Медиум: за завесой

Гимназическая улица располагается в старой части города. Это почти северная окраина. Здесь небольшие старенькие коттеджи начала прошлого века, покрытые цветной выгоревшей линялой штукатуркой, соседствуют с выросшими на пустырях магазинчиками. Во дворах аккуратные огородики, заросли цветущей акации, кусты распускающегося жасмина и вейгелы. Вниз по улице довольно крупный гаражный городок с парой станций техобслуживания, несколько магазинов от молзавода, а дальше, вверх по склону, старая заброшенная гимназия и закрытый мужской монастырь. Нужный дом мы ищем долго и мучительно. Коттеджи все сплошь одинаковые. Тут тихо, практически безлюдно в середине рабочего дня. Только у частной клиники слева пара машин, а по улице бегают немногочисленные чумазые дети. Власов горестно вздыхает, закуривает, сканирует окрестности изучающим взглядом и паркуется около магазина по соседству со зданием заброшенной гимназии. Ливень как раз заканчивается. Мы выбираемся из салона на омытую практически летним дождём улицу. Соловьи в акациях начинают щебетать, а выглядывающее из-за низких тёмных грозовых туч солнце серебрит воду в покрытых осыпавшимися цветами и тополиным пухом лужах. Я поглубже вдыхаю свежий, сладковатый, пахнущий весенними цветами воздух, потягиваюсь и осматриваюсь. Пусто настолько, что даже спросить не у кого, где нужный дом. Кроме всего прочего, начинает хотеться жрать. Денька тоже осматривается, окидывая проулок недовольным взглядом, почёсывает в затылке, принюхивается и изрекает печально: — А кто-то картошку жарит… — Хочешь жареной картошки? — улыбаюсь, сканируя взглядом бликующие намытые окна. — Не, — качает головой Деня, мечтательно улыбаясь, — варёной. С укропом. Молодой. И со сливками. Как тётя Роза готовила в детстве. И овощной салат без твоей зелёной хуйни и горькой травы. Обычный, нормальный, человеческий салат хочу. И, может быть, жареный кабачок. И клубники. — По-моему, ты просто хочешь жрать, демон, — выбираясь из салона, замечает Лёха. — Ой, как наблюдательно… — ехидничает Власов с интонацией Бальтазара. — Ты пожрать успел сегодня уже дважды, а я, вообще-то, ещё ни разу. — Ну, я же ребёнок, — как ни в чём ни бывало, отвечает мелкий, пожимая плечами. — У меня растущий организм. Мне положено. — Вот, обрати внимание, как всегда удачно ты вспоминаешь о том, что ты ребёнок, — хмурится Денька, но больше не говорит ничего. Я только тяжко вздыхаю, наблюдая за ними, а после перевожу взгляд на окна. — Ладно, товарищи нелюди, — начинаю, глядя, как тусклое солнце играет лучами в оконных стёклах, — кто скажет мне, где нужная квартира? Или, хотя бы, где нужный дом? — Ну, идёмте смотреть нумерацию, — предлагает Лёшка с выражением детской наивности на кукольной симпатичной мордашке. — Я — маг четвёртого уровня! Работать с маятниками и рамками — это не моё! — Больно ты заносчивый, маг четвёртого уровня, — опять задирает его Денис. — Такой весь умный, способный, а квартиру найти не можешь… — Для того, чтобы найти нужный дом и нужную квартиру, совершенно необязательно обладать магическими способностями, — лукаво ухмыляется малой. — Достаточно просто раскрыть глаза. — Я бы раскрыл, — отзываюсь, озираясь. — А ты видишь здесь хотя бы на одном доме хотя бы одну табличку? — Учитывая, в каком райончике мы находимся? — улыбается мелкий хитро и задорно. — Подозреваю, что все таблички с нумерацией благополучно и давно отправились на металлолом. Пункт приёма, кстати, вниз по улице, чуть дальше трамвайной остановки. — Это нам, конечно, очень помогает в поисках, — язвительно замечает Денька. — Мальчики, не ссорьтесь, — чувствуя себя воспитателем в детском саду, устало прошу я. — Ладно, — тяжело выдыхает Деня, озираясь; мимо проносится стайка юркой шумной детворы, — если наш выдающийся маг четвёртого уровня не способен найти нужный дом, это сделаю я, — он мгновенно цапает проносящегося мимо пацана за воротник рубашки и тормозит. — Ой! — выдыхает мальчишка лет десяти, перепуганно глядя на Деньку огромными карими глазами и непонимающе хлопая пушистыми ресницами. — Дядя, а Вы чего? — Малец, улица Гимназическая дом двадцать два, — говорит Власов, выуживая из кармана сотку и протягивая пацану. — Я понял! — оживляется малый, мгновенно растеряв весь страх; купюра молниеносно исчезает в цепких детских ручках. — Пойдёмте, я провожу! Нужный дом обнаруживается за продуктовым и сигаретным киосками. Мальчик провожает нас до угла и уносится в неизвестном направлении. Мы с пацанами переглядываемся и синхронно вздыхаем. — Напомни мне, — устало просит Деня, — какого хрена мы тут вообще забыли, когда могли бы спокойненько сидеть дома и смотреть, допустим, «Росомаху»? — Если ты так сильно просишь, напоминаю: мы тут занимаемся поисками души почившей Катеньки с целью спасения нескольких отдельно взятых вампиров, — ехидно скалится Лёха. — Ты, вот, сейчас, нихуя не помог, — морщится Власов так, будто все зубы разом заныли. — Мы спасаем Диму, — крайне серьёзно говорит малый, моментально растеряв всё своё ехидство, — потому что, кроме нас, его спасать банально некому. — Да что ты говоришь? — язвительно тянет Денька. — А никто не напомнит мне, почему меня это должно волновать? — Ну, извини, пожалуйста, страшный и ужасный, бла-бла-бла-демон, — в тон ему отзывается Лёшка, — как бы ты ни пыжился и как бы ни выёбывался, ты, всё равно, остаёшься добрым. Именно поэтому ты здесь. — Так, — не выдерживаю, решая заткнуть их фонтаны одновременно, — очень извиняюсь, что прерываю вас, но время идёт, поэтому не могли бы вы оба заткнуться, в конце концов, и сосредоточиться на поисках квартиры? — А что её искать? — скептически хмыкает Лёшка. — Сейчас поднимаемся на второй этаж и находим нужную квартиру. — Ну, так давайте уже, наверное, поднимемся и займёмся делом, — предлагаю, вскакивая на крыльцо нужного подъезда и, влетев в парадную, хлопаю дверью. В подъезде пахнет старой смертью. На первом этаже пылятся древние, давно забытые коляски, несколько пустующих цветочных горшков, ящики и торшер. Проходя мимо, я чувствую этот запах — не совсем то же самое, что на бойне, но он присутствует. Тянется тонкой, едва различимой, прозрачной светящейся в полумраке нитью от входной двери до второго этажа, и нить эта безошибочно ведёт к нужной квартире. — Миша… — слышу я на средине лестничной клетки и иду на голос, забывая о том, что где-то позади оставил Дениса с Лёшкой, что где-то снаружи солнечный майский день. Холодно. В подъезде просто холодно. И холод этот — могильный. Я иду навстречу этому холоду, преодолевая лестничные пролёты. Застываю около нужной двери и стою, тупо глядя на облезлую ручку. Смешно то, что дверь даже незаперта, она просто прикрыта. Уже протягиваю руку, собираясь толкнуть её, но Власов перехватывает меня за плечо. — Ты уверен, что тебе это нужно, Миша? — спрашивает он тихо. — Может, давай лучше я первый? — Ты не видишь призраков, — отзываюсь, выдыхая и делая первый шаг в квартиру. Внутри пахнет кофе, сигаретами с ментолом, «Ангелом и демоном», но это всё несущественно. Намного сильнее и острее, просто отвратительно пахнет кровью — старой, давно свернувшейся — пахнет смертью и разложением, хотя багровых луж нигде нет, нет никаких признаков борьбы, нет вообще ничего, что человека, нечувствительного к таким запахам, натолкнуло бы на определённые мысли. На вешалке в коридоре только женская одежда. В обувнице только женская обувь. На трюмо в коридоре женская парфюмерия. Я быстро заглядываю в ящики, осматриваю всё и понимаю, что Катя жила одна. Одежда одного размера, обувь тоже. Кухня обнаруживается справа, и в ней всё выглядит так, словно никто Катю не убивал. Просто хозяйка собралась и уехала отдохнуть. Ну, забыла закрыть входную дверь — с кем ни бывает?.. Денька останавливается в дверном проёме за моей спиной и усмехается. Я спинным мозгом это чувствую. — Что тебя так забавляет? — спрашиваю, осматривая кухню и не поворачиваясь к нему. — Он помыл посуду, — бросает Денис коротко, и только после этого я замечаю две кофейные чашки на полотенце у мойки. — И вынес мусор, — пустое ведро стоит возле тумбы. — Но для чего? — не совсем понимаю я. — Зачем весь этот спектакль? — Всё очень просто, — подаёт голос Лёша из тёмного коридора. — Он же больной. Он любит играть. — Со своими жертвами? — глухо осведомляюсь, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. — Дурак ты, — усмехается малый горько. — Жертвы — это еда. Это неинтересно. Это — как для тебя кусок мяса в магазине. Они не представляют для него интереса. Но с их помощью он может играть с тобой, с Димой или с Женей. Со мной он играть не будет. Он не считает, что я достоин такой партии. С Колей он тоже играть не будет. Мы — птицы не его полёта. Он до нас никогда не опустится. В данном случае, убивая Катю, он играл с Димой. Убрал в квартире, чтобы показать, что он здесь был и его пригласили. Он знал жертву. Более того — она сама впустила его, сама пригласила. Алекс умеет быть весьма очаровательным, если он этого хочет. Катя повелась, как все бабы. Они все на него ведутся. Потом он убил её, увёз труп на бойню, устроил там, где ему захотелось, а затем вернулся. Он прибрался в квартире, уверен, даже пропылесосил, помыл посуду и вынес мусор. — Ты хочешь сказать, он чувствовал вину перед жертвой? — скептически хмыкаю, изгибая бровь. — Какой ты тупой, Миша! — обречённо выдыхает Лёшка, театрально закатывая глаза. — Ты испытываешь вину перед свиньёй, когда ешь отбивную? Вот, и он не испытывает вины перед Катей. Ты знаешь основы, но у тебя нет практики. Он бы мог помыть жертву, красиво её уложить, укрыть одеялом, если бы испытывал чувство вины. Этот припадочный — социопат. Такие не испытывают чувства вины. Он испытывает только одно чувство — азарт. Для него это — игра. — Всё это, конечно, очень хорошо, — заключает Деня, скрещивая руки на груди, — оказаться в пустой квартире жертвы в компании двух профайлеров — это прекрасно. Это — буквально предел моих мечтаний. У меня к вам, несостоявшиеся сотрудники отдела психоанализа, только один вопрос: где место совершения преступления? — Погоди, — прошу я, выхожу на центр кухни, выдыхаю, растирая ладони и прикрываю глаза. — Дай мне минуту. Я сейчас найду. Запоздало понимаю, что погорячился. Минуты три требуется только на то, чтобы понять это. В квартире холодно. Холодно до дрожи. Настолько холодно, что зуб не попадает на зуб. Но где источник этого холода — я не знаю. Не могу определить. Не могу сконцентрироваться. Денис и Лёша фонят, причём настолько, что Денькиным жаром обжигает, а от Лёшкиного холода льдом сковывает всё внутри. Создаётся впечатление, что под потолком гудят мухи — целый рой мух — но я клясться готов, что в квартире не было ни одной. — Выйдите! — не сразу понимаю, что это гаркаю я, только когда мой голос эхом разлетается над кухней. Денис с малым подчиняются, не споря, а я выдыхаю, прикрываю глаза и сажусь на пол, по-турецки скрещивая ноги. Идёт полегче, стоит только припечатать ладони к полу. Картинки начинают мелькать перед глазами цветной метелью, я цепляюсь за нужную, и словно из воды выныриваю в правильный момент. Саша в коридоре кусает Катю, и пьёт кровь так, что девушка даже не успевает закричать. Тело с характерным звуком обрушивается на пол, как мешок с картошкой. Я прикрываю глаза, выдыхаю, встаю и взмахом руки листаю картинки вбок, перематывая до нужного момента, перематывая всё быстрее и быстрее, отбрасывая эпизод за эпизодом, и в какой-то момент застывшие воспоминания этих стен перестают двигаться. — Привет, — говорит Катя, стоя в полумраке между кухней и прихожей. На медсестре красный шёлковый халат с драконами и облаками. У неё светло-голубые глаза, нарощенные ресницы, выбеленные волосы, а на лице лёгкий макияж. В руках у призрака тонкая женская сигарета с ментолом. Лак на руках и на ногах алый. — Привет, Катя, — несколько сконфуженно отвечаю я, разглядывая девушку сквозь полумрак. Она почти как живая. Разница лишь в том, что от Кати тянет могильным холодом, и волосы в её укладке не шевелятся от порывов ветра из приоткрытого на проветривание окна. — Кто ты, и что делаешь в моей квартире? — очень тихо спрашивает девушка, окидывая меня подозрительным взглядом. — Ты ничего не знаешь, да? — больше утверждаю, чем спрашиваю я. — Зависит от того, что ты имеешь в виду, — тянет она, проходя в кухню и устраиваясь на стуле около стола. — Может быть, мне позвонить в полицию?.. — Это — если у тебя получится снять трубку телефона, — говорю, тоже закуривая и устраиваясь напротив неё. — Скажи, пожалуйста, что ты последнее помнишь? — Отвечать вопросом на вопрос — невежливо, — произносит девушка, ища что-то взглядом на периметре кухни. — Давай лучше я расскажу тебе, — предлагаю, глядя прямо ей в глаза и понимая, что взгляд напротив мёртвый. — Ты помнишь, как ушла в отпуск. Возможно, помнишь, как познакомилась с интересным молодым человеком. Где познакомилась. В баре? В парке во время пробежки? В очереди в супермаркете? Да это и неважно. В нём не было ничего выдающегося. Его сложно было назвать красавцем, но присутствовало во всей его внешности что-то настолько завораживающее, что ты решила пригласить нового знакомого к себе. В этом и заключалась основная твоя ошибка, Катя. Ты не знала, что молодой человек, с которым ты познакомилась, вампир. Он убил тебя. Ты мертва уже больше недели, и даже не осознаёшь этого. Ты не помнишь, как тебя убили. — Ты врёшь, — уверенно произносит девушка, рывком поднимаясь из-за стола, и бросается к телефону около холодильника. — Немедленно выметайся, или я позвоню в полицию! — она пытается ухватиться за трубку, а я не двигаюсь с места, наблюдая, как же у неё это получится. Не получается. Ладонь проходит сквозь. Снова и снова. Выражение лица Кати меняется, постепенно на нём проступают черты первобытного ужаса, а потом вся девушка будто блекнет, теряя краски и становясь прозрачной. Я лишь выдыхаю и прикрываю глаза. Ненавижу это. Неприятнее всего — сообщать кому-то о том, что он умер. — Саша, — обескуражено выдыхает Катя и хватается за шею, а меж пальцев начинает струится тёмная кровь, срываясь каплями вниз, но так и не разбиваясь о пол. — Саша убил меня, — неверяще произносит девушка. — Он… — запинается, стараясь вспомнить. — Он укусил меня? — Укусил, — согласно, но неохотно выдыхаю я. — И я теперь… — Катенька становится совсем призрачной и прозрачной, — так я, в самом деле, мертва?.. — И уже давно, — подтверждаю, хотя этот разговор мне, честно говоря, неприятен. — Но, если я мертва, — Катя поворачивается и какое-то время смотрит на меня, скользя взглядом от носков кроссовок до кончиков волос на макушке, — если я умерла, как же ты видишь меня? — Скажем так, я от Димы, и мой дар или проклятие заключается в том, что обычно я вижу и могу разговаривать с такими, как ты, — скучающе проговариваю давно набившую оскомину фразу, борясь с желанием послать все к чёртовой матери и свалить нахуй. — Я говорю с покойниками, Катя. — Ты медиум, — решает она с улыбкой. — Но при чём здесь Дима? — Дело в том, что Дима — не вполне обычный врач, — начинаю объяснять, решая для себя, что она имеет право знать. — Дима пережил несколько революций, несколько войн. Дима объездил весь Старый и Новый Свет в своё время. Дима — вампир, но не столько древний, сколько старый. Всё это время ты работала с упырем, даже не подозревая об этом, и теперь этого упыря обвиняют в твоём убийстве. Вернее, пока не обвиняют, но обязательно обвинят. Его арестуют, а потом приговорят к смертной казни. — Но… — девушка мотает головой, но светлые кудри остаются неподвижными. — Это такая глупость! Дима не убивал меня! Дима никого не убивал! Он бы никогда никому не причинил вреда! Он безвреден! Он добрый.! Он помогает людям! — Он — добрый вампир, — выдыхаю я устало, — который помогает людям. А иногда и нелюдям. Вся проблема в том, Катя, что мне, если в этом стану убеждать, никто не поверит. А тебе — поверят. — Поэтому ты здесь? — произносит она с вопросительной интонацией, но для себя уже всё решила. — Поэтому здесь я. Я не могу уйти, пока не… — задумывается, на миг теряет точку фокусировки, но после её взгляд становится осмысленным. — Что я должна сделать? — Ты должна рассказать на суде правду, — говорю я, как ни в чём ни бывало. — Ты должна убедить присяжных, что Дима не убивал тебя. Ты должна дать показания, и, после этого, ты сможешь обрести покой. — Значит, это держит мою душу? — неверяще спрашивает Катя. — Я не могу уйти из мира людей, потому что, если сделаю это, Дима погибнет? Это — мой якорь? Я должна спасти невинную душу, чтобы освободить собственную? — Откуда ты так хорошо осведомлена? — вопрошаю, окидывая призрака взглядом, но ничего особенного не нахожу. — Я — одинокая женщина, — говорит Катя с невеселой усмешкой. — Была, во всяком случае. Мой график работы не позволяет… Не позволял мне завести даже кота. Знаешь, как я предпочитала проводить выходные? Вино и сериалы. Люблю мистику. Любила. — Теперь понимаю, — киваю, коротко выдыхая. — Саша был таким милым, таким очаровательным… Саша обратил внимание, почему бы ему не ответить?.. Если бы ты любила детективы и психологию чуть больше, чем мистику, ты поняла бы, что всё это — не просто так. — Иногда хочется верить в сказку, — делится Катя, грустно улыбаясь, — но в жизни сказок не бывает. Теперь мне предстоит узнать, бывают ли они в смерти. Я должна дать показания, и тогда смогу уйти? — Да, — согласно киваю я. — Когда? — чеканит Катя коротко. — Пока не могу тебе сказать, — отвечаю на выдохе. — Когда настанет время, я за тобой приду. — А что мне делать до тех пор? — явно не понимает она. — Если ты любила мистику, то знаешь, что, в любом случае, сорок дней проведёшь на земле, — объясняю, переступая через себя; Господи, как я это, блядь, ненавижу! — Они тебе даны, как возможность попрощаться. Навести места, которые любила. Которые были тебе дороги. Простись. Когда придёт время, я найду тебя, где бы ты ни была. До тех пор, ты вольна делать всё, что тебе хочется. Тебя больше не связывают время и пространство. Ты не ограничена рамками человеческого тела. Проведи сорок дней так, как тебе бы хотелось. Считай, что это — отпуск, который у тебя отнял Саша — твой последний отпуск в человеческом мире.