Сердца на ладони — и я в агонии

Андрюху бессрочно угнали родственники в деревню. Весь Князевский клан слетелся на юбилей бабушки, который так удачно совпал с уборкой картошки. Соскочить вариантов не было совсем, как и сесть ему на хвост. Кукует в своём кукуево уже вторую неделю, воздухом чистым поправляется, природой сельской вдохновляясь, нихера не делает, короче, только прохлаждается. А они с пацанами вообще-то все репетиции порядочно отыгрывают. Потом, конечно, так же порядочно сей коллективное достижение отмечают, но в жизни так мало веселья, чтобы отказывать себе в празднике.    Миха не то, чтобы злится или скучает (чё он баба что ли), но как только какой-то из многочисленных дядей освободил квадратный метр спального места, приглашение Андрея погостить с толпой его родственником стало до одури привлекательным. Деревня же: воздух опять же чистый, природа сельская для вдохновения, чего не отдохнуть-то, не побездельничать.    Андрюхе из-за приезда друга тоже вольную дали, не будут же гостя утруждать, весь день сачковали вместо выкапывания картохи. Как в юность снова вернулись: в лесу послонялись, скотину потискали, ну Миха точнее — тот от коровы с телёнком никак оторваться не мог, гусей гоняли, потом сами же от них улепётывали. На озеро ходили птиц баламутить. Сбаламутили в итоге всю женскую часть Князевского населения, когда с мокрым, шлёпнувшимся жопой в лягушатник, Михой домой приволоклись. И это, он, блин, трезвый умудрился на камне поскользнуться. Миша, одним словом. Вечером, натрескавшись варёной картохи со сливочным маслом и укропом, в баню с мужиками сходили под пиво. Разморил деревенский выходной обоих так, что глаза слипаться ещё до начала «спокойной ночи малыши» начали.    Под бабулины причитания спать завалились на летнюю веранду на пол. Не лето уже, конечно, прохладно, но мест свободных и уединённых больше не было. Всё равно сил на что-то непристойное не осталось. Да и неправильно бы было устраивать непотребства под носом всей сохранившейся Князевской родословной. Пообнимались, обменялись парой-тройкой ленивых поцелуев и на боковую — спинка к спинке, жопка к жопке, чтобы теплее и без всяких там порочащих честь предположений случайных свидетелей.    План был хорош, если бы не старческая бессонница (все же в курсе, что бабки не спят никогда?) и пожилая озабоченность всем и вся. Вездесущая и всебдящая бабушка, сама того не ведая, чуть ли не подтолкнула Миху к получению премии Дарвина через утопление в молочном супе, когда с утра сетовала, что Андрей гостя решил заморозить.    — Надьк! Скажи Андрейке, постыдился бы! На веранде гостя своего уложил, застудил паренька, тот и так бедовенький — у пруду-то нырнул, ка бы теперь точно не захворал. Я спозаранку захожу к ним — гля! Жмутся друг к дружке как кутятки чахоточные, ледянющие, уже губёшки у обоих синюшные, ну дело ли? Чего эта веранда сдалась, вон к Яшке бы легли, в тесноте, да теплычно зато!    Ну вот где-то на «кутятках» у Михи лапша носом и пошла. То Балу с его котятками, теперь это ещё. Что там под покровом ночи с ними происходит, в кого они там превращаются, что их людями воспринимать перестают? Оборотни, оба что ли. Андрей его закашлявшегося по спине заботливо похлопал, и про багровеющее лицо мимоходом не забыл подъебнуть. Засранец непробиваемый: его чихвостят, а ему хоть ссы в глаза — всё божья роса, только бы Миху смутить посильнее.    У них это семейная черта походу, бабушка утром отожгла, один из троюродных внучатых пятиюродных дядей или кто там ещё-то — Миха запутался в Князевских поколениях, признавая только батю, маму и бабушку — тоже отличился. Весёлый дядька, на самом деле, всё шутейки безобидные кидал, а в бане байки травил под пенное. Рассказал, как они с мужиками в гараже бухали у одного кореша, он как раз водилой бензовоза работал, у него топливо это повсюду разлито было — воды столько не наберётся. Ну они и нанюхались случайно всей компанией, такой приход словили, что одного из своих за Ельцина приняли. Сначала чуть не отпиздили, потом коллективным разумом план поднятия страны с колен накидали и утвердили, а потом на воздух вышли и попустило. Но к Ельцину у него теперь всё равно отношение благожелательное — норм мужик, бухали ж вместе.    Шебутной дядька этот или сват, после завтрака выловил их и вписал в блудняк. Сначала на армрестлинг подбил, потом на деревенский бокс (по технике непостижимый, по результату малоэффективный, зато зрелищный), на вольной борьбе с элементами дворовых махачей и гоповских перехватов, вообще свалил к соседу типа колодец помочь чистить, а не самогон хлебать, пока два придурка повалить друг друга силились.    Пыхтели разгорячённые у стены, Миха уже почти побеждённый трепыхался, пытаясь высвободить руку и уйти от давления колена в живот. Впервые, наверно, волновал далеко не проигрыш в щенячьей возне. Но в этот раз бабушка взяла гран-при Михиной симпатии — спасла от позора, разогнав их, ещё и Андрюху полотенцем огрела по жопе. Так ему и надо, поганцу.    Только Миха рано расслабился, подзабыл с кем дело имеет. Растрогав бабушку невинной мордашкой, Андрюха наобещал чуть ли не в одиночку весь гектар выкопанной картошки в погреб перетаскать, чтоб не ругалась, а потом заявил, что хочет Михе телка показать, что он от животинок в восторге. И пока тот не успел напомнить, что вчера уже видел, хотя и сейчас, в общем-то не прочь, Андрюха тащит его к выходу, но сворачивает на лестницу.    Затаскивает их на самый чердак и притискивает Миху спиной к стене. Видно, что хотел шандарахнуть, но передумал — дом деревянный, незачем внимание лишними звуками привлекать. Шею предплечьем немного придавливает — не больно, даже кислород не перекрывая, а дышать всё равно сложнее становится.    — Чё тво… — возмущенный вскрик тут же обрывает ладонь, у Андрея взгляд какой-то то ли бешеный, то ли пьяный, даже волнительно становится.    — Не ори, слышно всё, — тихо рычит Андрей и, убирая руку со рта, ухмыляется, сверкая глазами. — Ты чё? Завёлся, что я тебя там внизу зажал?    Заметил всё-таки. У Михи щёки, как огнём опаляет, но признаваться он ни в чём не собирается, отрицать будет до последнего.     — Ни… — снова громко начинает Миха, но сбивается на шипение: — Ничё я не завёл…    Окончание тоже теряется в длинном выдохе под ладонью, только накрывает она уже не рот, а безусловное доказательство, отчётливо выпирающую причину, очевидный, ёбанарот, фактор. Мысли путаются, сейчас же Андрюха его тоже зажимает, причём специально уже, правильно так, как надо. Самоироничная хаханька про то, что стоит начать опасаться драк, потому что, если его придушить — он может кончить, кажется уже нихуя не шуткой. Ну, если Андрюха душить будет, естественно. Но знать ему об этом необязательно.   Пальцы сжимаются крепче, и Миха промычав и зажмурившись, вцепляется в чужую напряжённую спину, дёргает на себя, чтобы ухмыляющиеся губы эти проклятые в свои вжать. Ему даже уступают: коротко целуют, проходятся языком и слегка прикусывают. А потом куда-то исчезают, что приходится снова открыть глаза, чтобы недовольство одним взглядом выразить, но получается только воздухом подавиться: Андрей в этот момент ухает вниз и торопливо расправляется с пуговицей на его штанах.    — Ты чё? — «ебанулся» даже произносить не пытается, оно очень точно заменяется звуком расстёгивания ширинки.   При всей своей династии (ну не прям на глазах, спасибо, конечно) Андрей какую-то хуйню удумал. Миха вцепляется ему в волосы, разумеется, с намерением остановить оральный беспредел, но рука-изменница медлит и не слушается: вместо того, чтобы оттянуть дурную голову от паха, поощрительно поглаживает.     Дальше на несколько секунд, а может и часов — хрен знает, время остановилось — из головы исчезают все опасения, переживания и в целом человеческое мышление. Благо, его хватает на то, чтобы вцепиться в свободную руку зубами, предотвращая хит-парад позорных звуков.    Андрюха даже разогнаться как следует не успевает — делает несколько длинных движений языком по всей длине, накрывает губами до середины и помогает себе рукой. На первой десятке подходов всё и заканчивается, он даже удивлённо мычит от неожиданности, чувствуя, как в нёбо мягко ударяет тёплое и густое.    Миха до его приезда запрет на игрища в соло себе прописал что ли? Или на адреналине его так вштырило? Ну вряд ли Андрей настолько хорош, не так-то много у него практики было, ещё и перерыв вон длинный какой. Ненатруженный рот так и тянет подъебнуть, спросить, что за вирус скорострела на того напал и стоит ли начать переживать, но усилием воли сдерживается: ему ли вообще пиздеть, с его-то синдромом барахлящего хуя.    — А ты? — мямлит Миха, размазанный по стене, пока Андрей его штаны в порядок приводит.    — Времени нет, надо идти, а то хватятся, — отмахивается Андрей.    Миха пристально вглядывается в его улыбающиеся лицо — значит, явно не ощущает себя обделённым, и успокаивается, важно кивнув. Поквитаются ещё.    На электричку Андрей его провожает сам, хотя идти прилично — километра три, если не больше, но тот за двоих отказывается от наперебой сыплющихся предложений подбросить. Миха не вклинивается и не возмущается — погода хорошая, чего не пройтись, надо ж надышаться напоследок чистым воздухом. Да и лучше с Андрюхой оставшееся время провести рядом и подальше от других глаз.    — Андрюх, а нам сюда разве? По дороге ж до станции, — внезапно стопорит Миха, когда они сворачивают в лес.    — Да срежем, не заблудимся, не ссы.    — А я не ссу, что заблудимся. Ты, Андрюх, тот ещё маньяк, заведёшь в лесок и заманьячишь, — посмеивается Миха над скорченной зверской мордой. Хотя у Андрюхи скорее свин-аутист получился, нежели маньяк.    На рассказе о репетициях, Миха действительно оказывает снова притиснутым, только уже к дереву.    — Чё, так удобнее про пацанов слушать? — ухмыляется Миха, обхватывая руками мощную шею, и прислоняясь лбом к чужому.    — А я не про пацанов слушать тебя в лесок завёл, — отзеркаливает ухмылку Андрей и целует.    Растекаться от зажиманий в укромном уголке уже не по возрасту, тем более с мужиком, тем более с дружбаном, с которым за столько лет рядом ни раз диван один на двоих делили абсолютно без каких-либо задних мыслей. Пубертат вместе давно прочесали и не друг с другом, а тут возвращение в Простоквашино, блин, вторая волна безбашенной юности. Хотя у них вместо возвращения скорее погружение в Голубую лагуну получается. Кажись, случись всё пораньше, во времена гормональной бури, они бы под каждым деревцем в этом лесу отметились, затрахали бы друг друга вовсе не фигурально.   Сухая кора неприятно царапает спину даже сквозь одежду, от Андревского натиска — вжимается всем, чем может, руками бока и бёдра сильно сжимает, но под футболку залезть не пытается. Миха в губы жадные всхлипывает, когда чувствует, о ногу характерное трение, тянется к резинке штанов, чтобы оттянуть и внутрь залезть, но руку перехватывают.    — Так не получится, — выдыхает Андрей на протестующее мычание. — Мне… Мне по-другому надо. Ну, знаешь.    На «по-другому» сейчас возможности нет, не настолько они отбитые, чтобы в лесу и без всякого там нужного, хрен пойми, чем (очень даже пойми) заниматься. Хотя может, у Михи где-то в карманах вазелин случайно завалялся, у него в них чего только не бывает. Блин, да какой, нет, надо выкинуть эту херню из башки, не здесь и не сейчас, понятно же. Даже с вазелином. Неожиданно Миха слышит собственный тихое жалобное мычание сквозь стиснутые зубы.    — Как только в город — сразу к тебе, — обещает Андрей, истолковав по-своему раненый скулёж, и утешающе (ни разу, скорее ещё больше распаляет) обласкивает шею губами.       

***

 

  По случаю возвращения блудного Андрея с добровольно-принудительных работ на фазенде после репетиции устроили пьянку, как по дембелю, разве что не с тем же размахом, и Миха в этот раз проведать приезжал. Байки и шутки Андрюхины слушали с открытыми ртами, хотя казалось бы: на картошку ездил, чего там интересного-то? Но тот и про дядьку своего пьяного понарассказывал, и про деревенские развлечения под горилку, и про шандарахнувшегося в пруд Миху не забыл упомянуть. Весело посидели, душевно.    Продолжать коллективно решили дома у Михи, до него же ближе всех. Дошли, правда, самые стойкие — Шурики. Разместились вчетвером на маленькой кухне, Миха с гордостью показал свою подопечную, которая слегка обалдела от количества чужого внимания. Размотанный Балу затискал бедную Ширку, чуть ли не до слёз растрогавшись от истории её появления (подробности с героином были опущены), и был готов забрать кошатину к себе прям сегодня, если бы кто ему позволил.    Миха же после улицы практически протрезвел и, поймав взгляд расслабленного и довольно улыбающегося Андрея, сам расслабиться больше не смог. Глаза полуприкрытые, губы влажные от постоянного облизывания, лицо его порозовевшее — всё безжалостно бьёт наотмашь по мозгам, вынуждает теплеть низ живота и вздрагивать от мурашек, разбежавшихся, по загривку.    Сколько они там уже не это? Обжимания в деревне не в счёт, там скорее затравочка была, поддразнивание, нихрена не облегчение. Все мысли сворачивают в горизонтальную плоскость, а силы уходят на одёргивания себя же, чтобы не жрать Князя глазами. Ну или хотя бы, чтоб не так жадно, по кусочку. В тесной кухне некуда деться, Андрей, как назло, с любой точки попадает в глаза и то, что Шурики замкнулись на пьяном общении друг с другом, вообще не помогает. Миха уже просто рядом с ним на подоконник приземлился, нервно подёргая коленкой, чтоб хоть смотреть поменьше, так истосковавшееся тело само к тёплому плечу потянулось.    Андрей этот ещё безголовый, руку на шею закинул и к себе ближе прижал, лбом висок боднув, ну нарывается же, конкретно напрашивается. У Михи температура тела подскакивает и кончики пальцев зудеть начинают, и не только они, если уж начистоту. Сейчас бы развернуться к этому придурку, завалиться на него, а потом самого завалить и… Ну и чё там дальше у них происходило до того, как деревня грёбанная между ними случилась.    Коленка дёргается, ширинка тоже, глаз не успевает — Шурики решают, что пора расходится. Миха облегчённо выдыхает, отлепившись от подоконника и Андрея, и после восьмого круга прощальных рукопожатий идёт провожать гостей.    — А где Ширка? Дай мне Ширку, я хочу с ней попрощаться! — сев на жопу в прихожей и натягивая кеды, пьяно требует Балу.    — Саш, блин, какая Ширка? Она от твоих тисканий уже на шкаф заныкалась, не привыкла ещё… Народу столько, — Миха переминается с ноги на ногу, не зная, как ещё можно ускорить процесс проводов гостей.    — Ну хоть в нос от меня поцелуй, — Пор подтягивает Балу за подмышки, ставит на ноги и облокачивает на стеночку, пока сам заботливо зашнуровывает тому кеды.    — Обязательно, Шур, от тебя десять раз поцелую.    — Адрюююх! — внезапно воет Балу. — Ты где там?    — Он у меня сегодня. Нам ещё надо это…  Как его… Ну, в общем, надо, — отговаривается Миха, неловко почесав затылок.    Когда гости, наконец-то, выходят за порог, Миха выдыхает и машет им вслед: — Давайте ребят, рад был видеть.    Ключ поворачивает уже сильно дрожащими руками и в полубессознательном состоянии. Миху хватает на ещё одно взвешенное действие: метнуться в комнату и нашарить смазку прежде, чем сломя голову ломануться обратно.    Залетает на кухню и тут же обхватывает ничего не подозревающего Андрея, прилепляясь к нему всем телом, как думалось и мечталось последний час. Губами врезается куда попадёт: скула, переносица, подбородок, потом уже и до рта добирается, сразу языком лезет, не церемонясь.    — Думал уже никогда не свалят, — между суматошными поцелуями жалуется шее Андрея.    Нет, Миха пацанов любит, но отлюбить сейчас Андрея первостепенная задача. Тем более, когда тот такой пластичный и тягучий, за плечи цепляется, прижимается вплотную и на поцелуи охотно отвечает.   Миха с жаром впечатывает его бёдра в свои, удовлетворённо отмечая, что не один он с пол оборота завёлся, Андрюхе тоже много не надо. Он-то страдалец, в тот раз вообще без всего остался, столько терпел, с его-то аппетитами.    — Кровать? — выдыхает Андрей ему в рот.    — Какая нахуй кровать? — ругается Миха, разворачивая поплывшего Андрея к себе спиной и нагибая над столешницей. — Месяц, блядь, Андрей. Ебучая твоя деревня.    — Не месяц, а три недели, — между выдохами поправляет Андрей, пока чужие руки хозяйничаю в районе ширинки.    — Ну, давай, блядь, ещё подождём, чтоб точно, — ворчит Миха ему в шею спуская с него штаны с трусами. — У меня одна за две шла.    — И я тебе отсосал, когда ты приезжал, — укладывая голову на руки, напоминает Андрей.    Миха достает из кармана припасённую смазку, дрожащими от нетерпения-возбуждения-да-скорее-бы-просто-уже-блядь выдавливает на пальцы. Да, Андрей действительно ему отсосал, даже при таком скоплении народа им удалось урвать несколько сладких минут на чердаке. Но Миха-то ему ничего не успел сделать.    — А я-то нет, — двигая пальцами и склонившись к заалевшему уху, возражает Миха.    Андрею не терпится, он скоро начинает подмахивать и требовательно елозить, прося сделать уже всё, как обоим хочется. Миха на взводе, он ни ему, ни себе отказать не может, медленно входя. Тело жадно просит больше, сильнее, быстрее, на всю, так чтобы до искр из глаз и звона в ушах. Так и получается, когда он оказывается внутри до конца, но не хватает, всё равно мало, чертовски мало, поэтому подтягивает Андрея к себе и укладывает на свою на грудь. Воткнув подбородок в его плечо, Миха вгрызается клыками в местечко между плечом и шеей, обхватывает двумя руками торс и из-за разницы в росте подсгибет колени.    Андрей встаёт на носочки, стонет, его потряхивает от ощущений, от того, как Миха глубоко входит, как насаживает на себя, и разглядывает тяжело покачивющийся налившийся член.    — Пиздец, как хочу, — делая размашистый толчок, делится в ухо Миха. — Уже при пацанах думал тебя разложить.    Пьяный Миха не скупится на слова или разлука его так разогрела, но Андрея явно пробирает: и шёпот, и интонации, и смысл.  Запрокинув голову, он снова стонет — громче, надрывнее, в такт мерным беспощадным толчкам и тянет руку к члену. Но Миха резко её перехватывает.    — Попробуй так.    — С-сука, — шипит Андрей, выгибаясь и толкаясь навстречу.    Зарывшись носом в мокрые волосы, Миха с трудом, но контролирует размашистые плавные движения, стискивая Андрея в кольце рук. Чувствует, как тот сжимается, пульсируя, а потом с жадным восторгом наблюдает как белые капли забрызгивают живот и столешницу. Не выдерживает, и врезавшись бёдрами до упора, спускает, пока Андрей дёргается и сжимает его до потемнения в глазах. По привычке удерживат, того как обычно после оргазма ноги едва держат.    — Опять меня не выпустил, — через время низко фырчит Миха ему в ухо, целуя, в шею.    — Иди ты, — сыто улыбается Андрей с закрытыми глазами, откинув голову на широкое плечо.    Разъединяться не спешат, торопиться некуда. Первое бешенство спало, но сил ещё достаточно, и оба понимают, что это только первый проходной раунд. А пока можно понежиться, наслаждаясь теплом и бегающими щекотными мурашками.    — Ты, может, это… Останешься? — также в шею бормочет Миха.    — Я вообще-то и собирался. Или чё, ты, думаешь так легко отделался быстрым кухонным перепихоном?    — Не, Андрюх, я не про ща… Я про, ну, вообще.    Андрей лениво мотает головой, поворачивает лицо к Михе и промаргивается:    — Это тебя так после долгого воздержания оргазмом шибануло или ты мне только что жить вместе предложил?    Миха сопит, продолжая прятать красное лицо в его же шее, а потом, вздохнув, всё-таки решается.    — Ну ты же говорил, что у вас там ща ремонт будет. Будешь ездить — помогать, чё там в пыли то этой жить, ё-моё. Краски там, рисунки тоже попортятся…     

 

***

Миха ни о чём не подозревает и не беспокоится до самого позднего вечера. Ну а чего, перья с утреца начистили, дурака поваляли, плащ любимый на плечи приятной тяжестью улёгся и в путь — о музыке вещать на большой экран. О ней родимой Миха готов разглагольствовать часами, ещё бы не перебивали всякими дебильными вопросами, не связанными с творчеством: ну там про отношения, фанаток, а кто в группе главный ёбырь-террорист — вот это вот всё. Машка — кто ж ещё, она пусть с ними уже и не катает, но славу её до сих пор вшестером не переплюнуть, всех баб отбила на долгие годы вперёд. Идиоты.    Ну хоть поляну потом нормальную накрыли, без выебонов особых, но Чивас поставили. Хуйня полная: от душманской конины в хачевнике за пять сотен пойло, двадцати пяти годочков от роду, ничем не отличается, по вкусу так точно. Хотя Андрюхе вкатило только так, теперь заблюёт, наверно, всю хату к чертям, он же по крепышу не очень угорает, его нектар — чисто пиво.    Но в тачке проспался и домой по лестнице проскакал удивительно резво и ровно. Первым делом попёрся Ширку кормить: всё она ему тощая, не доедает, хотя жрёт чаще, чем они сами. Уже и проглистогонили королевишну по совету Лёхи. Правда, тот сам не рад был, что вообще влез: его же исполнителем и вписали, потому что ни Михе, ни Андрею религия животинок так мучить не позволяла. Таблетки в живое существо заталкивать, химию всякую — нашли дураков. Но ширеть Ширка принципиально отказывалась. Миха как ни пытался доказать, что строение такое кошачье, конституция, блин, Андрей был непреклонен — худая слишком и всё тут. Ветеринара нашёл, свозил, тот корм какой-то специальный выписал, который чуть ли не по часам и с весами давать надо, сам себе головняков выдумал, короче. А Ширке всё по боку — жрёт и не толстеет.    Зато сразу после кормёжки бездонной ямы, Андрей, не раздумывая, заваливается к Михе под бок, ластясь и прижимаясь. Он, конечно, не против: тут же заграбастывает в объятия, подминает под себя и губами по щетинистому подбородку водить начинает. По синьке кончить в разы сложнее, ну, Михе, по крайней мере, Андрей-то в любом состоянии умудряется, но и уровень раскрепощения на порядок выше. Стеснение забывается напрочь — никакой зажатости и лишних мыслей, только грязные реплики, пошлые изгибания и обоюдное желание получить и подарить удовольствие. Миха ни за что не откажется от нетрезвого траха, пусть даже и останется без финала (но пока такого не случалось), ради наслаждения самим процессом.     Предвкушение развязного безбашенного секса облизывает от горла до паха, заставляя прогнуться в позвоночнике и сильно толкнуться бёдрами в Андрея. Руки уже во всю гуляют под его футболкой, зубы по-звериному цепляют дурацкий ворот, но пока не отключившийся слух улавливает несуразное хихиканье и бормотание.    — Чего ты? — хрипловато спрашивает Миха, силясь разглядеть сквозь цветные пятна чужое лицо.    — Вспомнил, как нас вопросами кошмарили, — булькает Андрей, жмурясь. И пискляво парадирует: — Столько фанаток мечтают оказаться на вашем хую, чё ж вы до сих пор одни?    Про хуй Миха понял сразу, остальное осознавалось гораздо медленней, а уж целиком смысл дошёл, когда Андрей неестественно рассмеялся. Стало неспокойно, даже голова немного прояснилась — что-то не то происходит. Вопрос про фанаток действительно был, и не так, конечно, задан, но Миха всё равно его проигнорировал, а что там Андрюха наотвечал — прослушал.    — И чё?    — Да ничё, — нарочито беззаботно отмахивается и снова смеётся, задыхаясь, словно остановиться не может. — Смешно же: на моём поломанном хую кто-то хочет… Бля, не могу…  Оказаться, не зная, что я-то тоже на хую.... Не, ну прикол же?    Трясётся и заливается от своего недосмеха, хотя не смех это вовсе, а сухое карканье, в которое всхлипы начинают пробиваться. Миху самого дрожью простреливает, противный холодок по загривку пробегает от чего плечи дёргает. Ничего лучше в голову не приходит, кроме как накрыть Андрея собой, уткнуться носом в висок и ладонь в волосы запустить, поглаживая, пока тот вздрагивает и свои рваные страшные хрипы пытается глушить.    Успокаивать Миха не умел никогда — ну словами через рот точно. Да и тема такая, что путного ничего не скажешь, только ещё больше закопаешь. Вроде нормально было всё после того, как друг с другом разобрались, съехались вон, срались по мелочи и не особо часто — не в пример тому, сколько трахались. Миха в медовый (или какой он там? Компотный?) месяц столько не сношался, но под хмурым и не до утех, там вообще другая фишка — ментальная связь на двоих под одним веществом. Кто знал, что с Андрюхой она и без дополнительных средств присутствует и охуеть с какой пропускной способностью, если ближе подойти, вплотную.    Получается, он всё это время мысль эту дурацкую, так в себе и держал? Думал, переживал, нихрена не показывая и не рассказывая. Миха себя дураком конченым чувствует — конечно, блядь, Андрей переживал — проблема-то никуда не делась. Дальше разговоров они не зашли, а сам такой пиздец не лечится (только хуйня сама проходит), это не герыч, после которого всё восстанавливается или не восстанавливается со временем, знай только, что жди свой бодрый на двенадцать. Тут другое, тут психологическое. Надо с этой темой что-то решать, а то Андрей реально ёбнется.    — Извини, меня чё-то разъебало с нихера, — подуспокоившись, тычется губами в ухо Андрей, целует в скулу, возится под ним и бок с нажимом гладит. — Щас я, щас.    — Да лежи ты уже, ё-моё, — Миха на мгновение вдавливает его собой в постель, пресекая возню.   Губами от шеи до виска легонько проводит, притормаживая местами, чтобы кожу чуть прихватить. Слова — это Андреевская всё же вотчина, Миха так не умеет. Он только вот так может: телом выговариваться, прикосновениями доносить, бестолково и молча утешать.