Сердца на ладони — и я в агонии

Отдышавшись и выпустив Андрея из рук, Миха обтирает его уголком простыни, сам укладывает, ещё варёного, на спину и подталкивает поближе к стене, чтобы лечь с краю. А то съебётся ещё опять, спрячется. Хватит уже, набегался. Он бы и ноги с руками на него закинул, и башку на плечо уложил, да жарко, и Андрей до сих пор тяжело дышит. Раздавит ещё.    Разглядывает его порозовевшее лицо, пока тот выравнивает дыхание с полуприкрытыми глазами. То ли от того, что Андрей рядом и пока не дёргается свалить, то ли от того, что кончил — но настроение, пиздец какое приподнятое и шебутное. Прям хорошо даже, если не охуительно.    — Андрюх, — зовёт Миха через некоторое время и дрожит губами, потому что лыбу ну никак не получается сдержать. — А ты всегда так? Ну, заканчиваешь со спецэффектами?    Со вчерашнего вчера этот вопрос в голове крутится, а Миха сейчас будто шампуня залпом глотнул — пузырьки бурлят в крови, разгоняя безрассудную смелость, подбивают пороть чушь без стеснения.    Андрей хмурится, бросает на него короткий взгляд из-под ресниц и вздыхает несчастно.    — Совсем по-бабски, да?    — По хуякски, — цокает Миха, закатывая глаза. Ну чё он вот? — Я это, наоборот, говорю, что горячо — пиздец.    — Не всегда так, — посопев, мычит Андрей. —  Как… Ну, как пальцы твои эти чудотворные новые горизонты открыли, о которых я и сам не знал, так и… вот.    На горизонтах Миха всё-таки смущается и тихо хрюкает — вот Андрей сказанул. Бодает лбом его плечо и, чтоб совсем, видимо, до конца в стыд закопаться бубнит: — Даже почти жалко, что… Ну, не это… Не согласился раньше, короче.    — Кстати, да. Ты, подонок, сколько раз мне отказал?    — Да ну, блядь, ты то в невминозе, то видеть меня не хочешь, а потом врываешься и с нихуя требуешь трахнуть. Чё я должен был? — жалуется Миха ему в плечо.    — А вчера чё мешало?    — Шуркин, блядь, диван мешал! И смазки не было. И вообще… Ну, нельзя так с тобой, понимаешь? Я ж не знал, не понимал зачем оно тебе, думал ты хуйню себе какую-то в башку втемяшил и сам не знаешь, чё хочешь.    У Андрея брови к линии волос подлетают. Растрепав и без того лохматую тёмную макушку, неверяще прыскает:   — Охуеть ты, рыцарь, Мих. Ебать, у тебя в любви признания — благородно отказываться, когда тебе себя на блюдечке предлагают. Зато на хуй самому присесть — ничего такого, по-дружески.    — Да какие, блядь, призна… — Миха замолкает на полуслове, напряжённо пыхтит, трётся лбом, об Андреевское плечо, елозя, а потом поднимает на него взгляд.    Всю эту пантомиму Андрей с любопытством наблюдает, повернув к нему голову. У Михи глаза распахнуты, как будто он только сейчас понял, с кем в постели голым лежит, и светятся так, словно ему стихов на добрые жёлтые страницы нанесли — и все хиты.   — Мих, ты чё?    — Да я это, — бормочет Миха, всё также завороженно глядя на него. — По ходу, ну. Да.    Ничего, вроде бы, нового — ну да, любит Андрюху — он и не отрицал. Ну друг же, как иначе? И любил по-дружески. А теперь они в кровати лежат и чё то не вяжется. Андрей же про признание в любви не дружеской сказал? Он же другое имел в виду? Миха не понимает этих различий в любовях, кроме того, что с бабами — ещё и спать можно. А теперь и с Андрюхой они, и, получается, он его именно так, да?  Не по-дружески или не только по-дружески, в смысле? Это лучше, конечно, чем пидором быть. Пидоры мужиков в принципе любят, а он только Андрюху.    — Мих, — вкрадчиво начинает Андрей, вытаращив глаза. — Ты мне как бы жопу подставил, когда меня разрывало, ты о чём думал?    Чё за вопросы такие? О тебе, Андрей, думал. Миха передёргивает плечами и брови сводит к переносице.    — Ну, ё-моё, объяснял же: помочь хотел, для друга же там ни жизни, ничего, — и зачем-то добавляет, сам жалея, что вылетело. — Как у мушкетёров. — Миша, — прикрыв глаза рукой, стонет Андрей. — Ты серьёзно? То есть парням ты бы тоже помог, если бы…    — Бля, ну нет, конечно, чё ты вот хуйню наваливать начинаешь! — Миха сверкает глазами, поджимая губы. Чё вот у них за игрища: туда-сюда перекидываются эстафетой, кому ахинею нести?    — Я пытаюсь понять каким, сука, волшебным образом у тебя в башке всё это в едино сошлось! Жопы для друга не жалко, но только для одного, остальные — друзья хуёвые или что? Ты сам-то разницы не чуешь? Да и что это за помощь «дружеская» такая? Думаешь, кто-нибудь из мушкетёров твоих любимых на такое бы пошёл? Д’Артаньян там ради Арамиса? — и сам себя перебивает. — Не, плохой пример — эти, может, и могли.    — Андрюх, ну чё бузишь? Не думал я ни о чём таком, я же правда, ну, всё это от души, чтобы легче тебе было, чтобы резьбу не сорвало.    — Я тебя не обвиняю, — сбавляет обороты Андрей. — Я просто… Да нихера мне не разобрать, как у тебя башка твоя работает! Ну у тебя же стоял, Мих — это-то должно было навести на какие-то мысли?    — Ну стоял и стоял, чё я знаю почему, сам что ли не знаешь, как оно бывает — иногда вообще с нихуя. А тут ещё и делал всякое там с тобой. Я же даже обрадовался, ну тогда, в самый первый раз, что пропало всё, что не пользуюсь несознанкой твоей, а действительно…    —Мих, представь, что это не я, а Яша, например, был — и чё, делая «всякое там», тоже бы поднялось?    — Блядь, Андрей, — бессильно жмурится Миха. — Можно я не буду эту хуйню представлять, а? Вот голого Яши мне пиздец сейчас не хватает, по-твоему, да? Я ж сказал уже, что к другим с такой помощью бы не сунулся.    — Чучело ты, Мих, — ласково фыркает Андрей и сам притягивает его голову к себе на грудь, целуя в макушку. — Самоотверженный дохуя, но чучело.    — И пидор, — гундит Миха. Но хитрый глаз щурит, чтобы понять, что Андрей вообще об этом думает, как относится.    — Херня это. Я себя вот пидором не считаю, хотя это я сейчас для баб не котируюсь. Я даже скорее соперник им, который ещё и хуй добротный отхватил.    — Нихера, комплименты пошли, — Миха снова смущённо зарывается носом в его шею.    — Я потрахался просто, — лениво улыбается Андрей, рассеяно прочёсывая тёмные пряди. — И рассчитываю на репит.    — Тебя эта хуйня вообще, что ли не смущает, ё-моё? Что мы мужики вообще-то.    — Когда в перспективе можно вообще остаться без секса? — в воздух спрашивает Андрей. — Ну, если по-чесноку, недолго меня ломала мысль, чтобы под тебя подставиться. Я даже как-то задумывался: ну раз есть те, кто этим занимается — значит, не просто так, значит кайф какой-то. Пробовать сам, конечно, не собирался, но видишь, как вышло. То, что в постели с тобой оказался — оно не особо-то на фоне остального напрягает. Ну кайфанул от пальцев в заднице — ну хер с ним. А с тобой мы всегда близко друг к другу терлись, я, если уж совсем начистоту, этому как раз не удивился. Не то, что бы ждал или вообще думал — просто оно будто внутри лежало и ждало, когда вылезти. У нас с тобой всегда всё было вне рамок и за гранью, что творчество, что дружба.  Это меня не парит, Мих.    Пока Андрей как на духу признаётся, что Миха для него тоже кто-то значимый и особенный — ну, а как тут ещё сказать-понять то, ё-моё — он его аккуратно оккупирует, потихонечку притискиваясь ближе. Пропихивает ногу между его бёдер, рукой заныривает под поясницу, незаметно оказываясь половиной тела на Андрее. Ну, Миха уверен, что незаметно.   — Так а чё ты тогда… Шарахался от меня, как от мусорнувшегося, блин. Потом вообще на репы забил, я думал… Балу сказал, что ты из группы уходить собрался.    Андрей глубоко вздыхает и закрывает глаза.    — Да не собирался я. Время мне надо было, чтобы подумать, как жить дальше и можно ли что-то сделать. На тебя смотреть сложно было и думать одновременно — злился, обвинял тебя, и вину чувствовал. С таким набором невозможно нормальное чё то надумать. Ты ещё непонятные финты исполнял: вроде тянешься и тут же отказываешь. Почему типа пальцы ок, а нормально трахнуться — нет? Это потом я понял, что сам как чёрт себя повёл — пришёл чё-то требовал. Ты ведь уверен был, что я опять угашенный, да? А я подумал, что, — Андрей делает паузу и, пожевав губу, продолжает. — Ну, что мразотно со мной после всего-то. Ты же говорил, что нихуя это не значит — тебе не надо. Только оказалось, что мне надо — и хули делать? Я вообще не понимал, чё там у тебя на уме, но и выяснять не был готов, пока собственная крыша текла. Ты ещё про насиловать тогда сказал, что типа не будешь — меня вообще вынесло. Вот и… Надо было это… отойти немножко, выдохнуть. Дать всему уложиться и посмотреть со стороны.  — Бухал, — ёрничает Миха.    — Бухал, — не отпирается Андрей. — Меня пиздец хуярило, да и сейчас не отпускает, что я насильник и что хером могу пользоваться только для поссать, да положить на всё, — зачесав Михины волосы за ухо, наклоняет голову вплотную и полушёпотом тихо добавляет: — Мне бы проще было, если бы ты меня тогда, а не наоборот, понимаешь?   Понимает и в корне не согласен, потому что, ну, нельзя было. Не так. Может, Андрею действительно так бы было легче, и у него не было бы проблем с тем, с чем есть сейчас, но как бы он жил с мыслью, что в беспомощном состоянии им воспользовался лучший друг? Да и что из этого сложнее пережить?    Возразить вслух, правда, Миха не в состоянии, потому что от блядского шёпота прямо в ухо дыхалка по пизде пошла — еле вздохнуть получилось. Ещё и мурашки от затылка до самых пальцев ног стаей саранчи прогарцевали.    — Когда начало доходить, что без тебя не выходит ничего, это я ещё про группу молчу, про мир, на которые поломанный болт положил, явился Шура, — Андрей продолжает, спасибо, теперь не прям в ухо, а то бы Миха не смог нормально концентрироваться на его словах. — Сказал, что я не сказочник нихуя, а долбоёб сказочный и краше только в гроб кладут. Орал сначала, конечно, на совесть давил. Про тебя мимоходом сказал, что ты совсем плох — того и жди, что по старым адресам метнёшься, — судорожно вздыхает. — Меня зацепило, естественно — Шура знает, чем пронять.     Шура не просто знает, чем пронять, Шура, как Миха уже уверовал, даром провидения обладает, пора бы ему уже деньги за это брать. Надо ему проставиться, за доблестное участие, безграничное терпение и погубленный шматок нервов.    — Да я сам, видишь, Андрюх, не понял по ходу нихуя, — передёргивает плечами Миха. Тему про старые адреса совсем нет желания развивать. — Я ж уверен был, что помочь хочу, не потому что там чё-то это, оно правда без всего этого было, веришь? А потом, когда тебя совсем прихуярило ничего лучше не придумалось. Не мог я, наоборот, блядь, ну не мог! Так-то нездоровая хуйня происходила, а тут ещё и тебя это… Да ну чё уже размусоливать, — Миха шмыгает и снова плечами вздрагивает, словно ему физически неприятно об этом говорить. — Вроде и помог, а вроде и отпиздить надо за такую помощь, я же ждал даже, когда ты мне по роже настучишь.    — Настучал, да не за то, — вздыхает Андрей.   Про это Миха помнит обрывочно, скорее последствиями, когда шишаком на пол ебала светил и боты сам зашнуровать не мог. Андрей тогда высунулся из своего кокона отгороженности и хоть как-то контачить с ним начал, так что воспоминания скорее даже светлые, чем болезненные.    То, что Андрей с ним, наконец, говорит, и не просто, а как раньше — честно и искренне, подкупает и развязывает язык. В горле свербит, как надо показать, что он тоже, что всё, как и прежде, пусть и кривыми, да хоть самыми убогими словами выразить, рассказать.   — Мне хуёво так было с того, что тебе хуёво, что ты оторвался, и я как говно в проруби волохаюсь — сам себя нахуй шлю. Поговорить думал, так всё чё-то мешало, ё-моё, всё не вовремя. Я ж не знал, что ты так это понял, ну, что ты меня это. Думал, ненавидишь за то, что оно вообще вот так вышло, что типа опидорасились из-за меня, что типа вообще я эту хуйню устроил.    Судя по страдальческому вздоху, Андрей закатил глаза. Проверять только лениво — хорошо у него на плече лежится, носом в шею уткнувшись.    — У тебя кошка на шкафу спит?    Внезапная смена темы разговора сбивает с мысли и заставляет всё-таки поднять голову и обернуться — ну да, Ширка на шкафу клубком свернувшись лежит. Как она туда запрыгнула вообще? И давно? Он вообще про неё забыл, теперь даже неловко.    — Блин, думаешь, она видела? Ну, всё, — виновато смотрит на Андрея.    Тот не может сдержать смешок от его растерянного вида: — Мих, ну теперь только радоваться, что кошки разговаривать не умеют. Никому не проболтается.    — Да, я не про то же, — недовольно шикает на него Миха. — Ну неудобно же, что такое, и она…    У бабульки Ширка вряд ли что-то похожее могла увидеть. А вдруг она теперь мозгом своим кошачьим повредится? Миха если б что-то такое увидел бы — точно бы прежним не остался.    Андрей беззастенчиво ржёт конём, чуть ли не слюни пускает. Чё вот дурак веселится?   — Мих, Мих, — задыхаясь от смеха, — Пиздец ты папаша. Это кошка! Ей похер чё мы делаем, она и не отразила скорее всего происходящего. Или думаешь, у кого есть животные — они трахаться вообще перестают?    — Да ну, блин, ничё я не думаю, чё ты вот угораешь? Не было у меня кошек, чё я знаю, что ли.    Андрюха всё-также булькает, вытирая глаза, ну пусть лучше ржёт, чем молча бесится. Миха давно его таким расслабленным и довольным не наблюдал. Ещё приятнее, что это благодаря ему Андрюха в таком настроении, что аж у самого улыбка на лицо ползёт.    —  А это… Тема твоя, ну с тем самым, — Миха и сам не рад, что начал, сейчас как опять загрузит его. И в словах опять запутался.    — С нерабочим хуём?    Андрей так легко об этом говорит, как будто не о себе. Миха бы может и поверил, если бы не видел, как того крыло недавно.    — Да почему нерабочим-то? Всё у тебя работает, — нависает Миха над ним и прикусывает за подбородок. — Я сам проверял, ё-моё!  Просто это ж… в мозгах чё-то повредилось, да? Ну, переебало в башке и вот оно как выкрутилось. Но это ж чинится, понимаешь, да?    — Ми-ха, — удивленно тянет Андрей. — Ты никак меня к мозгоправу сослать пытаешься? Ты же сам в это во всё не очень веришь?    — Никуда я не пытаюсь тебя сослать! И не в вере дело, мне просто не помогло, не те были врачи, не о том они всё, понимаешь? Там они, как в зоопарке — как обезьяну рассматривают, за человека не считают, опыты какие-то ставят, хер поймёшь о чём и для чего спрашивают и колёса суют стрёмные. Я тебе про нормальных, которые действительно на место башку могут поставить, если чё-то серьёзное произошло — такие же, то же есть, знаешь?    — Ну допустим. И чё?    — Хуй через плечо, Андрей, блин! — горячится Миха, снова укусив его за подбородок, уже чувствительней цапнув клыками. — В смысле и чё? Надо это… Ну как-то пробить инфу, узнать чё почём, ё-моё!    Задрав многострадальный подбородок, Андрей внимательно его разглядывает и молчит. Ну и чего он? Сам же убивается, обзывает себя по-всякому, а как дельные мысли — и это от Михи-то — обмозговать, так язык проглотил.    — Один не пойду, — закидывает руки за голову Андрей, упрямо вперившись в него взглядом.    — Ну, схожу с тобой, ё-моё, если так нужно…    — Не, Мих, ты не понял, — перебивает Андрей.  — Я один в принципе в эту муть пиздастрадательную не полезу. Или вместе, или — никак.    Охуеть, Андрюха шантаж сочинил — ему же черепушку вскрыло, а он ультиматумы ставит — без Михи заживляться не пойдёт. Хотя куда больше Миха охуевает с себя же, потому что уже сейчас прекрасно знает, что согласится. Хотя ненавидит до талого топорные, да что там — абсолютно любые манипуляции, которые способен распознать. И врачевателей, особенно по душевным делам, на хую вертел — те ещё хитрожопые пройдохи — своими вопросами весь мозг вместе с душой и вывернут.    Но шестым чувством, стыком этим их, которым они бестелесно сплетаются, улавливает — отступать нельзя, уклонится — и Андрюха его не простит, нутром отвергнет. Ну или Миха это… Ну, тоже, короче. Потрахался и подразмяк. Но поломаться для порядка надо.    — А я-то чё? У меня жопа зажила давно, а башкой хуйни не хватанул, в отличии от тебя. У меня всё по плану было — сам решил, сам сделал.    — Ну да, и пидором себя, следуя плану окрестил, — закатывает глаза Андрей. — Мих, ну кому ты пиздишь? Ты хуйни не хватанул только потому, что из-за живущей у тебя уже в башке места не было. Ты, не забывай, что… привычки твои — тоже не с нихуя прилипли, с этим в первую очередь вообще надо разбираться. Стой! — Андрей непривычным, каким-то совершенно новым жестом скользит ладонью по лицу Михи, проскальзывая к волосам и притягивая вплотную к себе. Дезактивирует, заставляет словами подавиться, которые уже готовы были наружу рвануть. — Я знаю, что ты сейчас скажешь, можешь не стараться. Но я по нормальному хочу, ясно? Я видел, как тебя переехало наркотой, охуел с того, что она со мной сделала — мне так не надо, Мих. Нахуй всё это дерьмо — никакого хмурого.    Глядя на молчащего, но явно уязвлённого тоном и требованием Миху, Андрей разбавляет тираду — выучил же его, сучонок — неповторимой беспардонной несуразицей, на которую только он и способен: — Иначе кто ж меня ебать будет? Помру от спермотоксикоза прям на сцене, как пред фанатами оправдываться будешь? Я ж ещё и истеку всем чем могу прощальной надписью «прошу винить Горшка».    Конечно, с такой околесицы Миха не может удержать планку даже показушного негодования: хрюкает и гогочет, содрогаясь, хотя Андрей опять херню мелет.    — Бля, — тыкаясь по-собачьи в Андреевскую щеку, заливается Миха. — Ты меня на что угодно сейчас впишешь, чтоб тебя черти драли.    — Не, чертей не надо. Сам справляйся.    Андрей сам, чуть потянув за волосы, подталкивает Михину голову, чтобы коснуться его губами. И вроде ластится, но в то же время жадничает, требовательно прикусывая. Миха нежничает и ему в голову не приходит, что происходит что-то неправильное или ужасное. Лежит нагишом на таком же голом Андрюхе, облизывает его губы, пока тот его рот языком трахнуть пытается — всё обыденно, всё своим чередом. Живота только внезапно что-то влажно касается.    — Чё опять? — бормочет Миха.    Андрей ёрзает под ним, устраивает на себе удобнее, отлепится от губ как будто не в силах.     — Так я сколько не трахался? И отчасти по твоей вине. Давай, реабилитируйся.    Миха не против, он не то, что реабилитироваться не прочь, ему сама мысль, что Андрей перед ним и для него открыт, хребет щекочет. Так волнующе, что бёдра самопроизвольно того в диван вжимают. Теперь же всё можно будет посмотреть — какое у Андрея лицо, когда ему хорошо, какой взгляд, как он сам себя трогает и подрагивает перед финишем. Миха предвкушает и сам начинает заводится: дышит тяжело, ребра с боками поглаживает и льнёт ещё ближе, чтоб, видимо, вообще весь кислород из обоих выжать.   Закинутая на поясницу тяжелая горячая нога отчего-то вызывает исступление и, глотнув воздуха, Миха коротко целует губы и переходит на шею. Он же ещё не целовал его нормально — ну, так, чтобы основательно, повсеместно. Зато внутренний мир не только собственными фибрами ощутил, но и пальцами пощупал, и даже членом проникся — всё шиворот-навыворот у них, блин.    Медленно зацеловывая торс, Миха сдерживает себя, чтобы не прикусить, хотя бы чуть-чуть, хоть где-нибудь. У них же это чуть ли не первый раз — когда лицом к лицу, никто не прячется, не утешает и не пытается протянуть руку помощи — напротягивались уже, вон, где оказались. Сейчас только: ласка, смазка и мужская нежность, возможно, местами чуть резковатая.    Над напряжённым членом зависает, опаляя головку горячим дыханием, и когда уже решается просто попробовать лизнуть, на лоб ложится рука мягко, но настойчиво отстраняя.    — Мы так на интро можем застопориться, а хочется до аутро таки дойти.   Миха уверен, что нихуя бы они не застопорились — это всё поебень, навеянная сомнениями, но не спорит, потому что рот, тем не менее, оказывается занят — тазовые впадинки хоть полизать можно? Судя по тому, как дёрнулся член, на них запрета нет.    Опять смазку хер пойми куда дел, в шортах же ещё должна быть. Миха нащупывает их возле кровати и на обратном пути напарывается на довольную ухмылку Андрея. Покраснев и перестав на него смотреть, нервными руками откупоривает тюбик и увлажняет пальцы. Так и тянет сказать, что ничего такого он вообще-то в виду не имел и нисколько не предполагал чего-то там, просто случайно в кармане завалялось, докажи обратное, блин. Но сам отвлекается на поглаживание его члена и новому, ранее оставшемуся без внимания, открытию — Андрей готовился куда тщательнее его.    Под пальцами совершенно гладкая кожа, Миха второй рукой сжимает мошонку и ныряет ниже — да, везде гладко. Внезапное движение — Андрей согнул ноги в коленях и развёл их шире — отвлекает от упоительного созерцания героического подвига во имя эстетической педерастии, заставляя посмотреть в лицо. На краю сознания скребёт мысль позлорадствовать, потому что тот, наконец-то, Боже ж ты мой, смущён. Но в то же время у него такой взволнованный взгляд, что хочется или убрать пальцы совсем, или протолкнуть глубже.    Отступать некуда — у Андрея и так загонов по самые гланды. Надумает ещё какой дичи, что Михе стрёмно с ним или неприятно. Ракурс и в целом вид, конечно, новые, но интересные и будоражащие. Особенно, когда, не прерывая зрительного контакта, Миха легко входит сразу двумя пальцами. Растянут — это хорошо, но третий всё равно добавляет, чтоб наверняка. У Андрея тяжело вздымается грудь, а на особенно резких движениях, когда слышны влажные звуки смазки, он сильно жмурится и по его лицу ползёт краска стыда. Миха сам бы припадок хватанул от стеснения на его месте, но ничего не может с собой поделать — смотрит, не моргая, и наслаждается.   Наспех размазав остатки по себе, перейти к главному не торопится: потирается головкой, а потом хлопает несколько раз ею же по промежности. Чёрт спутал, бес напал, но горячо до невозможности, особенно когда Андрей ещё и навстречу чуть приподнимает таз.    Входит осторожно, но гораздо быстрее, чем в прошлый раз, сразу же накрывая собой. Андрей шумно дышит носом с закрытыми глазами, ресницами дрожит и пальцами сразу в спину вцепляется. Миха его в губы легко чмокает и на челюсть переключается: мягко кожу пощипывает, доходя до уха.    Как только Андрей забрасывает ноги на поясницу, Миха пробует сделать мягкий толчок и снова прилипает взглядом к его лицу. На одну долгую секунду охватывает паника: все страхи и сомнения вылезают наружу многоголовыми зубастыми псами, истекая голодной слюной. Что они творят? Как потом будут? А если ничего из этого не получится, проебут же то самое, непостижимое, связывающее, и вообще по одиночке с ума сбрендят. Миха уже чуть не сбрендил, пока они отдельно друг от друга неприкаянно шатались.    Но Андрей открывает глаза и под его взглядом все опасения и тревоги теряются, истаивают, как не было. Да похуй, будь что будет. Оно уже есть, значит, всё как надо.    — Чего ты? — увидел, зараза, заметил.    — Перекрыло малёк, — честно сипит Миха.    Понимающе дёрнув уголком рта, Андрей никак не комментирует заминку, только приподнимает голову и неуклюже влепляется в его рот. Миха от неожиданности подаётся бёдрами, входя до самого конца, и все мысли уплывают под плавное покачивание таза. Он даже отключается на пару минут, позволяя телу действовать самостоятельно, а сам прикрывает глаза, вслушивается в свистящее дыхание и жадно втягивает привычный, почти родной запах Андрея.    Тело как будто не трахается, а втереться, втиснуться в чужое хочет, не только пахом, а вообще всеми частями. Об живот трется Андреевский стояк, и Миха вспоминает, что вообще-то хотел понаблюдать, а не просто в ощущениях тонуть.    Переборов погрязшее в собственном удовольствии тело и опершись на локоть, первым делом оглаживает грудь всей ладонью, спускаясь к животу, сжимает член. И только потом поднимает взгляд на лицо Андрея — возбуждённого, раскатанного Андрея. Стоило переселить себя, чтобы просто увидеть совершенно пьяные окосевшие глаза, невидяще смотрящие в потолок.    Не прекращая движения, Миха зачёсывает его волосы, прилипшие ко лбу, и нащупывает ладонь, чтобы положить на член. Когда до Андрея доходит чё от него вообще хотят, он сразу начинает двигать быстро кулаком, запрокинув голову и стиснув челюсти. В ушах у Михи ритмичный скрип дивана, пошлые шлепки, а перед глазами самое взъёбывающее и теперь уже вне всяких сомнений — любимое порно.   Когда сквозь заполошное дыхание из Андрея начинают вырываться хриплые рваные поскуливания, Михе кажется, что он не только яйца отобьёт, но и лобок весь об него сотрёт. Разрывает от непонимания, куда смотреть: вниз — где рука с бешеной скоростью скользит по члену; или в лицо — на гуляющие желваки, приоткрытые губы и сведённые брови. Хочется охватить всё, впитать не для того, чтобы потом использовать для всяких безобразий, хотя и для них тоже, а чтобы затмить то неправильное, вынужденное и больное.    Миха уже заранее понимает, что сейчас будет и въезжает до конца, жёстко фиксируя и прижимая Андреевские бёдра к дивану. Но этого оказывается недостаточно, приходится снова полностью на него улечься, и глядя то на жмурящиеся, то закатывающиеся глаза, он честно надеется, что успеет вытащить. Но без вариантов — у него самого не только глаза, а всё, в том числе и мозг закатывается от того, как судорожно Андрей его стискивает, пульсируя.    — Ты в меня что ли заправил? — отдышавшись, сонно бормочет Андрей в плечо. Пора бы уже слезть, наверно, с него, но так хорошо.    — Ты меня не отпустил, — тихо фыркает ему в ухо Миха.   Всё-таки надо от него отлепиться, дать возможность дышать нормально. Миха выходит с громким хлюпающим звуком — бля, как же это грязно, и как хочется ещё — и откатывается к краю. Андрюха лежит с закрытыми глазами и уже спит похоже. Затрахался, бедный. Миха давит смешок и потягивается — его только послеогразменная лень разобрала, а ещё невыносимое желание пожрать образовалось. Давно такого не было. Прям еды хочется, прям вкусной, а не так, чтобы хоть что-то в желудке плавало. Андрюха же тоже, наверно, голодный проснётся — такое энергозатратное мероприятие осилили, ещё и дважды, что он аж рубанулся почти сразу. А у Михи из еды только кошачьи консервы, даже хлеба засохшего нет.      Голод вынуждает подняться и попиздыхать в магазин, хорошо недалеко идти, тот прямо в доме. Андрюха вряд ли в ближайшее время проснётся — нормально его выключило, даже не шелохнулся на шараханья по квартире. Но дверь Миха закрывает на ключ, хотя обычно в магазин выходит в тапках на босу ногу, в шортах в любую погоду и уж, конечно, замками не заморачивается. Но Ширка возле порога трётся, провожая, мало ли выскочит, да и Андрей вдруг всё же подорвётся, а Михи нет. Надумает хуйни ещё какой и свалит, пока он в колбасе разобраться пытается.    Чё там по мужскому питательному рациону помимо пива-то идёт? Миха сам кормится, чем Асланбек в шавухе на вертеле ниспошлёт, или ещё где перебивается харчами, домой обычно быстрохавчик какой-нибудь берёт, и то редко. Яичницу пожарить может, пельмени сварить, бутеры. Берёт всё — не только ж на себя теперь. Вдруг Андрюха у него задержится — говорил же, что ему надо это. Ну, много. Вон на второй заход как быстро раскочегарился — тут бы самому не оплошать, ё-моё.    Дома также тихо — Андрей только в одеяло закопался, даже носа не торчит. Шаманить со сковородками и кастрюлями влом, потому Миха по старинке довольствуется бутербродами с докторской под пиво — вкусно пиздец, ещё и Ширке пара кусков достаётся, а то чё в одного жрать.    На сытую делать ничего не хочется, особенно думать, всё перевернулось с ног на голову, вот пусть теперь постоит, одумается. У Михи пока полный штиль в башке и заветное умиротворение, накрывшее пуховым одеялом. Под бок к Андрею сейчас завалится, щёлкнет телек на какую-нибудь тупую комедию — или не очень тупую, Ширку, может, пригладит — и поебать ему на всё, пусть всё хоть в пламени сгорит, хоть льдом покроется.    У Михи долгожданный покой.