Миху вышибает из безумного тягучего марева, в которое он впал, провозившись всю ночь с Андреем, копошение последнего и громкий глухой стук о пол. Пока промаргивается и пытается хоть как-то осознаться, Князь волочится скрюченной нежитью в туалет. Возле кровати валяются пустые бутылки — Миха упорно влил в него всё, что было — подсохшие презервативы, два пустых бутылька из-под конька, трусы и собственное самоуважение.
Ебашить Андрея перестало часа два назад, вроде даже поспал. Собственной раненой задницей жертвовать больше не пришлось: об Миху просто тёрлись, периодически срываясь на быстрый темп, и снова затихали. Возбуждение не спадало, но уже явно было не так болезненно. Андрей то скулил, то трясся в ознобе, стуча зубами, и не отлеплялся ни на миллиметр, бескомпромиссно спеленав Миху собой. Было очень жарко и мокро, пить хотелось невозможно, но вся вода была предназначена для другого. Миха вытерпел, как иначе-то.
Пока Андрея выворачивает, надо бы ещё воды надыбать и чаю что ли заварить, да покрепче. Забывшись, Миха излишне резко поворачивается на бок, чтобы подняться, и тут же валится лицом в подушку, заглушая собственный стон. Низ простреливает так, что искры из глаз летят, шевелиться-то больно, не то, что встать.
Блядь, и помочь некому — это он сейчас главная помощь и поддержка им двоим, Андрюхе всё равно хуже. Сделав над собой усилие, Миха дотягивается до трусов, но поднять ноги или согнуться, чтобы их натянуть не может. Без трусов вполне реально обойтись, но штаны-то всё равно придётся натягивать. От бессилия, злобы и жалости к самому себе хочется орать и разгромить всё нахер, но Миха ограничивается только запусканием пустой пластмассовой бутылки в окно, и то не попадает.
Телефон гостиничный под рукой, но от него толку, как от хуя под хмурым марафоном — номеров комнат всё равно не помнит, только через ресепшн, если звонить, а в таком состоянии объяснять чё ему надо — скорее скорую с санитарами вызовут, чем его вопли бессвязные дослушают. Это Князь горазд разруливать словами, но переводчик из него сегодня никакой, потому никаких коммуникаций с посторонними.
Сквозь слёзы боли трусы всё-таки натягиваются, и ему даже удаётся перекатываться плашмя по кровати без подвывания, но дотянуться до джинсов не выходит — слишком далеко. Нахуй он раздевался так прилежно? На спинку кресла, блядь, всё повесил, а не как обычно у кровати шмотьё скинул. А кресло-то у окна, до него дойти ещё надо. Миха всегда знал, что порядок его когда-нибудь убьёт — и вот, пожалуйста.
С кровати слезает сначала верхней частей туловища, опираясь на руки, потом уже, осторожно опускает вниз нижнюю. Он и ползти готов, если так легче. Пробует. Не легче. Бля, хорошо, что Андрюха этого всего позора не видит. Плохо, конечно, что ему сейчас самому нехорошо, но тут уже ожидаемо.
Добравшись до джинсов и вытряхнув из них мобильник и сигареты, Миха несколько секунд разрывается между двумя контактами. Лось и Пор даже не рассматриваются, один заманает уточняющими вопросами, другой — если и не забьёт, то точно всё напутает. Первый порыв набрать Балу — тот всегда придёт на помощь о чём не попроси. Но Шура, сука, умный и проницательный — по любому догадается, что Миха ему в глаза пиздит и доебётся с разговорами — не сейчас, так потом. А отплачивать ему враньём за помощь — паскудно. Значит, остаётся Яша. Если тот не спит, то всё сделает и про пиздёж если и дочухает, то докапывать не будет.
Под длинные гудки Миха упирается лбом в мягкую обивку, шипя от неприятных ощущений в заднице и принимая какую-то невообразимую к верху задранную жопную позу. Нервно грызёт губу и закуривает — похуй, что в номере нельзя, он об этом даже не вспоминает.
И всё-таки Миха везучий сукин сын, когда дело доходит до беспросветной жопы. И больной. Яша отвечает хрипловатым со сна голосом и на него тут же вываливается поток распоряжений.
— Ях, не спишь же? Тема есть, короче, надо сгонцать до аптеки. Андрюха траванулся — уже лёгкие, наверно, выблевывал, ё-моё, а я вчера на лестнице навернулся, жопы нет, ходить вообще не вариант. Надо это… Да какая больничка, Ях, какие врачи, блядь? Нахуй их, нам до поезда главное добраться — там отлежимся. Пили, короче, в аптеку — возьми че-нить чистящее для желудка, выводящее дрянь всякую, ну спросишь, тамошние обычно знают чё поможет — посоветуют. От блевотни ток, понял? И эта… Мазь какую-нибудь обезболивающую для жопы. Только не разогревающую! Охлаждающую лучше, с обезболом, понял, да? И воды побольше, можешь сразу канистру или как там её, ё-моё. Ях, давай только в темпе, тут совсем пиздец, понимаешь, да?
Отключившись, Миха тушит окурок о пачку и прикуривает ещё одну. Яшка — парень ровный, да они все у них в группе ровные, ё-моё, иначе бы нихрена у них не срослось, но Яха ещё и ответственный — всё сделает в лучшем виде сто пудов.
Звуки из ванной продолжают поражать воображение своей глубиной и терзанием, но уже с меньшей частотой. Вода быстро выходит, Миха сам морщится, представляя, какие спазмы Андрюху сейчас скручивают. И всё равно злиться на этого обалдуя не получается — только жалеть, да по головке дурной гладить охота. Ну, по верхней, естественно. Несмотря на всё случившееся, Миха к нему ни ненавистью, ни пламенной страстью не воспылал. Он помог и поддержал. Как смог и как сумел.
Никотиновая заправка немного скрашивает хуютро, хотя лучше было бы сейчас всадить бутылку водки в одного и выключится нахрен из этого мира, чтобы хуйня сама собой прошла, пиздец-то всё равно не лечится. Кошмарная бессонная ночь закончилась, а ощущение беспомощности и тревоги никуда не делись, разве что чуть притупились из-за недосыпа. И это хорошо, потому что чем больше пройдёт времени, тем меньше деталей он вспомнит, когда его накроет полным осознанием сотворённого. Вот бы просто стереть из памяти эту ночь — из своей и Андрюхиной заодно. Вообще средство есть, но даже оно вряд ли амнезию такого масштаба организует. Ширнуться и забыться — недостижимая мечта. Пока что.
Колени начинают ныть, надо всё-таки попробовать поднять себя в вертикальное состояние, скоро Яшка же ещё придёт. Кряхтя и упираясь руками в кресло, Миха мучается несколько минут, приноравливается, но встаёт на ноги. Идти, правда, может согнувшись и максимально отклячив задницу. Доковыляв до кровати, сдёргивает оделяло и тут же отбрасывает его обратно, как будто гадюку увидал — на белых простынях видны маленькие, но заметные пятна крови.
Зад начинает саднить ещё сильнее, а к горлу подкатывает тошнота. Пиздец, у него там по ходу раскурочено всё, он хоть выживет? В голове тут же генерируется картинка: он теряет сознание, из задницы начинает литься кровь, как из перевернувшийся банки без крышки с компотом, кто-то кричит, вызывает скорую. Приехавшие врачи констатирует смерть от разорванного ануса, и все, все, блядь, на свете узнают, что Горшок помер с дырявым днищем. Было бы почти смешно от собственной разыгравшейся фантазии, если бы не было действительно до жути очково.
Заметив покрывало на спинке кровати, Миха вцепляется в неё, а тряпку завязывает на манер тоги, стараясь отогнать панику частым глубоким дыханием. Вот он дебил, конечно, надо было у Яхи ещё крепыша попросить зацепить, но хер с ним, может, у него косяк найдётся. Какой же кромешный тотальный пиздец он себе устроил. Им.
Яха скребётся в дверь минут через пятнадцать, Миха орёт «открыто», даже не дёрнувшись оставить свой пост у спинки кровати. Поддержка наше всё.
— Чё, ещё с чем-то помощь нужна? — поздоровавшись и поставив на кровать маленький пакет и пятилитровку воды. — Выглядишь хуёво. Андрюхе ещё хуже, да? Вы что ли вчера решили продолжить?
В это самое время Андрей исторгает из себя очередного демона из преисподней, и Яшка глянув на дверь ванны, почему-то переводит очень жалостливый взгляд на него. Миха удивляется, но решает промолчать. Не ему же хуёво, чё его-то жалеть. А, он же изогнутый от кровати отлепиться не может. Точно. Вот так, Яш, бывает, когда другу помочь хочешь — самого себя в дар отдаёшь. Иногда частями.
— Продолжить, да, — кивает Миха и с ужасом замечает использованные гондоны возле кровати, благо Яха стоит у двери и с того ракурса не может их увидеть. Ну точно дебил, ещё и слепой — чё вот он их подальше хотя бы не зашвырнул? — Ты иди, мы тут сами дальше. Парням скажи, что перебухали и захерели малёх.
— Ты стоишь еле-еле, Мих, может всё-таки помочь? Ты спал вообще? — покосившись на вторую не тронутую кровать, обеспокоенно спрашивает Яха. Вот, блядь, мать Тереза на голову свалилась. Надо его быстрее выпроводить.
— Спал, спал, на полу отрубился, вот и разогнуться не могу. Нормально всё, Ях, иди, — нетерпеливо машет рукой Миха. — Спасибо.
— Ну, до вечера тогда, — пожав плечами поворачивается Яша, но тормозит, чтобы бросить через плечо. — Там для Андрюхи порошки — по инструкции принимать. Тебе взял таблы и две мази — одна с лидокоином — её хоть в рот, хоть в жопу, хоть на жопу, вторая — заживляющая общая.
— Спасибо, Ях, — в спину ещё раз благодарит Миха.
По-мудацки, конечно, себя повёл, но являть очам Яши парочку резиновых валяющихся презервативов, чтобы он сделал совершенно правильные выводы о происходящих здесь недавно событиях — нахуй надо. Убедительно напиздеть про залётных баб у Михи сейчас вряд ли бы вышло. Хотя помощь была бы очень кстати. Андрея надо выковырять из туалета и самоосмотр провести, а одного его оставлять в комнате страшновато. В туалете тоже неспокойно, но там хоть окон нет.
Подцепив аптечный пакет и бутыль, Миха ковыляет до мини бара, находит кружку, пытается разобраться в инструкции к Андрюхиному чудо-порошку — мозг тормозит так, что разобраться нихуя не выходит, спасибо по пакетикам разложено, отмерять ничё не надо, заливает всё водой, как чувствует, и плетётся обратно к кровати, чтобы поставить стрёмную жижу на тумбочку. Настало время посетить туалетного утёнка. До глаз, блядь, его добраться, в которые хер знает как смотреть.
Миха не стучит и не мнётся перед дверью, чтобы не дать себе время на передумать, да и замок сам же снёс. Андрей, как и ожидалось, в коленопреклонённом положении перед фаянсовым троном, лежит щекой на ободке с закрытыми глазами. Измученный, бледно-серый, еле дышащий и дрожащий — ну чисто воплощение, сошедшее с билборда о вреде наркотиков. Хотя Миху ему не переплюнуть, конечно.
— Андрюх, давай поднимайся, нехуй тут валяться, — самыми кончиками пальцев осторожно скребёт по его плечу Миха. Блядь, надо было зайти пораньше, хоть одеяло на него накинуть, он же тут совсем голый на кафельном полу расселся.
— Убей меня, — невнятно стонет Андрей.
На это, Андрюх, можешь даже не рассчитывать, тебя полночи спасали, жопы не щадя, чё зря что ли. Миха вешает пакет с мазями и таблетками на крючок для полотенец, стаскивает с себя покрывало, отправляя его туда же, и включает воду в душе. Регулирует напор и температуру, а после возвращается обратно к Андрею и подтягивает его за подмышки под жалобное мычание.
— Давай, ща освежишься, согреешься и ляжешь, — заталкивая Андрея под воду, бормочет Миха.
Тягать на себе Андрея с жопным ранением — ещё одно приключение, глядишь, к вечеру до кровати доберутся. Миха надеется, что душ хоть немного его взбодрит и поможет ноги переставлять. Смыть напоминания в виде липкого пота и подсохшего семени тоже полезно, чем меньше улик — тем меньше доказательств произошедшего. Авось, у Андрюхи в башке вообще ничего не задержалось об этой ночи, с собой он как-нибудь разберётся.
Миха придерживает недобитую жертву задорной фармакологии, стараясь лишний раз не касаться — тот колышется молодой берёзкой на ветру, но стоит сам, что уже неплохо. Поливает его из лейки, хотя подсохшие участки требуют более тщательного воздействия, но просить Андрея, чтобы он сам себя пошкрябал — бесчеловечно, а трогать самому не противно, а просто, ну, после всего особенно неловко и непонятно уместно ли.
Заматывает мокрого, чуть согревшегося в покрывало и усаживает на крышку унитаза. Один всё равно до постели не доберётся, а так рядом и под присмотром. Сам Миха возится со шторкой, которую вчера варварски сдёрнул, как оказалось, не до конца, хотя Андрей всё равно сидит к нему спиной, но мало ли. Шебуршится в пакете в поисках мази, как там Яха сказал — лидокаин? Вторую пока оставляет — сначала обезболиться, потом уже заживляться.
Стянув трусы, Миха шагает в душ и задёргивает шторку, расслабляясь под горячими струями. Бля, себе вытереться ничего не взял — после душа мокрым пиздыхать придётся. Ладно, сейчас есть вещи поважнее: проверить как там его треснутое седалище, например. Ну, немного остатков подсохшей крови и припухлость — сильно не потрогаешь, да и не заглянешь. Нормально, наверно. Ниче ж не вывалилось важного. С живота Андрюхины следы смывает без брезгливости — они за эту ночь и в более интересных местах у друг друга побывали, чё уж теперь. Смазаться получается с трудом, Миха же не дурак — понимает, что протолкнуть нужно поглубже, а как это, блядь, сделать, если от боли перед глазами плыть начинает?
Андрей за то время, пока он самолечением занимался даже не шелохнулся — как посадили его, так и сидит. Замёрз только, кафель-то холодный, или трясучка отходная никак не отпустит. Миха трётся мордой об его спину, ну, то есть, о покрывало, чтоб хоть с хлебала не капало, и сам же шарахается — ну что он за придурок, едрить его за ногу, то коснуться лишний раз ссыт, то жмётся, как псина распоследняя. Не трогать Андрюху без необходимости, по крайней мере, пока он не придёт в себя и они не поговорят. Или, когда будет понятно, что эту тему они проехали без заёбов. Но Миха уже знает, что вряд ли.
Мазь действительно даёт облегчение довольно быстро — на полпути к кровати с Андреем, повисшим на плече. Стоило помучиться, впихивая её в себя. Миха за всю жизнь себя столько не познавал, как за последние сутки.
Андрей остаётся в себе — или не в себе, тут как посмотреть. На Миху не смотрит, глядит то ли вниз, то ли перед собой, инициативы никакой не проявляет, просто позволяет собой руководить. Передо мною вы сидите и ваши нервы, словно нити. Андрюха сам сейчас сломанная марионетка — безжизненный, ссутуленный настолько, что будто уменьшился раза в два, со впалыми глазами и синевой под ними. Не сопротивляется, когда его сажают на кровать и впихивают кружку с растворившимся в ней порошком, но отпивать не спешит, а, может, и просто не осознаёт, что надо делать.
— Пей, Андрюх, скорее всего говно полнейшее, но зато почистишься быстрее.
Михе снова приходится оказывать посильную помощь, поднося кружку к губам. Морщится, но пьёт — ну про говно его предупреждали. Как только дело с употреблением гадкой, но необходимой жижи приобретает самостоятельность, Миха вытирается и почти без шипения залезает в джинсы и выкуривает сигарету, позволяя себе выдохнуть. Ну, тяжело, конечно, но справляется. Если дальше всё пойдёт также гладко, то Миха пиздец собой гордиться будет — премию отходосовой сиделки года взял. Но хер он ещё раз впишется в такую хуйню. Премия премией, а жопу новую ему точно не подгонят.
Слегка воодушевившись, решает, что пора бы уже Андрея выводить из его отмороженного транса. Присев рядом, он пытается поймать его направленный взгляд куда-то вниз и ловит секундную остановку сердца. Андрей безучастно пялит на валяющиеся скукоженные гандоны. Вот бы Миху сейчас по-настоящему дефибриллятором переебало, желательно в голову. Ну какого хуя? Где его мозги вообще, уже ведь напоролся ни единожды.
Зашвырнув ногой подальше под кровать поганые резинки, Миха распахнутыми глазами смотрит на Андрея, тянет руку к его плечу, но, как будто ошпарившись, отдёргивает так и не коснувшись.
— Андрей, — голос пропал, но Миха упрямо выталкивает из себя звуки. — Это всё хуйня полнейшая. Ничего… — да, заливай, Мишань. Не было как же. Не в глаза — не так стрёмно пиздеть, да? — Это ничего не меняет, понял? Нихуя не произошло. Тебе было плохо — я тебе помог. И всё. Не думай, да? Ничего не изменилось.
Ничего не изменилось, кроме того, что поменялось
всё. Миха прекрасно понимает, что сделал, осознаёт, что не просто переборщил или перегнул, а перевернул и взболтал, как стеклянный шарик. Куски их совместного прошлого рваными кусочками медленно оседают на дно. Или вообще разбил ёбанную стекляшку, и ошмётки подсыхают и становятся похожими на сморщенные гандоны под кроватью.
Сейчас как никогда прежде хочется, нет,
необходимо его коснуться — боднуть башкой, пихнуть плечом, да хоть просто пальцами потрогать, чтобы дать понять на их особом уровне — «всё окей, я тут, ты не один, я, как и раньше, рядом», чтобы самому в это поверить. Но Андрей так же отрешён, и Миха не смеет, просто не может себе позволить сломать эту стену. Если бы бесился или истерил, спрашивал, орал, хоть какую-то реакцию бы выдал — он бы, ни секунды не сомневаясь, заключил его в тиски объятий, позволил и принял бы всё. От самых острых слов до побоев.
Но Андрей молчит, хлебает из кружки адсорбент и всё так же на него не смотрит. Что ещё сказать — идей больше нет. Да и надо ли? Слышит ли он, воспринимает ли вообще. Опять начинает тошнить — то ли от нервов, то ли от себя.
— Не было ничего, — повторяет Миха, убеждая, в том числе, и себя. — Мы с тобой никуда не делись.
***
До отъезда Андрей ведёт себя точно также — кукольно и ведомо. Миха разрывается от несказанного и несформулированного, потому в унисон молчит партизаном. Нестерпимо тянет прикорнуть на пару часиков, но надо бдеть, да и периодически подрывающийся облегчать душу Княже не способствует отключке, что неожиданно. Миха слишком вжился в роль наседки — подпрыгивает (в силу возможностей и покорёженной жопы) на каждый шорох.
То, что плохо физически — можно пережить, разное бывало. А вот то, что внутренности колит ледяными вилами и подбрасывает к горлу — такое впервые. И это Миха ещё не задумывался о том, как себя теперь идентифицировать и кем вообще считать. Хуйлом дырявым, кем ещё-то, ё-моё. Теперь главное на зону не попасть — там таких из далека видят.
Ближе к сбору, Андрея всё же приходится тормошить — надо собираться — исподнее со штанами натянуть хотя бы. Едва ли тот справляется сам: одежду ему выискивает Миха, помогает натянуть, да и в сумку накидывает барахло тоже он. Андрей не издаёт ни звука, не возбухает и не пререкается по мелочам — ну что свалил всё в одну кучу, тетрадки помял, скрутив, трусы по цветам не разложил. Ну последнее преувеличение уже, конечно. Достаточно по дням недели.
Сумки обоих тащит с больной спиной и неспокойным седалищем, слава тебе Господи, недолго — на выходе из гостиницы парни сердобольно перехватывают ношу. Хуй его знает, что там Яша наплёл остальным, но встречают их как афганцев, прошедших войну. Почти медалями награждают и подвиги воспевают. Прям реально молодчик. Ну или они пиздец как жалко выглядят, что без слёз не взглянешь.
Миха не отлепляет руки от спины Андрея ни в магазине, где берёт себе горячительную подзаправку, ни в автобусе, ни на вокзале вплоть до подачи поезда. Тот всё также бредёт молчаливым привидением. Парни пытаются его расшевелить, Балу всё норовит хлопнуть по плечу и предложить полечиться их привычным методом — пиво прям под нос суёт. Миха огрызается на него и отгоняет поджопниками — херово человеку, Шур, не видишь, что ли? Отъебись.
Жопа ведёт себя приемлемо, как назло, до посадки. Санитарную зону приходится пережидать стоя. Балу вылавливает на перекур перед вожделенным туалетом, тянет в тамбур, поддатый и любвеобильный — виснет на шее, ржёт в ухо, зовёт в их купе.
— Чё вы там упырями заперлись, от коллектива отрываетесь? Бери шинель, айда к нам! Мы как раз в тыщу доигрываем, ща Пора с бочки скинем и жопу ему влепим.
По жопе Михе уже влепили, хватит с него, пожалуй. Быстрее бы в туалет попасть — уже пот на лбу выступает и потряхивает от ноющей боли.
— Да погано, Сань. Князя херачило всю ночь, не спали почти. Ещё и поясница эта…
— Князь всё равно отсыпаться после блёва будет. Чем траванулся-то? Чё вы пили, черти, что один без желудка, а второй без жопы, подскажи? Мне для друга надо — рогатого такого, — беззлобно скалится Балу.
— Секрет полишинеля, — хмыкает Миха, затягиваясь.
— Ой, эти ваши секретики на двоих, куда там нам простым смертным, — закатывает глаза Саня, посмеиваясь, а у Михи неприятно скручивает всё внутри. Да уж, на двоих секретики, бля. — Погнали, короче. Хорош ломаться.
Миха соглашается, чтобы не вызывать подозрений и, после ещё одной обезболивающей экзекуции, честно высиживает десять минут со всеми. Когда собирается обратно, Санёк простодушно предлагает помассировать пострадавшую область — поясницу, конечно же. Да, Шур, спасибо, уже намассировали.
Впервые на его памяти такое облегчение приносит простое лежание на полке. Скучно? Шея со спиной затекают? Порви жопу о лучшего друга — прочувствуй поездную романтику, переживи дорожную рутину.
В воздухе витает запах свежезаваренного дошика и живот тоскливо урчит — когда он жрал-то вообще в последний раз? Неважно. В ближайшее время точно не придётся — задница к труду пока не готова, впрочем, как и к обороне, собственно.
Прихлёбывая из припасённой бутылки вискарик (да похуй на изжогу, зато вкусно, сладенько — глюкоза там, все дела), Миха гипнотизирует спину лежащего напротив Андрея. Ясен пень, что тому плохо, узнать бы от чего и чем помочь. Спустя четверть бутылки, Миха доёбывается до проводницы и заодно выклянчивает кипячённую холодную воду и какой-то тазик для приболевшего друга, на всякий случай. Блевать Андрей перестал, но жидкость же надо восполнять. Он, вроде, в толкан даже по-маленькому не бегал — всё верхом выходило.
На ополовиненной бутылке Миха приободряется настолько, что пересаживается к Андрею — в заднице тянет, но где-то отдалённо, а Княже нужно пить, да и поговорить неплохо бы. Хоть о чём — молчание разъедает мозг.
— Андрюх, попей воды, мож? Жратва всё равно в тебя сейчас не полезет. Или погнали покурим? Подышишь хоть.
Миха точно знает — видит по поверхностному дыханию и часто вздрагивающим плечам, что тот не спит. Но Андрей продолжает притворяться или игнорировать — хер его знает, чем он конкретно занят. Уж сказал бы чего, как есть.
— Ты поговори со мной что ли. Хоть слово скажи, ё-моё. А то чё я тут перед тобой выплясываю.
Помявшись, кладёт ладонь на Андреевское плечо, но тот дёргается и сбрасывает руку. Пиздец. Простое движение, а внутри что-то жизненно важное отклеивается — и так-то на соплях всё держится. Миха сжимает в кулак дрожащую отвергнутую руку, не зная теперь куда её деть, словно она и ему чужой и ненужной стала.
— Андрей, — снова тихо зовёт, не отрывая взгляд от сгорбленной спины.
— Уйди. Видеть тебя не могу.
Андрей даже не поворачивается — кидает в него камни, которые попадают точно в рот и застревают в глотке, перекрывая кислород. «Видеть тебя не могу», «видеть тебя не могу», «видеть тебя не могу» … Каждый шаг до тамбура сопровождают, сука, пока из открытого окна в лицо холодный поток не ударяет. Миха захлёбывается воздухом, не успевая вдыхать — так даже лучше, потому что думать можно только о возможности задохнуться.
Опершись спиной о стену, Миха, покачиваясь в такт поезду, салютует хер зная кому прихваченной бутылкой, и делает несколько больших глотков, пока обратно лезть не начинает. Виски течёт по подбородку, шее, стекая ручейками под ворот футболки. Щекотно и липко. Вытирается подолом, шмыгает, и проверяет на свет сколько ещё осталось в бутылке. Не густо, но всё равно к пацанам идти — там и догонится. Бросает взгляд на отражение в окне — а он ведь действительно на себя сегодня ни разу не посмотрел — и оскаливается: неприятно, зло. Так-то не красавчик, а с помятой от недосыпа пьяной рожей и этой гримасой — пиздец, само очарование прямиком из преисподней.
— Да я тоже твою рожу видеть не могу, ё-моё, — пьяно шепчет своему отражению. — Нахуй ты вообще кому нужен?
