Сердца на ладони — и я в агонии

Сидя за компьютером в наушниках, Андрей спиной чувствует колебания микроклимата и вибрации разгулявшейся одомашненной Суеты. Суета и правда распоясалась: помельтешила по квартире с Ширкой на руках, положила её на диван и навернула вокруг кругов пять, потом уселась рядом и наглаживала ещё с четверть часа, не переставая. Беспокойство и напряжение начинают давить и на Андрея, мешая сосредоточиться. И не факт, что они исходят от Михи, а не от заглаженной Ширки.    — Мих, оставь кошку в покое, она уже в обмороке от твоей любви безудержной, — снимает наушники Андрей, поворачиваясь.    Задумчивая Суета продолжает задумчиво чесать свернувшуюся в клубок Ширку.    — Андрюх, а твоя мама её точно обратно отдаст?    — Ну, твоя же отдала, когда в Карелию гоняли, почему моя — нет?    — Дык, а я про что! — подрывается Миха: вскакивает, и тут же, извиняясь, заглаживает потревоженную Ширку. —  Моя не особо-то и хотела её отдавать: и грустно ей будет, и дома нас не бывает, и вдруг кормить забываем. Ширка ж всем нравится, её все хотят прикарманить!    — Мих, ты вот по херне сейчас загнался, — мягко ворчит Андрей. — Мои Ширку вернут в целостности и сохранности, как только попросим. По-другому всё равно не получится, Мих. С собой нам её не взять — больше рисков проебать в поезде или на вокзале, да и для неё представь какой стресс выход из тихой квартиры.    — Ну не такой и тихой, к нашим пьянкам она привыкла, в отличии от соседей, — скалится Миха, но тут же возвращается к серьёзному тону. — Ладно, если что, я знаю, где твои живут. Я твою маму, конечно, люблю, но Ширку в случае чего, ё-моё, я у неё выкраду.    — Выкрадешь, выкрадешь, я тебе даже ключи от квартиры дам, чтоб ты в окно не полез. Пойдём чаю глотнём, пока тебя ещё чем не разобрало, — поднимается Андрей.    — Да чай тут не поможет, пиво ещё куда не шло, — бухтит Миха, послушно топая на кухню.    Пока заваривает чай, Андрей бросает взгляд на часы — а вот это уже интересно. Не только в возможной безвозвратной потере Ширки похоже было дело. Косится на Миху — сидит Суета невинная, в окошке птичек рассматривает, да щёку почёсывает. Халат опять повязал чёрт знает как: декольте своим глубоким лучи тёплые ловит и взгляд на десяток градусов по цельсию погорячее завлекает. Уж лучше бы вообще не надевал, но у Михи свои понятия о домашнем туалете — дома дама, не положено в неглиже. И на то, что панкам вообще-то похуй на такие условности — тоже положено. Миха панк приличный, при Ширке даже в трусах щеголять отказывается, и Андрея извращенцем обзывает, когда тот его гардеробное мракобесие не поддерживает. Тому по большому счету всё равно, сам пусть хоть в скафандре ходит. Но трогательную Михину придурь, дополненную урождённой небрежностью и наплевательским отношением к собственному внешнему виду, давным-давно пора возвести в ранг искусства.    Андрей бы даже отпираться не стал, если бы кто сейчас застукал, как он на дурака этого заглядывается. Ну красиво же: длиннющие ресницы подсвечивает солнечный свет, нечёсаные чуть завивающиеся волосы отливают шоколадм, а широкая белая грудь при каждом вдохе так и норовит полностью оголиться.    — Мих, а ты чё ещё не в портках? Выходить же уже скоро, — сам себя отвлекает Андрей от неприлично притягательного домашнего Михи, ставя на стол чай и присаживаясь напротив.   Тот вздрагивает, отмирая, кидает затравленный взгляд и утыкается носом в кружку, сутулясь ещё сильнее. Андрей не торопит и не давит, молчит, в ожидании чаем сёрбая, да брови нахмуренные разглядывает: чёрные, густые, как две гусеницы прилепленные.    — Да я… Не знаю я, Андрюх. Чё-то хуйня там какая-то началась, — разрождается ответом Миха спустя два глотка и одно шипение из-за горячего чая.      — В смысле? Тебе ж, вроде, он понравился, ты вон уже сколько отходил, что сейчас не так?    — Да всё! Всё не так!   — Не ори, а объясни нормально, — невозмутимый тон Андрея действительно слега присмиряет.    Да как тут объяснишь в двух словах? А не в двух — это лекция часа на три. Этот его Чайковский (не Чайковский он, конечно, просто Пётр Ильич — Миха его потому и выбрал по началу, ну классно, хоть какое-то пересечение музыкальное. А ещё он никогда не пациентом не обзывает, как другие мозгоправы) в последнюю встречу в тупик поставил. Не то, чтобы раньше было легче, но хоть получалось какие-то слова из себя выковыривать. Обычно Чайковский не давил, если Миха на вопрос не понимал, как ответить или не хотел — задавал другой, если и там швах — следующий, и так потихоньку по капле что-то выдавливал.    Буксовал на личных темах, хотя там всё личное, блин, но Чайковский сумел и про отца что-то нащупать, и про семью в целом, и чуть про юность, поверхностно про друзей и даже Анфису откопал. Только про Андрея ничего — Миха партизанил как мог. Про знакомство, проделки в училище и уже серьёзные залёты после, про приключения совместные — охотно трепался, совсем без упоминания Князя вообще бы молчать пришлось, столько времени уже в одной упряжке. Про то, что Андрюха творит — про это молчать вообще не мог, там же пиздец у него истории, а рисунки? Однажды пересказом про разбойников так увлёкся, что забыл, кому и для чего рассказывает, и на тактичные попытки вернуться в сеанс отмахивался и продолжал о своём. Но Миха наотрез отказывался давать Князю характеристики и обсуждать их взаимоотношения — любые. Это его, туда железно никому нельзя: психам, терапевтам, вместе взятым — никому. Тема их дружбы, самого Андрея, стала символом сопротивления, тем сокровенным, что он от самого себя спрятал, чтоб никто вообще не добрался. Почему? Да не почему, чувствовалось так, нехуй туда лезть.   В последний раз Чайковский его вообще не жалел, Миха даже уже психануть думал, а тот так и напирал с одним и тем же вопросом, вертя его по-разному. В конце, сняв очки и устало протерев глаза, душ(ев)ный целитель выдал неожиданное: «Михаил, я понимаю, что открываться другому человеку, особенно незнакомому может быть невообразимо трудно, но наша работа будет целесообразна только при взаимодействии. Ваша основная деятельность предполагает репутационные риски, поэтому я каждый раз заостряю внимание на полной конфиденциальности. Мне понятно ваше сопротивление, но позиция глухой обороны значительно снижает эффективность наших встреч. Вы подумайте до следующего сеанса — действительно ли вам нужны наши встречи». Его бабы, блин, так ловко не отшивали.    Вот и что теперь делать? Пойти сдаваться мозгоправу или сдаться сейчас Андрюхе? Чайковский так-то мужик неплохой, уж получше тех, с кем Миха успел «посекретничать». Взрослый, даже старый скорее, спокойный, как удав, его хрен выведешь из себя. Но, блин, все эти ковыряния нихера легче не делают, только бередят ненужное и забытое. Ещё и вопрос постоянный «как вы сегодня?». Миха даже растерялся, когда в первый раз услышал. Да заебись он сегодня от вчера и до послезавтра, а если не заебись, то чё об этом говорить вообще, чё жаловаться — водку вместе не пили.     — Ну походу он не очень со мной это… Ну работать хочет, — жмёт плечами Миха, несчастно вздыхая.    — Почему? Нахуй что ли его послал? Или похуже чего наговорил?    — Да ничё не посылал и не говорил. В этом-то, блядь, и проблема!    — А чё вы там делали? Чаи гоняли? Блядь, Мих, ну договорились же! — в сердцах полыхает Андрей.    — Да помню я, помню, что договорились, ё-моё! — стонет Миха, пальцами волосы лохматя. — Ну чё я сделаю, если пиздеть направо и налево не могу о себе? И так ему почти всю подноготную, целую, блядь, биографию свою выдал, а всё мало. Про тебя всё вынюхать, всё узнать пытается, а я не хочу, не хочу, понимаешь? Нехуй ему про тебя знать, пусть лично, блядь, идёт и с тобой знакомиться!   — Мих, он не про меня конкретно узнать хочет, — через полминуты осмысления осторожно произносит Андрей. — Он через твои отношения с другими тебя типа раскрыть пытается.    — Блядь, ещё лучше! — хлопает по столу Миха. — Не надо меня раскрывать, я и так вон — душа нараспашку, дораскроешь — всё вылетит нахер, чё останется-то?    — Я не вдупляю: в чём проблема?    Насупленный Миха взгляд не поднимает от стола, плечом нервно дёргает. Ну как он не понимает-то? Это же как себя внутренностями наружу вывернуть и дать поглядеть: на, рассматривай, лупу не забудь, а то вдруг чё пропустишь. Миха и с собой Андрея не обсуждал никогда, тот просто появился и как-то врос, раскопал себе нишу в его пространстве, и он это принял, принял легко и безусловно, как неизбежное и само собой разумеющиеся, как принимают маленькие дети родителей и братьев с сёстрами. Сказано есть — не вопрос, значит, есть. А остальное — дело десятое, зачем об этом думать.    И всё происходящее и возникающие в этом пространстве тоже по косточкам не раскладывал: как самое ценное, но в быту не особо-то необходимое барахлил и складывал на чердак, куда ни одни воры не залезут и не найдут, и он сам не сунется, а то откроет, и задохнется под грудой всего накопленного.    Гораздо спокойнее, что оно там лежит нетронутое, Миха же не дурак, понимает, что вопросы нихуя небезобидные и не от балды заданы. Сковырнуть, распутать, то, что по любому потянет за собой вереницу заткнутого и неожиданного, отчего явно переебёт охуительным прозрением банально страшно, хоть он и не готов в этом признаться.    — Да не хочу я, Андрюх, ё-моё. О тебе, в смысле, не хочу говорить, понимаешь, да? Ну так, как ему надо. Какие у меня там мысли-хуисли, чувства-хуюства и остальная такая херабора.   — Мих, он же не спрашивает в каких позах мы спим, он вообще ничего такого не имеет в виду. Да он даже не подозревает, что мы трахаемся! — Андрей намеренно выбивает почву из-под ног, зная, как Миху смущают все эти вслух высказанные бесспорные факты. — Я же о тебе на своих приёмах тоже говорю.    — Чего? — поднимает, наконец, взгляд Миха.    — Того. Не забыл почему мы вообще во всё это вписались? С чего всё началось? Конечно, ты основной герой моих рассказов, — и добавляет, хмыкнув: — Впрочем, ничего нового.   Новая информация сбивает с толку, и Миха никак не может понять как к ней отнестись. Чё там про него говорить-то? Андрей же со своей темой порешать должен, он причём?    — А… чё говоришь?    Андрей вроде даже тушуется, падла, но потом делает глоток чая и хитро щурится одним глазом, усмехаясь: — Не, Мих, не сейчас, иначе ты либо разрыдаешься, либо мы ебаться начнём.    — Чё это? Плохое что ли чё-то? — тут же хмурится Миха. Андрей, видимо, забыл с кем живёт.    — Да почему плохое-то сразу? Просто, ну, там много разного всего, короче, — смешался всё-таки Андрей.    Миха подозрительно вглядывается в него — делано непринуждённо хлебающего чай, но не доёбывается. Было б плохое, сказал бы сам — за косяки ж его разъёбывает без стеснения: за шмотье, валяющееся по всем поверхностям, за тарелку не там оставленную (под диван сунул, потому что лень вставать было, чё орать-то), за бычки в раковине.    — Ну чё, лучше?    — Да нихуя не лучше, Андрюх, — шлёпает по своей коленке Миха. — Всё равно не ебу чё ему говорить.   — Да, Миха, заёба ты грешная, как есть, так и говори, — ворчит Андрей. — Чего ты стремаешься? Чё, не друг я тебе или чё?    — Друг! — яростно кивает Миха. — Но «или чё» же тоже!    — Ну так другими словами скажи. Что близкий человек тебе, например. Если оно так.    — В смысле «если»? — возмущённо вскидывается Миха. — Конечно, близкий.    — Ну и хули ты тогда мозг себе и мне делаешь? И Чайковскому этому своему. Так и начни: близкий человек.  А там уже слова сами пойдут, — заявляет Андрей, ещё и кивнув для убедительности. Подумав, добавляет, неловко почесав подбородок: — Ты это, ну, спасибо, что согласился. Что ходишь там, пытаешься чего-то. Я знаю, что тебе это пиздец как тяжело и вообще нахуй не упало, но это типа… Спасибо.    Нихера себе, у Михи позвоночник в трусы осыпался от чужой признательности, и не факт, что после соберётся обратно снова. Андрей понимает? Ну, типа, да, он много чего там знает и всё такое, но, чтобы настолько его чуял — целое откровение.    Чё, так оно что ли работает? У Михи затык, Андрей выслушал в чем проблема и она рассосалась? С Чайковским также надо? Или это Чайковский язык и развязал своими «почему», да «как», что он и сейчас в объяснения на автомате ударился и даже без прелюдии в виде выебонов.    — Чё сидишь-то? — вырывает из задумчивости ухмыляющийся Андрей. — Засосать тебя на дорожку что ли?   Блядь, вот как обычно он вот это вот всё. Не может без дуркования своего.    — Да иди ты, блин, — Миха подрывается, радуясь, что позвоночник, таки обрёл снова целостность, и нервным шагом сбегает из кухни. Портки надевать, ё-моё, а то ж правда опоздает.    Посмеиваясь, Андрей с умилением вслушивается в привычные топтание, копошение и бормотания, размышляя о непростых думах Михи. Испереживался, бедолага, что Ширку отберут, из-за врача расстраивается, а всё равно делает, потому что договор. Сам настоял, чтобы Андрей занялся уже хуетой своей недееспособной, сам и ходит — через силу, сцепив зубы, но ходит, чтобы по-честному. Непонятно только к чему оно всё приведёт: не страшно за нулевой результат, пиздец как боязно, что Миху наоборот вскроет и потащит по старой дорожке.    Но то, как безалаберный Горшок пересиливает себя и неукоснительно выполняет условие, Андрея вводит в тотальный транс. Хрен знает, на сколько того хватит, но те титанические усилия, который он очевидно прикладывает не заметить невозможно. Как и невозможно осознать причину его послушания. Андрей действительно прекрасно понимает, что Михе вся эта байда с психологическими изысканиями его башки отвратительна до блевотни, и по собственному желанию хрен бы он во всё это вписался. Наверно, для терапии такая позиция неправильна абсолютно — Андрей сам уже поднаторел, и знает, что пока не захочется получить помощь и принять решение — нихера не выйдет. Но Миха всегда существует по собственным законам мироздания: стандарты об него ломаются, а понятия нормы съёбывают в священном ужасе только завидев издалека. Может, и тут сработает его инаковость, может, если катушка будет в Андреевских руках, воздушный змей не оторвется и не отлетит бороздить другие миры?    На самом деле Миха не один такой пиздастрадательный и умученный собой же. У Андрея тоже в последнее время завелась несвойственная ему озабоченность. Несвойственная, конечно, потому что не сексуальная. Начало внезапно шоркать и скрести в голове, что там, где они сейчас есть, и то, что имеют друг друга (в новых смыслах и только Андрея), возникло из стрёмной и недопустимой ситуёвины. Ну как бы из хуйни полнейшей родилось, а, как известно, от осинки не родятся апельсинки, и из хуйни может вырасти только хуйня. Короче, Андрея начало парить, что Миха во всём этом вместе с ним, потому что считает себя виноватым из-за его полового недуга, поэтому и лезет вон из кожи. Драма на драме, блин.    Он же сам его вынудил, получается, с собой сношения иметь. Сначала накидался хер знает чем, что у того выбора не осталось, а потом припёрся и продолжение выпрашивал. А потом опять выпрашивал, пока не выпросил. Ну Миху дальше и понесло — вон аж жить вместе начали. Дохуя инициативный Горшок — зверь малоизученный, и не менее опасный, чем в агрессивной этиловой кондиции. И если оно всё действительно так — это пиздец, потому что Андрею так не надо. Не то что бы вдруг захотелось большой и чистой, чё её хотеть, и так есть, другой точно не может быть в их обстоятельствах, но паскудный осадок из Михиной возможной вины и собственных сомнений губил и куда более фундаментальные вещи. Ненадёжная конструкция выходит, разлетится от любого неровного выдоха. Очнётся тот внезапно и всё полетит в пизду.    Упакованный в штаны и футболку Миха быстрым тяжелым шагом возвращается на кухню и нависает над Андреем, уперевшись кулаками в стол. Выглядит угрожающе, как будто пиздиться вознамерился звать, в глаза тяжело смотрит и хмурится.    — Ну? — через полминуты гляделок требовательно выдаёт Миха.    — Чего «ну»?    — Давай уже делай, ё-моё, чё там собирался. На дорожку-то.    Удивлённо приоткрыв рот, Андрей быстро берёт себя в руки: ухмыляется, и тянет за шею сурового, ни разу не голодного до ласки, мужицкого Миху.          Третий глаз во лбу раскрываться начинает от напряжения, как усиленно думается. У Андрея-то понятно всё легко и просто, как два пальца обоссать, ему выговаривать нормальные всем понятные предложения вообще никакого труда не стоит. Он такие ожерелья из бусин-слов плетёт, что даже на бумаге легко залюбоваться. А Миха, разве что чернилами художественно харкнуть может, это вам не это, а панковский авангардизм, ёпт.    Далась вот Андрею его башка. Понятно, что у того теперь свой интерес, чтобы Миха в себе оставался и никуда свинтить сознанием не стремился, ну так и у него самого тоже теперь, ну это, мотивации для этого нет. Точнее мотивация как раз есть — быть, держаться, чтобы с Андреем, чтобы как сейчас у них, потому что впервые за много лет Михе чего-то действительно так сильно хочется. Хочется настолько, что даже собственные загоны и предрассудки не способны переломить это желание. Все пазлы, наконец-то, в нормальную, жизнеутверждающую картину собрались, а не в как обычно в хуйню невыносимую.    Поблагодарил, зараза, понял его. Урюк. Совести теперь не хватит соскочить, как бы муторно не было от всей этой психологической поеботы. Говорит о нём, сказал. Ну на своих этих сеансах. Это же хорошо, наверно, да? Даже если плохое чё-то, пусть выговориться, тем более, если на Миху это никак не льётся.    Чай в животе булькает не хуже пива, и наружу просится также споро, ещё и дорога только добавляет напряжения на мочевой пузырь ухаёбинами и тряской. Он с этим Князем в человека, блин, деградирует: под заваркой в подворотню не ломанёшься — не интеллигентно, ё-моё, будьте так добры ватерклозет подождать-с. А могли бы остаться дома, бахнуть нормально и гуляй рванина — нахрен нам ваши душелечители, мы и сами лечиться умеем — лекарство знаем, не дураки, чай. Хотя они, конечно, бахнут сегодня, чё юлить, просто у Михи уже какую пятницу спиртозамещение чаем и файф-о-клок, а в шесть можно и пива, даже нужно, после Чайковского-то.    Разговор получился странный, но теперь даже на сеанс ехать не так муторно, хотя кажется всё той же катаргой. Как будто основание, позвоночник у всего этого замеса обрёлся, что ли, теперь хоть понятно куда чё вешать. Не то что бы Миха все тонкости и нюансы их связи готов по пунктам огласить, но выложить джокера на стол созрел. Прав Андрюха, не про сношения его же спрашивают, чё бы не рассказать, раньше на весь мир не стеснялся ему в любви признаваться, а тут пару слов мнётся выдать. Как будто чем ближе они стали, тем сильнее Миха его стремается. Но это ведь не так, правда же?    Пидорский вопрос остро не стоит. Миха его в самом начале разрешил: всё на себя взял, Андрюха не причём. Как оно друг с другом женится, где в их пидорском тандеме пидор только он — похрену вообще, не теорему доказывает, чтобы логическое обоснование собственным рассуждениям искать. Андрей — нормальный, а Миха — ну, как есть. Всё. Главное, что нормальному как есть вкатывает, остальное можно пережить.    Он даже себя не гнобит особо, ну что такой. Вроде много пиздел про голубых и чего с ними делать надо, и в целом, мнение не поменялось — жеманных петухов ссаными тряпками гнать. А у него, у них… Не такое. Не жеманное, не вычурно-блевотное, не напоказ и не ради одних лишь поебушек. Андрюха тогда сказал, что у них это как будто бы должно было стрельнуть рано или поздно, значит, действительно всё не просто так, не может такая связь чем-то грязным и паскудным быть. Да такого как у них почти ни у кого нет, Миха, по крайней мере, не видел.    И если ни в ад, ни в рай он не верит, то хули ему тогда? Разве что пидором на пожизненно заклеймят, если пронюхают, но не отказываться же из-за этого от Андрюхи. До усрачки боязно, что откроется всё как-нибудь, но тормозить уже не вариант — разогнавшего Миху даже самая русская баба на скаку не остановит. Ну а в горящего так вообще только Андрюха и войдёт. Когда-нибудь, наверно.    Миха плюхается в кресло, и, пока Чайковский не успел завести свою шарманку с привычным до зубного скрежета: «Как вы?», играет на опережение, даже не поздоровавшись.    — Андрюха — мой самый близкий человек. Вот, — торопливо проговаривает Миха и глядя на обескураженного дока, у которого даже очки в ахере сползли вниз, испытывает злорадное удовлетворение. Нате, кушайте вашу правду, не подавитесь.       

***

  — Ну чего ты на меня так смотришь-то?    — Правда хочешь?   — Ну, блин, ты ж сам говорил, что надо это… Расширять там возможные пути развития и всё такое…Вдохновение, опять же. Покататься по Европе – чё бы нет-то? Посмотреть чё у них там за фесты, чё вообще почём, да и отдохнуть, сменить эта, обстановку, короче. А там мож чё-то и нашарим.    — И чё, прям со мной хочешь? — всё ещё подозрительно щурится Андрей, глядя на нависающего над ним лохматого Горшка. Руки расслабленно закинуты за голову, но сам он напряжён — нихрена себе, Миха такое ему предлагает. Сам. Раньше слюной брюзжал стоило лишь заикнуться о длительных поездках за пределы родной и бескрайней ( ещё бы, там же ему вырубить было бы  в разы сложнее). А тут целый вояж предлагает, даже не по работе, чисто кайфануть и присмотреться к западному слушателю. Надо этому его Чайковскому вискарь нормальный проставить, другого объяснения Михиной идеи у него нет.    — Ну а с кем, блин, ещё? — раздражённо цокает Миха и, стушевавшись, глаза куда-то в район солнечного сплетения Андрея опускает. — Не, ты если не хочешь, то ладно, можем и чё-нить другое замутить. На море куда-нибудь, или дачу там, или в деревню поехать потусить. Ну или вообще там пораздельности. Необязательно, чтоб вместе.   — Да, не, не, хочу. Я хочу, — быстро проговаривает Андрей, заставляя снова поднять глаза. Он же не дурак, чтоб от таких исключительных предложений Горшенёвских отказываться. — Просто удивился. Ты же обычно, ну… Не очень это. И вообще. Да ну, блядь.    — Андрюх, чё не так-то? — Миха непонимающе хмурится, растеряно вглядываясь в чужое лицо. И нахрен он сейчас этот разговор завёл? Вроде, порадовать хотел, а получается пока отчего-то наоборот.    Пожевав губу, Андрей, коротко зажмурившись и длинно выдохнув, глубоко вздыхает и выпаливает: — Тебе оно всё зачем?    — В смысле? — таращит глаза Миха. — Только что сказал! Этот как его, ну отпуск типа, путешествие, чтоб не тухнуть, ещё и чтоб для группы полезно…    — Я вообще, Мих, не только о твоём предложении.    Прикусывать язык поздно, Андрей понимает, что ступил на тонкий лёд, и сделал это абсолютно сознательно. Хорошо, если Миха сейчас разорётся и вывалит всё как есть, плохо — если просто закроется.    Вообще они собирались другим заняться, даже успели в ленивой истоме раздеться и сплестись, а потом Миха прошептал между поцелуями свою задумку. И физического оголения стало недостаточно, самое время полностью обнажиться.    Лучше всё прояснить, пока Миха в порыве хрен знает откуда взявшейся страсти жениться не предложил, а то, судя по всему, они к этому движутся на всех парах. Сожительство, общий ребёнок в виде Ширки, а теперь ещё и совместные планы на отпуск — чем не семейная идиллия? Кому скажешь – засмеют. Андрей бы и сам поржал, если бы не ссал, что всё это может лопнуть, как мыльный пузырь, стоит Михе призадуматься. Или Андрею исцелиться. И погонит его Миха, точнее даже не погонит, а так по плечу дружески хлопнет, дескать, ну всё, разрулили твою проблему, теперь можно и обратно, как раньше, без этого всего. И похуй, что всё это время у нас заебись было, любовь любовью, а пидорский путь скоротечен, как карьера колченогого футболиста.    — Ты про что, блядь?    — Ты мне ничего не должен, ясно? — а голос-то вверх-вниз и сердце херачит так, что шум в ушах появляется. — Ты, если думаешь, что виноват там в чём-то, так это не так. Не надо ничё… искупать.    — Не понял нихуя, если честно, — резюмирует Миха, продолжая вглядываться в лицо Андрея, как будто по нему субтитры с пояснениями происходящего вот-вот пустят. — Чего не должен? В чём не виноват? Скажи уже нормально, чё ты вот это самое, ё-моё.    — Не хочу, чтобы ты жалел. Или жрал себя. Или ещё какой хуйнёй маялся, потому что виноватым себя считаешь.    Миха зависает — пошли шестерёнки крутиться, а у Андрея всё внутри вопит, что вот сейчас он отхватит, вот сейчас великий мыслитель одумается и все опасения и прогнозы сбудутся. Слишком хорошо он его знает: затишье и покладистость всегда предвестники большого пиздеца, а не норма. Михин шторм расхерачит Андрея в любом случае, нет смысла ждать и готовиться, лучше спровоцировать и переждать качку, крепко стоя на своих двоих.     — Пока что какой-то хуйнёй маешься ты — напридумывал хер знает что и пытаешься это за мои мысли выдать. С хуя ль я себя жрать-то буду или жалеть? О чём мне жалеть-то вообще?    — Скажешь не о чем? — иронично дёргает уголком губ Андрей, но во рту почему-то горько. — О том, что со мной увяз, что закрутилось всё по самое не балуй из-за того, что я под наркотой нахуевертил. Не ты ли про пидорство всё загонялся? А сейчас что? А будет что? Не хочу, чтобы внезапно или даже не внезапно тебя клинануло и мы обратно откатили, как не было ничего. Ты не виноват, что у меня проблема возникла, да? — Андрей дожидается Михиного подтверждения и только после его неуверенного кивка заканчивает свою мысль.  — Мы ж не просто трахаемся, потому что у меня шарики за ролики зашли, мы… Ну, серьёзно же всё. Для меня.                                                                                                                                                                                                                                                                                                        — Так, а для меня нет что ли? — восклицает Миха, и Андрей готов к крикам и ругани, но тот как-то неловко и смешно ёрзает по нему, кидает мимолётный взгляд вниз на их прижатые к друг другу бёдра, и продолжает вполне спокойно, глядя в глаза. — Тебя чё перекрыло-то? Ты ж говорил, что тебе со мной нормально, что типа как будто, так и надо. Ну так и мне нормально, хорошо очень даже, особенно, когда ты хуйни не надумываешь. Пидорство вспомнил, ё-моё, это когда ещё было-то? Мы ж не только это самое. Мы ж… Ну, про всё, да? Другое ж оно тоже есть. То, что всегда было. И хули тогда переживать? Мы и без всякого разного были и будем, и то, что, ну, вместе ещё и так — это ж не отменяет ничего. Ты понимаешь, да? — явно разнервничался, пока формулировал, но взгляд не отводит.    Андрей смотрит на него, не моргая и стараясь в голове уложить, что по ходу прав Миха: напридумывал, перекрылся. Не из-за вины он в него вцепился и нежностью топит, в связь их окунулся глубже без принуждения и по своей воле, и отказываться от неё явно не намерен. Мелькает дурацкая мыслишка: а сколько таких задушевных бесед провёл Миха со своими пассиями? И вёл ли вообще. Скорее всего нет.    Миха действительно хочет, сам, без примеси вяжущих горьковатых воспоминаний и застрявших в межреберье осколков, которые они по дурости друг другу навтыкали. Просто в кой-то веке Андрюха затупил и не понял сразу, хотя ему практически прямым текстом ещё когда озвучили. Не раскладывал Миха их отношения на «до» и «после», не устраивал шаблонных перекличек «от друзей к любовникам, рассчитайсь», для него не произошло существенных изменений, ничего не убыло — только прибыло.    — Понимаю, — хрипло отзывается Андрей, моргнув. Невралгия не вовремя слева опять защемила.    — Ну и всё, — подводит черту Миха, наклоняясь к губам.    Оказывается, способ проведения переговоров нагишом, вплотную притиснутыми к друг дружке, куда более продуктивнее и эффективнее, чем прежние используемые методы коммуникации. И чего раньше не додумались? Всё собачились, да пизделись, как ебланы.    После эмоционального шторма тело всё ещё напряжено, и Андрей подставляется под ласковые поцелуи, чтобы, наконец, расслабиться в обволакивающем тепле. Губы мажут по шее и плечам, влажными мазками обходят грудь и задерживаются на подрагивающем животе. Пока в болталогии упражнялись подуспокоились, а теперь отошедшее на второй план возбуждение возвращается тягучими приливами.    Миха ползёт по телу ещё ниже, продолжая водить губами по животу и лениво поглаживать наливающийся член ладонью. Бёдра разъезжаются сами, чтобы обеспечить полный доступ умелым пальцам. Андрей запрокидывает голову, выдыхая и предвкушая привычное, по началу тянущее, вторжение.     И не ошибается: уже скользкие подушечки неторопливо гладят и надавливают круговыми движениями, только намекая. Сделав глубокий вдох, Андрей давится, потому что влажное поглаживание перебивает разряд молнии, ударившей в позвоночник от длинного холодного касания по всей длине члена. До этой ласки они так и не добрались, уверенности, что всё к херам не упадёт и не зависнет у Андрея не было, несмотря на вошедшие в колею утехи и ответственно посещаемые сеансы терапии. Да и Миха, вроде как, не рвался особо, это их беседа, видимо, так его разогнала.    Страх, что всё пойдёт по пизде (без неё же) заставляет дёрнуться и приподняться на локти. Спасибо, конечно, Мих, но давай всё же без этого. Лучше кончить как привык, чем обломать обоих, сгорая со стыда и мучаясь тошнотой от себя же, что не получилось.   — Мих, не надо…    Свободная рука толкает в грудь, заставляя обратно откинуться на подушку.    — Тише. Я ничего не делаю, — не делает как же, языком своим пиздливым. — Закрой глаза.    К собственному удивлению, Андрей слушается: перестаёт делать попытки к сопротивлению и зажмуривается. Не думать о белой обезьяне, даже, если она в этот момент думает о тебе. С точки зрения механики всё просто: отсоединение происходит из-за схожести телесных ощущений, Андрей же тариф на полный пакет проебал, исходящие заблокированы, только входящие принимаются, иначе абонент и вовсе останется вне зоны действия сети.    Миха водит языком по всей длине, про пальцы тоже не забывает, но Андрей концентрируется на менее приятных физически, но психологически более привычных в последнее время движениях. Очень влажно, тягуче медленно и умопомрачительно, но напряжение до конца всё равно не отпускает из-за страха опозориться. А когда нужная точка оказывается под подушечками, то руки и рот входят в синхронное взаимодействие и уже подзабывает чего там надо бояться и за что переживать, потому что на этих пальцах он в любом случае сегодня кончит. И завтра тоже. И потом.    — Жив?    Желания выходить из блаженного помрачнения нет совершенно, но кое-что всё же нуждается в корректировке. Пальцы продолжают скользить внутри, и Андрей приподнимает голову, лениво приоткрывает один глаз, чтобы увидеть блестящие от слюны губы, и прищуренные насмешливые глаза. Рука тяжело ложится на тёмную встрепанную макушку, надавливая и призывая вернуться к прерванному занятию. Понятливо усмехнувшись, Миха снова вытаскивает язык.    До полноценного минета дело так и не доходит, что, впрочем, никого не расстраивает, эти вот игривые полизалки уже огромный прорыв в их случае. Миха даже рискует сжать пару раз головку между губ и удостовериться, что Андрей зря паникует: аллергических реакций на отсос не выявлено, годен.    Пока бедро печёт от чужого горячего дыхания, а тело постепенно прекращает подёргиваться в конвульсиях, умиротворяясь посторгазменной негой, Андрей всё больше убеждается в мысли, пришедшей в промежутке между сладко-мучительной кульминацией и освобождением. Почти уверовал, что Миха по незнанию, а может и специально, какой-то колдунский обряд над ним совершил — душу с башкой давно забрал, теперь вот на тело позарился. Ну не просто же так оно только на него отзывается, даёт отклик? Околдовал, завлёк в сети, чародей хренов, какая тут уж травма: единожды попробовал и всё, хана — другие просто померкли на фоне, вот и не ладится с ними.    Миха, который обтерев мокрый лоб о чужой прохладный живот, надеялся передохнуть ещё пару минут, а то размотало его не меньше от новых впечатлений. А потом уже заняться собой, великодушно позволив переварить пациенту снятие диагноза и начало почти ремиссии. Но щегольнуть благородством ему не позволяют: сталкивают с себя, едва улёгшегося, и переворачивают на спину.    — Моя очередь.     

***

    Из рук едва не выскальзывает ополовиненный бокал, потому что в ребро противно впивается что-то острое. По ощущениям блядский отравленный дротик выпущенный индейцем чероки из духовой трубки. Грозно глядя на пиво, как будто это оно без предупреждения открыло огонь, Миха тянет руку под куртку, почёсывает левый бок и нащупывает бирку на шве футболки. Вот, блядь, вроде, пиздюлина незначительная, а столько неудобств уже создала.    Взрыв Андреевского хохота заставляет отвести взгляд от пива. Тот в ударе: сам пошутил, сам и смеётся теперь, аж повизгивает. Миха бездумно продолжает поглаживать собственный бок, наблюдая, как Князь развлекает в рот ему глядящую публику.    Костик на свой юбилей не поскупился — целый бар арендовал. От музыки он был далёк, занимался мотоциклами и держал свой небольшой автосервис, поэтому и компания собралась непривычно разношёрстная и малознакомая. С ним они на каком-то фесте закорешились, нормальный мужик оказался: музыку нормальную слушает, пить умеет, хуйню несёт только в предокончательной стадии опьянения и неразборчиво — ровный короче, свой.    В ребро снова впивается ебучая бирка, только на этот раз синхронно с высоким женским смехом. Андрей, видимо, снова удачно пошутил, вон у дамы аж приступ похоже начался — голова не держится, на его плечо опускается, красные ногти впиваются в предплечье, чтоб равновесие, наверно, удержать. Сиськи от тряски грудной клетки вот-вот из чепчиков (или как они там называются-то херовины эти?) — вылетят. Намалёванный красный рот широко распахнут — Михе кажется он её желудок увидит, если ближе подойдёт. По прикиду не их круга мадам, но есть ли разница вообще?    Может, не бирка то вовсе. Может эта, как его, Князь ему недавно что-то втирал такое… С психами что-то связанное, хотя у них всё с ними уже, блин, связано какой месяц. Психосоматика! Вот. Может, она?    Не в бабе же дело. Ну не в этой конкретно. Они особо не обсуждали, но Андрей вроде как о прогрессе в терапии вскользь что-то говорил, что типа голову ему почти на место поставили. Или поставят. Михе такое не светит, у него башка на месте из принципа не держится, сразу предупредили, что в его случае мозгоправы чуть ли не пожизненная необходимость. Да и хер с ним, это не так и важно уже, привык почти, даже распробовал местами — чистый уже сколько, ну. И всё бы ничего, но Андрей-то как своё лечение проверять будет? Ясно как. На таких вот бирках.    Миха рад, нет, правда, пиздец как, он же видел, как Андрюха всю эту байду переживает. Важно для него это. Да для любого, честно говоря, мужика будет важно, если хер откажет такую важную функцию выполнять. Просто, потом-то чё? Смысл в чём? Наточить клинок, чтобы сложить дальше ржаветь в ножны? Нет, конечно.    Пока с бабами не того, у Андрея был Миха. А как снова всё наладится, то и зачем он тогда? Не, Миха себя не чувствует использованным или ещё каким-то — ему заебись всё это время было, сам хотел. И к Андрюхе у него претензий нет — понятно, что у того выбора особо не оставалось, а теперь будет. Да и семья, дети — это ж, наверно, тоже надо. Андрею.    Когда красноротая бирка уж совсем беззастенчиво и безбожно размазывается по Князевской груди, с утроенной силой вгрызаясь в Михино ребро, он всё-таки сваливает. Не из бара, пока просто в туалет освежиться и мысли-рёбра-бирки во что-то конструктивное и для человечества неопасное собрать. А потом вернётся и наебениться как в последний раз. За здоровье Костика, юбилей же ж. План ненадёжен, зато неизбежен как сифилис после проститутки без резинки.    С лица стекают холодные капли, Миха сплёвывает в умывальник и едва носом в зеркало не въезжает от неожиданного хлопка по спине.    — Ты чё тут? — пьяненький зарумянившийся Андрей смотрит тепло и обезоруживающе, что даже съязвить сил не хватает. Чё он и правда тут стоит с мокрым хлебалом, толчок с библиотекой, блядь, перепутал, наверно.    — Жарко.    —  А чё дёрганный такой?    — Чё дёрганный-то? Ниче не дёрганный.    — Да ёрзаешь всё, жмёшься чё-то по углам. Беспокоит… чего?    Блядь, порой их обострившаяся друг на друга чуйка выстреливала совсем не вовремя. Так и подмывает огрызнуться, да только тогда Андрей подумает хер знает что: ну, чего Миху может беспокоить. Ни раз же уже бывало. Раньше. Лучше сразу отговориться.    — Да это… Психосоматика, короче, у меня.    — Чего? — удивлённо округляет глаза Андрей, даже ближе на шаг подходит, словно разглядеть получше хочет: а точно ли он с Михой светскую беседу о самочувствии ведёт?    — Да бирка, блядь, весь бок исколола. Заебала уже в край, — даже показывает, снова пройдясь ладонью по рёбрам.    — А. Ну раз бирка, — бормочет Андрей, на несколько секунд залипнув на его руку. Потом встрепенувшись, быстро оглядывается на дверь, и хватает за воротник куртки, заталкивая в одну из кабинок.    — Ебанулся? — вежливо осведомляется Миха, прижатый к стене с задранной по шею футболкой.    — Ну а хули, если колит.    Мимолётно чмокнув дрогнувший живот, Андрей вгрызается в злосчастную бирку, стараясь надорвать. Конечно, нихрена не выходит ни со второй, ни с третьей попытки, поэтому он лезет в карман за зажигалкой.    — Правильно, спали меня нахуй, чтоб не мучился, — фыркает Миха, но не шевелится.    — Я осторожно, — уменьшив подачу пламени до минимума, чиркает зажигалкой.    Оба замерев и почти не выдыхая, завороженно наблюдают как темнеет и скукоживается синтетический ярлычок. Священнодействие узрели, не иначе. Когда обгоревший край подползает к самому шву, Андрей быстро пережимает пальцами плавящуюся субстанцию, не моргнув глазом. Под подушечками кромка быстро застывает, становясь твёрже и острее.    — Блин, Мих, хуйня чё-то получилась. Только хуже стало, — поднимает взгляд Андрей, жалобно глядя в глаза.    Миха смотрит на него обалдело: реально ведь, блядь, расстроился.    — Нормально. Футболка свободная, теперь эта хуйня не достанет.     Ещё несколько мгновений спустя, Андрей тянется к нему губами, недолго целует и шепчет:    — Давай несильно напиваться, а? У меня планы на тебя.    — Угу, — бездумно бормочет Миха, продолжая смаковать бесхитростное, но такое интимное «на тебя». Пошла ты нахуй, бирка напомаженная, не тебя в толчке зажимают и обещают всякое.    У Михи же так-то тоже план был — тот, который ненадёжный и неизбежный, и который под собой как раз обратное подразумевал. Ну, на то он и ненадёжный, чтоб отложить до других времён.    В итоге оба плана скрещиваются и переплетаются, чтоб никто не остался обиженным.    И бирка в тот вечер больше не колется.     

***

    Миха поджигает уже третью сигарету, стоя в душе. Андрюха ворчит на него, что он всё пространство квартиры прокуривает, даже пару раз грозился начать шманать перед душем и туалетом. Последнюю радость жизни изъять хочет, подонок. Ну ладно, не последнюю, это, конечно, пиздёж.    Последняя окажется сегодня. Потому что завтра скорее всего уже у них не будет. Ну или не завтра, а послезавтра. Или через неделю там, месяц. Скоро, в общем.    Андрей спокойно и прямым текстом дал понять, что готов. Да как есть сказал: готовь жопу, Мих, пора пробовать. И Миха не испугался, ну за жопу в смысле, чё бояться-то — самое херовое с ней уже произошло. Уж вряд ли будет хуже, чем в первый раз.    Даже воодушевился — ну а чё, Андрей не сразу бороздить моря женских тел намылился. Право первой брачной ночи за Михой оставил. Второй по факту, не суть. Из доверия или из опасений, что сорвётся — неважно, главное, что шестеренки у него снова фурычить начали как надо.    От чего у Михи ныло и кололо слева, так это точно не от страха. Просто, ну всё получается. Сейчас расколдуют его или не прямо сейчас — мало ли, но в любом случае совсем скоро, и сказочке конец — затухнет голубой огонёк, снова жёлтым заполыхает.    Андрюха бабу живую больше года не щупал, и его бы пожалеть — обычно мужиков жалеют, когда перерыв такой, отсутствие женского тепла. Только Миха не может — он сам в тех же условиях был, и ему, по-честному, вот вообще не надо. Хватало с головой и до головки, хоть Андрюха и не баба ни разу, а тепла от него, жара даже, столько, что и бодрый тройничок не перебил бы. И как теперь температуру в нужном режиме поддерживать после такого-то?    В комнату Миха вплывает укутанным в халат и первым делом выпроваживает Ширку, запирая дверь — нечего тут. А потом скинув с себя махровое одеяние тут же валится на постель к уже голому Андрею.    — Ты может, ещё ей мультики включать будешь, чтоб она не подслушивала?    — Ты бы не пиздел, а то тебе включу чё-нибудь, — ворчит Миха, поворачиваясь к нему боком.    — Чё-нибудь можно, — улыбается Андрей и тянется целовать.    Миха тут же подхватывает, вцепляясь пальцами в спину до синяков, он сегодня жаден и хочет получить всё, что сможет. Хер его знает, будет ли потом ещё, а если и будет, то сколько?    Привычно прилепившись вплотную, собирается уже подмять под себя, но впервые получает отпор, на целую секунду охренев: а, точно, сегодня же по-другому. И сам заваливается на спину, утаскивая Андрея на себя. Тот что-то одобрительно мурчит, не отрывая губ от шеи, втискивается собой между ног.    — Это что всё мне? — выдаёт с придыханием и приподнимает бровь, когда доходит до абсолютно гладкого паха.    Миха поджимает губы и алеет щеками: — Ты вот без этих своих можешь, нет?    Но сам не сдерживается и добавляет: — Угощайся, блядь.    — Это я могу, — хмыкает Андрей и расталкивает бёдра шире.    Член твердеет на глазах, точнее на губах, а вот лицо просит огнетушителя, причём со всего размаху. Потому что, хоть мысленно Миха и был готов к такому повороту, всё же надеялся, что обойдётся. Но хуй там, точнее пока не там, там пока только Андреевские губы. Не обошлось. Бёдра подрагивают и так и просятся схлопнуться, чтобы прекратить пытку, но Миха решил, что сопротивляться ничему не будет. Андрюха по любому мандражирует, чё его сбивать лишний раз, надо ему, видимо, так. Вон как осторожно губами прикасается, водит языком медленно, пальцами осторожно ягодицы массирует — не ласкается даже, словно извиняется. За когда-то сделанное и давно зажившее. Было бы смешно — нашёл же перед чем, ну — если бы у Михи не защемило под рёбрами. То ноет и колит, то щемит — старость что ли. Хотя другой это диагноз, он сам знает.    Хочется получить и прожить, прочувствовать каждый момент, но причина этого желания не позволяет выкинуть всю херню из головы и полностью уйти в нирвану. Подлые, тоскливые мысли съедают часть ощущений, совсем крохотную, но такую необходимую для полного отлёта часть.    — Миш, нормально? — обеспокоенно спрашивает Андрей.    Миха тут же машинально кивает. Блин, даже не заметил, что Андрей уже к подготовке перешёл. Палец входит туго, но не больно, есть с чем сравнить. У него самого не было уверенности, что в основном процессе его не торкнет и не перенесёт в номер с гандонами под кроватью и невменяемым Князем. Ещё одно подтверждение, что его задница то приключения не запомнила, та ночь на башке никак не отразилась. Никто его не насиловал, Князь — дурень.    — Нормально? — в ответ спрашивает Миха, покосившись на его пах. Стоит, можно тихонечко выдохнуть — всё пока ровно.    — Я пиздец как тебя хочу, — беззастенчиво отзывается Андрей.    Миха прикрывает глаза: ему откровения эти что-то внутри прожгли, может и не жизненно важное, но самобытное. И гордости крылья подрезали — он теперь ждать готов, как отпустит. Если Андрей будет возвращаться после своих порханий по цветками молодым стрекозлом, то Миха на это согласится. Элементарно не сможет отказаться.  Не то что бы Андрей за всё время ничего подобного не говорил — да чё он только не пиздел, Господи. Но сейчас всё по-другому, и говорит он иначе, с незнакомыми пробирающими интонациями. И выглядит так, будто вот-вот кукухой отъедет. Хотя, так он по большей части выглядит, когда сильно возбуждён.   С самым главным Андрей медлит. Уже ноги затекать начали, а тот всё тормозит и не решается, хоть заваливай и сам присаживайся, тем более опыт есть. Наконец, тот глубоко вздыхает, вытаскивает пальцы и размазывает смазку по себе, притираясь. И снова останавливается, зависнув.    — Андрей, — зовёт Миха негромко, — Ты же видишь, я тоже. Тоже хочу.    Миха демонстративно кладёт руку на член, сжимая под головкой, и медленно опускается вниз. Помогает — Андрей переключается и, не отрываясь, смотрит на плавное скольжение. Тихонько подаётся бёдрами вперёд, направляя себя рукой, и протискивается вглубь. Короткими мягкими толчками через время оказывается полностью в Михе, тяжело дыша и ошалело всматриваясь в его лицо.    — Ты как? — выдыхает Андрей, не моргая.    — Хорошо, — Миха притягивает его к себе за плечи, короткими поцелуями пройдясь от виска до челюсти, — Очень хорошо.    А ему и правда хорошо — не больно, Андрюха смог, сейчас, если двигаться начнёт, то вообще зашибись стать должно. Несколько неуверенных плавных толчков быстро срываются в рваный ритм, головка то и дело приятно трётся о твёрдый живот, и сам факт происходящего выбивает хриплый вздох из лёгких. Вторит ему волне чёткий стон, а потом ещё один, и ещё.    — Я, по ходу, сейчас всё, — в одно слово бормочет Андрей и через несколько движений резковато выскальзывает, откидываясь на спину и заканчивая рукой себе на живот.    Слегка (не слегка) охеревший Миха не особо успел даже понять, что произошло. Вот что, оказывается, чувствуют женщины, никогда не думал, что поймёт их именно в таком моменте. Бля, а что говорить-то теперь? Была бы у них менее сложная ситуация, поржали бы, наверно, а тут как бы только одну травму излечили, сразу вторую как-то не хочется наносить. Нет, ему всё понравилось, ещё бы немножко (ну, чуть больше, чем немножко) и он бы тоже успел, хотя в принципе и сам знает, чё дальше сделать можно.    Но не делает, потому что смотрит на осоловелого, тяжело дышащего Андрея, который столько времени переживал из-за всей случившейся херни и наконец освободился. И похуй, что для Михи его освобождение тянет тоскливым послевкусием одиночества, сейчас можно и порадоваться. Надо порадоваться, тот счастливый и размазанный, словно полжизни ждал, чтоб Миху трахнуть.   — Ща, Мих, ща, я, — легко хлопает ладонью по его груди Андрей, всё ещё выравнивая дыхание, — Как школьник, блядь. Аж уши заложило, не слышу нихуя.    — Да продышись ты, ё-моё.    — Чё? — переспрашивает Андрей, подползая ближе. — Говорю ж не слышу, блин.    — Продышись, придурочный, — громко вопит ему в ухо Миха. — Иначе хер я тебя ещё наверх пущу, скопытишься ещё от восторга, блин.    — Не скопычусь, не ссы. Надо наоборот чаще тренироваться теперь, чтоб в форму прийти.    — Это, значит, услышал.    Андрей кивает и прикрывает глаза, глубоко дыша и всё также не убирая ладонь с Михиной груди. Пожевав губу, Миха задаёт вопрос, отчасти надеясь, что слух к тому ещё не до конца вернулся:    — Ну чё, теперь проверять будешь?    — Чё проверять? — тут же поворачивается Андрей лицом, но Миха взгляд отводит и жмёт плечом.    — Ну… эту вот, механику, ё-моё. Чё как. Ты ж неебаться, как ебаться любишь, все дела.    Молчание слишком долгое и глаза Миха всё-таки поднимает, и взгляд напротив явно его хуями облажил бы, если б мог.    — Бля, Мих, а с тобой я что? Думаешь, я с тобой терплю, чтоб лишь бы как-нибудь, мечтая расколдоваться и побежать присовывать первой подвернувшейся бабе?   Ну, если честно, Миха как-то так и думал в последнее время. Ну без «терплю» и «как-нибудь» — то, как Андрей очевидно не терпел было бы сложно сыграть. Поэтому он молчит и снова пожимает плечами.    — Обсудили же ещё давно, что всё серьёзно. Я тебя люблю, ты меня любишь — какие-то ещё непонятки у тебя?  Рефлекторно Миха качает головой, силясь вспомнить, когда это они обсуждали что там у них друг к другу. Не вспомнил. Пьяные что ли были? Хотя, Миха чё-то настолько прихуел от внезапных (уже вторых за сегодня) Андревских откровений, что возможно, и сегодняшние забудет. Состояние аффекта, шоковая амнезия.    — Это потому, что ты не кончил тебе такая хуйня в голову лезет, — со знанием дела выносит вердикт Андрей, сползая вниз и беря в ладонь подопавший член.    — Извините-пардоньте, больше я о вас не забуду, — воркует над головкой, а потом проходится по ней языком.    — Андрей, блядь, — стонет Миха, не то от действий, не то от слов извращенца, обращенных к его члену. Идиот, блин.    Кажется, Миха понял, почему про любовь ничё не помнит, потому что этот придурок ему по частям в ней, видимо, признавался, и начинал с хуя.    А ещё Андрей не собирался уходить. И он его тоже то самое. И за себя, и за Миху озвучил — охуенно, лучше не придумать.    А потом, как Андрей и предрекал, вся хуйня из головы вылетела, сам ведь и постарался.         

Заливаться огненным пойлом, 

Опиоидные постичь миры, 

Стать легендой - ныне покойной - 

Ты лишил меня главной мечты. 

 

Плут. Мерзавец. Переупрямил. 

Стянул жилы, как будто жгуты. 

Ты мне душу, подонок, мочалил,

Не давая сжечь порт и мосты. 

 

Я себя презирал - злостно, 

И тебя изводил - часто. 

Сам и выл потом безголосно, 

Ожидая того самого часа. 

 

Ну какого рожна, Отче? 

Дьявол? Фатум? Кто там из вас. 

Ну за что он мне - так и больше -

Напросил себе на куражах?

 

Да пошли вы. Пошли вы все, блин. 

Перепутали, к черту, всё. 

Если б было дело лишь в ебле, 

Я б не выжил бы, ё-моё. 

 

Ну а ты… Ты меня, оболдуя, не слушай. 

Дело знай свое: возлюби, да княжь. 

Я же тронутый, с подбитой кукухой, 

Твой живой до сих пор алкаш.