Какое уже утро подряд не хочется открывать глаза. Когда уже эта хуйня закончится? Сначала выворачивает тело, а потом внутри всего скручивает и перекручивает от охуенных осознаний. Сейчас боль в теле в приоритете, отваливается реально всё, он словно один сплошной отбитый шматок мяса.
Пол хлебала закрывает какая-то влажная тряпка, и Миха сдёргивает её, промаргиваясь от электрического света. Ещё даже не утро что ли? Сколько он был в отключке? Лежит в том же номере на кровати в одних трусах, как египетский фараон, обмазанный какой-то дрянью. Ощупав лицо, пальцы находят только шишку на лбу — ну да, он же стол неплохо так боднул, синяки на груди, в районе живота и скорее всего на ногах — башку приподнять, чтобы посмотреть сил нет.
Зато хватает кинуть взгляд на вторую кровать и обомлеть — Андрей, поджав колени к груди плющит лицо о подушку. Это, он, получается, Миху переложил, раздел, хуйней какой-то обмазал и тряпку на морду кинул — ну, последнее, может для того, чтобы рожи его не видеть. Сам избил — сам и полечил, Андрей же у них самодостаточный.
Миха разглядывает спящего, как вор редкую реликвию — оторваться не может, и ссыт, что вот-вот спалят. Князь его отмудохал. Накинулся без предупреждения сзади и разъебал до отключки. Раньше были спина к спине, иногда лицом к лицу, а теперь вот так. Злиться на него всё равно не получается. Очень хочется, да так, чтобы искалеченное тело не помешало встать и вломить ему таких же звездюлей. Но вина и робкая радость, что тот остался и не ушёл, не позволяют вызвать даже толики ярости и возмущения. Тот ещё и с героином спалил — совсем кранты. Большим дерьмом в его глазах просто невозможно стать.
Лежать на спине некомфортно, потому что помимо новых боевых ранений, у Михи ещё старое подвывает. Аккуратно, стараясь не тревожить седалище, пробует приподняться на локти, но валится обратно от жжения в груди и рёбрах. Сломал что ли? Кряхтение и копошение будят Андрея, и он подскакивает на кровати, тут же принимая сидячее положение и протирая глаза.
Разглядывает красными глазами несколько долгих секунд неестественно замершего Миху, который на него смотрит то ли с ужасом, то ли с надеждой на избавление, и поднимается.
Помогает сесть, и Миха в раздрае, не зная, чего от него ждать и как вообще реагировать, опускает ноги на пол, чтобы быстрее подняться. Шипит сквозь зубы, потому что бесполезные ходули, сука, не держат и подгибаются, и, если бы Андрей его не придержал за бок, то он точно бы завалился.
— Меня обхвати, — сипит нетерпеливо Андрей, укладывая себе на плечи его руку.
Заводит в душевую и сажает на крышку унитаза, выходя. Миха вообще ничего не понимает, но организм хуевертит так, что разгадывать шарады нет ни малейшей возможности. Пусть хоть добивает, лишь бы побыстрее. Но Андрей почти сразу возвращается, впихивает ему какие-то тюбики и принимается возится с душем.
После оборачивается, мнётся, и, не глядя в лицо, спрашивает: — Сам справишься?
Раньше, когда между ними ещё не стояла ночь педерастической реанимации, Миха, как на духу, выдал бы тираду об идиотских вопросах и друзьях-тупорезах. Его только что пришлось поднимать с кровати и почти нести три с половиной шага, ему в сознании находится-то не очень, как и чувствовать собственное тело, что уж говорить, о самостоятельном омовении. Какой, к херам, сам?
Но Андрею, очевидно, стрёмно лишний раз к нему прикасаться, тем более в достаточно интимной обстановке, хотя когда-то никто из них не посчитал бы помощь в помывке чем-то из ряда вон. Сколько раз уже бывало. Принуждать его Миха, конечно же, не станет, как и просить, давя на жалость. И так от себя тошно, нехуй выпрашивать прикосновений и внимания.
— Да, — хрипло отвечает Миха, раздумывая как вообще встанет.
Ещё какое-то время Андрей стоит у двери и выходит, бросая: — Не закрывайся.
Дверь оставляет приоткрытой. Опасается, что Миха попытается выпилится? Боится, что вина на нём будет или за концерты переживет — хоронить вокалиста почти под конец тура символично, но затратно и губительно для группы. Зато пиар какой: хапанут напоследок бабла и популярности на его кончине.
Да ему самому сейчас делать ничего и не придётся: ноги подведут — и башкой об кафель. Позорная, тупая смерть — как и вся его жизнь, в общем-то. Одна из причин, почему когда-то был сделан выбор в пользу героина. Лучше захлебнуться собственной блевотнёй в приходе, чем закончиться из-за несчастного случая, сраной болезни или стать жертвой ещё какой-нибудь неведомой хуйни.
В руке мазюкалки, которые Андрей вручил — одна от ушибов и синяков, типа бодяги, а вторая — обезболивающая. Тот же самый тюбик, что Миха в последние дни в кармане таскал, переживая и проверяя, не проебал ли. Блядь. Андрей же наверняка понял нахуя она нужна, если сам её дал. Когда вытряхивал Миху из джинсов, та, наверно, выпала. Хлебало горит теперь с удвоенной силой от стыда. Одно дело оказаться перед Андреем полуживым и им же избитым, и совсем другое напоминать о той самой ночи, выставляя свою слабость.
— Не справишься, — со вздохом констатирует Андрей, снова появившись на пороге.
Вздрогнув, Миха встряхивает башкой, тут же об этом жалея — ей же тоже досталось — и высматривает за что можно ухватиться, чтобы встать. Видимо, слишком задумался, надо показать, что он справится и ему не нужна помощь. Вообще нужна, конечно, но не через брезгливую жалость.
Но Андрей, естественно, быстрее и проворнее: в два шага оказывается рядом и помогает встать на ноги. Миху пробирает ощутимая дрожь отвращения к себе — грёбанное предательское тело не способное на автономность само льнёт к человеческому теплу и устойчивости, нуждаясь в поддержке.
Подведя его к душу, Андрей бьёт обоих хлыстом позорного укора: стягивает с Михи трусы и заталкивает его под тёплые струи, задёргивая шторку. Теперь голыми друг пред другом не походишь без задней мысли. Более неловкой хуйни сложно себе представить на сегодняшний день. Опёршись на стену и залив водой горечь в глотке, Михе реально становится смешно: последние дни сначала он Андрея полуживого под ручку в купальню спроваживает, теперь вот его очередь настала. И всегда этому предшествуют обстоятельства, от которых бесхитростное действо превращается в какой-то ебучий фарс. Чё они ещё друг с другом сделают, чтоб окончательно под землю от стыда провалиться? Может, дойдёт до того, что их двоих всей группой намывать придётся? Острей и кусачей стыдобищи сложно пока придумать.
— Ты там намажься посильнее, нам скоро выезжать.
Даже думать не хочется, где он там хочет, чтобы Миха намазался посильнее. Пусть себе что-нибудь смажет, умный, блядь — по Горшкам дежурный. Ополоснув лицо, не касаясь лба, Миха идёт на крайние меры обширной анестезии и оживления организма — примитивной, но охуеть какой действенной: выкручивает кран холодной воды на максимум. И сам же орёт.
— Чё случилось? — Андрей в секунду оказывается рядом и отдёргивает шторку, испуганно глядя на Миху.
— Нихуя, — стуча зубами, Миха задёргивает несчастную шторку обратно. — Оздоровительные пытки.
— Долбоёб.
А то он не в курсе. Но варварская стимуляция действительно помогла, теперь тело ломит и херачит от холода, затмевая общую боль. Взбодрился и голову освежил, внутри бы также её прополоскать.
— Полотенце дай, — не просто так же Андрей продолжает стоять над душой.
Через пару минут в щель просовывается рука с полотенцем, но наблюдательный (слушательный) пост никто покидать не собирается. Да и хер с ним, хочется ему подслушивать — пожалуйста. Миха наощупь мажет лоб бадягой, и густо шлёпает вязкую субстанцию на остальные синяки, которые находит. Наклоняться больно, но рёбра вряд ли сломаны, трещины может, но скорее всего просто ушибы. Зад тоже не оставляет без обезбола, по заветам предусмотрительного товарища и собственного облегчения. Миха чуть ли не ржёт вслух истерически, когда осознаёт, что все его увечья последних дней, по сути, произошли благодаря одному и тому же человеку. Как и пожизненные злоключения, шагающие с ним нога в ногу — но тут Андрея хер подтянешь, тут только сам Миха.
И всё-таки мир меняется лишь от одного его присутствия. Вроде, волком продолжает смотреть, никаких расслабончика и шуточек, да и вообще разговоров, кроме необходимых, а уже как будто серость чуть цветами разбавилась. И боль выносить гораздо легче. И то, что кулаки об него почесал — похуй, Миха же подозревал такой исход. Тотальный игнор Андрея — как пелена, как саван, что закутывают и стягивают до полного растворения. Даже взгляд вскользь или маломальское брошенное в его адрес слово, пусть и оскорбительное — и вот уже пара прорезей для воздуха и ослабления давления. Надежда.
Завязав полотенце и отодвинув штору, Миха смело встречает взгляд Андрея, а тот, наоборот, мельком пробежавшись по нему почему-то его отводит. А потом просто элегантно съёбывается, успев бросить через плечо:
— Сам дойдёшь.
А, вот почему. Не хотел смотреть дольше, чем следует — понял, что Миха на ногах сам стоять может, и тут же устранился. Слишком сильно, видимо, взбодрил контрастный душ, даже жаль. Немного воспрявшее настроение снова портится. Размечтался, блядь.
Самостоятельно переставлять ноги получается, но ебал он в рот такие скорости. Все силы ушли на путешествие до кровати, и Миха долго примеряется, выбирает позу, чтобы на неё лучше примоститься, в надежде не сильно растревожить ушибленные участки. Да нет такой, блин.
Как только он укладывается, бормоча и матерясь вполголоса, Андрей приносит ему чашку чая, помогает взять её так, чтобы не ошпариться, и возвращается на свою кровать.
Миха сёрбает кипятком, а когда слышит голос Андрея, делает слишком большой глоток, обжигая язык до слезящихся глаз.
— Ты в курсе, что перешёл уже все границы?
Границы дружбы? Да, перешёл, но это же ещё не прям все. Миха молчит, не поднимает глаз от чая, мучаясь обожжённым языком, и чувствует себя как при разговоре с отцом. Те же интонации, почти тот же набор слов, ненавистное, раздражающее давление, и ощущения такие же — превращаешься в сраного таракана под огромным тяжёлым ботинком с рифлёной подошвой. Андрей его правда чихвостить собрался, как папаня?
— То, что ты закинулся перед концертом очередной хуйней заметили все, чтоб ты знал, но и слова тебе не сказали. Расскажи лучше, как давно ты из-за ебучей наркоты на людей кидаешься? Всё, последняя черта пройдена — нам теперь в номерах запираться, чтобы ты к нам из-за дозы с ножом не ворвался?
Миха от ахуя даже взгляд на него поднимает. Чё? Чё он несёт? Какой дозы, на кого бросается, почему запираться?
— Чё? — у Михи слов не находится, чтобы прорваться сквозь собственный шок и сформулировать вопрос.
— Я заебался, мы — заебались за тобой подчищать, — продолжает распаляться Андрей. — Вчера ты тёлку отутюжил, а сегодня чё? Пацанов порешаешь, а потом на фанатов перекинешься?
— Чё ты, блядь, несёшь? Какую тёлку я отутюжил, с хуя ли пацанов порешаю, с чего ты всю эту хуйню взял?
Предъявы по их ситуации, Миха, может быть, бы и стерпел. Но беспричинный наговор — это уже слишком. Никого он вчера не утюжил. Слово-то, блядь, какое подобрал, литератор херов.
— Ту самую, блядь, которую мы с Яшей успокаивали и за ширку тобой отобранную откупались, лишь бы она ни к ментам, ни к журналюгам не побежала.
Кровь бьёт в голову, наливая глаза, Миху разбирает негодование и возмущение до трясущихся рук, даже чай на себя расплёскивает, обжигая руки, но так похуй сейчас. Эта пизда, значит, ныть и жаловаться ещё потом побежала, после того, что наплела? Чё она ещё потом им напиздела? Он и пальцем её не тронул, не считая того, как за плечо поднял и за дверь выкинул. Сука тупая, Миха теперь реально почти жалеет, что не всёк ей. Конечно, бабе разжалобить мужика ничего не стоит, он бы и сам, наверно, повёлся. Кому поверят: ему, который уже не раз наёбывал своих же и творил всякую дичь, или тёлке, что в два раза меньше и зарыдать не застесняется?
— К каким ментам, блядь, она бы побежала, если герычем барыжит? Вы дебилы что ли? Журналюги и без неё хуйни настрочат, вы чё, забыли сколько хуйни они уже сочинили? Нашли, блядь, кого успокаивать! Овцу, которую я за дверь вышвырнул, когда она про тебя хуйню начала нести, какой ты хуёвый мужик!
Последнее вылетает изо рта прежде, чем Миха успевает подумать. Вспышка моментально гасится, как будто возгорание колпаком накрыли, обрубив весь кислород: на лице Андрея рябой волной проходит судорога и застывает каменное, бесцветное выражение. Глаза отводит. Вот мудак тупой, блядь, бабу за излишнюю пиздливость застращал, а свой собственный рот вовремя прикрыть не смог. Надо было кипятка побольше глотнуть, чтобы язык не просто обжёг, а растворил к хуям.
— И герыч ты у неё не брал, — взяв себя в руки, устало кривит губы Андрей. Наверно, должно было получиться язвительно, но у него тоже по ходу силы кончились за этот короткий разговор.
Тело тяжелеет от вновь навалившийся безнадёги. Вперив пустой взгляд в стену, Миха поджимает губы. Брал, Андрей же видел, чё он на стол выложил, перед тем как в него же его башкой дурацкой вписать. Даже напоминание в виде шишки теперь есть, чё уже отпираться. Гложет и тушит последние брызги света отчётливое понимание, что Андрей ему не поверит, что бы он не сказал, как бы не объяснял. Потому что в его руках был героин. Потому что он реально собирался поставиться. Наркоманам веры нет, а Миха уже на пару жизней вперёд исчерпал лимит доверия Андрея. Кто он для него теперь? Нарик, пидор, ублюдок, что баб не гнушается мудохать?
— Короче, твоя хуйня с наркотой заебала уже всех в край. Никто не хочет твоей развязки или чтобы ты откинулся. И тур я не дам тебе засрать, ты меня понял?
Сцепив зубы и сжав кулаки, Миха бросает все силы на то, чтобы не спиздануть в ответ колкое и мерзкое: «а твоя хуйня с наркотой?». Сам же со своей помощью к нему полез, его никто о ней не просил. Попрекать Андрея и возвращать их обоих в ту ночь самое тупое, что сейчас можно сделать, он и сам это прекрасно понимает. Хотя рвётся, блядь, разрывает до белых глаз. Но Андрей опять закроется, свалит и уже окончательно сотрёт Миху из своего мира, перекинув бремя его пасти на плечи пацанов. Почему он не сделал этого до сих пор — загадка, но проебать хотя бы такое участие нельзя даже в ущерб собственного подыхающего и хрипящего самолюбия. Рядом с Андреем он продержится до конца тура, последний город остался, а вот без него — тенью, но зато с нетронутой гордостью — хер. Самоуважение и так осталось валяться под кроватью в прошлом городе, как и использованные гандоны, которые может уже и определили по месту прямого назначения — на помойку.
***
Хоть и в полной напряжённой тишине, но Андрей остаётся до самого выезда: помогает, видя, что Миха не может наклониться и зашнуровать ботинки, позволяет опираться на себя при ходьбе, сам тащит его сумку. То, как они перекидываются заботой и меняются местами, уже не особо веселит, но продолжает греть — Миха ничего с этим не может поделать. Всегда так было. Хотя нет, не всегда — обычно он больше нуждался в уходе и догляде, теперь Миха это понимает. Сколько Андрей делал, терпеливо и без претензий. Как только не заебался.
Парни ни словом, ни взглядом не выдают какого-то неприятия или разочарования, за что он тоже им благодарен. Опуститься ещё и в их глазах до уровня совсем конченого человека было бы слишком для этой жизни. И про причины его разбитого состояния тоже тактично не спрашивают. Видимо, наличие рядом Андрея для них само собой является подтверждением, что ситуация улажена. А красноречиво сияющая шишка во лбу и в целом потрёпанный вид — поясняет каким образом. Балу даже как-то сочувственно заглядывает в глаза, но руки держит при себе, не пытаясь потрепать по голове или хлопнуть по спине. И как обычно суёт в руки первую помощь в виде бутылки пива.
В купе зависают все вместе, всё почти также весело и ненапряжно, как было. Миха даже в моменте забывает, что между ним и Андреем была какая-то роковая ночь. Прошлую он даже не считает, та — продолжение первой, тянущийся довесок в виде поганейших суток.
Пьянит не столько алкоголь, сколько атмосфера и чувство, что можно наконец-то напиться, не чтобы забыться, а потому что он с теми, с кем ему хорошо и спокойно. И ненапряжно. Андрей, конечно, напрямую с ним не общается, но и как сыч один больше не сидит, делая вид, что Михи не существует. Улыбается, дурачится с пацанами что-то рассказывая, как будто и не было отмороженного уродливого дня. Всё утро нянчился с ним, несмотря на всё нахуевертенное Михой, пусть и вынужденно, но не бросил же.
Миху вырубает — не спал почти последние дни, да и на пустой желудок, алкашка срубает быстро. Ехать всего несколько часов, поэтому к вечеру, когда его будят, голова вообще отказывается соображать и воспринимать время и пространство.
В этот раз Андрей не берёт дополнительный номер и заселяется вместе с ним. Миха понимает, что это не великодушный жест или шаг к примирению, скорее самый настоящий надзор, но перестать тихо довольствоваться хотя бы таким вниманием не может. Свободолюбивый и опрометчивый — он и сам не знает, почему так сам порывается влезть в оковы чужого взгляда.
Концерт только завтра и парни решают разнообразить синячную гулянку местом — заебали эти поезда и отели, честное слово. Миха тоже плетётся со всеми, хотя самочувствие не ахти, но одному в номере куковать вообще не вариант. Да и тошнотное ощущение дежавю — Андрей же тогда в баре и закинулся хер знает чем — желания кутить не прибавляет.
Бар не поражает воображение неопробованными сортами пива или музыкой — пиво как пиво, а песни вообще врубают через раз нормальные, спасибо, хоть не попсу. Миха давит диван все часы, что они там находятся, почти не вставая. Даже пить особо нет желания, цедит пиво машинально. Парни развлекаются — общаются, клеят девок, играют в бильярд, делая ставки, и братаются с остальными посетителями.
Всех желающих пообщаться Миха отгоняет надменным еблетом, а самых докучливых и непонятливых — не церемонясь, шлёт нахуй. Опять будут потом сплетни разводить, какой Горшок охуевший и зазвездившийся — вообще не ценит фанатов. Пусть думают, что хотят.
Уезжает он уже с тёпленьким Яшей и размотанным Реником. Балу с Князем остаются тусить, там у них компания нормальная собралась, с тёлками — всё как положено. Князь, если чё проследит, чтобы нормально вернулись, а Саня проследит, чтобы с Андрюхой ничего не произошло. Наверно.
***
Миха просыпается от того, что по и так больным рёбрам больно проезжается что-то острое, а на тело беспощадно давит тяжесть, особенно в районе бёдер.
— … вот и чини, — доносится бубнёж и хмельной запах.
Миха открывает глаза и видит нависшего над собой Андрея, которому безотчетно вцепился в плечи.
— Андрюх, ты чё? — вылупив сонные глаза, хрипит Миха.
— Помогай, блядь, из-за тебя, — Андрей спотыкается, но ворочает языком. — Всё.
— Чего?
Блядь, да что случилось опять, что он, блядь, сделать успел, не вставая с кровати-то? Андрюха часто дышит, расфокусированным взглядом шаря по его лицу, но отвечать, судя
по всему, не собирается.
— С чем помочь, Андрюх? — снова пытается Миха.
Андрей как-то тяжело и жалко выдыхает и отцепляет от себя одну его руку, чтобы переместить на вздыбленный пах.
— Тут.
Сонный мозг обрабатывает информацию туго, но симптомы и состояние быстро сопоставляются, а всё ещё свежие воспоминания накладываются и припечатывают со всего размаху неутешительным вердиктом. Андрей снова что-то принял. Больше мыслей в голове нет. Андрюхе плохо — Андрюхе нужна помощь — Миша поможет. Всё. Никаких анализов и раздумий, никаких терзаний «могу ли я, магнолия», «а что будет завтра» и «блядь, опять». И злости пока тоже нет, мол, Михе по ебалу настучал, а сам тут же закинулся. Только стойкая уверенность и твёрдость намерений.
Собственные руки, словно приняли решение гораздо раньше его самого и уже расстегнули джинсы и спустили на бёдра вместе с трусами. Ладонь без заминки обхватила потёкший, скользкий, твёрдый член, тут же с хлюпаньем оголив набухшую головку.
Андрей реагирует на влажный звук и плавное движение всхлипом, опускает голову к Михиному плечу, но вес держит на локтях. Влажно дышит в шею, щекотно водит носом возле уха, пока по его члену гуляет кулак.
— Сделай, — сквозь тяжёлое дыхание шепчет Андрей. — Как делал.
Тянется рукой назад, к приспущенным джинсам, и, нашарив Михину свободную руку, вкладывает в неё прохладную баночку. Плотнее впечатывает горящее лицо в чужую шею. Миха ещё даже не видя, что оказалось в его руке, прекрасно знает ответ. И о чём его просят тоже знает. Отказать даже в голову не приходит.
— Повернись набок, — просит Миха, тоже шепча.
Судорожно вздохнув и задрожав, Андрей подчиняется: не глядя, осторожно с него сползает и поворачивается спиной, спрятав лицо в сгиб локтя. Миха тоже поворачивается, но более шумно и не так проворно — в районе рёбер противно дёргает от движения. Сразу согнув чужую ногу в колене, чтобы открыть себе больший доступ, смотрит на баночку — даже не норка. Смазка. Настоящая. Не вскрытая.
Выдавив на пальцы лубрикант, Миха останавливается на секунду, как перед окончательной чертой, которую, в общем-то, уже однажды пересёк и отхватил после по самые гланды. Наверно, из-за того, что последствия были охуеть какие весёлые, до сих пор от восторга за рёбра держится.
Но бросаться в омут, так с разбегу и с головой, планировать и выверять — ни разу не его путь. Пальцы ныряют между ягодиц, сразу находя нужное, и мягко оглаживают подушечками вход. Андрей вздрагивает, то ли от прикосновения, то ли от прохладной смазки, и Миха почти останавливается, ожидая, что тот передумает и отстранится. Не отстраняется, продолжает лежать и чуть подрагивать.
В этот раз даже без презерватива — нет времени их сейчас искать и тормошить Андрея, постарается аккуратно, без царапок. Покружив, Миха надавливает и легко чуть проскальзывает кончиком пальца внутрь, чувствуя, как сжимаются, сокращаясь мышцы.
Не торопясь, подушечка медленно оглаживает стенки, а чуть пружинистые короткие движения, позволяют осторожно протискиваться вперёд. Поднырнув под его бок второй рукой, нащупывает член, приласкав головку большим пальцем. У самого в башке всё та же пустота, Миха бездумно рассматривает короткие завитки волос на чужой шее, но даже не пытается дотронуться, хотя их так и тянет поймать губами — странное и несуразное желание. Он вообще старается к Андрею не прижиматься ни одной частью тела, кроме как задействованных и рабочих. Но, конечно, прижимается, тот у него почти целиком в руках, а собственный нос уткнут в выступающий позвонок.
Забалтывать его же теперь тоже не требуется, Андрей сам пришёл, вроде даже в сознании. Ну, в относительном, учитывая, чем они опять занимаются. Да и говорить не хочется совершенно, что он ему скажет? Всё в порядке, все так делают, второй раз тоже не считается? Для Михи и первый Андреевсий в счёт пидорасни не пошёл, только на себя очко записал. Ну, кто подставился — тому и воздалось, как-то так оно и работает. Очки пидорства. Тут он в бесспорных в лидерах.
Растянув мышцы настолько, что три фаланги без сопротивления входят до конца, Миха пробует сгибать и разгибать палец, ощупывать и надавливать с изначальной конкретной целью. Без гандона всё находится гораздо быстрее и легче или мышечная память успела наработаться — нужна неровность чётко ощущается кожей. Через пару-тройку движений, Андрей откликается — подаётся бёдрами навстречу и громко выдыхает с прорвавшимся звуком.
Рука, которая ласкает член начинает затекать, потому что чужой ни разу не лёгкий вес пережимает кровоток, но останавливаться нельзя. Да и невозможно. Андрей так вздыхает, тихонько похныкивая, и подмахивает, что лишить его явного удовольствия Миха не посмеет. Но тот словно чувствует — поворачивается на живот и приподнимает таз, уперевшись коленями в кровать.
— Ещё. Второй, — глухо, с придыханием, внезапно просит Андрей.
Миха не спорит: сползает ниже, уже не обращая внимание на болевые вспышки, чтобы удобнее расположить руку на члене, и утыкается взмокшим лбом Андрею в бок. Неспешно присоединяет указательный палец, неторопливо повторяя путь среднего. Сам, не замечая, как тяжело дышит ртом, вслушивается в безуспешно сдерживаемые стоны.
В прошлый раз было необходимо, чтобы Андрей быстрее получил облегчение, отрешённость из-за сострадания не способствовала эмоциональному погружению в процесс, не позволяла прочувствовать собственную реакцию. Да и не смог бы он — осмысливать и вообще позволять себе какие-то ощущения, когда Князь вот-вот кукухой мог поехать. Помощь была искренней — без каких-либо подоплёк и намерения сблизиться
так.
В этот раз самому хочется, чтобы необходимый оргазм чуть подзадержался, но, чтобы Андрей не успел заебаться (три «ха-ха») в ожидании разрядки. Миха в одном себе никогда не врал и прекрасно знал, что тот ещё конченый эгоист. Помощь-помощью, а Андрюхи было чертовски мало за последнее время и, если это единственная возможность его чувствовать и быть близко, пусть и таким диким образом — похуй, только бы на подольше. Того не так сильно в этот раз вштырило — чё то соображает, раз сам пришёл.
Когда Андрей начинает резче подаваться на пальцы, а потом и вовсе трясётся будто в судороге, стискивая пальцы собой, у Михи мушки в глазах появляются и воздух в лёгкие ни в какую не хочет набираться. До головокружения то ли хорошо, то ли плохо — самому бы понять. Андрей кончает молча, но вибрирует всем телом так, словно все силы бросил на то, чтобы подавить крик.
Прижатую животом к постели и залитую спермой руку, с необъяснимым сожалением приходится вытащить. Пальцы выскользнули ещё когда Андрея тряхоёбило. Кстати, от чего его тряхоёбило? От принятого или оргазм такой сильный?
Лицом остаётся также вжиматься в Князвский бок, пока не гонят. Только теперь Миха замечает, что и сам взмок — футболка прилипает к спине, и дышит тяжело и часто, также как и Андрей. Сейчас только два желания: ни о чём не думать и провалиться в сон. Первое сбывается самой собой, а вот со вторым он борется из последних сил.
Лежат молча, Миха думает, что Андрей отрубился, он и сам уже одной ногой в плотном тумане полусна, когда тишину режет грубый, хрипловатый голос:
— Выеби меня.
Миха дёргается непонятно от чего больше: от тона или самой просьбы, почти приказа. Ему кажется, что он заснул и ему привиделось — послышалось. Отлепляется, наконец, от бока Андрея, чтобы посмотреть на него самого: также лежит, зарывшись лицом в подушку.
— Что? — сам себя клянёт за вопрос.
Долгое молчание позволяет выдохнуть и поверить в то, что всё-таки приснилось. Но реальность бьёт наотмашь, когда Андрей, чуть приподнимая, но не поворачивая голову, повторяет:
— Выеби меня.
— Андрей, ты… — слова не подбираются. — Ты чё?
— Ещё раз повторить? — колюче и зло выплёвывает Андрей, но опять не поворачивается.
— Да, харе уже! — не выдерживает Миха. — Ты хуйню несёшь, я сделаю что надо, кроме этого.
— Блядь, чё ты сейчас-то выёбываешься? — подскакивает Андрей, разворачиваясь к нему, но избегает смотреть в лицо. — Чё тебе надо? В рот взять, чтобы встал? Так давай!
И реально, съезжая ниже, тянет руки к ширинке, под окончательно охуевающий от жизни взгляд Михи. Даже препятствовать возможности нет, потому что парализовало нахрен.
— И хули ты выёбываешься? — повторяется Андрей, сжимая член через джинсы. — У тебя же стоит.
Именно неожиданное тисканье стояка, на удивление отрезвляет, а откровенное негодование за то, что Андрей — вот так всё выкручивает и опошляет, заставляет жёстко обхватить его подбородок и поднять, наконец-то, взгляд на себя, чтобы сквозь зубы процедить:
— Я. Не. Буду. Тебя. Насиловать. Ты не в себе.
Растрёпанный, полыхающий Андрей зло прищуривается, явно недовольный раскладом, прожигает взглядом насквозь. Но Миха смотрит в ответ, не прячась, он непреклонен и точно не намерен поддаваться.
— Пошёл ты, — вывернувшись из хватки, шипит Андрей, сражённый чужой неуступчивостью.
Вскочив с кровати и на ходу натягивая штаны, Андрей вылетает из номера хлопнув дверью.
Миха откидывается на подушку и закрывает уставшие глаза. Помог, блядь. Дважды.
