покойся с миром, моя юность

не бойся, друг. ведь смерть — короткий сон. а сон — покой и он нас не пугает, он мирный небосвод над головой и бесконечность поля под ногами. пустое поле — танков нет и мин. где люди все честны и безоружны. внутри, конечно, не наступит мир, когда война окончится снаружи. пугают ведь не выстрелы гармат — потеря тех, кого они забрали. кого собой осмелились сломать, презрев людей: их сердце и морали. а говорят, что в каждом есть душа, пускай порой под толстым слоем снега. но я смотрю, кто держит автомат — в его лице не видя человека. ах, глупости — что хочет пистолет? металла воля — в руки его взявший. и что поделать: кто-то видит свет в том, чтобы стать одним из ста напавших. ста тысяч. миллионов. посмотри. так из глазниц война смотреть лишь может. на раз стреляют, целятся — на три. и нечему под их скрываться кожей. ну, разве что, немая пустота. безвольна, безотказна — но стабильна. есть у войны особый страшный такт: она в огне рождает самых сильных. и самых страшных им в противовес. пустейших, ненавидящих свободных. тут мало кто остался, не исчез. не потерял себя за злые годы. тут мало кто не хочет засыпать — во сне покой, а в битве его мало. и лишь одно даст противостоять у нас есть воля, гнущая кандалы. у нас есть ты, знакомая земля. поющая, свободная, родная. однажды ты укроешь и меня. но я пока — идущая, живая. но я ещë мечтаю и люблю. и есть у нас сильнейшее из ружей — не сжечь его ни вражьему огню, ни самой яростной февральской белой стуже. ты знаешь, так, бывает, говорят: что силы нет страшнее, чем надежда. любовь порою — самый терпкий яд. я знаю, что не будет так, как прежде. (но будет что-то новое. всегда. под каждым снегом прячется подснежник.)