Роса

      Сяо Синчэнь почувствовал сильный осадок от тем, связанных с его другом. И хотя сегодня он сам вспомнил о нём, с печалью и теплом окунаясь в прошедшие времена, именно этот разговор, направленный на раскрытие гноящихся, не заживающих ран — слишком тяжёлый.       К тому же Сяо Синчэнь так и не смог понять, почему Ченмэю было столь неприятно слушать об этом. Говорить об этом не стоит и по этой причине тоже. Хотя Даоджан сильно удивляется, когда Сюэ Ян предлагает рассказать свою сказку. — А хочешь, я расскажу?       Взгляд его печален и задумчив. От чего-то тема, что они подняли сегодняшним вечером, лишь сильнее бередит раны Сюэ Яна на сердце. И пускай до конца злость не отступает, ему почему-то вдруг хочется ответить на откровения Сяо Синчэня собственными. Где-то на периферии сознания он понимает, что ему не стоило поднимать тем, связанных с Сун Ланем, но совладать с чувством собственничества и ревности он не может. — Хочу! Хочу, давай, рассказывай! — А-Цин лишь рада послушать больше историй. К тому же очень интересно, что же может рассказать такой поганец, как Ченмэй.       Прижав ноги к груди, Сюэ Ян начинает свою историю, явно не походящую на сказку: — Жил-был один ребёнок. И ребёнок этот очень любил сладости. Однако ему почти что никогда не удавалось отведать их, поскольку он рос сиротой. И вот в один из самых обычных дней, этот ребёнок слонялся без дела по улицам. На одной из этих улиц этот ребёнок пробегал мимо трактира, куда его поманил пальцем один из его посетителей. Он спросил у ребёнка, хочет ли он пирожные, что лежали на его тарелке. Конечно же ребёнок хотел их, поэтому согласно закивал. Мужчина улыбнулся и протянул ему бумажку, с указаниями, куда и кому её отнести, и только после этого ребёнок получит свои пирожные. Как же ребёнок обрадовался возможности получить целую тарелку сладостей, к тому же заработанные собственным трудом. Он мчался к указанному месту, и ведь ребёнок не знал иероглифов, так что и написанного прочитать не мог. Тогда ребёнку дверь отворил дюжий здоровяк, вырвавший из рук бумажку. Он прочитал её, а затем отвесил ребёнку такую затрещину, что кровь пошла из носа. Но и этого было недостаточно: он, схватив ребёнка за волосы и сжав в кулак, а заорал прямо в лицо, требуя рассказать, кто надоумил сорванца притащить ему «эту гадость». Ребёнок испугался и поспешил отвести здоровяка к трактиру, вот только того мужчины там уже не было, как и обещанных пирожных. Здоровяк рвал и метал, извергая непрерывную брань, повалив пару столов, прежде чем сердито уйти восвояси.       Сяо Синчэнь, внимательно слушающий рассказ Ченмэй, сжимает в пальцах ткани своего же ханьфу до побеления костяшек. Сюэ Ян тем временем продолжает: — Ребёнок ужасно расстроился: он полдня пробегал по чужим поручениям, был избит и едва не лишился волос и кожи на голове — с такой силы их тянули. Как кон мог успокоиться без своего вознаграждения? — Сюэ Ян глухо усмехается, а голос его преисполнен печалью и горечью. — Разве он его не заслужил… — он же выполнил абсолютно всё, о чём его просили, так ещё и был ни за что покалечен. — Он обратился к официанту: «Где же мои пирожные? Где те пирожные, что он мне обещал?»       Сказкой здесь и не пахло уж точно. Сюэ Ян хихикнул: — Тот здоровяк разнёс полтрактира, так что официант был явно не в лучшем расположении духа. Он так яростно отхлестал ребёнка по щекам, что у того даже в ушах зазвенело, а затем пинками прогнал прочь. Ребёнок через силы поднялся на ноги и, пошатываясь, побрёл по улицам, сгорая изнутри от обиды и непонимания. Только представьте, по чистой случайности он наткнулся на мужчину, что уговорил отнести записку.       Сюэ Ян неожиданно замолкает, а А-Цин, только-только вошедшая во вкус, несдержанно требует: — А потом? Что же случилось потом? — А ты как думаешь? Ещё пару ударов и пинков, — небрежно отвечает Сюэ Ян, отправляя веточку прямиков в пламя. Конец это истории слишком тяжек и… Вспоминать об этом всё ещё сложно. — Это ведь ты, да? Ребёнок, что любил сладости — это точно ты, Ченмэй! — вскрикивает А-Цин. — И почему ты вёл себя так в детстве? Тьфу ты! Я бы на твоём месте наплевала ему в рис и чай, тьфу ты, а потом как ударила бы! И ещё! И потом ещё!!! — она с искренней злостью начинает махать руками и ногами, едва ли не задевая сидящего рядом Сяо Синчэня. А Ченмэй, слушая её ругательства, слабо улыбается. Разумеется. Конечно же это было жестоко и несправедливо, и, как итог, разве Сюэ Ян сегодняшний не следствие того, что произошло в прошлом? Он мог и не стать таким психопатом, что жаждет крови и отмщения. — Ну всё, хватит-хватит, — разволнованная А-Цин вызывает некое беспокойство у Даоджана. — Сказка закончилась, а теперь пора спать, — к ночи так сильно перевозбуждаться нехорошо. А зная нрав юной девы, такие истории ей лучше вообще не рассказывать. К тому же ему самому необходимо поговорить с Ченмэем об услышанном, ведь он никак не ожидал подобного рода воспоминаний. Понимать жестокость, с которой люди относятся друг к другу, особенно к тем, кто слабее их, всегда очень сложно. — Как я могу спать, Даоджан?! — вспыхивает А-Цин, гневно хмурясь. — Ты слышал эту историю? Как они посмели так с ним обращаться? — наверное, первый раз за всё время их знакомства с Ченмэем, А-Цин понимает, от чего он такой.       Сюэ Ян же сидит молча, продолжая прожигать взглядом небольшое пламя в печи. Он рассказал эту историю вовсе не для того, чтобы его пожалели, просто захотелось ответить откровением на откровения. Раз боль в душе Сяо Синчэня не зажила, и он всё же смог, хоть и частично, поделиться ей, Сюэ Ян захотел сделать то же самое. Он никогда не делился своим горем и разочарованием. И от всего этого тошно.       Сяо Синчэнь, игнорируя попытки А-Цин к сопротивлению, поднимает её на руки, унося из небольшой комнаты. Ей уже пора ложиться спать, а не поддаваться переживаниям из-за пережитков прошлого двух несчастных заклинателей. — Ох уж эти ваши сказки! Они меня жуть как взбесили! Одна безумно тоскливая, другая безумно досадная! Тот мужчина, что так подло обманул его, просто настоящая тварь! Я невероятно зла! Тьфу!!! — А-Цин продолжает несдержанно браниться, даже когда Даоджан укладывает её спать. — Пожалуйста, успокойся и поспи, — он аккуратно поправляет выбившиеся пряди волос ей за ухо, — всё уже прошло, — а сам, хоть и пытается успокоить юную деву, внутри сгорает от обиды за этого маленького, наивного мальчика. — Так что же случилось потом? — Сяо Синчэнь возвращается в комнату к Ченмэю, неуверенно задавая вопрос. Ему хочется узнать эту историю, хочется понять ту боль, через которую Сюэ Ян прошёл. — А ты угадай. Никакого «потом» не будет, — равнодушно отвечает Сюэ Ян. — Ты ведь и сам не закончил свою историю, — ещё тише произносит он. Снова всё сводится к Сун Ланю, а об этом человеке даже вспоминать не хочется. Зачем Даоджан вообще продолжает хранить о нём воспоминания?       Становится очевидно, что Ченмэй не хочет больше говорить об этом, и как бы Сяо Синчэню не хотелось узнать об этом больше, давить на юношу он не собирается. Кто как не он понимает, что такое моменты из прошлого, упоминания которых вынуждают сердце сжиматься в агонии. — Не важно, что случилось в прошлом, — опускает он ладонь на голову Сюэ Яна, бережно поглаживая. — Сейчас твоё положение весьма благополучно, и тебе незачем жить прошлым, — забавно слышать это от человека, который сам погряз в аду из прошлых времён. Он не может забыть, отпустить и простить себя за то, в чём даже не виноват. Это, как ничто другое, приводит Сюэ Яна в бешенство. — Я и не живу прошлым, — противиться Сюэ Ян. — Просто Слепышка увлеклась и потаскала все мои конфеты, и я, волей-неволей, вспомнил дни, когда не мог позволить себе сладкого, — хотя мысли о том, что он мог стать другим человеком, если бы не тот случай, как осиный рой звучат в голове. — Даоджан! — недовольно вскрикивает А-Цин из другой комнаты. — Не слушай этого паршивца! Не так уж много я и съела! — да и к тому же, разве Сюэ Ян не сам угощал её этим лакомством?       Даоджан поворачивается в сторону голоса девы, ненароком подумав о том, что ей не следует слышать их разговора. — А-Цин. Пора спать, — строго произносит Сяо Синчэнь, чуть тише добавляя, — давай поговорим на улице, — обращаясь к Сюэ Яну. Поправив своё ханьфу, Даоджан первый покидает дом, а Ченмэй следует за ним тенью, окончательно поникший и расстроенный. В этот момент он так неправильно радуется тому, что Сяо Синчэнь слеп, ведь не может узреть на его лице столь убогих чувств.       Ощущая себя жалким, Сюэ Яну, как никогда, хочется проливать кровь и чинить зверства. Он зол на весь мир, он презирает весь людской род — никто ему не помог, никто не протянул руку помощи, никто не попытался его понять, но как подвергнуть его критики и преследованиям, как обвинять его во всех правдах и неправдах, так только ленивый своего рта не раскрыл. Кажется, несправедливости шлейф зацепился за ним с детства. — О чём ты хотел поговорить? — Сюэ Ян делает глубокий вдох, плечом опираясь о деревянный столб, держащий крышу веранды. Руки его скрещены на груди, и нежелание вести более глубокие душевные беседы пестрит в его интонации.       Сяо Синчэнь подходит к Ченмэю ближе, опуская ладонь на его напряжённую спину. Он чувствует сильную вину за то, что вынудил юношу погрузиться во мрачные воспоминания. Хотя вины, как таковой, за даосским заклинателем и нет. — О том, что невольно обидел тебя, — шёпотом произносит Даоджан, и взгляд алых глаз косится в его сторону. — Когда я заговорил о… том человек, то вовсе не хотел принести тебе дискомфорт…       О боже мой. Сюэ Ян прикусывает губу, в попытке подавить взрастающий гнев. Почему Сяо Синчэнь постоянно берёт на себя вину за то, в чём не виноват? Почему он так и норовит вынудить Сюэ Яна чувствовать себя последним отбросом на этой планете, повинным во всех злодеяниях?! Он не винит… он не винит Сяо Синчэня ни в чём! — Ты можешь прекратить?.. — плотно сжав зубы, шипит Ченмэй. Да у него скоро голова взорвётся от всего это бреда. Зачем он говорит ему не жить прошлым, когда сам не в состоянии отпустить его? — Что?..       Кажется, ниточка, держащая гнев Сюэ Яна в узде, рвётся: — Винить себя по чём зря! Сколько можно? Виноват в том, виноват в этом — твоей вины нет ни в одном из тех случаев, за которые ты постоянно просишь прощения!!!       Даоджан вздрагивает от услышанных слов, казалось бы, так не своевременно расплываясь в тёплой улыбке. Сюэ Ян же, во все глаза смотря на Даоджана, скептично приподнимает бровь, совсем не понимая реакции даосского заклинателя. Он, вроде бы, сорвался, нагрубил, опять наговорил лишнего, а Сяо Синчэнь… улыбается?.. — Ты…       Сюэ Ян хочет продолжить. Он так сильно хочет доказать Сяо Синчэню, что он должен прекратить цепляться за прошлое и за людей, которые столь вероломно с ним обошлись, что мир, которым он его видит, вовсе не столь благороден и дружелюбен, но и в этом вины Даоджана нет. Что зло, встречающееся на пути, лишь естественное порождение деяний людских. И какими бы высшими моральными качествами он — Сяо Синчэнь не обладал, сокрушить эту тьму невозможно, потому что она берёт своё начало в людских сердцах. Виноваты все! Кто угодно виноват, но только не он, потому что, мать вашу, Сяо Синчэнь не сделал в этой жизни ничего ужасного, ничего плохого или порочащего! Лик его подобен свету, глаза его горели стойкостью духа и твёрдостью правды, улыбка его вселяет в надломленные сердца надежды — как же, блять, Сюэ Яна злит факт того, что стоило такому именитому, великому заклинателю как Сяо Синчэнь ослепнуть, так сразу же изменилось и отношение людей к нему! Неблагоразумные, тупые свиньи, которые ничего из себя не представляют, которые являются лишь частью всего того зла, с которым Даоджан пытается сражаться, не брезгуют потыкать его в слабостях и…       Внезапно Сюэ Ян оказывается прижат к груди Сяо Синчэня, а прямо в ухо горячим дыханием произносятся слова, наполненные самыми чистыми эмоциями: — Спасибо…       Дрожит голос Сюэ Яна, когда он делает очередной глубокий вдох, стараясь справиться с подступающими слезами. Что с ним вообще происходит? Что благородство Сяо Синчэня сделало с ним? Плакать? Он собирается плакать за обиды и боль, что перенёс даосский заклинатель по… его вине? Именно поэтому Ченмэй не хочет говорить об этом, именно поэтому ему не нравится вспоминать прошлое — он упрямо бежит от осознания некоторых фактов, способных повесить на него груз вины и ответственности за все несчастья Сяо Синчэня.       Сжимая кулаки как можно крепче, Сюэ Ян раздосадовано шепчет: — За что?..       Ему не хватает духа ответить на эти объятия, ведь так омерзительно в нём сейчас сражаются противоречивые чувства. Вы поймите его, он же никогда не признавал своей неправоты, всегда оборонялся и защищал только себя, а сейчас, когда забота о Сяо Синчэне стала превыше всего, картинка, собирающаяся путём подбора верных частей головоломки, начинает выворачивать душу наизнанку. Если он признается себе, признает факт того, что вся вина лежит на нём, он просто… сломается.       Но Сяо Синчэнь не разделяет столь пессимистичный настрой Ченмэя. Напротив, душа его сейчас находится под бережными словами Сюэ Яна: — Поразительным образом, твои слова всегда находят нужные точки в моём сердце. Только ты всегда умудряешься принести покой в мою мятежную душу… Словно чувствуешь мои слабости, словно точно знаешь, где находятся мои раны — ты единственный человек в моей жизни, который не бежит от меня, а наоборот стремится ко мне, старается помочь мне преодолеть разрушающие меня травмы…       «И это я-то псих?!», — Сюэ Ян сейчас просто взвоет, ведь он точно знает, что целенаправленно давит на болезненные точки Сяо Синчэня, чтобы заставить его прочувствовать ту же боль, что испытывает он сам. Чтобы Даоджан наконец-то понял собственные заблуждения… Как же во всём этом этот человек умудряется видеть только хорошее?       Сюэ Ян чувствует себя абсолютным злом, находясь в таким крепких, надёжных объятиях. Он не чувствует себя достойным на ответ, на принятие этих чувств. — Что ты говоришь… — слабо воспротивившись, Ченмэй пытается оттолкнуть Даоджана от себя, но тот словно не чувствует этих действий. — Я говорю о том, что ты… — Сяо Синчэнь сам отстраняется, приподнимая лицо Сюэ Яна за подбородок. Тот опускает взгляд вниз, словно Даоджан может увидеть слезливый блеск в его алых глазах. — Больше не один, Ченмэй, — видимо, чувствуя состояние парня, поддаваясь этой дрожи и дрожащему голосу, Сяо Синчэнь решает немного иначе объяснить свои слова благодарности юноше. Они оба больше не одиноки. — Свою боль ты больше не должен проживать один. Свои страхи ты больше не должен скрывать и… Теперь ты можешь довериться тому, — мягкие губы накрывают подрагивающие уста, — кто может разделить с тобой все ненастья.       Секунда.       Вторая.       Руки Сюэ Яна отчаянно цепляются за спину даосского заклинателя, пока он прячет влажное от слёз лицо на его груди. Он всё-таки заплакал. Он всё-таки рухнул под сокрушительной реальностью, от которой так стремился спастись.       Ченмэй солгал бы, если бы стал отрицать у себя вполне естественного желания быть понятым и признанным. Как и любому нормальному человеку, ему тоже необходимы поддержка и забота, и, к большому сожалению, именно эта громоздкая правда разбивает его сердце на куски: находясь рядом с ним хоть кто-то, хоть один человек, который разделил бы с ним все тревоги и напастья, может, кардинально личность Сюэ Яна не изменилась бы, но она была бы скорректирована и поддавалась бы контролю. К огромному разочарованию, эту действительность изменить невозможно, ведь все плохие люди, в итоге, вырастают такими под гнётом определённых обстоятельств. Не зря ведь говорят, что с детства формируется характер, затачивается стрежень, крепчает личность — сталкиваясь с жестокостью и зверствами в детстве, Сюэ Ян невольно ожесточался, проводил чёткие линии между душевностью и собственным состоянием покоя. Стать кровожадным психопатом далеко не та мечта, что он лелеял в детстве. Ребёнок, что любил сладости, вдруг стал кровавым психопатом, хохочущим над болью людей.       Сюэ Ян напуган. Рядом с даосским заклинателем он, невольно для себя, стал узнавать о тех своих личностных чертах, о той своей ранимости, о которых не знал или давно похоронил в руинах несчастного прошлого. Быть уязвлённым — не то, что умеет Ченмэй, но рядом с Сяо Синчэнь это происходит само по себе.       Они стоят так ещё некоторое время, согревая друг друга жаркими, чувственными объятиями. Округа покрыта тонким слоем снега, и воздух пропитан сладким ароматом морозной свежести и осенней хандры, а на душе становится тепло и горестно одновременно. Кажется, Сюэ Ян вынужден признаться самому себе, что тот самый маленький, наивный мальчик всё ещё и есть он. Покрытый колкими, жестокими масками цинизма и садизма, он так яро пытается уберечь себя от ещё больших потрясений, боли и разочарований. Столько лет ушло на их построение, столько лет он жил именно так, согревая глубоко внутри маленького, забитого ребёнка, и теперь взять и довериться кому-то ощущается как бездумный прыжок с отвесной скалы прямиков в тёмную, неизведанную бездну. Страшнее всего для Ченмэя то, что он готов это сделать — с разбегу кинуться в эту бесконечность, в маленькой надежде обрести желанный покой.       Когда Сяо Синчэнь покидает дом, отправляясь на ночную охоту, Сюэ Ян вяло плетётся в свою комнату, не обращая никакого внимания на копошащуюся в гробу А-Цин. Юной деве сегодня тоже не сомкнуть глаз, однако о ней Ченмэй переживает в самую последнюю очередь. Он не испытывает к ней сильной ненависти и вполне приспособился её терпеть, но и глубоких эмоций она не вызывает в нём. Он принимает её, скорее, как должное, поскольку она дорога даосскому заклинателю. Но, с другой стороны, будет неправдой утверждение, что Сюэ Ян совсем не привязался к этой девчонке. Во всяком случае, если бы её кто обидел, он бы обязательно оголил Цзян Цзай. Чего уж там, от своих кровавых предпочтений отказаться Сюэ Ян точно не готов.       А ночь предстоит ещё долгой.       Мало того, что сегодня ему приходится ложиться в одинокую, холодную постель, так ещё и сумбурные мысли продолжает разрывать сознание. Несмотря на всю трогательность и искренность сказанных Сяо Синчэнем слов, проблема остаётся в самом Ченмэе, которому приходится справляться с моральной подоплёкой последствий собственных деяний. То, о чём он так не хотел вспоминать, теперь остро скользит в памяти. Посмотри же, Ченмэй, посмотри и прими то, что ты сотворил. Что ты сотворил с Сяо Синчэнем.       Юноша в ужасе сжимается комочком под одеялом, подгребая под себя подушку. Как он мог откинуть тот кровавый момент расправы над жителями одной из деревень, в которой вынудил участвовать Сяо Синчэня? Как он может так упрямо и параноидально стремиться защитить даосского заклинателя, а с другой стороны низвергнуть его в пучину порока и зла? Боже, хуже всего то, что мнение Сюэ Яна незыблемо. И пускай его терзают противоречия, он всё ещё уверен, что поступил правильно. Он ведь делает всё это не для того, чтобы навредить Сяо Синчэню, а наоборот, чтобы защитить, чтобы вынудить его признать, насколько этот мир прогнил, насколько его благородные взгляды отныне слепых очей ложны. Так почему же сердце сгорает от языкастого пламени вины перед этим человеком? Почему Сюэ Ян вдруг думает о том, что несмотря на собственные взгляды и уверенность в правильности поступков, ему не стоило вынуждать Сяо Синчэня делать этого? Почему теперь душа Сюэ Яна содрогается от отвращения к самой себе, почему теперь ему хочется кричать от бессилия перед поступком, который невозможно исправить?       А если Сяо Синчэнь догадается о том, кто перед ним на самом деле находится? Что если поймёт, что Сюэ Ян это и есть Ченмэй? Он отвернётся от него? Он обесценит всё то, что между ними было, отречётся от всех откровений, что они позволили друг друга познать. Он не простит Сюэ Яна, несомненно приняв все чувства между ними за очередную подлую игру. Но Сюэ Ян никогда не был так искренен и счастлив. Как жаль, что обратной стороной его счастья является нескончаемое страдание, порождённое чувством вины за свои же поступки.       Он тот, кто посеял ад в душе Сяо Синчэня? В ярости раскрываются глаза Сюэ Яна, и он вскакивает с постели. Нервно бродя по комнате, скрипя зубами, он отказывается брать на себя ответственность за все непреодолимые мучения дорогого, незаменимого для сердца человека. Не-е-е-ет. Разве это Сюэ Ян принял глаза Сяо Синчэня, не обеспокоившись тем, как тот будет дальше жить? разве это Сюэ Ян бросил холодное и далёкое: «Нам лучше больше никогда не встречаться», прежде чем развернуться и уйти в противоположном направлении от разбитого и раненного Синчэня? Разве это Сюэ Ян предал, сломавшись, все мечты и идеалы, которые эти двое так оберегали и взращивали? Разве это Сюэ Ян оставил, казалось бы, близкого человека, с рваной, кровавой раной на глазах, даже не подумав о том, какую боль придётся пережить Сяо Синчэню? Не он… Это был не он! А проклятый Сун Лань — отребье, которое не достойно целовать даже подолы ханьфу Сяо Синчэня. Этот именно этот ублюдок виноват во всём. Именно он рассеял семена удушающей вины и ненависти к себе в стойкой, но такой хрупкой душе Сяо Синчэня.       Да. Даоджан сам сегодня подтвердил, что именно Сюэ Ян является тем, кто, чудесным образом способствует заживлению гноящихся ран. И здесь ничерта не важно, что Синчэнь не знает, что перед ним тот самый Сюэ Ян, поскольку Ченмэй не лжёт. Ни о мыслях, ни о чувствах, ни в своих действиях — н искренен с ним, он открывается ему, он доверяет ему.       Только ближе к утро Ченмэй успокаивается настолько, чтобы хотя бы просто лечь на постель и попытаться уснуть. Сон, конечно, в итоге не приходит к нему, но на сердце становится спокойнее, и пусть вина продолжает подгрызать сердце, уверенность в том, что во всех несчастьях Сяо Синчэня виноват Сун Лань, значительно ослабевает чувство вины. Достаточно только верить в это.       И, разумеется, Сюэ Ян не догадывается, что А-Цин тоже не спит всю ночь, с тревогой на сердце вслушиваясь в тяжёлые шаги, доносящиеся из его комнаты. Пару раз она допускает мысль о том, что ей следует узнать, чем так озабочен этот паршивец, но не решается выйти к нему, поскольку… Она всё же не тот человек, который сможет его понять.       Сяо Синчэнь возвращается под утро. Сюэ Ян, повёрнутый спиной к двери, слышит, как тот аккуратно заходит в дом, но как бы не были осторожны шаги даосского заклинателя, скрипучие половицы всё же выдают его присутствие. Ченмэй внимательно вслушивается в эти шаги, от чего-то сильно опасаясь их встречи. Смело проявившийся страх того, что Сяо Синчэнь поймёт, кто же перед ним находится, в тиски сжимает горло. Однажды он допустил ошибку, позволив Сяо Синчэню узнать о своём травмированном мизинце, теперь же посвятил его в историю, которую тот, вполне логично может связать с той ситуацией. Если в конечном итоге Сяо Синчэнь поймёт, что Ченмэй — Сюэ Ян, он… убьёт его?..       Сердце тяжело заколотилось в груди.       Даоджан, сперва зайдя в комнату к А-Цин, теперь неспеша двигается в сторону спальни Ченмэя. Он даже не подозревает о том, какая буря бесчинствует в душе юноши, потому Даоджан трогательно улыбается, когда, зайдя в комнату, находит, кажется, спящего Ченмэя.       Тот невольно жмурит глаза, кажется, опасаясь их контакта, но рука Сяо Синчэня лишь с заботой скользит по бледной щеке, а затем слепой заклинатель и вовсе покидает комнату, прикрывая за собой дверь. Моментально подскочив, нервно массируя себе шею со спины, алый взгляд непроизвольно цепляется за небольшой круглый свёрток на тумбочке. — Что это?..       Повернувшись лицом к находке, губы Сюэ Яна оказываются сжаты в тонкую линию, а болезненный взгляд устремляется вдаль. Маленькую радость, о которой так мечтал наивный мальчишка, принёс ему Сяо Синчэнь — конфетка, как самый искренний подарок, теперь ожидает своего часа, чтобы быть съеденной. Кажется, теперь Сюэ Ян понимает, почему быть хорошим человеком — это не для него.       Сяо Синчэнь направляется на кухню, где его уже поджидает А-Цин. — Я помогу тебе готовить! — радостно восклицает дева, а от вчерашних недовольств не остаётся и следа. — Спасибо тебе за конфетку, Даоджан! Ты просто замечательный! — а сама, двигаясь на ощупь, спешит разобрать корзинку, что принёс в дом Синчэнь. — Я подумал, что иногда не помешает радовать вас чем-то сладким, — скромно отвечает Сяо Синчэнь, решая умолчать о своём желании как можно тщательнее обработать душевные раны Ченмэя. — Паршивцу, я так понимаю, тоже досталось, — цокает дева, занимаясь помывкой овощей. — Но он заслужил, Даоджан, — эти слова звучат крайне неожиданно и для него, и для Ченмэя, стоящего за стеной. — От его истории мне до сих пор на душе плохо… Теперь-то понятно, почему он вырос таким прохвостом! — А-Цин, — с мягким осуждением обращается к девушке Даоджан. — Но я же правду говорю, — не унимается дева. — Я понимаю, что вы уже успели… привязаться друг к другу, — опуская детали, так сказать, — но он же самый настоящий пакостник! Этот его острый язык… — Ни раз выручал вас, — перебивает её Сюэ Ян, заходящий на кухню. Не в силах более слушать слов понимания и сострадания в свой адрес, он решает вмешаться. Он не привык к такому. Он так попросту не умеет. — И тебе доброе утро, — уже холоднее отвечает ему А-Цин, стараясь не смотреть на хмурого Ченмэя. Кажется, его настроение нисколько не улучшилось. Он молча садится за стол, не обращая никакого внимания на суетящихся за спиной слепцов, продолжая поигрывать подаренной конфетой в руке. Почему этот маленький сладкий комочек смог заставить его прочувствовать такой сильный всплеск счастья и радости? Осознание того, что Сяо Синчэнь так глубоко и душевно понимает его, приводит Сюэ Яна в восторг. Вот только осадок от вчерашних размышлений ещё не до конца осел в сердце. Потому Ченмэю и тяжело сейчас делать вид, что он безмерно счастлив. Улыбаться, вести себя как мальчишка, канюча что-то у старшего братца — Сяо Синчэню нравится, когда он так ведёт себя с ним наедине, но с тем же даосский заклинатель ясно дал понять, что готов принимать Ченмэя любым.       Когда Даоджан начинает расставлять посуду по столу, стоит ему оказаться рядом с Сюэ Яном, тот ловко хватает Сяо Синчэня за кисть руки, вынуждая того склониться к себе. В самые губы он безмолвно шепчет: — Спасибо… — оставляя лёгкое касание в уголке чужих губ.       Даоджан испуганно дёргается, косясь в сторону А-Цин, но дева, стоящая к ним спиной, не замечает происходящего. Синчэнь приподнимает уголки губ, ничего не отвечая, и лишь скользнув ладонью по волосам Сюэ Яна, вновь возвращается к приготовлению их завтрака.       Эта ночь далась ему непросто. Несмотря на огромные, положительные эмоции, открытая Ченмэем правда из своего непростого детства, оказывает сильное впечатление на Сяо Синчэня. Юноша, что стал так дорог сердцу, к которому стремится весь его надломленный друг, не может осознать и принять факта жестокости и бесчеловечности, с которыми Ченмэю пришлось столкнуться. Стоит только представить, как ребёнок, переполненный наивных ожиданий и душевных мечтаний, оказывается вовлечён в подлые распри между двумя взрослыми мужчинами, а в следствии, оказывается ещё и избитым — такое просто не укладывается в голове. Непроизвольно вспоминается и история со сломанным пальцем, который теперь не сгибается — что страшнее, Сяо Синчэнь уверен, что это далеко не все изуверства, которые пришлось пережить мальчику, что так любил сладости.       Сяо Синчэнь сразу ощутил надломленность, страх, вынужденную ожесточённость, что скрывают собой хрупкую душу. Может, он и слеп, вот только, чтобы видеть человека изнутри, ощущать его боль и волнения, вовсе глаза не нужны.       Эта история, откровенно говоря, повергла Даоджана в ужас. Скрипя сердцем, он уходил на охоту, не зная, как облегчить стенания Сюэ Яна. Всегда улыбается и смеётся, ведёт себя так, словно ничего не боится и не считается с чужим мнением, на самом деле, очень зависим от слышимых высказываний и совершаемых поступков в его сторону. Не жить прошлым, — ха-ха, — даосский заклинатель и сам посмеялся с совета, что дал. По итогу, ни он сам, ни Ченмэй не могут этого сделать, во всяком случае, пока что.       Но сердце Сяо Синчэня содрогнулось от трогательной искренности, что проявил Ченмэй, несмотря на глубокие раны. Голос его сквозил обидой и печалью, хотя он и рассказывал ту историю с улыбкой. Историю о ребёнке, что любил сладости. Историю о себе, которого поломали людские пороки. Видимо, Ченмэй хотел поделиться и своими тайнами, учитывая, что это вынужденно сделал Даоджан.       Всего лишь конфета, — Сяо Синчэнь улыбается, присаживаясь за стол, — вот только эта конфета оказывается смыкающим звеном в пересекающихся путях Сюэ Яна и Сяо Синчэня, как итог.