Марионетка

— Алисия, заканчивай уже, времени в обрез! — доносится зычный мужской голос с другого конца помещения. — Сколько можно копаться? Но Алисия и так торопится изо всех сил. Будто ей хочется торчать на этом складе до поздней ночи. Рабочая смена закончилась пятнадцать минут назад, и сейчас Алисия должна быть на полпути домой, иначе рискует опоздать на назначенную Джейком встречу. Она перекидывает товары из огромных пластиковых контейнеров на полки высоких стеллажей. Удивительно, что Джейку понадобилось несколько лет, чтобы додуматься до простой истины: вообще-то вокруг него полно интересных девушек, достаточно просто глаза разуть, а не заглядываться на моделей со страниц глянцевых журналов и фотографии девиц в интернете. Как ребенок, ей-богу, как будто не знает, что красота не имеет ничего общего с тем, что любят показывать девчонки в социальных сетях. Алисия и сама периодически ретуширует фотографии — сглаживает шероховатости, меняет освещение, облагораживает фигуру. Но ведь и дураку понятно, что в реальности все выглядит иначе. До Джейка, судя по всему, только дошло. Иначе он давно уже пригласил бы ее на свидание. Упаковки хлопьев для завтрака стоят на металлических стеллажах ровными рядами, огромные пластиковые контейнеры наконец опустели, и Алисия выдыхает с облегчением. Ронни, который вышел на смену вместе с ней, устало стаскивает перчатки и бросает их неподалеку — точно туда, куда она обычно вешает жилетку. Ну и засранец. В другой день она обязательно поспорила бы с ним и велела сложить свои вещи в шкафчик, но сегодня у Алисии нет времени. Она вешает жилетку на крючок, бросает рабочие ботинки прямо поверх перчаток Ронни — наверняка завтра он их обыщется, и сам будет в этом виноват. Губы невольно изгибаются в довольной усмешке. — Я пошла, Ронни, — кричит Алисия, прежде чем выйти из складских помещений в зал. — Сколько можно копаться? Со стороны раздевалки слышатся сдавленные ругательства, но она к ним не прислушивается — шагает по полупустому залу супермаркета «Костко» вдоль заставленных продуктами и бытовой химией полок и посмеивается себе под нос. Выпендриваться Ронни научился еще в утробе матери, — в этом она уверена, иначе его скверный характер не объяснить, — а вот с расторопностью дела обстояли иначе. И сколько бы он ни подгонял Алисию, она все равно вышла из супермаркета первой. Солнце уже несколько часов как село, уличные часы на одном из зданий показывают половину одиннадцатого вечера, а народу вокруг полно — все куда-то спешат, сигналят друг другу в образовавшейся на дороге пробке, а Алисия лишь улыбается себе под нос. До ее квартиры отсюда рукой подать, она наверняка успеет привести себя в порядок и опоздает максимум минут на пятнадцать. Но это вполне допустимо, правда? Как говорила мама, мужчина не развалится, если подождет женщину минуту-другую. А если не выдержит и пятнадцати минут, то какой из него спутник жизни? Они с Джейком работают вместе, и ей ли не знать, что на какой-нибудь пафосный ресторан, вроде тех в Беверли-Хиллз, откуда весь город виден как на ладони, денег у него не хватит, но Алисия не против посидеть в любой забегаловке, лишь бы еда там была приличная. Поужинать она все равно не успеет, а желудок уже сводит от голода. В свою маленькую квартиру она влетает ураганом, сметая все на своем пути — небольшую косметичку с туалетного столика, блузку и приличные брюки из шкафа, лак для волос из ванной и расческу, лежащую в прихожей. Сбегать в душ времени нет, и в порядок она себя приводит на скорую руку. Критически оглядывает себя в зеркале, расстегивает первую пуговицу на блузке, затем вторую и удовлетворенно кивает. Поправляет макияж и наносит несколько капель любимых духов на запястья и ключицы. Пожалуй, большего Джейк не заслужил. Уж точно не на первом за пару лет свидании. Алисия улыбается своему отражению, поправляет собранные в хвост светлые волосы, приглаживает выбившиеся пряди, закрепляет их лаком для волос и заталкивает косметичку в сумочку. Не знай она Джейка как облупленного, подумала бы, что косметичка пригодится ей не только в ресторане — дома у Джейка, например, если их свидание зайдет чуть дальше положенного. Но она, к сожалению, знает. Болдеру сильно повезет, если они договорятся хотя бы о втором. Но надежда умирает последней. Точно как надежда Алисии на нормальные отношения. Но до небольшого ресторанчика мексиканской кухни Алисия так и не добралась. Казалось бы, нужно пройти всего пару улиц, повернуть на бульвар Виктори, а там до ресторана рукой подать, но у нее не получилось. Около полуночи Алисия Макмиллан повернула в переулок близ бульвара, но так оттуда и не вышла. Перед глазами стоит солнечный зимний день — Алисии всего пять лет, и в городе впервые за долгое время выпал настоящий снег. Их дом, машина и подъездная дорожка покрыты тонким слоем снежинок, но они быстро тают на солнце и оседают небольшими лужицами на земле или асфальте или срываются мелкими каплями вниз. Кап. Кап. Кап. Но отчего-то вокруг дома стоит удушливый запах сырости, затхлости и чего-то сладкого. Алисии мерещится противный душок бабушкиных лекарств, но ведь ее отправили в дом престарелых, когда ей только-только исполнилось четыре, и никакими лекарствами в доме пахнуть не может. Кап. Кап. Кап. Снежинки срываются вниз вовсе не мелкими, а огромными каплями, и разрываются на десятки и сотни капелек. Алисия открывает глаза и хочет рывком сесть на постели, но не может и пальцем пошевелить. Темень вокруг непроглядная, только вдалеке прерывисто сверкает, словно дрожащее пламя свечи, небольшой огонек — без очков не разглядеть, точно ли это лампа. Да и какая разница? В сознание подобно торнадо врывается простая и вместе с тем до дрожи пугающая мысль: это не ее квартира, это уж точно не старый дом Джейка и не ресторан на бульваре Виктори, где подают отличные мексиканские закуски, судя по странице в интернете. Алисия сглатывает вставший поперек горла ком, пробует перекатиться на бок, но тело не слушается. Кажется, она не связана, но пошевелить ни рукой, ни ногой не выходит. Паника накатывает волнами — накрывает с головой, заставляя дышать часто и прерывисто, а затем затихает на мгновение, и леденящий ужас хватает ее за горло. Это все происходит не с ней. Может быть, здесь пока никого нет? Может быть, она придет в себя и выберется отсюда, пока ее никто не заметил? Но где-то там горит свет, откуда-то капает вода, а она ничего не видит дальше собственного носа. Где ее очки? Как она сюда попала? Где находится? Ответов на эти вопросы у нее нет. Есть только капéль — раз, два, три. Раз, два, три. Ритм давит на сознание, и Алисия нервничает пуще прежнего. Нужно закричать, привлечь к себе внимание, тогда кто-нибудь вызовет полицию, где бы она ни очутилась. Кто-нибудь ее обязательно услышит. Но она не может открыть рот, с ее губ не срывается ни звука — только хриплое, частое дыхание, словно недавно она пробежала марафон через весь Лос-Анджелес. Со стороны слышатся тяжелые шаги, шорох и звон металла, но никаких голосов. Кто бы ее ни похитил, он, скорее всего, один. На кой черт похищать кого-то вроде нее? Она работает на складе в проклятом «Костко», у нее за душой только съемная квартира и пара кредитных карт. Кто заплатит за нее выкуп? Джейк, мать его, Болдер? Если бы Алисия могла, она бы засмеялась — нервно, хрипло, на грани истерики. Но она лишь смотрит перед собой, вглядывается в расплывчатые силуэты. Вот что-то поблескивающее металлом чуть ли не до потолка, наверняка стеллаж вроде тех, что стоят у них на складе, а вот — что-то бледно-красное, напоминающее гору мятой бумаги. Вокруг мрачно и сыро, будто она оказалась в чьем-то видавшем виды подвале. Как в старых фильмах ужаса, ей-богу, — такие любил смотреть отец. Когда Алисия была еще девочкой, ее пугали старые декорации и твари, каких в те времена еще не рисовали с помощью компьютерной графики, а потом, когда она выросла, любимые фильмы отца начали походить на комедии. Но сейчас ей совсем не смешно. Шаги становятся громче, инстинктивно Алисия пытается сгруппироваться, сжаться, но бесполезно — тело ей будто бы не принадлежит. Перед глазами маячат мужские ботинки, явно недавно начищенные до блеска, — на них всего пара грязных мазков, а на бетонном полу толстенный слой пыли и липкой грязи. Прижиматься к нему щекой противно, но у нее нет выбора. Наверняка она здесь и умрет. Отчего-то эта мысль не вызывает нового приступа паники — только раздражение и странное смирение. Когда над тобой нависает черт знает кто, предварительно затащив тебя в подвал, глупо надеяться на лучшее. Алисия хотела бы закрыть глаза и помолиться, но и на это неспособна. Ей остается лишь тупо пялиться на чужие ботинки. Кто это? Что ему от нее нужно? Кто бы это ни был, будет чертовски удачно, если дело ограничится изнасилованием. Кто бы мог подумать, что однажды мысль об этом покажется здравой. Почти что правильной. Так она хотя бы останется жива. Мужик поднимает ее так запросто, будто она не тяжелее упаковки из двенадцати коробок хлопьев для завтрака, и перекладывает на стол. За длинными темными волосами толком не разглядеть лица, а присмотреться ко всему остальному Алисия не успевает — замечает блеснувший в руках мужчины длинный, тонкий нож, и в горле ее застревает очередной крик. Только сейчас она замечает, что блузки на ней нет, — когда лезвие касается кожи, погружается в плоть, а по всему телу пробегает волна боли. Как яркий фейерверк, та взрывается десятками, сотнями самых разных ощущений, расходится по телу и затухает, оставляя после себя лишь тупое, ноющее жжение. Кап. Кап. Кап. Где-то поодаль все еще срывается вниз вода, и этот звук жутко раздражает. Но какая разница? У нее нет выбора. Все ее жизнь вдруг сузилась до одной-единственной точки — до расплывчатого силуэта в тусклом свете единственной лампы, — теперь-то она уверена, что это именно лампа — до сокрытых длинными волосами черт лица. Удивительно, как может повернуться судьба. Пару часов назад — а может, и не часов, а дней, — Алисия собиралась на свидание и предвкушала если не интересный, то хотя бы забавный вечер в компании Джейка Болдера, а теперь сходит с ума от боли. Перед широко распахнутыми глазами пляшут цветные пятна, хочется метаться по металлическому столу, зарядить ногой ненормальному куда угодно, — по лицу или по яйцам, чтобы его как минимум пополам скрутило, — но Алисия не может даже кричать. В помещении до ужаса тихо — слышно лишь ровное, тихое дыхание мужчины и проклятую воду. Кап. Кап. Кап. Хватит. Прекрати. Я сделаю что угодно, только выпусти меня отсюда. Но мужчина ее не слышит и уж тем более не чувствует. Заносит нож снова и снова, пока запах крови окончательно не заполняет собой помещение: не чувствуется больше ни сырости, ни до боли знакомого душка лекарств; только солоноватая, чем-то напоминающая ржавчину кровь. Алисия понятия не имеет, пахнет ли ржавчина хоть чем-нибудь, но спорить готова — именно так она пахнуть и должна. Хоть слово он ей скажет? Что-нибудь? Хочется взглянуть в глаза своему убийце, прежде чем он вонзит этот чертов нож в ее сердце. Чего он медлит? Извращенцу нравится издеваться над жертвами? Может, он еще и фотки делает, а потом ночами подрачивает на порезы на груди девушек? Алисии хочется высказать все это ему в лицо. Пусть узнает, насколько он на самом деле жалок. Пусть почувствует, что не делает ничего особенного. Он просто ненормальный. Чокнутый. Такой же, как тот, про которого периодически пишут в газетах. Мысли путаются, цепляются друг за друга и превращаются в неразборчивую кашу из ругательств, злости, страха и жуткой боли. И в конце концов боль затмевает собой все. Исчезает пылкий нрав Алисии, исчезает смирение, исчезает раздражение вечно срывающимися вниз каплями воды и их отвратительным ритмом. Исчезает все, что так любила Алисия Макмиллан: ее единственная, драгоценная жизнь, солнечный свет ранним утром, блеск снега, который так редко выпадает в Лос-Анджелесе даже зимой. Все. Остается лишь блестящий из-под темных волос, на удивление знакомый взгляд.