***
Приглушённое бормотание и шум воды возвращают сонный мозг воспоминаниями в детство. Мама на кухне колдует завтрак под радио, либо под ворчание отца, собирающегося на службу. Скоро придут по их с Лёхой души — будить, чтобы отправить… Где они сейчас? Миха окончательно просыпается — вот ведь спросонья померещилось. Аж сердце подскочило от мысли, что всё опять заново, по новой. А если бы можно было, интересно, что бы он сделал? Или не сделал? Ну к ширке бы точно, понятно, не притронулся бы, а остальное? На кухне громко что-то звякает, и утреннюю философию приходится сворачивать. Андрея рядом нет — Михина уловка не сработала, свалил-таки втихую. Поваляться бы ещё, да подремать, но надо проинспектировать кто там на кухне шероёбится, да и вообще обстановку разведать. Потянувшись, откидывает плед и окидывает взглядом комнату — всё, вроде, так же, кроме убранного столика. Миха невольно злится на себя — нихера он в спячку впал, что и Андреевский уход проебал, и возвращение Шуры, по ходу, тоже. На кухне действительно оказывается Балу, который вдохновенно втирает Андрею про спаривание каких-то летучих мышей. Можно было бы подумать, что он всю ночь в лектории зоологического музея провёл, но зная Шуру, тот скорее подцепил студентку или практикантку из ветеринарного, совместил, так сказать, приятное с полезным — и телом отдохнул и новыми знаниями обогатился. Шмыгнув в ванную, Миха прогоняет остатки сна холодной водой, прислушиваясь, чего там эти мыши Саню в такой восторг привели. — А хер у них знаешь какой? Елдак почти с треть тела, прикинь у мужиков бы такой был? Это ж реально по колено! Они и ебаться потому нормально не могут, у самок, наоборот, там всё маленькое совсем. Вот нахера природой так было устроено, а? Дать хер огромный, и чтоб им пользоваться нельзя было! Но там они выкрутились, мыши, хули, — всегда найдут способ приспособиться. У них там, короче, присоска специальная на хую, и получается, что он даже в самку не проникает, а стыкуется просто, ну как вагоны у поезда. И в путь: по несколько часов эти сцепки у них. Короче, он, по сути, дрочит об неё, а там чё куда попадёт уже. Охуеть, у Шуры разговорчики с утречка. У него дома камер, случайно, нет? А то Миха слышал, что сейчас некоторые ставят. Бля, и как теперь выходить, на глаза показываться? После хуев этих мышиных, блин. Ещё и Андрей там. Как вот теперь себя вести? Миха панически соображает, как побыстрее свалить, желательно, не попадаясь этим двоим на глаза, но вариантов у него нет. Он не удрать пытается, просто обдумать всё надо, обмозговать произошедшее, понять чё произошло и как дальше быть. При Андрее думается плохо — вчера вон, мозги совсем выжгло. И вообще, ему же кошку кормить надо, вот. — О, Мишка наш из спячки вышел. Чё как, Мишань? Санёк бодро вскакивает, ставит на стол кружку, щёлкает электрическим чайником, протягивает пачку сигарет, подпиревшему собой холодильник, Михе, и передвигает пепельницу поближе к нему. Андрей не отрывает глаз от дымящейся кружки, постукивая зажигалкой по колену. Тоже неловко? Или опять на него смотреть не может? Заебали эти блядские утра, когда хуй пойми что и сверху бантик, блядь. — Да, нормас, Шур. Меня срубило чё-то капец, как убитый спал. — Это я заметил. Пришёл, думал увижу пепелище вместо хаты и как минимум двух павших воинов, принёсших себя в жертву во имя непримиримых идиотических идеалов. А увидел двух котяток помоечных друг к дружке жмущихся и посапывающих, чуть слезу не пустил от умиления. Шура, бля. Миха закуривает и щеками теплеет, шею ещё больше гнёт, глядя в пол, чтобы не дай Бог, с Андреем сейчас взглядом не пересечься. Тот как-то задушено кашляет — кофе, наверно, или чё он там пьёт, не в то горло попал. Или тоже подъёбки Санька теперь по-другому чувствует. Раньше бы поржали все вместе, в первый раз что ли сплетённым клубком спят. Только вот чё-то не смешно нихуя, реально же в одной постели ещё и в Шуркиной, блин, чтоб ему икалось, оказались. — Ну чё, раз все в сборе, — падая на табуретку, Балу недовольно оглядывает обоих — чё эти тупари шутку-то не оценили? — Выспрашивать что и как не буду — зачтите мне там где-нибудь за гуманность, а то вы чё-то и так пришибленные. Но я так понимаю, контакт произошел, связь налажена, взаимопонимание достигнуто. Да чё вы, бля, ржёте? — недовольно цокает на хрюкнувших практически в унисон ебланов Шура. — Лучше давайте на репу забьёмся? Сегодня? — Не, Сань, давай только не сегодня, — подаёт голос Андрей. — Сегодня никак вообще. — А у тебя вообще пока права голоса нет с твоими хуевывертами! — вредно отрезает Шура. — Вот начнёшь нормально ходить и без опозданий, тогда посмотрим. Мих, скажи ему! — Сань, давай правда не сегодня, — всё также не отрывая взгляда от пола, поддерживает Андрея Миха. Шура аж в лице меняется от такого предательства, и уже открывает рот, чтоб вывалить своё возмущение, но не успевает. — Мне это, бежать вообще уже надо. Дела, в общем. Сегодня точно никак. — Чё, даже кофейку не глотнёшь? — удивляется Балу. Куда это чучело с утра пораньше так торопится? И хитро прищуривается: — Пивка для рывка, может? — Не, Сань, без рывка побегу. Шура в ступоре наблюдает, как Миха затушив сигарету, уходит в коридор, и поворачивается к Андрею, очумело выдыхая: — Это чё это? Ты чё с ним сделал? Чтоб Миха и от завтрака жидким хлебом отказался? Андрей не успевает возразить на предъяву, потому что у Сани звонит телефон, и он, кивнув, в сторону коридора, отвечает на звонок. — Да, дорогой, слушаю тебя внимательно. Миха зашнуровывается, когда видит Андреевские ноги, и пальцы начинают, как назло, путаться. Справившись с ебучей обувью и выпрямившись, Миха на автомате жмёт руку проходящему мимо трындящему по телефону Шуре и впервые за утро решается посмотреть в лицо Андрея. Привалившись к косяку и сложив руки на груди, тот глядит в ответ настороженно и выжидательно, словно Миха — собака непредсказуемая и хер знает — набросится с лаем или пузо для почесушек подставит. А он и правда сам не знает, что сделать. Нет, набрасываться или валиться на спину, конечно, не собирается, но в башке звенящая пустота, что даже спиздануть чего не придумывается, только и остаётся, что глазеть, как полоумному. Андрей всё-таки оживает, встряхивается и неловко протягивает руку. Потупив пару секунд, Миха догадывается её сжать и нервно встряхнуть несколько раз. Чувствуя себя полнейшим дураком, разворачивается к двери, щелкает замком, и как будто, не он вообще — у него мыслей-то даже нет, а кто-то вместо него поворачивается и его же ртом выдаёт: — Ты сегодня же… Да? Ко мне? — пиздец как страшно — инфаркт с инсультом одновременно, руки уже похолодели. Не ожидавший Андрей таращат глаза, трёт руки друг о дружку, словно не зная куда их деть, в итоге засовывает в карманы, сутуля плечи. Кивает несколько раз невпопад, отводя взгляд. — Часам к девяти, нормально? — Ага, — сипит Миха, открывая дверь и выскакивая в подъезд. Бежит по ступеням, в такт колотящемуся сердцу, как пиздюк, которому девчонка из класса дала зелёный свет на свиданку дома. Пиздец какой-то, блядь.***
Домой врывается, словно он трактирщик, улепётывающий от разгневанного люда, требующего рому. Даже дверь запирает трясущимися пальцами, и приваливается к ней спиной. Но передышка недолгая, потому что внезапный шум из туалета, а именно какое-то странное шебуршание и последующий слив бочка заставляют подпрыгнуть на месте. На втором шаге, приходит понимание, что то, наверно, его новая временная сожительница, но Миха всё равно щёлкает выключателем и заглядывает в приоткрытую дверь. Стоя задними лапами на ободке, а передними на бочке, Ширка смотрит на него и, Миха либо поехал всё-таки кукухой, либо это не кошка нихуя, но отчётливо слышит вопросительные интонации в протяжном «мррррряу?». Смущается, как будто действительно к даме ворвался и спешит отвернуться. — Закрываться надо! — чтобы хоть как-то сбросить накатившую робость, бубнит Миха. Робеет перед кошкой — всё-таки поехал кукухой. Хотя, если она такая умная, что унитаз понимает, пусть тогда и шпингалет, освоит, ё-моё. Но реабилитироваться теперь просто необходимо — Миха сразу чешет на кухню, чтобы задобрить оскорблённую леди консервами. Садится на разложенный диван и какое-то время тупит в стену с сигаретой в зубах, ни о чём конкретно не думая. После, немного очнувшись от вязкой и сонной бесплотности, берётся за гитару и, бродит пальцами по струнам, наигрывая мотив — хер знает какой, он сам не вслушивается. Так легче просто, спокойнее. До девяти времени вагон — можно и ёбнуться, и вскрыться, и вообще в другое измерение отлететь — средства есть. Он действительно вчера позвал Андрея трахаться, а тот согласился, и сегодня они оба это наметившееся событие подтвердили? Или зачем он его позвал? В моменте надо было что-то сказать, чтобы Андрюха из-за надуманной хуйни не загнался, а теперь непонятно чё делать. Тот-то зачем едет? Может они просто поговорят? Хотя с разговорами у них в последнее время туго, что тут скажешь. Либо срутся — словами друг друга режут, хоть подорожник прикладывай, либо молчат, отравляя жизнь, в том числе и окружающим, либо вообще — ну как вчера, короче. Миха сам не знает, нахуя Андрея начал целовать, а почему тот ответил — даже не пытается понять. Наверно, опять какая-то тема с помощью — Князю же плохо было, может, Миху на том и клинит? Охуенный, конечно, оборот его «помощь» приняла — чуть что, лезть тому в трусы. Секс-волонтёр на добровольных началах. Вчера у них всё по-другому случилось, не как до этого. Взаимно, что ли, с поцелуями, почти осознанно. Ну Андрюха не въёбанный был, по началу, по крайней мере, это потом его опять перепрошило, может, уже сам вещества какие вырабатывать научился, вот и в эйфорию впадает, Миха слышал такие байки. Самодурь для самодура. Уравнение ещё дурацкое, Миха никогда в них не был силён: думал, что спасает Андрея, но в итоге его изнасиловал, а Андрей уверен, что изнасиловал Миху, хотя он подписался на всё добровольно, сам вынудил. И как тогда? Кто кого? Никто или оба? В сухом остатке: поломанная дружба — одна штука, развороченная в хлам психика — два штуки, желание схлопнуться нахрен — бесконечно. С такими вводными Андрей ещё и ебаться собрался — их обоих нахуеверченные обстоятельства раком уже поставили, а они и подмахивать рады. Собственные ощущения от предстоящей перспективы трахнуться с другом мужского пола анализу не поддаются. Ему и вчерашний вечер диким кажется, если его в слова облечь, но в процессе он участвовал с большой охотой и, роняя штаны, не бежал. Очень даже предприимчиво приложил руку к мероприятию, деятельно и не колеблясь. Нахуя вообще Андрей настаивает — совесть мучает? Типа, раз он Миху, то и Миха теперь его? Но также в любом случает не будет. Он просто не позволит себе причинить ему вред. Нахуй, Миха палачом не нанимался, чтоб казни воплощать. Кем он в таком случае нанялся — вообще отдельный разговор — лекарь-куртизанка скорее. То, что Андрей для него особенный — давным-давно понятно, как самому, так и всем причастным. И окружающим. Миха и не отрицал никогда, они с самого начала так сплелись, влились в головы друг другу — ну круто же, покажите, у кого ещё так? Только не было у него каких-то там мыслей неправильных и мерзких на его счёт. И вчера не было, оно само пошло — бездумно и по накатанной. Собственное тело как будто вообще отдельной жизнью существует, странно на Андрюху реагирует: тянется и прилипает. Оно вообще его воспринимает, как что-то родное, почти своё, как продолжение себя же, что ли. Кажется, слишком они сблизились, умами срослись — вот Миха теперь и ебанулся, другого человека от себя отделить не может. Поэтому, наверно, его и не отвращают все те вещи, которые он успел с Андреем сделать. Представить на его месте другого мужика в принципе не приходит в голову. Самому кончить было не стыдно. Точнее потом-то, конечно, очень даже стыдно, ну, когда помрачнение спало и оказалось, что они — два товарища, с торчащими хуями, перекрёстными залпами обменялись. Он бы себя точно порешал, если бы позволил себе что-то подобное ранее, когда Андрей не в адеквате был. А вчера тот вменяемый, по собственной разумной воле тоже недвусмысленно в ответ щупал — и желать его прикосновений и удовольствия, которое он мог дать — не делало Миху уёбищем и обмудком в собственных глазах. Даже пидором не делало — он про это вообще на тот момент забыл. Сейчас вот вспомнил — всё-таки, есть чутка. Спина начала затекать, и Миха откладывает гитару в сторону, заваливаясь на диван. Вскоре приходит Ширка — сидит внизу, следит внимательными жёлтыми глазами за ним, но запрыгнуть не решается. — Ну иди сюда, шерстяная, я ж не обижу, — хлопает рядом с собой Миха. Помаявшись, Ширка всё-таки запрыгивает — топчется, устраивается и ложится буханочкой у Михиной подмышки. Шерстяная моську сама под ладонь подставляет, о костяшки трётся, голову задирает, усы смешно топорща. Нет, кошки всё-таки классные, с ними сразу так тепло становится. Миха пригрелся от прижатого к боку комка, задремав под вибрирующее урчание. Просыпается по ощущениям в следующем веке — какой год, сколько времени? Вроде, ничего не проспал. Опять его убаюкали и бросили — Андрюха утром исчез, Ширки тоже под боком нет. Может с гитарой засыпать попробовать — та ещё ни разу его подводила? Но Миха уже не удивится, если и её при пробуждении рядом не окажется. Душ занимает много времени, потому что хлебало действительно заросло, как у порядочного чучмека — странно, что Шура ни одной шутки не отпустил про шахидов и кусты под носом. В приступе вдохновения и эстетического транса сбривает всё лишнее, оставляя только пах — ненавидит, когда кожа зудит на яйцах от раздражения потом ещё несколько дней. Чё Андрюха-то подумает, если он руку из штанов доставать не будет. Хотя, причём он-то тут, Миха вообще не об этом и ни о чём таком. Ни о чём таком, а в сумку, к которой после тура так и не притронулся, лезет. Докопавшись до самого дна, нащупывает искомое. Смазку, которую Андрей ещё тогда притащил. Миха не из сентиментальных чувств её с собой увёз — какие уж тут сантименты, учитывая при каких условиях она в тот раз была применена и что случилось после. Просто Шурка же утром нарисовался — хрен сотрёшь, при нём шмотье по сумкам запихивали, а смазка эта на кровати так и валялась стопроцентным вещдоком. Вещдоком чего конкретно — хер кто догадается, но подъёбки про буржуйскую дрочку тоже не в жилу было слушать — не по-панковски, блин, надо же, чтоб на сухую и желательно наждаком. Ну, Миха её к себе и сунул без каких-либо умысла и планов. И сейчас в руках её держит, на этикетку бездумно залипнув, тоже без определённого намерения. Просто, если… Ну вдруг там… Чтоб не как вчера. Чтоб под рукой было. Оно и не понадобится скорее всего, они ж это самое не будут, а то, что там вчера забились на какую-то мутную встречу, так, то под градусом желания просто было. Стояло у обоих, вот один хуйню и предложил, а второй — такой же малохольный — согласился. Андрюха может вообще не приедет, спрыгнет со скользкой темы, загасится — он умеет. Провидец из Михи откровенно хуёвый, чакру Нострадамуса в своих трипах так в себе и не раскрыл, потому что в дверь стучат, а грёбанное тело дёргается так, словно его на электрический стул усадили. Флакон выскакивает из рук, но он его успевает перехватить, а вот куда теперь деть — сообразить не успевает, поэтому просто прячет в карман домашних шорт. И нечего сюда стучать, пойдите нахуй, дома взрослых нет. Взрослых-то, может быть, и нет, а вот несущийся к двери Миха, сносящий собой косяки — есть. Впускает Андрея — реально приехавшего, блядь, Андрея, который в прихожке у него разуваться сразу начинает и снова этим взглядом своим неуверенно-настороженным все мысли, хоть сколько-то разумные, из башки выбивает. — А я это… — мельтешит возле него Миха. — Рад, короче, что зашёл. Неуклюже обнимает, почему-то не за плечи, а ладонями на бока ползёт, ещё и по щеке едва ли не до губ своими проезжается, и тут же отскакивает. Чё он делает-то вообще? Тёлок разовых так не встречает, а тут Андрюха, блин. Чтобы хоть как-то отвлечь обоих от собственных нелепых закидонов, заглядывает в комнату громко голося: — Ширка! Иди сюда, с Андреем познакомишься. Едва пришедший в себя Князь от приветственной выходки, тут же замирает в странной позе, словно обратно собирается впрыгнуть в ботинки и съебаться как можно дальше. — Так ты не один? Ты с… женщиной? — Ну типа того, — не поворачиваясь, кивает Миха. — Ну иди, иди, не стесняйся, ё-моё. — Ты кошку завёл? — глядя на выползшую к ним ушастую, округляет глаза Андрей, но выдыхает явно с облегчением. Миха и кошку? — Да, Лёхе завел. То есть, для Лёхи. На самом деле не заморачивайся. — А Ширка — почему? — осторожно протягивает руку к кошке Андрей, пока та обнюхивает его ноги. — Вообще Мурлыка она, но Ширка, потому что, — бля, эту историю он бы предпочёл ему не рассказывать. Ну не сейчас точно. — Долгая история, короче. Топает на кухню, чтобы замять тему про появление у него Мурлыки и почему её нарекли в последствии в честь Михиной роковой кабалы. — Ширка, пошли витаминки жрать. Андрюх, ты тоже пошли, только для тебя у меня витаминок нет. Для Андрюхи пиво в холодильнике завалялось — тоже витаминное в каком-то смысле, которое Миха достает вместе с баночкой, наполненной маленькими жёлтыми горошинками. Ему же в зоомагазине вкуснях насовали к корму в придачу — рыбий жир, вроде, полезный дохуя — про которые он забыл сразу. Зато на нервяке вспомнилось как вовремя. Сколько там этих пиздюлин-то дать надо? Ладно, пусть сегодня будет праздник у девчонки — с барской руки отсыпает пять золотистых шариков. Принюхавшись, Ширка благосклонно принимает угощенье — вроде, нравится, облизывается. — Тебе пиво, вот, только нашёл, — неловко машет на стол Миха, снова скатываясь в оторопь, стоя так близко к Андрею. Надо ещё что-то придумать, как-то вывести их в нормальное русло диалога, а не хернёй этой страдать. — А я и не за пивом пришёл, — Андрей тяжело смотрит на него снизу-вверх, коротко облизав губы. «А зачем?» — Миха не успевает озвучить свой глупейший из вопросов, потому что его тянут за шею, наклоняя голову ниже, и затыкают рот самым что ни на есть приятным и действенным способом. Да, Андрей по ходу на чай-кофе-потанцуем не распыляется, сразу к делу переходит. Ну Миха и не девка так-то, чтоб его обхаживали, тем более, когда уровень общей неловкости вот-вот пробьёт потолок — никаких возражений. Сомнение вместе с тревогой под белы рученьки подхватывают обморочный здравый смысл и уводят в закат, не забыв напоследок продемонстрировать средний палец, как настоящие крутые парни — не оборачиваясь. Андрей беззастенчиво впечатывается — или впечатывает Миху в себя — всем телом, твёрдо держит за голову, чтобы даже мысли не возникло рыпнуться. Хотя её и так не возникнет, куда теперь уже, блин. Миха потерялся ещё на моменте, когда почувствовал, гладкие тёплые губы, бескомпромиссно захватывающие собственные и властный напористый язык. Одна рука невесомо касается лопатки, пальцы второй гладят мягкую кожу щёк, потирают движущиеся под подушечками желваки. Андрюха тоже мимо бритвы не прошёл, хрен знает готовился или просто так совпало, но в некоторых случаях они мыслят поразительно одинаково, по-кретински единодушно. Кухонные лобызания, инициированные им самим же, продолжать долго Андрей очевидно не собирается, у него определенно есть какой-то план — и он его придерживается. Не отрываясь от Михиного рта, будто боясь, что, дав ему право слова — тот обязательно спизданёт что-нибудь, что их застопорит, подталкивает и шагает на него в направлении комнаты. Почему Миха так безропотно и с явным удовольствием поддаётся его натиску — вопрос, ответ на который вариативности не имеет в принципе — потому. Потому что никогда подобного не чувствовал, потому что обычно всё, наоборот, у него, потому что Андрей. Понятно, что Михе и в голову не могло прийти, что ему понравится, когда его зажимают, да и какой мужик в здравом уме на такое бы решился (Андрей не считается, вопрос об его здравости ума давно снят с повестки дня). Но ощущения непередаваемые, когда всеми частями тела, каждой мышцей практически, кожей, клеткой, ядром чувствуешь, как тебя хотят. Без ерунды в виде известности, алкоголя, дури, шкурных интересов, и даже таланта, а просто — Миху — проблемного, нескладного, дурацкого, не такого. Уж Князь-то всяко о нём побольше других знает. У кровати Андрей отлипает, чтобы стащить с Михи шорты вместе с трусами и футболку, одновременно выпутывается из своей одежды, предусмотрительно вытащив из кармана и бросив на кровать реквизит. Подготовленный пришёл, заряженный. И сомнениями, судя по всему, относительно их времяпрепровождения не страдал. Заваливает обоих, прижимает собой Миху к дивану — весомо, естественно, будто всегда так делал. Скользит по телу, по твёрдому члену — своим таким же, бёдрами вдавливается, и рот снова запечатывает. Миху под ним раскатало и размозжило — где он, что он? Только и может, что судорожно глотать воздух, в губы тому выдыхая, да пальцы в его спину вминать. Чужие пылкость, напор и рвение не вызывают стремления вступить в борьбу, Андрей сжёг всякое желание сопротивляться. Подсознательно и без намёка — чисто для удобства, Миха расставляет ноги пошире, сгибая их в коленях. Так и трение лучше и больше областей задействуется. Можно же и так приятно друг другу сделать, необязательно всё и сразу. Кайфово и просто охренительно ровно до одного момента — Миха сам не понимает, что конкретно произошло. Андрей также толкался, гладился о его пах своим с явным удовольствием, а потом проскользнул ниже — между ягодиц и отстранился резко, замер напрягшись. Ну, проехался и проехался, Миха вообще не вкурил причины остановки — предъявите ваши пояснения. Андрей даже целовать перестал, оторвался от него и смотрит почти с ужасом, губами шевелит, но ни звука не издаёт. — Бля, прости, прости, — наконец, выдавливает из себя хрип Андрей и резво от него отскакивает вбок, намереваясь дать дёру. Ловкость обычно не самая верная спутница Михи, особенно ещё и когда основная часть мозга временно нефункциональна, но в этот раз тело инстинктивно ловит беглеца. Ноги стреноживают чужие конечности, одна рука, подныривая под шею, обхватывает плечо, вторая ложится на живот, удерживая, пока Андрей вырывается. Миха жопой чует — она у него ещё и радаром для выявления хуйни в последнее время отрабатывает — что не поймай он его в тиски сейчас — всё нахуй рухнет, прям совсем всё. — Тише, тише, — бормочет ему в волосы Миха, прижимая к себе и машинально поглаживая по животу. Из-за Андреевских брыканий ладонь съезжает ниже, касаясь опавшего члена. Так быстро? Миха своим ещё каменным к его пояснице прижимается, что это… — Не трогай! — панически рявкает Андрей, теперь уже не столько вырываясь, сколько пытаясь подтянуть колени к животу, прячась. — Я не трогаю, не трогаю, — тараторит Миха, позволяя ему скукожится эмбрионом. Перехватывает поудобнее рукой, окольцовывает поперёк тела над сгибом локтей, к себе спиной прижимает, и ногу на бедро тяжело закидывает, придавливая. Только теперь понимает — чувствует, что того трясёт. Андрей реально умеет удивлять — на свиданках на аттракционах катает, и выбирает самые экстремальные и разъёбывающие, типа американских горок. Миха ещё не отошёл от захлёстывающего, щекочущего внутренности полёта ввысь, а тот уже их в пике завернул и вверх тормашками вниз тащит. Вот знал же, что ебля до добра не доведёт, не зря столько упирался. Разбредающиеся, заблудшими овцами, мысли через несколько минут тяжелого дыхания в чужую шею удаётся кое-как согнать в одно стадо. Чё произошло? Перехотел — передумал? Осознал, наконец, в какую хуйню вписался? Миха не в обиде, он бы понял, если бы тот по нормальному сказал, чё драпа-то сразу давать. Как будто его тут насильно держали. Сейчас, конечно, держат, но не для продолжения же. — Ты, — начинает Миха и мнётся. Как сказать-то? — Ну, типа не надо. Всё нормально. Не будем ничего такого. Забудем. Если тебе противно, что я так… Я тебя сейчас отпущу, но ты не… Не съёбывайся, ладно? Посидим, пива попьём, гитару, может… — Да какой, к хуям, нормально? Какой забудем? — булькает глухо Андрей, пряча лицо в подушку. — Я не могу, не могу, — так жалобно подвывает, что у Миху самого скукоживает. — Андрей, я нихуя не понимаю, — беспомощно и в тон ему мычит Миха в затылок. — Совсем нихуя. Прям вообще ничего. Отвечают ему каким-то скулежом, зарываясь глубже в подушку и сжимаясь ещё сильнее. Ну и чё с ним делать? Как его из самопальной раковины выколупывать теперь? — Расскажи, Андрюх. Всё чё хочешь расскажи. Я же не просто так это, я ж, ну, помочь хочу, — Миха язык себе прикусывает — его «помочь» уже отравило им жизнь, до сих пор ни продышаться, ни профильтроваться не могут. — Что рассказать? Что больше не могу? — сильно дёрнувшись, лающе смеётся Андрей. — Что мне, чтобы нормально кончить пальцы твои нужны? А чтобы потрахаться — подставиться? Что из этого ты хочешь узнать, Миш? Михе кажется, что он сам горит в чужом стыде и унижении, словно перенял едкий, разъедающий нутро огонь или же все запущенные стрелы с подпалёнными набалдашниками собой словил — умеет Андрей в слова, конечно. Даже жмурится, на секунду притиснув его к себе ещё сильнее, и сглатывает сухим горлом. — Всё, — тихо сипит Миха, тяжело дыша. — Всё расскажи. Это же из-за… ну, с тем связано? Когда ты… Когда ты закинулся? — И опрокинулся, — рифмует, рвано выдохнув Андрей. Замолкает надолго, только глубоко вздыхает, видимо, раздумывая стоит ли вообще открывать рот и обнажаться настолько. Хотя даже Михе очевидно, как тот сам измучился в себе держать застоявшееся болото, оно у него тоже есть, ещё и поглубже будет — ему ли не знать, как тяжко с ним жить. Но Андрея не торопит, пусть внутри и клокочет от неопределённости и нетерпения. Вслушивается в общее шумное дыхание и дожидается, наконец, когда Андрей начинает цедить слова, постепенно набирая ход. — Я потом, когда, ну после уже… Да, блядь, — сам на себя, по ходу, злится за блеяние. — У меня такой фарш был в башке, Мих. Я тебя ненавидел за то, что ты… Как ты там сказал? Полегче хотел сделать? Помочь? Себя ненавидел, за то, что сердец этих ёбанных нажрался, а потом остановится не мог, когда тебя… Я же помню почти всё. Картинками, моментами, но помню, оно у меня перед глазами. Как будто понимал и не понимал одновременно, что творю. Как во сне, когда собой вообще управлять не можешь. — Видеть меня не мог, — вырывается у Михи — не от обиды, просто вспомнилось самое болезненное. — И себя тоже. Ты вообще живое напоминание того пиздеца, который я натворил. Что бы ты там не говорил, а это изнасилование было, самое настоящее. Я тебя изнаси…. — А потом? — понимая, что Андрей начинает дрожать сильнее, сбивает Миха. Пальцы свободной руки машинально в его волосы запускает, перебирая. — А потом, на концерте, ты же заправленный чем-то был. Лип как обычно, тянулся, а у меня в башке коротит — тело — откликается, а мозги — в ужасе, я же такое с тобой сделал, а ты… Потом баба эта ещё. Я же не допёр сначала, чё ты к ней подвалил, думал, что распиздит тебе, поржёте вместе. — Над чем поржём? Андрей молчит, Миха также гладит его голову. Чё там сука-то это несла? Что Князь не мужик — он из-за этого что ли? Да ну чё какую-то овцу тупую слушать, ещё и стрематься не пойми чего. — Да она стрёмная пиздец была. Не в плане ебала и фигуры там, а сама по себе. Ты не ссы, ё-моё, я ей хлебало закрыл, пусть попробует только что-нибудь пиздануть. Я бы с ней и разговаривать не стал бы, если бы… — Миха обрывает сам себя. Это ебучее «если бы» и так по пизде чуть всё не пустило, ещё и выскакивает, когда нахуй не нужно. — Если бы не героин, я понял. Не в ней дело, не в бабе. Хотя я по началу тоже понадеялся, но сразу понял, что пиздец всему настал. — Да почему пиздец-то, ё-моё? Всякое бывает же… — Потому что с другими было то же самое. Всё заебись, пока не доходит до… — Андрей сглатывает. — И на полшестого. И ты перед глазами. Точнее, как я тебя, — судорожно выдыхает и захлёбывается шёпотом, снова вздрагивая и сжимаясь. — Не могу просто. В рот берут — а толку нихуя. Я как только не пробовал, что ни делал — эксперименты, блядь, на себе ставил, пока вы на репах тусили. Я даже, знаешь, таблы эти для дедов, которые, пробовал — хуйня хуйни. Миху оглушает протяжный и тоскливый вой в голове. Совесть, наверно. Сострадание. Чужая боль. Он-то об Андрея лишь жопу порвал, а сам тому всю суть мужскую раскурочил, мозг наизнанку вывернул, его самого чуть не сломал — или даже сломал. Вообще всё исковеркал: свою жизнь засрал, себя расхуячил, и на Андрея перекинулся. Последствия оказались ещё хуже, чем, если бы он ничего не сделал тогда. Спас, бля, помог. Его самого кастрировать за такую помощь надо. Ещё и надеялся на что-то, что объяснить сможет, что перетрут. Как Андрей вообще после всего к нему пришёл ещё? Позволял себя трогать, не брезговал прикасаться сам, целовал? — Когда эта… Как её? Короче, с герычем, — выдёргивает из водоворота ненависти к себе, тихий голос Андрея. — Сказала, что ты поставиться собрался — я хуй знает, что произошло. Меня начисто перекрыло, Мих. Типа, ты от всех проблем разом избавишься, отлетишь в свои ебучие миры и похуй тебе будет на всё. А я? Я же так и останусь с этой ночью в башке и хуём сбоящим. Когда хмурый у тебя увидел — переебало окончательно, самому потом страшно стало, что чуть не прибил тебя. Помолчав, Андрей добавляет: — Но извиняться я не буду. Понял? Считай получил за все разы, когда срывался и возвращался к этому дерьму. — Андрей, — у Михи голос дрожит, глазам горячо-горячо, и он даже не стесняется вытирать их о чужие волосы. Пальцами дрожащими гладит, куда дотянется. — Я не хотел… Чтобы оно так. Блядь, я правда, я не думал, я долбоёб, прости, прости меня… Я, меня… — Перестань, Мих, — твёрдо обрывает стенания Андрей, хотя у самого с голосом беда. — Я тебя не обвиняю, — и сам же поправляется: — Теперь уже нет. Те ребята, что мне колёса подогнали — я же с ними собирался ехать, но ты не дал. И я не помню, чтобы мы в бордель или к бабам собирались, может, ты меня от чего похуже спас. Сам виноват, что теперь… Вот так. — Нахуя ты второй-то раз тогда закинулся? — шмыгает носом Миха, зарывшись лицом ему в шею. — Какой второй раз? — после паузы спрашивает Андрей. — Ну, когда ты ко мне пришёл потом. После бара. — Так я ужратый пришёл, а не закинутый, ты чё. У меня тогда тоже облом вышел, благо тёлка накиданная была — блевать начала, — и сам невесело хмыкает. — Пиздец — обрадовался, что баба блюёт вместо того, чтобы трахаться. Психанул, попёрся в аптеку — и к тебе. — Ты так… расколдоваться что ли хотел? Типа, ну… Андрей ёрзает, вытягивает ноги, перекатываясь полностью на живот, и Миха оказывается почти целиком лежащим на нём. На локти приподнимается, чтобы тот хоть дышать мог. — Трахаться я хотел, — тяжело вздыхает Андрей, всё также пряча лицо. — Тело чужое чувствовать — тёплое, отзывчивое, чтоб хоть как-то перебить то, что сделал с тобой под колёсами. И чтоб кончить смог уже, наконец, а не бежать, поджав хвост с опадающим стояком. Я же помнил, что ты тогда делал, что заебись было. И стояло у тебя. По крайней мере, до того, как… И, блядь, в башке опять не укладывалось: такая хуйня произошла, а всё равно все ебучие дороги ведут обратно, к тебе. Вот я и пришёл. А расколдоваться… Была мысль, что если, ты меня, то, может, попустит, выправится, но, честно говоря, думаю, что хуйня эта так не лечится, — и сам же фыркает. — Клин клином не вышибет. — А… теперь-то что? Как теперь, Андрюх? — жалобно спрашивает Миха, уперевшись лбом тому в спину. Шевельнувшись под ним, словно потягиваясь, и будто невзначай проехавшись задом по его паху, Андрей, чуть сводя лопатки, отчеканивает: — Я ебаться люблю, Мих. Много, качественно, и не сам с собой. И лучше ебаться хоть как-то — чем вообще никак. Тем более после всего-то — ну с кем мне ещё? Не пойду же я… Да мне не представить даже. А так — с тобой же, — и потеряв налёт уверенности, добавляет тише: — Если ты тоже, ну, хочешь. Андрей замолкает, Миха продолжает прижимать его к кровати, обхватив ногой бёдра. Хочет? Не помочь пережить наркотическую лихорадку, не облегчить состояние разрядкой, не утешить или искупить вину, а именно сам желает: трогать, ласкать, брать? Миха молчит, разглядывая трогательно выпирающие позвонки и находит ответ. Сотрясать воздух словами больше не имеет смысла, лучшее, что он может сделать — это показать действиями. Пересчитать губами позвонки, коснуться прохладной кожи, пока рука рефлекторно оглаживает мягкую ягодицу, смело сжимает в ладони, чуть заныривая кончиками пальцев между. Прошлые разы действительно воспринимались, как необходимое, неизбежное, неосознаваемое в полной мере, а тут накрывает и манит — горячим, тесным. Все разумные мысли вылетают напрочь: бля, где смазка? Может…? Хотя не, потом, а то Андрей и так с него охуел уже не единожды. Дойдя губами до поясницы, ладонями скользит по ягодицам, гладит бёдра и осторожно, отодвигает одну ногу, которая тут же сгибается в колене. Миха выдыхает с паузами — Андрей поддаётся ему. Понятно, что тот вряд ли бы сейчас начал упираться и протестовать, но видеть воочию одобрение — охеренно. И вообще всё видеть теперь тоже охеренно. Нащупывает смазку, которую Андрюха на кровать кинул вместе с пачкой презервативов, на пальцы пожирнее выдавливает, и всей ладонью межъягодичную область накрывает. Широко гладит вверх-вниз, не торопясь, но с нажимом, размазывает и ещё ниже ныряет, чтобы яички мягко сжать. Андрюха таз плавно приподнимает и опускает, всхлипнув, что кончик среднего пальца сам проскальзывает внутрь. Как под гипнозом, Миха аккуратно двигается туда-сюда, проскальзывая всё глубже, и взгляда оторвать не может. Ебейшее кино с эффектом передачи ощущений — собственный палец погружающийся во влажное, горячее, сжимающиеся. В ушах слышно собственное громкое сопение перебивающееся то хлюпаньем, то чужими громкими вздохами. Свободная рука совершает диверсионно-разведывательное мероприятие — подлезает под Андреевский живот, обхватывая набухшее и горячее — всё правильно делает. Даже не верится, что с таким крепким стояком у Андрея могут быть какие-то проблемы. Лаская в такт уже двум пальцам член, Михин собственный то и дело влажно мажет головкой по бедру, тяжело покачиваясь, что так и тянет притереться. Останавливает только понимание, что так и опозориться недолго, а надо же это, ну, полностью, до конца. На трёх пальцах Андрей сам подаётся навстречу и становится просто невыносимо — удивительно, что он вообще так долго выдержал. Что там? Андрей принёс презервативы — не вопрос, хотя в таком разъёбном возбуждении одолеть резинку выходит не с первого раза. Смазавшись и нависнув сверху, Миха ещё раз приглаживает пальцами горячий расстянутый вход — бездумно, интуитивно удостоверяясь, что ничего не повредит. Себя проталкивает медленно, напрягаясь бёдрами и стараясь не моргать, чтобы видеть, как медленно погружается внутрь. Войдя до конца, опускается на Андрея полностью, потому что руки не держат нихуя, тот его сдавливает собой до дрожи в ногах, тяжело дыша. Больно, наверно, но сейчас уже не вытащишь — ещё хуже будет. Миха шумно дышит ему на ухо, пережидая сладкую судорогу внизу живота от осознания, что он в Андрее, и колюще-ноющую в груди вину — тому не очень. — Дальше-то чё то будет? — через время бубнит Андрей, сжав его. Миха не сдерживает смешок — этот и снизу горазд распоряжения раздавать, что за деспот. Но повинуется: начинает двигаться плавными, медленными толчками, почти не выходя. От собственных покачиваний вылетает из сознания одновременно вливаясь, кажется, во все пространства и измерения, пока руки кольцом обвивают Андреевские плечи, таз мерно приподнимается и опускается, а губы то и дело прихватывают кожу шеи. Из нашедшего затмения выводит движение навстречу — его явно подгоняют, настаивают ускориться. Приходится отпустить плечи и снова опереться на локти и колени — блин, почти всем весом на Андрее развалился, а тот даже не мяукнул. Зато Миха мяукает, или всхлипывает, или охает — что там за нераспознаваемые звуки из него вырываются, когда начинает резковато врезаться в чужие бёдра до упора. Он бы и забеспокоился — не жестит ли, если бы Андрей ему активно не подмахивал и не мычал в подушку. Всё заебись, кроме одного — на одном из подходов Миха стягивает резинку, отбрасывая её на пол, потому что Андрея хочется чувствовать максимально. Теперь становится точно заебись во всех отношениях — ощущается острее, горячее, нестерпимо ярко. Миха снова прижимается мокрой грудью к не менее влажной спине, уже не стесняясь и не боясь вколачиваться на всю — его явно одобряют звуковым сопровождением и телодвижениями. И от этого тоже пиздец крышу сносит — то, как Андрею с ним хорошо. Нет, бабы под ним тоже стонали и извивались, но то бабы — многие из них и притворятся могли, Миха себе не льстит и на амплуа потомственного жеребца не претендует. Мужики обычно же, ну, наоборот, сдерживаются, типа негласное правило — трахаясь не стонать и спускать, стиснув зубы, чтоб слюна ещё текла, как у дебила. Да и вообще, чем дебильнее ебало в этот момент, тем, значит, удовольствие сильнее, главное его от партнёрши спрятать, чтоб не напугать. Андрей — вот нахуй всякие там правила шлёт, даёт понять, что ему хорошо. А Михе от этого крышу срывает. Внезапный толчок в грудь спиной заставляет прекратить движения и отлипнуть, встав на колени. Но испугаться, что сделал что-то не то не успевает: Андрей и сам собирает и подтягивает колени, оказавшись на четвереньках, с низко опущенной головой. Миха зависает, глядя на вытянувшуюся спину и широкие плечи, но недолго — чужие бёдра врезаются в него, заставляя безотчётно вцепиться в бока, и толкнуться в ответ. Таз тоже переключается в автоматический режим — самопроизвольно вдалбливается в покачивающееся навстречу тело, пока Миха вслушивается, как Андрей, влажно хлюпая, помогает себе рукой, и до сведённой челюсти жалеет, что не может это увидеть. Остаётся только бешено двигаться, дёргая его на себя, и пытаться не ёбнуться, потому что, судя по внутренним показателям — вот-вот. Содрогнувшись, Андрей коротко, но высоко стонет, начинает неконтролируемо пульсировать, и Миха, уже зная, как того будет сейчас колотить и разхерачивать, выходит из него. Прижимает к себе, подтянув и обхватив поперёк груди, притирается и удерживает. Тот загнанно дышит, трепыхается и трясётся в ознобе — Михе хватает, чтобы залить его спину, вздрогнув, и вжаться носом между плечом и шеей. Хуйня эти показатели. Ёбнулись. Оба.