☆☆☆
Когда Натаниэль открывает глаза, он готов к тому, что по ним ударит или яркий свет ламп, или кромешная темнота повязки, но он не готов к приглушённому даже больше, чем обычно, свету лазарета в лисьей башне. Этот сон снился ему уже множество раз — он волшебным образом оказывается в безопасности, дома, — но каждый раз пробуждение и возвращение в реальность Гнезда или Истхейвена для него было пыткой. Вот только сейчас он чувствует вес каждой раны, сдавливающие бинты, придавливающее его одеяло, и на глаза вдруг наворачиваются слёзы, когда он вспоминает знакомые громкие голоса лисов и повязки на руках, в которых были спрятаны ножи. Дьявол, неужели он и правда дома? Они в самом деле забрали его? Сунулись, придурки, на Корусант, ворвались в больницу и вытащили его оттуда? Натаниэль приподнимает руки и укладывает ладони на глаза, чувствуя, как намокают бинты; болит всё тело, руки совсем слабые и непослушные, а левое плечо и правая кисть отдаются тянущей сильной болью, но, блять, на это настолько похуй, что Нат даже смеётся сквозь слёзы. Как можно сосредоточиться на боли, если ты понимаешь, что теперь её не станет ещё больше? Когда понимаешь, что теперь ты в безопасности, и находящиеся на базе люди не позволят никому прикоснуться к тебе, пока ты в таком ослабленном состоянии? Собственные тихие всхлипы бьют по ушам, и он знает, что должно пройти время, пока его слух не вернётся к нормальному состоянию, и пару дней он не сможет нормально говорить, потому что собственный голос будет в разы громче, чем чужой, и ему будет больно слышать банально самого себя. Внезапно дверь с тихим шуршащим шелестом открывается, и Натаниэль будто в замедленной съёмке смотрит на то, как Эбби, несущая в руках небольшую миску с водой, поднимает на него глаза и, тихо выдохнув, едва не роняет эту миску на пол. Он улыбается ей сквозь слёзы, а она, подлетевшая к нему в мгновение ока и отставившая миску на тумбочку, тихо причитает, укоряя его за то, что он двигался. Её голос громок для него, но он вслушивается в каждое её слово, упиваясь тем, что он может это делать; она спрашивает его о самочувствии, а Нат только моргает, взглядом стараясь показать, что всё нормально, а Эбби, немного смущённая временной немотой Натаниэля, понимает, что сейчас лучше задавать такие вопросы, на которые можно было бы ответить «да» или «нет». Вопрос о том, чувствует ли он себя плохо — нет. Нормально — Нат задумался. Приемлемо — да. Болит ли у него что-то — да. Что-то конкретное — нет, всё, блять, тело. Может ли она расстегнуть молнию на толстовке, в которую его переодели его братья, чтобы проверить, не закровили ли какие-нибудь раны — задумавшись, Натаниэль немного неуверенно кивает, и Эбби делает всё настолько медленно, что ни одна мысль о резкости или опасности её движений не возникает в голове Веснински. Она заканчивает и, оставив на его лбу неосознанный мимолётный поцелуй, опускает на то же место полотенце, смоченное в прохладной воде. Она говорит, чтобы он поспал ещё немного, потому что ему нужно набраться сил, а он хватает её за руку, морщась из-за режущей боли в предплечье; он пересекается с ней взглядами и одними губами спрашивает: «Как они?». Эбби мягко улыбается и шепчет, перехватывая его левую руку и укладывая её обратно на кровать: — Все живы, никто сильно не пострадал. Сета подстрелили, но там ничего опасного нет. Кевин и Жан рвутся к тебе, но я не пущу их до следующего твоего пробуждения. Натаниэль давит дрожь, готовясь беззвучно задать следующий вопрос: — Кевин? — он уже знает, что ломал себя ради подделки — Пруст постарался его просветить, — но вот как на это отреагировал его брат, Натаниэль боялся себе представить. — Будет в порядке. Небольшой раздрай, Жан сейчас гоняет его по залу, стараясь отвлечь и его, и себя. — А... Эндрю? Эбби замолкает на добрую половину минуты: — Он очень хочет к тебе. Но правила те же — я пущу его, когда ты проснёшься в следующий раз. А теперь я хочу, чтобы ты поспал. Сможешь сделать это для меня? Натаниэль кивает, сдаваясь и прикрывая чуть воспалённые глаза, чувствуя, как они горят под закрытыми веками. Эбби старается вести себя как можно тише, перебирая некоторые склянки и лекарства, а затем она уходит, и только минут через двадцать Нат погружается в чуткую дрёму.☆☆☆
— Ты хоть понимаешь, что вы сделали? — чужой рассерженный голос немного прерывается из-за помех связи, но Ваймак только выпрямляет спину, разворачивая плечи и принимая стойку «смирно» с абсолютно непроницаемым лицом. — Конечно. Мы спасли нашего человека из рук Империи. При этом мы нанесли Империи серьёзный удар, подорвав несколько их главных объектов. — Нет, Дэвид! — мужчина, чья голограмма высветилась над столом, хлопает рукой по столешнице. — Вы прикончили младшего сына императора — вот, что вы сделали! Вы убили его, чтобы вытащить сына главного имперского палача, Дэвид! Ты хоть понимаешь, что начнётся после этого?! — Мы вытащили лиса, сэр, при всём уважении, — цедит сквозь зубы Ваймак. — Натаниэль — один из нас, и в том числе благодаря ему мы смогли нанести Империи ряд определённых поражений. Мне плевать, кем он был до присоединения к нам, теперь он — лис, и мы не могли оставить его там. Мужчина-голограмма поражённо открывает-закрывает рот, а затем его брови сходятся над переносицей: — Ему не место среди повстанцев, Дэвид, и ты это понимаешь. — Его место среди лисов. — А лисы теперь не повстанцы? — огрызается мужчина, а затем осекается, видя взгляд Ваймака. — Что ты хочешь мне сказать? Ваймак стискивает зубы, переплетая за спиной пальцы и крепко сжимая их, и распрямляет сильнее плечи: — Повстанцы всегда вытаскивали людей, находящихся в трудной ситуации. Повстанцы всегда готовы были рисковать собой, чтобы защитить нуждающихся. Повстанцы всегда бежали в самую гущу событий. Повстанцы никогда не прятали голову в песок, опасаясь гнева Империи за какое-то своё действие. Вот это для меня повстанцы, вот этим занимаются лисы. — И что ты хочешь мне сказать? — Помимо прозвучавшего ранее? Если вы боитесь последствий смерти Рико Мориямы, вы не смеете более занимать пост главы повстанческой организации. — Дэвид! — Мне плевать, что вы сделаете дальше. Лисов прижать довольно-таки просто, это правда. Но мне искренне интересно, что вы собираетесь делать с троянцами. Они ведь молчать не будут. Мужчина давится воздухом, бесплодно пытаясь выдавить из себя хоть слово, но Ваймак припечатывает, прежде чем отключиться: — Помимо вас у повстанцев есть Совет. Подумайте о том, что вы будете им говорить, потому что если вы вынесете на обсуждение ту же тему, на которую говорили мы с вами, вас сместят очень быстро. Прощаюсь. Голограмма гаснет прежде, чем мужчина успевает ему что-то ответить, и Ваймак устало трёт пальцами глаза, расслабляя плечи; он выключает коммуникатор, забирает его со стола и выходит из своей комнаты, сразу за дверьми вдруг натыкаясь на несколько пар обеспокоенных глаз. Дэвид устало машет рукой, разгоняя лисов в стороны, и идёт в общую комнату, и те, как хвостики, тянутся за ним, после рассаживаясь по диванам и креслам. — Ну что, шеф? — кусая губы, не выдерживает Дэн, когда Ваймак молчит. — Возможно нам придётся подыскивать оплачиваемую работу. — А? — Если Совет не поменяет главу или поддержит идеи нынешнего, мы потеряем финансирование. — А? — давится вздохом Ники — Головка от хуя, — выплёвывает Сет, заставляя Хэммика заткнуться, а затем смотрит Ваймаку в глаза: — Что он сказал? — Что Натаниэль не стоил того, чтобы поднимать на уши всю Империю, а тем более не стоил смерти младшего сына императора. — Да он просто боится! — удивлённо хмыкает Элисон, складывая на груди руки и откидываясь на здоровое плечо Сета. — Яиц нет, вот и петушится. — Примерно это я ему и сказал, — кивает Ваймак, и лисы вдруг взрываются смешками после десятка секунд шока. — Поэтому нам надо готовиться к тому, что организация разорвёт с нами все связи. Конечно, есть троянцы, и они молчать не станут, но нам нужно готовиться к худшему. — Так, ладно, — Дэн задумчиво трёт подбородок. — Что самое страшное может случиться? — Мы потеряем финансирование. — Ещё. — Мы будем вынуждены искать другую планету для постройки базы, потому что имперцы могли проследить за нами. — Ещё, — просит Дэн, представляя эту перспективу и стискивая зубы. — За нами может прийти главный имперский палач. — А мы его боимся? — задаёт резонный вопрос Элисон. — Натаниэль его боится, — поправляет её Ваймак. — И по-хорошему нам нужно бы избегать его, потому что боится его всё сопротивление. — Стоп, это не тот чувак, который год назад вырезал всю семью на Абеднедо за то, что они не так высказались о правительстве? — ахает Ники. — Да, Ники, а ещё этот «чувак» — отец Ната, и если он найдёт его, убьёт на месте, — раздражённо кидает Жан. — Мы должны опасаться его, — обращается он ко всем лисам, — иначе помрём все. — Он настолько опасен? — осторожно спрашивает Рене. — Он не зря носит титул главного палача — он выполняет волю императора в области убийств, и делает это просто превосходно, — отвечает Кевин, пряча от лисов глаза. — Его боялись даже в Гнезде, и мы не можем его недооценивать. На общую комнату опускается тишина, а затем Ваймак хлопает себя по коленям и поднимается: — Ладно, лоботрясы, поболтали и хватит. Если у вас нет дел, можете подумать о том, чем вы будете заниматься, если нас исключат из повстанцев. Дэн приоткрывает рот, желая что-то сказать, но Ваймак машет рукой, обрывая её, и выходит из комнаты, где оставшиеся лисы не знают, что вообще делать; первым поднимается на ноги Жан, утягивая за собой Кевина, и все знают, что они пойдут в тренировочный зал. Спустя несколько секунд размышлений за ними уходят и Дэн с Мэттом. Элисон и Сет, переглянувшись, кивнули друг другу и, сказав напоследок, что они уезжают в город, покинули комнату. Рене вопросительно смотрит на Эндрю, но он качает головой, зная, какой вопрос она хочет задать: — Нет настроения. Сходи к Мэтту и Дэн, они точно не откажутся от спарринга. Уокер улыбается ему и выскальзывает в коридор, и в комнате остаются только Миньярды и Ники. Ники неловко ёрзает в кресле, и Эндрю устало прикрывает глаза: — Сходите куда-нибудь. Колумбия, клуб — что угодно. — Эндрю, а ты..? — Я останусь здесь, идите, — он открывает глаза, когда Аарон, подойдя ближе, пихает его коленкой в коленку. — Я буду в норме, обещаю. Его близнец сканирует его внимательным взглядом, а после кивает и, не слушая возражений Ники, утаскивает его за собой в сторону выхода. Эндрю запрокидывает голову, укладывая её на спинку дивана, и ещё несколько секунд вдупляет в потолок, а затем встаёт и, прислушавшись к окружающей его тишине, выходит в коридор. Направо, десяток метров, первая дверь по левой стороне. Эндрю замирает, зная, что сейчас ему туда нельзя, но он ничего не может с собой поделать, а потому он нажимает на кнопку и проскальзывает в открывшийся проём, закрывая за собой дверь как можно скорее. Эбби в лазарете нет — она ещё пару часов назад уехала в город для того, чтобы пополнить припасы, успокоив лисов перед этим, что Натаниэль сейчас в стабильно-приемлемом состоянии. Она не стала отвечать на вопрос, очнулся ли он или нет, вот только по той формулировке «приемлемо» было понятно: это слова Ната, не её, потому что она никогда так не говорит. Эндрю задерживает дыхание, держа руку на двери, а затем оборачивается так, будто бы готовится прыгать в ледяную прорубь; Натаниэль, умиротворённый, спит, и его грудь движется равномерно, медленно поднимаясь и опускаясь. Миньярд неслышно подходит ближе и, забрав у соседней кровати стул, подставляет его к кровати Ната, устраиваясь на нём и укладывая руки на одеяло. Их ладони разделял едва ли сантиметр, и Эндрю казалось, что даже так он может почувствовать тепло чужого тела. Он, не отводя взгляда от спокойного лица Натаниэля, укладывает голову на свои сложенные руки, и давит в себе желание дёрнуть мизинцем — одно краткое движение, и он мог бы к нему прикоснуться, мог бы почувствовать тёплую кожу, шершавые бинты, возможно — мерный стук пульса, и... Но Эндрю довольствуется тем, что закрывает глаза и окунается в потоки Силы, ощущая, как свободная Сила Натаниэля ластится к его собственной, сливаясь с ней в однородные силовые ручейки.☆☆☆
— Чем, ты, блять, думал?! Ты, придурок, конченый просто, блять, Нат... Натаниэль обескураженно смеётся и протягивает к Кевину руки, и, когда тот вкладывает свои ладони в чужие, слабо тянет на себя; Дэй опускается на его кровать, и тогда Нат притягивает его к себе, укладывая чужие руки на свои щёки. — Почему, Натаниэль?.. — ещё раз слабо спрашивает Кевин, осторожно поглаживая пальцами чужую кожу. — Ты же знал, что мы достанем тебя из любой передряги, так почему? — Подумал, что этим я смогу защитить себя, — едва-едва слышно шепчет Нат. — Избавиться от пыток, от... всего — я устал, Кевин, ты не можешь, блять, винить меня за то, что я не выдержал. И Рико, он же... Натаниэль замолкает, а Кевин качает головой и сталкивает их лбами, прикрывая глаза; Жан давит в себе слёзы и присаживается на кровать рядом с Кевином, и Нат, которому Дэй закрывает обзор на Моро, немного вздрагивает, когда матрас неожиданно прогибается под чужим телом. Жан замирает и опускает глаза: — Нат, прости, я... я должен был спросить. — Всё хорошо, не ты виноват. Я привыкну, обещаю, просто... дайте мне время, пож... — он вдруг замолкает, и сердца Кевина и Жана пропускают удар, а затем Кевин вдруг чувствует, как губы Ната растягиваются в слабой, немного дрожащей улыбке. — Дайте мне время, пожалуйста, и со мной всё будет хорошо. Жан тепло усмехается, чувствуя, как влажнеют глаза, а затем, украдкой утирая слёзы, спрашивает: — Могу я обнять вас? — Да, конечно, — сразу же отвечает Кевин, и Натаниэль тоже не медлит. — Да, Жан, ты можешь, — длинные руки Моро осторожно обхватывают их обоих, и Натаниэль жмётся к своим братьям, полной грудью вдыхая знакомые запахи. — Остальные тоже хотят к тебе, но Эбби говорит, что тебе пока что сложно воспринимать громкие звуки. Это если вдруг ты задавался вопросом, где остальные. — Хорошо. Эбби права, это действительно так. Мне нужно ещё пару дней, но если они обещают не кричать, я буду готов завтра. — Мы передадим им, — обещает Жан. — Как они? — тихо спрашивает Нат, внутренне сильно переживая за реакцию лисов на всё то, чему они стали свидетелями. — Почти в норме. Переживают сильно. Скучают по тебе. Ваймак сказал, что возможно нас перестанут финансировать и вычеркнут из официального списка повстанцев, так что кто-то уже ищет возможную работу. Натаниэль хмыкает: — Я не представляю никого из лисов на другой работе, Боже, это невозможно, — а затем он становится серьёзным: — Какие-то разногласия с главным штабом? Кевин и Жан молчат несколько секунд, а после Дэй, тяжело вздохнув, отвечает: — Ты только не переживай, ладно? Когда мы вытаскивали тебя, нам пришлось убить кое-кого, и глава не был этим доволен. Он высказал все претензии Ваймаку, а тот сказал, что деятельность повстанцев должна заключаться в помощи нуждающимся, а зарывать голову в песок — последнее дело. — Так, — тянет Нат, — и? Жан прыгает с места в карьер: — Все знают, кто ты, Нат. Кто твой отец. Лисам всё равно, но глава сказал... Нат? — Жан отстраняется и видит враз побелевшее лицо Натаниэля. — Дыши, спокойно, спокойно! Всё хорошо, Натаниэль, это ничего не изменило, лисам это не важно, ну же, понимаешь? — Да как... — полузадушенно хрипит Веснински. — Как им может быть это не важно, если я буквально сын человека, который своими руками прикончил кучу людей из оппозиции? — Спросишь у них завтра, Господи! Только, пожалуйста, не уходи в панику, ты здесь, ты с нами, Нат. — Дьявол, это всего лишь новость о том, что все знают твою фамилию, а что было бы, если бы я сказал, что Рико и Пруст мертвы? — в пустоту интересуется Жан, и Кевин удивлённо впивается в его глаза своими, не понимая его плана. — Боже, ну, может потому, что я скрывал это на протяжении года, и... — Натаниэль вдруг осекается и резко отстраняется, переводя шокированный взгляд с Кевина на Жана и обратно; он осторожно уточняет: — Что ты сейчас сказал? — Они мертвы, Нат, — послушно повторяет Жан и резко выдыхает, когда Нат внезапно бросается на него, обнимая за плечи. Он обескураженно смотрит на Кевина, и его сердце сжимается, когда он слышит первые всхлипы и дрожащий смех Веснински: — Правда?.. Ты же не шутишь? Нет, ты не стал бы с таким шутить... Спасибо, спасибо, спасибо... Господи, я не могу... не могу в это поверить... Мертвы, — он смеётся, пытаясь просто-напросто понять это; тень Рико была за его спиной последние три года, а теперь он мёртв, Пруст мёртв, и... Дверь с шелестом открывается, и Натаниэль слышит, как Эбби ахает, и точно знает, что в этот момент она как раз всплеснула руками: — Я же просила вас, мальчики! Никаких потрясений, а вы заставили его..! — Всё хорошо, Эбби, — шепчет Нат, и женщина осекается, слыша отголоски счастья в его словах. — Теперь-то уж точно. — Даже если хорошо, всё, давайте, Кевин, Жан, на выход. Сдаётся мне, вы слишком сильно утомили Натаниэля пересказом последних новостей. Ему нужен отдых, давайте, идите. Кевин и Жан, переглянувшись, слабо усмехаются, а после встают и, спросив перед этим разрешение, напоследок похлопывают Натаниэля по здоровому правому плечу: — Мы придём завтра с лисами. Не скучай, ладно? Могу попросить Эбби передать тебе несколько книг, хочешь? — Да, давай, — соглашается Нат, а затем немного хмурится и закусывает изнутри щёку: — Послушайте, а Эндрю, он?.. — Он сейчас в городе, с ним всё нормально. А что такое? Случилось что-то? Натаниэль опускает взгляд на свои нервно переплетённые пальцы: — Да нет, всё хорошо, я просто спросил. Кевин перехватывает взгляд Жана и, подняв брови, посылает ему какое-то многозначительное зрительное сообщение, но Моро отбивается от него, фырча, и, махнув напоследок рукой, выходит из лазарета. — До завтра, Нат, — прощается Кевин, и Натаниэль улыбается в ответ, но его улыбка гаснет сразу, как только за ним закрывается дверь. — Всё в порядке, Натаниэль? — осторожно спрашивает Эбби, наблюдая за этими изменениями в чужой мимике. — А? — отмирает Веснински. — Да, да, конечно, Эбби, всё в порядке. Я просто... А Эбигейл тепло ему улыбается, и Натаниэль вдруг ловит себя на мысли, что её улыбка похожа на улыбку человека, который понял самую главную загадку мира. — Не нужно объяснять, Натаниэль, я понимаю. Ты отдыхай, а за Эндрю не волнуйся — что с ним может случиться? Завтра уже увидитесь — точно все придут, а я же даже остановить их не смогу, совесть не позволит. — Ага, м, да, — Нат старается выдавить из себя небольшую улыбку, иррационально чувствуя грусть. Почему? У Эндрю своя жизнь и свои дела, он же не обязан был приходить к Нату, правильно? — Ты права, Эбби, завтра с Эндрю и поговорим.☆☆☆
Но они не говорят ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра — лисы приходят все, кроме Эндрю, и с каждой минутой, когда Нату приходилось удерживать на губах улыбку для лисов, она всё больше и больше становилась натянутой и ненастоящей. Пару раз он ловит на себе взгляды Аарона, но тот молчит, только хмурится немного задумчиво, и Натаниэль не знает, как начать разговор об Эндрю. Но он знает, что с ним всё хорошо — пару раз он слышал его отдалённый голос из коридора, да и остальные сказали бы, если бы что-то вдруг произошло; именно поэтому он совершенно не понимает, почему Эндрю решил вдруг его игнорировать. Эбби разрешает ему покинуть лазарет спустя полторы недели после возвращения в лисью башню, и первым делом Нат идёт не в комнату, не к братьям — он идёт искать Эндрю, потому что в груди за рёбрами поселилась тревога. Как и думал, он находит его на крыше — в это время Эндрю никогда не работал, у него был перерыв, а значит он мог быть или здесь, или в общей комнате, или, в худшем случае, в городе. Он замирает, глядя на то, как всё ещё прохладный весенний ветер колышет светлые волосы, а затем стучит по двери, плевать даже на то, что он уже стоял на крыше: — Хэй, могу я присоединиться? Эндрю вздрагивает и, кажется, давится сигаретным дымом, и он оборачивается так резко, что Нат чувствует фантомную боль в шее. Карие глаза распахнуты, они рыщут по лицу Натаниэля, пытаясь найти неизвестно что, а затем Миньярд подскакивает на ноги, делая несколько порывистых шагов по направлению к нему. Но он вдруг резко останавливается, будто бы налетает на невидимую стену, и Нат хмурит брови, не понимая, что происходит: — Эндрю, что случилось? А Эндрю только хмурится сильно-сильно и отводит взгляд в сторону, сжимая челюсти, и тогда Натаниэль делает несколько медленных шагов в его сторону: — Эй, Дрю, пожалуйста, посмотри на меня. Миньярд дёргается так, будто бы Натаниэль ударил его, но поднимает глаза, отчаянно-злым и непонимающим взглядом впиваясь в голубые глаза: — Как ты можешь продолжать использовать это слово? — слабо спрашивает он, сжимая кулак в кармане куртки. — Они же сделали его отвратительным, так как, Нат? А Натаниэль наконец подбирается к нему, и теперь и разделяет разве что жалкий метр: — Я сам решаю, что они сделали отвратительным, а что — нет. Мне больно, Эндрю, и они в этом виноваты, но здесь, я знаю, никто не проигнорирует меня, услышит каждую просьбу и остановится. Ты остановишься, Эндрю. А Эндрю вдруг резко выдёргивает из кармана руку и тянется к чужому лицу, и Натаниэль вздрагивает от резкости движения, но не делает ни единого шага назад, чтобы уклониться от этого прикосновения. Но его не следует. Эндрю останавливает свою ладонь в паре сантиметров от подбородка Ната, вглядывается в его глаза, высматривая в них, казалось, душу, а после отчаянно рычит и отводит, было, руку, но Веснински осторожно прикасается к его ладони, останавливая. — Хэй, — он улыбается и тянет руку Эндрю на себя, совсем-совсем слабо, не принуждая и оставляя возможность вырваться, но Миньярд подчиняется каждому его движению, и его глаза расширяются, когда Натаниэль вдруг укладывает его ладонь на свой загривок. — Вот, видишь? Я же даже ничего не сказал, а ты уже остановился, Дрю. И это прикосновение — это «да», Эндрю. Эндрю же чуть сжимает чужой загривок, большим пальцем успокаивающе скользя по затылку, а Натаниэль, так и не убрав руки от его запястья, медленно поглаживает основание ладони. Миньярду кажется, что он задыхается, когда смотрит в чужие глаза, и он тонет и даже не собирается сопротивляться; но свободной рукой он скользит в карман куртки и вытаскивает наружу нож, слегка подрагивающий в судорожной хватке Эндрю. Он чуть отступает, показывая нож Натаниэлю, а затем убирает руку с загривка, вместо этого беря Ната за запястье и тяня его руку на себя. Натаниэль в кофте с длинным рукавом, и его правая рука завёрнута в жёсткую поддерживающую повязку, которая ниже переходит в обычные бинты, обёрнутые вокруг предплечья; Эндрю слегка задирает чужой рукав, совсем немного, только лишь для того, чтобы заметить край бинтов, а затем вновь вскидывает глаза к лицу Ната. — Это была моя вина? Натаниэлю кажется, что что-то разбивается, когда он слышит этот тихий вопрос, и он даже дёргается, и чувствует, как Эндрю сразу же отпускает его, делая большой шаг назад. Нат моргает, а затем вновь приближается к Миньярду, протягивая ему свою руку обратно: — Это не было «нет», Эндрю. — Это не было и «да», Нат. — Тогда спроси меня, — просит Натаниэль, всё так же протягивая Эндрю руку. — Спроси. — Я хочу... Я хочу прикоснуться к твоей руке, кролик: да или нет? — Да, Дрю, — улыбается Нат и прикрывает глаза, когда бережные пальцы мягко скользят по его запястью и останавливаются около предплечья. — Что ты имел в виду, когда спросил, была ли это твоя вина? — Я дал тебе нож. А после этого мы обнаружили тебя после попытки, блять, самоубийства, и у тебя были перерезаны руки, так что я должен был подумать? Что, Нат? — Я... Я клянусь тебе, Эндрю, что это был не твой нож. Обещаю. — Он был в твоей комнате, лежал под шкафом, — слабо возражает Эндрю. — Да. Потому что Рико дал мне его, чтобы я действительно им воспользовался, Дрю, но я бы никогда... я не... Это был другой нож, что мне сделать, чтобы ты поверил мне?.. Но Эндрю качает головой и тянет руку Ната на себя, а после прислоняется носом и губами к его предплечью, осторожно, чтобы не навредить, и тихо-тихо шепчет: — Ничего, кролик, я верю, — его пальцы дрожат, когда следующие слова он произносит на французском: — Я так испугался. Он слышит тихий вздох Натаниэля и открывает глаза, не помня, в какой момент успел их закрыть, и ловит удивление Ната своей улыбкой. — С каких пор ты говоришь на французском? — Я не понимаю тебя, кролик, — качает головой Эндрю и, напоследок аккуратно прикоснувшись к бинтам губами, отпускает руку Ната. — Я знаю всего пару фраз. Жану в какой-то момент надоело моё, м-м-м, «мельтешение»? — он неуверенно произносит последнее слово на другом языке. — И он решил, что сможет отвлечь меня. А Натаниэль поражённо смеётся, и Эндрю прикипает взглядом к его губам. — Мне очень жаль Жана, дьявол! — Это был укор в мою сторону? — Миньярд насмешливо приподнимает одну бровь. — Нет! Ну, то есть, совсем немного? Прости уж, но твой акцент... просто ужасен. Эндрю фыркает и несильно тыкает Ната под рёбра, на удивление даже не зацепляя никаких ран: — Замолчи, кролик, — они оба тихо смеются, а затем Эндрю отстраняется, разворачивается и, смотря на Натаниэля через плечо, кивает в сторону края крыши: — Поговорим? — А мы должны? — смех Ната сходит на нет, но слабая улыбка всё ещё играет на его губах, принимая немного озадаченный оттенок. — Нам это нужно, Нат. Прошу тебя. Натаниэль неслышно вздыхает и идёт следом за Эндрю: — Ладно, хорошо, давай поговорим. Они доходят до края и там, усевшись, свешивают вниз ноги, а Эндрю закуривает две сигареты, одну сразу же протягивая Натаниэлю; Миньярд затягивается, и его вопрос вылетает вместе с небольшим облачком дыма: — Я хочу знать, что для тебя сейчас точно «нет». Это ещё нужно будет потом обозначить остальным, хорошо? Натаниэль ненадолго задумывается, вдыхая дым тлеющей сигареты и не спеша затягиваться: — Любые резкие движения. Громкие звуки — с этим всё скоро будет нормально, но пока что... Мне нужно будет заново привыкнуть спать с кем-то в одной комнате. Никаких повязок на глазах, никаких плотных шарфов на шее. Прикосновения — «да» в хорошие дни, когда я буду их ожидать. Никаких касаний исподтишка или если я не вижу приближающуюся руку. Я сейчас пытаюсь справиться с чужим весом на кровати рядом с собой, но пока что это тоже скорее «нет», чем «да». — То, что я сижу так близко, это нормально? — Да, конечно, всё хорошо. — Если тебе что-то не будет нравиться, или ты будешь чувствовать себя некомфортно, или что-то станет некомфортным даже после твоего «да» — ты не будешь молчать. Ты используешь всё, чтобы остановить этого человека, и меня тоже, даже если для этого тебе придётся использовать Силу — на этот раз чтобы защитить, блять, себя, а не кого-то другого. Натаниэль хмурится и стискивает зубы, вспоминая последний взгляд Эндрю, когда он оттолкнул его за двери Силой: — Прости, я... Я должен был это сделать, ты не мог остаться там, я бы... — Лучше бы я остался там и перегрыз глотку Рико, чем тебя бы забрали одного, — резко перебивает его Эндрю. — Да, но тогда бы вместо подделки-Кевина они использовали бы тебя, ровно с таким же успехом! — огрызается Натаниэль, и эти слова заставляют Эндрю заткнуться. — Почему? Почему, Нат, — Миньярд пытается заглянуть в чужие глаза, но Веснински отводит взгляд в сторону. — Кевин твой брат, а я кто? Просто член твоей команды, Натаниэль, так как ты можешь нас сравнивать? — Вы — семья, — кидает Нат, и Эндрю вдруг теряет дар речи, ощущая, как пересыхает горло. — В случае, когда выбор будет стоять между мной и вами, я всегда выберу вас. — И кто же будет защищать тебя, защитник? — слабо, ощущая вкус поражения, уточняет Миньярд. И он вдруг замирает, когда Натаниэль, чуть усмехаясь, поднимает на него глаза: — Вообще, я рассчитывал на тебя, Дрю, но если ты не... А Эндрю перебивает его, подаваясь немного вперёд: — Да или нет, кролик? — Эм, да? — Чёткий ответ. — Да, Эндрю, но что ты хочешь..? — но он затыкается, когда Эндрю быстро подаётся к нему и касается его губ своими. Это даже нельзя назвать поцелуем — простое соприкосновение губ, оно длится едва ли пару секунд, но сердце в груди бьётся быстрее от сквозящей в нём трепетности и нежности. Эндрю прикрывает глаза на этот краткий миг, а Натаниэль ошарашенно смотрит на его светлые ресницы, не до конца веря в то, что сейчас происходит. Но момент проходит, и Эндрю отстраняется, утирая губы тыльной стороной ладони и пряча глаза, а затем он поднимается на ноги, но Натаниэль успевает ухватить его за руку до того, как он успеет уйти. — Постой! Подожди, Дрю, что ты... — Отпусти, — Натаниэль осекается и отдёргивает руку, как будто ошпарившись; Эндрю вздыхает и пытается сгладить прозвучавшую в его голосе резкость: — Я не должен был этого делать. — Почему? Я же ответил «да», ты не сделал ничего, что бы я... — Я способен отличить нервный срыв от всего остального. Ты запутался и сейчас не способен мыслить здраво, а я полез к тебе со своим... Мне жаль, прости. Мне следует уйти. — Нет же, ты не... — Хорошо, — шипит Эндрю, — ладно. Тогда ответь вот на какой вопрос: если бы я сейчас сказал, что хочу тебе отсосать, что бы ты сделал? — Натаниэль слегка дёргается. — Распахнул бы свои объятия, принял меня и позволил стянуть с тебя штаны? Он смотрит в расширенные голубые глаза, и ему становится плохо от самого себя, когда он также замечает подрагивающие руки Натаниэля; он зло рычит на себя и разворачивается, и только у двери его догоняет голос Ната. — Я бы сказал тебе «нет», — Эндрю останавливается, но не оборачивается, вслушиваясь в слова, которые чуть заглушает гуляющий по крыше ветер. — И ты бы остановился, Эндрю. Так почему ты пытаешься сделать себя монстром в моих глазах, Дрю? Разве не понимаешь, что я в это больше не поверю? Эндрю бросает в жар, и он чувствует, как ускоряется его сердцебиение; вся сила вдруг уходит из его ног, и ему приходится схватиться за дверную ручку, чтобы не упасть на подкашивающихся коленях. — Хорошо, — побеждённо шепчет он. — Но сейчас я воспользовался твоим положением, поэтому я хочу, чтобы ты подумал обо всём в спокойной обстановке, ладно? — Да, Дрю. Конечно. Эндрю кивает и спешит как можно скорее сбежать с крыши, оставляя там Натаниэля с догорающей сигаретой в ослабевших пальцах. Нат же чувствует, как горят губы, щёки и уши, и он выбрасывает сигарету за парапет, пряча покрасневшее лицо в ладонях. Дьявол, а Эндрю-то ведь прав, прав, сука. Натаниэль, маленький запутавшийся Нат, не знал, что сейчас делать, и небольшая паника, вызванная действиями Эндрю, разгоняет бурлящую кровь по сосудам. Эндрю поцеловал его. Поцеловал. Это не было похоже на кусачие поцелуи Рико, слюнявые лобызания Пруста, это было самое простое прикосновение сухих губ Эндрю к его уголку губ, и Натаниэль поглаживает это место указательным пальцем, цепляясь за неровность проходящего в этом месте вертикального шрама. Разве это не было плохо? То, что Нат представляет собой буквально лоскутное одеяло, его кожа усыпана самыми разнообразными шрамами, а к телу прикасалось слишком много чужих рук? Разве для Эндрю это не важно? Ему ведь нужен кто-то, кто поможет ему справиться с собственными травмами, но никак не такой человек, который присовокупит к ним свои. Натаниэль на краткий миг позволил себе представить, как Эндрю стянул бы с него штаны, и ему становится плохо. Вот только не от того, что это будет делать Эндрю и что он будет делать нечто подобное, а из-за того, что тот увидит испещрённые застарелыми шрамами и синяками бёдра, несколько укусов, которые ещё не успели сойти с кожи, отпечатки чужих пальцев, и... Натаниэля едва не тошнит, и теперь он точно благодарен Эндрю за то, что тот дал ему время. Он не был готов. Прикосновения — да. Поцелуй — хорошо, он не был плохим (и в животе что-то трепещет, но Нат не обращает на это внимания). Но не что-то большее. Натаниэль банально не сможет с этим справиться. Справиться... А как он вообще терпит все прикосновения? Кевин, Жан, лисы — каждый из них прикоснулся к нему уже минимум один раз, а Натаниэль ведь даже не пытался уйти от их прикосновений. Но почему? Разве он не должен остро реагировать на каждое касание и движение в свою сторону, не должен шугаться этого? Рико, Пруст, Джексон — они ведь позаботились о том, чтобы сделать для Натаниэля прикосновения пыткой. Почему же лисам достаточно всего лишь спросить, и он сам рад разрешить им это сделать? Он подтягивает к груди колено и устраивает на нём подбородок, уставившись в небо на горизонте; он всё думает, думает и думает, а затем в мыслях вдруг устанавливается абсолютный штиль, и перед глазами дрейфует всего одна мысль. А почему «должен»? Он говорит, что должен бояться, должен шугаться, должен никого не подпускать. А кому должен-то? Себе, блять? Так ведь он сам решает, как на него подействуют те или иные события, так почему же он сам загоняет себя в рамки? Лисы — свои. Лисы — семья. И Эндрю — такая же семья, как Кевин и Жан. Он может их не подпускать, может отказать им в прикосновениях. И он будет это делать, вот только... Не потому, что думает, что они представляют угрозу, а потому, что в некоторые моменты любые прикосновения плохи. И он почему-то думает о том, что ему просто нужно немного времени. Он оглаживает пальцами свои губы, иррационально всё ещё чувствуя фантомное прикосновение губ Эндрю. Перед глазами пролетают все их моменты, которые они разделили на двоих, и Натаниэль вдруг думает, что поцелуй был следующей закономерной ступенькой в развитии их отношений. Одна сигарета на двоих. Часы, разделённые между ними, которые они провели на крыше. Разговоры, правда за правду, откровения. Путешествие по Вселенной. Добровольно открытые шрамы. Прикосновения, прикосновения, прикосновения. Натаниэль чувствует, как теплеет в груди, когда он представляет себе Эндрю, и именно это позволяет ему принять окончательное решение. Он этого хочет.