнике. Как зацикленная. — Он был знаком как минимум с двумя жертвами, уже сидел за нападение на отца. Наверняка прибил бы его, если бы полиция тогда не приехала. Да и имя это его… Люди просто так имена не меняют. Точно скрывает что-то. И давно. — Стало быть, тебе было бы интереснее в моей компании, если бы я, например, в юности прикончил мать, — смеется Лоуренс, а у Кортни от его шуток мурашки по коже. Господи, и он иногда бывает типичным мужиком, хотя и весь из себя приличный. — Господи, нет! — Тогда выбрось Джейка из головы, дорогая, — произносит Лоуренс тихо, склонившись к ней через стол. Под его пристальным взглядом она замирает, как лань перед ягуаром. Звуки в ресторане вдруг становятся в десять раз громче — Кортни слышит спокойную мелодию, льющуюся из динамиков под потолком, стук приборов, грохот посуды и тяжелые шаги официанта. Слышит голоса посетителей, но не разбирает слов. Она не знает, как это произошло, но ее мир только что сократился до одной-единственной точки — до сидящего напротив Лоуренса и его глубоких, гипнотизирующих глаз. — Буйабес, сэр. — Ник возвращается к столику и ставит перед Лоуренсом продолговатую миску с густым, полным моллюсков супом. Голос официанта и острый запах выводят Кортни из оцепенения. Она потряхивает головой и поправляет прическу, будто та могла испортиться. Мыслей о Джейке Болдере в голове как не бывало, только коленки подрагивают — Лоуренсу удалось не просто отвлечь ее от навязчивых мыслей, он буквально заставил ее сосредоточиться на нем. Черт. Вот он — явный минус общения с опытным психологом. — Спасибо, — говорит Лоуренс официанту совсем другим голосом.