Сердца на ладони — и я в агонии

Дорога до дома Шуры не запоминается совершенно — тело снова движется на автопилоте, пока он сам застрял на пустыре внутричерепной коробки. Никаких ожиданий, никаких надежд и сомнений — только тупая, белёсая пустота, сдавливающая виски.    Четыре лестничных пролёта, три стука носком ботинка, пара захлёбывающихся вздохов после бега по лестнице и бесконечная минута ожидания.    — Ой, какие люди! — наигранно удивлённо вскрикивает Шура, втаскивая Миху за грудки в квартиру, как будто он не сам пришёл и того и гляди рыпнется бежать. Трясёт ладонь в рукопожатии, не глядя и продолжая восклицать в сторону комнаты: — А ты какими судьбами, Мих? Мимо проходил?    Блядь, чё за шоу? Миха лупит на него глазами нихрена не понимая зачем этот театр, но послушно выворачивается из стягиваемой с него куртки и даже не забывает разуться. Ну или время тянет, потому что и так быстро колотящееся сердце внезапно подскакивает и увеличивает частоту сокращений, что хоть в прихожей Шуркиной замертво падай, когда из комнаты доносится знакомый голос.    — Сань, харе комедию ломать, а то непонятны твои планы Наполеоновские были. Дебила из меня не лепи.    — А вот прочувствуй, наконец, какого это, — не смутившись в ответ орёт Шура. Его вообще трудно смутить так-то. Дождавшись, пока Миха стягнет ботинки, Саня хватает его за предплечье и тащит за собой. — Мы под конец тура с пацанами дебилами себя и похуже чувствовали, когда вы перед нами сценки то великой дружбы, то кровной вражды разыгрывали. Ленский и Онегин, блядь, доморощенные, волна и камень, Лупа и Залупа — выбирайте сами кто из вас кто.   Андрюха сидит на диване — перед ним, на журнальном столике пепельница, разложена какая-то нарезка, хлеб, бутылка водки и две рюмки. Шура суетится и достаёт ещё один стопарь, тут же наполняя, пока Миха не знает куда себя деть: сесть на кресло прямо напротив Князя или рядом с ним на диван.  Выбирает в итоге подоконник, чтоб и покурить сразу.    Исподлобья разглядывает Андрея: чё-то с ним не то. Да с ними обоими чё-то не то, ё-моё, но выглядит тот, как будто ещё один тур с ежедневными концертами в одного затащил, не приходя в сознание. Растрёпанный какой-то, с основательной такой щетиной, и кругами под глазами на пол лица. Бухал? Торчал? Всё вместе? Миха даже в самые жёсткие загулы таким помятым его не видел. Андрей словно подслушивает или просто почувствовал на себе его взгляд: смотрит в ответ затравленно, как будто побоев от него ждёт или как минимум отборной брани.     — Так, — хлопает в ладони Шура, разрывая их зрительный контакт. — Давайте за встречу и в школу не пойдём! Мих, падай в кресло, — решает проблему размещения, подсаживаясь к Князю на диван. — Чё ты как этот. В ногах правды нет.    Миха усаживается куда сказали, не споря, чокается со всеми и опрокидывает в себя стопку. Первая — самая злая, её переждать надо, чтоб теплом прошлась. А он ещё и не закусывает принципиально, кулаком нос со ртом прикрывает, чтоб обратно не пошла.    — План-капкан следующий: я — сваливаю, вы — остаётесь, — поднимаясь, деловито вещает Шура с набитым колбасой ртом. — Водку пить — в холодосе есть ещё одна, мало ли для трезвого диалога не хватит, разговоры говорить, квартиру не разносить, ёбла бить — не сильно. Я вас закрою, если друг друга поубиваете, то до утра так и пролежите. Я ушёл, вернусь — проверю, как вы тут контакт наладили.    Шура скоро и грациозно тикает в коридор, пока два идиота не очухались и не начали спорить и возмущаться — с этих станется. Топчется, звенит ключами и напоследок кричит: — Успехов, малыши, не скучайте!   Под звук захлопнувшейся двери малыши синхронно поднимают глаза друг на друга. Андрей не выдерживает первым — торопливо и неловко хватается за бутылку, наполняя рюмки. Пьют без тоста, молча, только чокнувшись. Хотя чокнулись они скорее всего много раньше.    Тишина неприятная — не тяжелая, но затхлая, словно тряпкой половой по мордасам возят. Миха никак не может придумать с чего начать, да как подступиться — ну не силён он в переговорах, вот проповедь о высоком задвинуть, тему какую втереть, речь толкнуть о тонких материях — это да, это к нему. А тут хуй знает с чего вообще начинать, тем более, когда Андрюха его, как облупленного знает. Все его хитрости — не хитрости для Князя — так, на зубок, он изгибы словесные взглядом одним распрямляет — какие уж тут тактика и извороты.    — Я знал, что Шура тебя подтянет — сразу понял, что он что угодно напиздит, лишь бы столкнуть нас, — сцепив руки на коленях и опустив на них взгляд, первым начинает Андрей.    Это хорошо, что он забрал инициативу себе, сам того не ведая, облегчив Михе жизнь и давая возможность подхватить. Да ведая, конечно, чё пиздеть, а то Андрей не в курсе его бестолковости, когда дело доходит до серьёзных разговоров. Но, как облегчил, так и усложнил: он так намекает, что готов пообщаться? Типа знал, что Миха припрётся, но всё равно пришёл? Или, наоборот, даёт понять, что все замыслы Шуры — херня полнейшая и нихера он говорить не собирается?    — Шура может, — поддакивает Миха, соображая чё ещё можно сказать.    Бля, что за времена пошли, что ему при разговоре с Князем слова подбирать приходится? Где это видано-то?    Поёрзав в кресле, хватает со стола пробку от бутылки, чтобы пальцы нервные свои занять.   — Ты же тоже ему напиздел, — с языка срывается случайно, вот прям вообще непреднамеренно, Миха честно не собирался в атаку идти.    Сейчас Князь, как психанёт, как подорвётся — а дверь-то закрыта. В окно, наверно, полезет.    — Напиздел.   Ничего непонятно, но становится чуть спокойнее: Андрей не бесится, соглашается — взгляда не поднимая. Ему слова в кредит что ли дают? Просто мастер невъебенных викторин. Давно ли Князь-поэт в краткость ушёл? Одним словом Пятикнижие передал.    — А на самом деле чего… — Миха судорожно соображает, чем можно заменить «гасился». — Не приходил?    — Лечился, — после паузы невесело ухмыляется Андрей. Но скорбная усмешка быстро пропадает.    «От чего?» — так и просится, но, блядь, сердце и так стучит как бешенное, и, если Андрей сейчас скажет, что-то касаемо той ночи, именно в таком ключе — Михе пиздец настанет. Срочно надо повысить градус бесстрашия — разливает ещё по одной.    Выпив и зажмурившись, спрашивает по-другому: — И как?    — Безуспешно.    Какой-то тупой блиц-опрос у них выходит: напиздел, лечился, безуспешно. Где, блядь, слова? Где смыслы? Миха держится из последних сил, чтобы самому не херакнуть тираду на четверть часа, но уже почти готов.    — Не надо, Миш, — внезапно выдаёт Андрей, и Миха испуганно вскидывает на него взгляд: чё, реально мысли его научился читать?    — Меня строгий завуч Шура уже пропесочил по поводу моих прогулов, отчислением не грозил, но родителям наябедничал. Всё понял — осознал, извинения принёс, тебе вот отдельно приношу — прости, что Шутов чуть не подвёл.    Это чё такое? Да нахуй ему извинения? Ещё и сказанные куда-то в пол.  За прогулы он тут каяться решил — они в соплячестве даже такой хуйнёй не страдали. Объяснения, блядь, Михе нужны о-б-ъ-я-с-н-е-н-и-я! Нужно знать, чё с Андреем творится, понять, что у них вообще происходит и можно ли починить поломанное, или хана пришла всему.    — Чё ты мелешь? — срывается Миха, подаваясь вперёд и упирая руки в столик. — Какие нахуй «прости» и отчисления? Ты, блядь, в группу с училищем не сравнивай! Мы тут не это… Мы один организм — сам говорил! Семья, в общем, нахуй так всё выкручивать? Скажи уже, скажи, блядь, что происходит с тобой. Меня нахуй пошли, обвини, отпизди ещё раз, но прекрати вот эту свою официальщину. И угадайку прекрати, ё-моё!    Бля, опять слюной брызжет, да похуй — ну невозможно уже. Андрей под весом слов горбится ещё больше, словно уменьшается, сжимается весь. Сидит какое-то время не шевелясь, а потом встряхивает головой и плечами поводит.   — Что тебе рассказать? Что, а? — поднимает, наконец, взгляд Андрей и глаза у него жуткие: невменяемые, отчаянные, словно вот-вот весь мир рухнет. — А то ты сам не знаешь. Я в аду живу после… После всего.    Миха сдувается и обессиленно валится обратно. Из него самого эти слова душу вытаскивают и в котёл кипящий окунают. Хочется вдавиться всем телом в дурацкое кресло и пропасть нахрен. И глаза с ушами закрыть, чтобы такого Андрея не видеть и не слышать. Всю жизнь знал, что ответственность — это охуеть как тяжело и нахер ему не упала, потому и бежал от неё без оглядки. Не убежал. Сиди, изводись, глотай гвозди — ими потом ещё крышку твоего гроба забивать.    Схватив бутылку со стола, Миха не церемонясь, делает несколько больших глотков — чтобы глотку прям в мясо разодрало. Утирает рот и закуривает сигарету, перебивая едкий привкус спирта. Голова чуть плывёт — отлично, на трезвую слова не идут, на полупьяную, зато польются. А накидается в нулину, так вообще соловьем запоет — Санёк же сказал, что ещё одна бутылка есть.    Затянувшись несколько раз подряд, Миха слово в слово повторяет то, что уже говорил Андрею, когда тот, не был способен воспринять, то, что должен был заставить услышать гораздо раньше.    — Я тебе тогда ещё сказал, что нихуя оно не значит. Нихуя не меняет. Было и было. Ты бы ёбнулся в одиночестве всё это… — делает паузу глубоко затягиваясь. — Вывозить. Я сам через это всё проходил, знаю о чём говорю, понимаешь? Я только хотел помочь, а не чё-то там. Помочь, понимаешь, да?    — Таким именно образом помочь? — сжимая челюсти, приподнимает бровь Андрей.    В этот раз Миха разливает обоим — Князю бы тоже не помешало речь разнообразить, словами подпитать, без односложной этой хуйни. Как раньше на парах в морской бой играли, так и сейчас только словами: Миха по четрёхпалбнику целится, а всё в однопалубники попадает.    Сука, как же он люто ненавидит оправдываться — едва ли не больше, чем извиняться, но тут без вариантов: ситуёвина сама не рассосалась.  Он же так рвался всё объяснить, но, блядь, положение обвиняемого дерёт горло собачьим строгачом.    — Тебя хуёвило — рядом был я, чё мне было делать? Скоряк тебе вызвать, чтоб в нарколожку приняли — хочешь расскажу чё бы с тобой там было? А после? Или может проституток пойти искать — на каждом шагу же, ё-моё, по штуке стоит. Или по номерам пройтись — ну, бля, мало ли, по-соседски, кто-то бы согласился, ёпт! — делает паузу, чтобы устало провести по лицу — дать себе выдохнуть, и снова глубоко затягивается, туша сигарету. — Ты бы охуел от боли и ебанулся за ночь.    — А так я не охуел, — хмыкает Андрей.    — Не я в тебя наркоту засовывал, — Миха безотрывно смотрит в глаза Андрею, а у самого внутренности продолжают сжиматься от того, что приходится говорить. — Я на себя это всё беру, понял, да? Твоей вины нет. Я решил помочь — я сделал — я и пид….   — Сам же сказал, что я сам наркотой закинулся, — перебивает Андрей.   У него подрагивают губы и складываются в какую-то болезненную ухмылку.     — Хули ты там на себя берёшь?    Да всё, Андрей, всё. От начала и до конца. Соглашайся, пока Миха в настроении, можешь ещё на него чего повесить — сегодня акция, он возьмёт на себя всё, чё дашь. Даже, если его и рядом не было.    — Чё ты от меня хочешь? — устало выдыхает Миха, откидываясь на спинку. — Чтоб я вину на себя взял? Так я взял — базара ноль. Ебало мне разбить? Так вот он я — вперёд, разъёбывай, Княже. Прощения попросить? Могу и прощение…    — Я понять хочу, — каким-то высоким не своим голосом снова перебивает Андрей.    И смотрит глазами этими своими блестящими, прямо, сука, душу прожигает и рвёт. Он же не рыдать будет, да? Миха много в жизни хуйни вытворил, но до такого его ещё точно не доводил. Он едва себя останавливает, чтобы не отшвырнуть дурацкий стол и не приблизиться, коснуться. Так нельзя, невозможно — просто смотреть и не трогать, когда Андрею настолько плохо, ещё и из-за него.     — Как тебе вообще в голову пришло?    В смысле? Только что же объяснил — не верит, что ли? Блядь, да он же сам потом опять припёрся к нему за… Ну за помощью, в общем. А теперь спрашивает как?    — Ты чё сказать хочешь? — вкрадчиво спрашивает Миха, хмурясь. На разгон пошёл — то утешить норовил к Андрею ринуться, теперь бы просто на него не кинуться. — Что я специально что ли? Может, думаешь, дрочил на тебя втихую, ё-моё, всё момента подходящего ждал? Я же сказал — тебе было хуёво, и я знал, как это хуёво сделать полегче. Всё! То, что ты там себе нахуевертел — это уже не ко мне! Блядь! Да ты сам же, сам, сука, просил, а я тебе что сказал? Что я тебе сказал? — орёт весь красный и распалённый. — Не стал бы я! Я тебя бы пальцем не тронул, если бы ты сам же хуйнёй не закинулся! Я говорил! Говорил, что не буду тебя насиловать!    — Зато мне дал! — ревёт в ответ Андрей, вскакивая, но тут же падает обратно, зарывается дрожащими пальцами в волосы и смотрит полубезумно. — Я тебя изнасиловал. Я! Как ты, блядь, до этого мог додуматься?    На Миху как будто ледяная лавина сходит — за шиворот словно действительно снега набросали: холодные, колючие мурашки бегут по спине. Мозг коротит, выдаёт ошибку за ошибкой, нихуя не сходится и не сплетается. Кто кого изнасиловал? Андрей его? Он чё, реально? Что он вообще помнит?    — Почему меня изнасиловал-то? — растерянно бормочет Миха, глядя на него во все глаза.   Не, ну с жопой были, конечно, нюансы, но там и ситуация была — суши вёсла, по-другому вряд ли бы получилось вообще в Андрюхином состоянии. И Миха на это пошёл добровольно и даже в трезвом сознании. Сам.   — А как, блядь, это назвать? — истерично смеётся Андрей. — Секс-помощь невменько? Трах-услуга объебосу? Может, занятие любовью — где один терпит, а второй остановиться не может?   — Так изнасилование — это когда против воли, когда больно… — вот, блядь, аргументация — не его сильная сторона.    — А тебе не было? — небрежно вытирая покрасневшие глаза, хмыкает Андрей — его заметно потряхиват. — Ты пиздец, наверно, удовольствие получил.    — Я и не собирался его получать! Да и ты согласия не давал! —  находится Миха и рот обгоняет мысль: — Это я, получается, тебя…    Зависает, пытаясь осознать новые грани ситуации. Он же не хотел… Это чё получается? То есть, он, так боясь того, что станет для Андрея насильником, сам выбрал подставиться, но в итоге всё равно, выходит его изнасиловал — тот же правда был не в состоянии отказаться. Не просто пидор, а пидор-насильник получается? Блядь. Блядь. Михе кажется, что он видит, как сквозь пальцы из него последнее человеческое уходит. Не что-то хорошее, а хотя бы не такое плохое, с чем ещё можно себя хоть как-то примирить.    — Нажрался-то я, иначе в эту хуйню бы не попали. Значит, я и… — не заканчивает, потому что голос даёт петуха, и Андрей прикрывает нос тыльной стороной руки, чтобы приглушить всхлип.    Но Миха слышит — слышит и отвисает. Смотрит на него со смесью из панического ужаса, вины и какого-то благоговения. Он с этим ебучим осознанием меньше минуты, а уже не вывозит, как Андрей так долго продержался?    Больше невыносимо, надо ближе, надо хоть как-то дотянуться, хотя бы попробовать. Отодвигает-таки столик в сторону — благо, тот на колёсиках, и с него даже ничего не падает, но Миха вряд ли бы заметил сейчас даже ураган в комнате. Бухается на пол коленями, придвигаясь ближе, обхватывая подрагивающими пальцами ноги Андрея. Тот не вырывается, смотрит на него больными глазами и Миха решается притянуть его за шею, уткнуть лицом себе плечо.    — Андрей, — слов нет — только подыхающий хрипящий зов. — Андрей.    Суетливые ладони гладят голову и шею, пальцы сгребают волосы, а потом просто от переизбытка всего — и накопленного, и вновь открывшегося — Миха беспорядочно целует Андрея куда попадёт: макушка, мочка уха, висок.    Того трясёт, но, слава Богу, отстраниться он не пытается, только тяжело дышит. Миха в своей лихорадке приподнимает его голову — проходится лёгкими поцелуями по мокрому лбу, закрытым векам, заросшим щекам и подбородку. Накрывает бездумно, как и все остальные участки, губы и замирает, потому что чувствует ответное движение. Медленно, полностью отключившись от реальности и шквала галдящих мыслей, сам на пробу осторожно сдавливает своими верхнюю, целует нижнюю и снова получает отклик.    Становится до абсурдно легче — словно не Миха только что охуенные озарения о себе же словил. Но впервые за долгое время не хочется ни за что себя корить, ненавидеть и пророчить дурные последствия. Целует Андрея, отвечает Андрею, держит его голову в своих руках и чувствует себя на своём месте.  Всё естественно и как будто бы обыденно, хотя отросшая Андреевская щетина цепляется за собственную — больше, чем непривычно и странно, но вовсе не напряжно. Миха тоже хер знает сколько не брился — та ещё образина, наверно.     Вскоре Андрей сам углубляет поцелуй, уверенно касается языком губ и голых дёсен. Пока Миха пытается урвать воздуха от напористого вылизывания, тот впивается в плечи и тянет ближе, заставляет подняться с колен и заваливает на себя. Мировосприятие совершает кульбит в воздухе — просыпаются новые ощущения, затмевая прежние. И это уже совсем другое — ни поддержка, ни тоска по близости и даже не утешение — что-то трепещущее, голодное и своё.    Под ним подрагивающее тело — мощное, жёсткое, мужское тело. Родное, почти исследованное вдоль и поперёк, Андреевское. Знакомое и незнакомое одновременно. В таких положении и обстоятельствах они ещё не оказывались — чтобы Миха лежал на нём, унимая собой дрожь, прижимался своим ртом к его, и при том ещё оба находились в своём уме. Хотя, насчёт себя он сейчас не уверен — в уме ли он вообще.   У Андрея мягкие губы, теперь ещё и припухшие, горячая шея и сильные пальцы. И твёрдый член, с которым Миха уже успел близко познакомиться, и которым потихоньку толкаются ему пах. Машинально отвечает глубоким неторопливым движением бёдер, и ловит жаркий выдох губы. Приятно. Ещё приятней становится, когда Андрей заваливает набок, притискивает к спинке дивана и впихивает колено между ног, с нажимом проехавшись по промежности до помутнения в глазах.    В новом положении Михины руки сами лезут расстегнуть молнию и засунуть ладонь в чужие джинсы. Почти рефлекс выработал у себя: у Андрея стоит — Андрею плохо — Андрею надо помочь. Только нихрена ему не плохо, по крайней мере, сейчас точно нет той острой нужды, как в прошлые разы. Она есть у Михи — это ему необходимо, ему самому нужно срочно и безотлагательно.    Под пальцами горячо и гладко, а если сжать чуть сильнее и провести до головки, то можно поймать капельки смазки и скользить будет лучше. Повлажневшая плоть пульсирует, откликаясь на ласку, Миха смакует новые-старые ощущения и несдержанно удивленно ахает, когда через джинсы его самого сжимает пылающая ладонь. Даже толкается в неё непроизвольно — слишком маняще горячо. Нихуя не думается и не осмысляется — чё делает, чё после будет, как оно вообще — всё потом, потом, пока можно, пока не отобрали.    Но к сосредоточенности на ручной работе примешивается лёгкая стыдливость, заставляя жмурится — всё-таки за чужой хер по собственной воле, даже скорее теперь — по собственному желанию, держится. Ещё и Андрей, подлюка, спускается губами под подбородок, не обделяет вниманием линию челюсти и жарко-тяжело, до щекотных мурашек, дышит в ухо. И член через джинсы так старательно, так кайфово мнёт, что бёдрами поддать навстречу останавливает только то, что тогда он его с дивана выпихнет.    — Давай, — Андрей то ли задыхается, то ли слова подбирает. — Давай нормально? Меня нормально.    Пиздец, конечно, у него понятия о «нормальности», но не Михе возникать с его «помощью» ближнему. Ему бы охуеть и не выхуеть не помешало бы — как они вообще до такой жизни дошли и какого хрена Андрей — нормальный мужик, не угашенный даже, о таком просит. Но происходящее — как сон, в котором всё можно и за это ничего не будет, поэтому обалдевать придётся по пробуждению, если он вообще проснётся, может-таки успел взять дозу и откинуться или в кому впасть.    Даже с потёкшей крышей и ведомый нижней головкой, Михин внутренний вспыхнувший протест не даёт пойти на поводу соблазнительного предложения. Реквизита нужного нет — он в душе не ебёт, как таким заниматься, хотя бы без «норки. Член — не пальцы, а очко товарища в плане смазки — ни разу не влагалище, по слюне так просто не запихаешь. Ему и с вазелином в прошлый раз чуть пиздец не настал. Нет, сейчас про тот раз точно не надо вспоминать.    — Не, давай без…   — Блядь! — с такой досадой, едва ли не осязаемой, выпаливает Андрей, что Миха даже глаза открывает, чтобы на него посмотреть.    Размотанный желанием, взмокший, с прилипшими ко лбу волосами, Андрей смотрит на него хмельным, но до того трогательно беззащитным взглядом, что дыхалку скукоживает от его уязвимости.    — Тебе неприятно, да? Ну, со мной?    На губах дыхание Андрея, его тело прижимается вплотную, обдавая жаром, его запах повсюду, а в собственной руке — его напряжённый, требующий внимания, член. Он ещё дебильнее вопроса не мог придумать?    «В смысле неприятно? Чё ты несёшь?» — не прекращая движений кулака по его члену ищет смысл вопроса Миха. Вслух не спрашивает, потому что, если Андрей пустится в пояснения, они вернутся на непредсказуемую волну пиздежа, которая, накроет с головой, зальёт нос и рот и разъест глотку горечью. Хочется, чтобы настоящее — сладкое и мягкое — растянулось ириской, а потом и застыло, желательно, ей же.    Ему и в прошлые разы не было неприятно — страшно, стыдно, нервно — да, но точно не «неприятно». Тогда Миха вообще об ощущениях от конкретных своих действий и думать не смел. А сейчас вот подумал, наконец, прочувствовал — а Андрей херню такую ртом своим зацелованным, им же заласканным, выдаёт.    Ну чё он не догоняет, что ли? Как они это самое без смазки, на узеньком диване, где вдвоём еле-еле помещаются, да и то только боком, ещё и у Шуры, блядь, дома. И так занимаются не пойми чем у него тут. Андрей же не тёлка случайная, чтоб его где попало раскладывать. Ещё и без подготовки — инвентарной в виде вазелина, и моральной — Миха вот ни разу не уверен после собственного опыта, что тот вообще понимает о чём просит. И уже не в первый раз, кстати, что тоже надо бы развернуть и узнать нахуя.    — Нет, — заметив, как Андрей прикусил губу из-за слишком долгого молчания, поспешно выдыхает Миха. — Просто… Приезжай ко мне? Завтра? Приедешь?   — Приеду, — без промедления кивает Андрей.    А вот к губам тянется, наоборот, неуверенно и с опаской, словно Миха может уклониться, словно он вообще сейчас на это способен. Коротко целует, а потом, едва отрываясь шепчет:   — А как делал? Сделаешь?   «А чё смазка появилась?» — ворчливо думает Миха, но второй раз отказать Андрею просто физически не может — язык не повернётся. С этой темой, наверно, можно выплыть и без снаряжения, не будет же он сейчас прерываться и что-нибудь подходящее искать, у Санька рыскать. Может, у Андрея всё с собой? Опять.    — У тебя есть… ну, эта?    На секунду Андрей хмурится, соображая, а потом качает головой. Под кайфом он лучше готовится, конечно.    — Давай на меня. Ложись, в смысле, на меня.    Навык ебаться в самых неудобных, а иногда и в экстремальных, местах Миха отточил ещё во времена скитальчества и шастанья по сквотам и квартирникам, когда из родительского дома сбегал. Хотя, не то, что бы тогда много перепадало. Зато чисто по-панковски.    Руку из штанов Андрея приходится вытащить, чтобы обхватить его самого и перевернуться на спину, подтянув на себя. Манёвр удаётся, но с заминкой — тот всё-таки не тёлка, потяжелее будет. И сисек у него нет, но, когда Андрей садится на него и сдирает с себя кофту вместе с футболкой одним движением — Миху клинит. Вроде простое действие, которое видел уже не раз, а пробирает — аж в области ширинки заметно дёргает.   На штанах с трусами приходится включиться — стягивают их с Андрея полностью, в две руки и одну ногу. Как только не пизданулся на пол с такой акробатикой — им цирк, по ходу, пора покорять. Миха вот точно на его месте бы кувыркнулся, и чё-нибудь бы себе обязательно бы сломал — хер, например.     Сидящий на нём абсолютно обнажённый Андрей, если и чувствует неловкость, никак её не показывает — оперативно справляется с джинсами Михи, стянув их до бёдер. Одну ногу спускает на пол и ложится сверху, тесно прижимаясь пахом к паху, а губами к губам. Миха ловит лёгкое покачивание внутри башки — земля, наверно, с оси сошла. Сам задирает свою футболку повыше — не хочется отрываться лишний раз от Андрея, а чувствовать больше голой кожи — пиздец как хочется, и пальцами жестковато в его задницу впиваться, инстинктивно толкаясь навстречу. Язык его во рту, член, вдавленный в собственный — всё, трындец, размотало. Уже плевать чё у них там нет, где они находятся, и что Андрюха, собственно, мужик. Как бы его просьбу первоначальную случайно не исполнить.    Чуть отстранившись, Андрей просовывает руку между ними и обхватывает обоих. Задаёт такой рваный, отрывистый темп, сжимая до звёздочек перед глазами, что Миху невольно выгибает, и он накрывает ладонью излишне деятельную конечность.    —Помедленней, блядь, — сквозь зубы шипит, глядя на Андрея осоловело. Тот его за член трогает. В первый раз вообще-то. Можно всё-таки войти в положение, нет? — Ща же спущу.    — Пальцы где твои? — не менее ошалело смотрит в ответ Андрей, но замедляется.    А, точно. Так и тянет срифмовать, да на пути педерастии, на который они рука об руку торжественно встали, женский орган не то, чтобы не предусмотрен — даже само упоминание о нём может врубить реверсивное движение. То-чего-нельзя-называть, блядь, трахаясь с лучшим другом. Ну, почти, трахаясь. Возможно, скоро.    Выползает из-под Андрея повыше и облокачивается спиной на подлокотник, подтягивая его за собой. Тот смотрит, как Миха сплёвывает на ладонь и со стоном ложится на него грудью, кладя подбородок на плечо. Под прохладные, лёгкие касание между ягодиц, снова начинает жёстко дрочить обоим.    Вот сегодня торопиться никак нельзя — без нормальной-то смазки, но Андрей так умопомрачительно быстро двигает рукой, с нужной периодичностью оглаживая головку, что Миха довольно быстро подстраивается под его ритм. Тот ещё и тазом подаётся назад, подгоняя. Можно, блядь, чтобы это уже закончилось? Можно, чтобы это не прекращалось никогда? Миху растащило ощущениями, раздербанило по клочкам, если он выживет и не ёбнется, то сойдёт за лоскутное одеяло. Андрюху будет укрывать. Или накрывать — Миха перестал понимать, что они друг с другом делают.     Он уже без труда, почти на автомате находит и проходится по нужному сплетению нервных окончаний, погружая средний палец до середины, работая запястьем. Пока Андрюха работает кулаком — они ж слаженная команда в любом взаимодействии. Гармонично спевшийся дуэт. Удачно совпавшие пазами шестерёнки.    В окружающем пожаре, несмотря на ебанистические, не поддающиеся осмыслению и анализу чувства, не хватает самой малости, чтобы не возвращаться ощущениями туда, откуда они начали. Руку, что с упоением наминает ягодицу, с сожалением приходится убрать — существуют, оказывается, сейчас вещи поважнее задницы — лицо. Точнее губы, которые Миха тотчас сминает своими и стонет в них, отлепив Андрея от своей шеи.    Вот теперь совершенно, исчерпывающе и правильно. В один поток занырнули, в одно течение сплелись — ненадолго — совсем на короткие мгновения, но до целостного, общного, одного. Пока Андрюху коротить опять не начинает, расхерачивать и мотылять. Миха его обеими руками приходится удерживать, потому что таз у того ходуном ходит и хер знает как не ломается от таких вывертов.    Раньше не возникало вопроса как кончают другие мужики. Но так, как это делает Андрюха — Миха даже не думал, что бывает. Ебануться просто того тащит — под приходом с первака как будто. И молчит при этом, дышит со свистом сквозь зубы, носом в висок Михин уткнувшись, и содрогается, словно его напряжением в сорок вольт ебашит. В прошлые разы его тоже херачило, но там понятно почему, но сейчас же он чистый, не под чем-то. Может всегда так? Охуеть ему, конечно, повезло, если да, даже завидно.    Миха до того Андреевским удовольствием впечатлён, что о себе забыл — чё у него там дымится, где сводит — тут такое показывают. А тот помнит — как только перестаёт телепаться — снова рукой по члену скользит рывками.    — Бля, да, — вслух выдыхает Миха, сам от себя не ожидая.    Андрей тут же к его лбу своим прижимается, глазами вштыренными вглядывается, что невольно сомнения появляются, точно ли он не закинувшийся. Миху самого от этого вставляет — чё за чудеса фармакологии и научного прогресса — какая-то новая дурь что ли появилась, ею зрительно теперь делиться можно?    Только бы не проснуться. Всё слишком нереально, фантастично, абсолютно. Новая дурь, старая ли, ад, или всё же кома — Миха на всё подпишется, на всё согласится, пусть лишь посмертие окажется таким же — где он, до синяков впиваясь пальцами в спину Андрея, кончает ему в кулак, безотрывно глядя в глаза.