Медиум: за завесой

Просыпаюсь я несколько раз. Сперва ещё совсем рано от ора обезумевших птиц за окном. Во второй раз — от гула мотора, каким-то краем сознания понимая, что это Васька и Дима уезжают на работу. И в третий раз — от дикого ржания упырей во дворе. Выползать из тёплой постели совершенно не хочется. Денис мирно спит, уткнувшись лицом в подушку, за окнами щебечут птицы, и ещё какое-то время я валяюсь, слушая перезвон музыки ветра да птичьи трели. Ржание, конечно же, забивает всё, потому сползаю с кровати и расшториваю окна. Снаружи довольно пасмурно и будто прохладно. Туман всё ещё виднеется по ложбинкам и кое-где окутывает стволы деревьев в саду. Деревенька вдалеке будто молоком залита. Наспех принимаю душ, одеваюсь и спускаюсь вниз — на звон посуды и ржание. Все трое упырей и Арчик завтракают в беседке. Уголёк хрустит свежим салатом, Артур пьёт свой кофе с неимоверным количеством сахара, а вампиры разбавляют чай кровью. — Доброе утро, — улыбаюсь, устраиваясь на скамейке рядом, и Сорокин сразу же наливает мне кофе. — Доброе, — он буквально искрится, мерцает так непривычно ярко, что слегка даже слезятся глаза. — Ты сколько спал сегодня? — отпивая из чашки, интересуюсь я. Кофе горячий, а утро не по-весеннему холодное и сырое. — Часа два, — Артурчик вытягивается на скамейке, пододвигая Лёшке сахарницу, и я сонно наблюдаю, как молоденький упырь фигачит рафинад в свой кровавый чай. На восьмом кубике сбиваюсь и не каюсь. Как они этот сироп пьют?.. Сыро и холодно. Зябко. Хочется заползти обратно под одеяло и проваляться там до обеда. Пока я, закуривая, планирую, как именно это лучше всего преподнести и осуществить, кофе стынет, а телефон в кармане брюк начинает истошно вопить. — Это Дима звонит! — хором произносят Лёшка и Артур, переглядываясь. Выуживаю смарт из кармана и убеждаюсь, что пацаны правы. По идее, Дима только приехал на работу. Ещё до того, как тыкаю по зелёной трубке, понимаю, что всё это — не к добру. — Миша, — вместо приветствия, осторожно зовёт Дима, — скажи, пожалуйста, а Денис ещё спит? Я выдыхаю, выбираясь из-за стола, и, выходя из беседки, тихо вкрадчиво интересуюсь: — Что, блядь, опять стряслось? — Миш, тут такое дело… — недолго помолчав, пыхтит Димка, — как бы так поточнее выразиться?.. Именно с этой секунды я понимаю, что дело пахнет керосином. — Да выразись уж как-нибудь, — прошу, растирая переносицу подушечками пальцев, прекрасно понимая: ничего хорошего эта беседа не сулит. — Миш, — с тяжёлым выдохом произносит Димон, — в общем, я приехал на работу, а тут Катя. — Воскресшая? — тихо уточняю, прикрывая трубку ладонью, ну, чтобы хотя бы просто приблизительно понимать, с чем мы имеем дело. — Если бы, — глотает нервный смешок мой травматолог. — Тут, Миша, мёртвая Катя, и уже очень давно мёртвая Катя! — он хрипло ржёт, и, сдаётся мне, дело попахивает истерикой. — Где — тут? — шепчу в трубку я, воровато озираясь. В беседке подозрительно тихо. Упыри подслушивают — не иначе. — Тут — прямо на моём письменном столе! — таким же нервным шёпотом отвечает Димка. — И Катя, представь себе, пахнет! И далеко не фиалками! А у меня под кабинетом толпа пациентов! Надо начинать приём, а я не могу! — Заебись! — с тяжёлым выдохом подвожу итог, наматывая круг по двору, и, покусав фильтр, выдыхаю дым. — Так. Ладно. Без паники. Потяни время. — Куда тянуть?! — злобно шипит в трубку Димка. — Я и так на полчаса опоздал! Если я ещё потяну время, они меня просто разорвут на клочки! — Если ты не потянешь его, приедут ревизоры — и потом уже тебя разорвут на клочки по приговору суда, причём далеко не твои пациенты, — считаю долгом напомнить я. — Придумай что-то. Я пока разбужу Дениса, и мы решим, что делать. Жди. Мы скоро приедем. Сбрасываю вызов, резко разворачиваюсь по направлению к крыльцу и едва не впечатываюсь в малого. Лёшка стоит, скрестив руки на груди, и пытливо смотрит на меня, даже выжидательно как-то, будто пытается прожечь меня взглядом. — Я еду с вами, — ставит перед фактом он, не сдвигаясь с места. — Вот ещё! — возмущаюсь в ответ. — Дима же понятно, доступно вчера всё объяснил: тебе не надо никуда ехать, оставайся здесь. Мы с Денисом сами… — У Димы проблемы, — произносит упрямый вампирёныш, глядя на меня так, как не каждый взрослый сможет. — Проблемы у него из-за Алекса. Я просто обязан помочь. Вы без меня не справитесь. — Лёша, ревизоры, — считаю своим долгом напомнить я. — Миша, четвёртый уровень, — умышленно копирует мою интонацию он. — Я напущу морока — они нас даже не увидят. — А если что-то пойдёт не так? — пытаюсь образумить его, но, подозреваю, попытка тщетная. — А если увидят? — Ну, за столько лет ещё ни разу не было так, чтобы что-то пошло не так, — издевательски, ехидно отзывается малой, печатая каждое слово. — Лёша, я против того, чтобы ты в это лез, — продолжаю настаивать, чувствуя, как мозг закипает. Этот мелкий упрямый ослёнок совершенно не хочет слушать логических доводов! — А я не хочу оставлять Диму одного! — упирается малый, начиная полыхать такими эмоциями, которые я затрудняюсь классифицировать и наградить именем. — Он и так всегда один! Если уж он решил приютить меня, то я помогу ему! В конце концов, я чувствую свою ответственность за него! — Дима — взрослый вампир! — пытаюсь говорить спокойно, но ощущение, что бьюсь башкой об стену, бесит почище, чем сам Лёшка. — А ты ещё маленький! — Да мне сто лет! — орёт Лёша, подпрыгивая на месте — чтобы выше казаться, не иначе. — Что здесь происходит? — голос Дениса — как гром среди ясного неба. Мы переводим взгляд на крыльцо, я с облегчением выдыхаю, а мелкий смурнеет. Сонный, помятый, явно несколько разозлённый Власов смотрит на нас осуждающим взглядом светящихся зелёных глаз, прикуривает от огонька, вспыхнувшего на ладони, и выдыхает дым в холодный влажный воздух. — Я жду объяснений, — помолчав пару секунд, напоминает он, скрещивая руки на груди и скептически изгибая бровь. — Не торопитесь, сосредоточьтесь, подумайте… — ехидная демоническая зараза, но такая любимая, что губы сами собой в улыбке растягиваются, — времени у вас достаточно. Я бессмертный, — судя по интонации, Деня очень зол. — Ну, кто объяснит мне всё? Кто смелый? Не вынуждайте ковыряться в вашем сознании. Я сам этого не люблю. — Димка приехал на работу, а там тело Кати, — решив, что смелый здесь я, нехотя произношу, будто смерть медсестры — это моя вина. — Приплыли, блядь, — Денис выдыхает дым, устало прикрывает глаза и по старой привычке растирает шрам на переносице подушечками пальцев. — Что делать будем? — Я пообещал, что разбужу тебя, и мы с тобой приедем, — признаюсь, а самому башку в плечи втянуть хочется. Власов на энергетическом уровне напоминает чёрную грозовую тучу со сверкающими молниями. Сейчас кааааак ебанёт — сам не рад буду, что рядом очутился. — И со мной! — моментально впутывается Лёха, и упрямству его позавидовал бы любой ишак. — Это кто так решил? — скептически изгибая бровь, крайне раздельно интересуется Денис. — Это я так решил! — запальчиво отвечает малый, глядя с вызовом и скрещивая руки на груди. — Я — маг четвёртого уровня! Я могу пригодиться! Возьмите меня с собой! — Исключено, — безапелляционно заявляет Власов, скрещивая руки на груди в ответном жесте. — Никаких путающихся под ногами детей. Там разлагающийся труп медсестры и, небось, толпа пациентов в коридоре. Я буду думать, как разрулить ситуацию. Мне будет не до того, чтобы ещё и обязанности няньки исполнять. — Мне не нужна нянька! — спешит заверить Лёшка, буквально подпрыгивая на месте. — Я не ребёнок! — Ты ребёнок, — твёрдо, очень спокойно произносит Денис. — Мне сто лет! — орёт Лёшка, и во дворе поднимается ветер, ерошит волосы, шуршит листвой лип и звенит нержавеющими трубочками на ветках. — Тебе шестнадцать лет, — почти рычит Деня, и воздух вокруг него начинает искриться изумрудно-зелёным, будто наэлектризованный. — Немедленно прекратите! — не выдерживаю, становясь между ними. — Не хватало ещё между собой грызться! У нас и так куча проблем! Какой-то Алекс, трупы, ревизоры на хвосте! Ещё между собой передеритесь! Дима сказал тебе сидеть на даче, — выдохнув и усилием воли заставив себя угомониться, начинаю максимально спокойной, заглядывая Лёхе в глаза, — значит, ты сидишь на даче. Мы едем без тебя. Это не обсуждается. — Знаешь что, Миша, — удивительно спокойно, по-взрослому отзывается малый, тяжело выдыхая, — ты на один вопрос ответь мне, только честно, искренне и не задумываясь. Если бы Денис попал в подобную ситуацию и сказал тебе сидеть на даче, ты был сидел? — Нет, — тяжело выдыхаю, признаваясь в очевидном. — Так почему думаешь, что я смогу? — Лёшка сейчас выглядит взрослым, даже непривычно как-то. — Это не шантаж, не попытка манипуляции. Я просто предупреждаю о том, что собираюсь сделать. Если вы не возьмёте меня с собой, я поеду на автобусе. Доберусь до города сам, просто это будет дольше и намного опаснее, но всё равно поеду. Я хочу помочь. — Даже не думай, — качая головой, печатает Денис, угрожающе сверкая изумрудными глазами. Лёшка смотрит на меня едва не сквозь слёзы. Я чувствую, как что-то внутри, за рёберной клеткой, с треском рушится. Видать, последний бастион падает… — Ладно, — неохотно сдаюсь, прикрыв глаза, и подспудно ощущаю, что очень пожалею об этом решении, — марш собираться. Оба. Через пятнадцать минут выезжаем. Дорога до города оказывается в разы легче и как вроде бы даже короче. Может быть, потому что своей машиной. Из динамиков орёт привычный рок, хмурый Денис курит в окно, а переодетый в максимально тусклые шмотки Артура Алёша молча сидит, как сыч, на заднем сидении. Максимально тусклые шмотки Артура — это индиговая рубашка в клетку, голубая майка, тёртые джинсы такого вида, будто их по ближайшей свалке таскала стая собак, и синие кеды со звёздами. Зато теперь Лёшка смахивает на современного нормального подростка. Ну, как нормального… Максимально приближённого к нормальности, с точки зрения Сорокина. Всё идёт хорошо ровно до тех пор, пока мы не въезжаем в пригород. Серебристого «мерина» на хвосте я замечаю на повороте в Индустриальный. — Деня, — негромко зову, тоже закуривая и косясь в зеркало заднего вида. — Я знаю, — бросает коротко Власов и на миг прикрывает глаза на светофоре. — Честно говоря, ожидал их намного раньше. — Без проблем, — улыбается Лёшка с заднего сидения, задорно сверкнув зелёными глазами, — сейчас оторвёмся, — около разрушенной трёхэтажки начала прошлого века выдыхает и просто хлопает в ладоши. И это ни грамма не похоже на что-либо, с чем мне доводилось раньше сталкиваться. Энергетической волной такой оглушительной, сбивающей с толку силы, кажется, накрывает всё вокруг. Светофор на перекрёстке сходит с ума, магнитола в машине шипит помехами, по рельсам мимо нас на дикой скорости проносится совершенно пустой трамвай. Листва на рябинах шуршит, местами обугливаясь, а цветы осыпаются на тротуары. Стёкла в ветхих оконных рамах ближайших домов дрожат. Это чем-то похоже на вакуум. На секунду кажется, что весь воздух выкачали из лёгких, а когда снова возвращается способность дышать, я через зеркало бросаю обеспокоенный взгляд на упыря. У Лёшки светятся глаза, а из носа течёт кровь, как вода из неисправного крана. На дороге позади — ни одной машины. На улицах — ни единого человека. Всё вокруг будто прежнее, но какое-то потустороннее. Не сразу до меня доходит, что именно не так. Сепия. Краски будто выцвели, выгорели, как старые фотографии под палящим солнцем. — Лёша, где мы? — только и могу выдавить из себя. Дышать тяжело. Воздух словно разреженный. — Четвёртый уровень, — отзывается малой, пожимая узкими плечами и вытирая кровь манжетой рубашки. — Ты не удержишь сферу, — очень тихо произносит Деня, но его голос гремит над салоном. — Это самоубийство. — Не тебе говорить мне о самоубийстве, демон, — усмехается Лёха, мотнув головой, и прикрывает глаза. — Мне сто лет. Уж будь уверен: я — удержу. Топи. Дважды повторять не приходится. Денис топит так, что рябиновые лепестки разлетаются из-под колёс, а трёхэтажные дома за окнами размываются. Я, как ни стараюсь, не могу понять, что же не так. По ощущениям — это измерение ничем не отличается от нашего. Но нет здесь ни души, никого живого — и это, на самом деле, жутко. Город тих и безлюден, как в постапокалиптическом ужастике. Люди вокруг будто вымерли. Даже не так. Будто вымерло всё живое. Не слышно никаких посторонних шумов, не видно транспорта — и, с одной стороны, это, возможно, было бы прекрасно, если бы не ощущалось настолько пугающим. Денька летит через перекрёстки и все неисправные светофоры с такой скоростью, с которой в человеческом мире он ездит, только когда в салоне нет меня. До ворот шестнадцатой медсанчасти мы доезжаем быстро, и всё вокруг словно схлопывается. Нулевой уровень, со всеми своими запахами, звуками и цветами, накрывает нас. Лёшка на заднем сидении коротко выдыхает, а всё вокруг оживает, наполняясь птичьими трелями, шелестом листвы, гоманом медсестёр на крыльце и далёким гулом автомобилей. Ощущения очень странные и несколько неприятные. Даже не знаю, на что это похоже. Чувство такое, будто мир вокруг тебя кувыркнулся, остановился, и жизнь в нём пошла заново. Никто ничего не заметил. И только у тебя желудок до сих пор сводит от этого кувырка, да тошнота к горлу подступает волнами. Затравлено озираюсь, силясь сглотнуть. Во рту привкус кофе и желчи. «Мерина» поблизости нет. Только несколько «скорых» у приёмного покоя, да пара чужих автомобилей. Пока я пытаюсь как-нибудь прийти в себя и собрать вальтов в колоду, Деня оглядывается на Лёшку. Кое-как совладав с собой, выдыхаю, делаю то же самое, и открывшаяся картина мне совершенно не нравится. У малого потускневшие, выцветшие светло-серые глаза, отсутствующий взгляд и размазанные кровавые потёки под носом. — Ты живой, нечеловеческий детёныш? — спрашивает Власов с напускной брезгливостью, но, так и не добившись ответа, чертыхаясь, расстёгивает манжету рубашки и, прокусив запястье, пихает Лёхе под нос. Мелкий вздрагивает от запаха крови, словно очнувшись, будто ему дали нашатыря понюхать, облизывается и, накрывая губами ранку, жадно пьёт. Денька театрально закатывает глаза и тяжело выдыхает: — Вампиры, блядь… После пары шумных глотков, лицо малого приобретает привычные краски, а сам упырь отпускает запястье моего демона и, вдохнув воздуха, возвращается в человеческий мир. — Ты слишком маленький для таких фортылей. Подобные фокусы требуют огромных энергозатрат, — нравоучительно, строго начинает Власов. — Ты должен нормально питаться, иначе может наступить день, когда застрянешь в собственном мороке навечно. — Я — не маленький! — упирается вампирёныш, упрямо глядя на Дениса. — И подобные фокусы проворачивал уже тысячи раз! У меня всё получилось. Я не понимаю, к чему твои поучения. Почему ты это делаешь вообще? — бесится он. — Потому что однажды, стремясь спасти других, ты погубишь себя, — тяжело выдыхает Денька, распахивая дверь. — Пойдёмте, пока ревизоры не сообразили, что к чему, и не поняли, куда за нами ехать. Воздух вокруг шестнадцатой медсанчасти кажется тяжёлым, липким и густым. Я бы сказал, что надвигается гроза, если бы был обыкновенным человеком и не впитывал эмоции всех и вся. На грозу это не похоже ни грамма. Это что-то другое и ранее неведомое. Страшное. Ощущение какой-то жуткой неотвратимости, предчувствие приближения необратимой беды. Я не могу объяснить, на что это похоже, даже самому себе. Просто на автопилоте иду за Денисом через холл по старой лестнице, вслушиваясь в эхо, пытаясь считать эмоции, которые въелись в лепнину и мраморные плиты. Стены не говорят со мной. Ощущение надвигающейся беды есть, а какого-либо объяснения или причин нет. Я только чувствую, что-то страшное грядёт, но не могу понять, что именно. В ушах звенит. Старая медсанчасть давит на меня всеми стенами будто, они всей своей тяжестью ложатся на плечи. До Дениса доходит, что я на грани отключки, когда мы достигаем нужного этажа. Лучше бы не доходило вовсе. — Миша, — Власов ловит меня за плечи, ощутимо сжимает и, хорошенько встряхивая, заглядывает в глаза. — Мишка. Зорин. Посмотри на меня. Во рту пересыхает. В ушах звенит, и в глазах темнеет. Меня потряхивает. Внутри всё от холода скручивает, а сердце силится проломить грудак. Кажется, вот-вот сознание потеряю. Состояние чем-то похоже на приступ гипогликемии. Гомон пациентов и шаги медсестёр доносятся до меня приглушённо и нечётко. — Миша, родной, дыши, — Денька вроде бы даже пугается, спешно выуживает из кармана леденец, шуршит фантиком, пихает конфету мне за щёку и снова заглядывает в глаза. — Давай, дыши со мной. Настройся на меня. Лови мои эмоции. Я настоящий — за это держись, сконцентрируйся. — Это что такое? — с трудом выдавливаю из себя я. Яблочная карамель на языке горчит. Коридор впереди идёт бурыми пятнами. До меня не сразу доходит, что вообще происходит вокруг. Лёха уходит в сторону кабинета Димы, а я даже сказать ничего не могу. Весь кислород из лёгких как выкачали. Ноги ватные. — Денька, — цепляюсь за его плечи и шепчу пересохшими губами, практически не слыша собственного голоса. — Ты это чувствуешь? Не понимаю, кого сейчас поймал. Живое неживое. Что же это такое, а? — Это жнецы, — отвечает он тихо, хаотично поглаживая меня по плечам, по шее и затылку, прижимая теснее, обнимая, осознанно или нет делясь своей энергией. — Попробуй отключить эфир, — такую хуйню городит, честное слово! — Не лови их, — легко, блядь, сказать! — Здесь, рядом, совсем близко, как минимум, четверо. Дыши. Заставляй себя дышать, — Власов несёт откровенный бред, но его голос помогает мне хоть как-то уцепиться за реальность. — Сконцентрируйся на моём голосе. — Жнецы… — сказанное Денькой доходит до меня медленно, с запозданием, и даже собственная речь, кажется, медленнее звучит, — а почему же тогда я их не вижу?.. — Потому, darling, что ты — маг первого уровня, — терпеливо и ласково, как ребёнку, объясняет Денис. — Ты видишь только призраков. Посланники смерти для тебя — закрытая территория. Ты их не можешь видеть, но, как эмпат, можешь чувствовать. Тебя сбивает с толку ощущение безысходности, источник которой найти не получается. Сконцентрируйся. Жнецы приносят не только одно ощущение обречённости, безысходности, и предчувствие смерти. Они — не зло. Они — нейтралитет. Перестань их читать и выходи. Это — не твой уровень. Давай, сосредоточься. Цепляйся за меня, за приятные воспоминания, за что-нибудь хорошее. У нас же, чёрт возьми, было хоть что-то хорошее с тобой?! — вроде бы психует Деня, но злится не на меня, а на собственную бесполезность, на неспособность чем-либо помочь, как он ошибочно думает. — Цепляйся за это. Цепляйся. Ты нужен мне здесь. Мы должны помочь Диме. Без тебя я не справлюсь. Давай, Миша, дыши. Деваться некуда — прислушиваюсь, концентрируясь, и цепляюсь, не особо понимая, за что именно. Вокруг всё шумит и качается, словно штормящее бушующее море. Маяк в нём — это Денис. Я цепляюсь за Власова — за аромат его парфюма, за тембр голоса, за прохладу хлопка рубашки под пальцами. Картинки мелькают, сменяясь, словно в калейдоскопе. Столько боли, обиды, страданий и непонимания, столько тоски… Меня топит чужими эмоциями, как приливными волнами, заставляя захлёбываться, вышибая весь воздух из лёгких. Сконцентрироваться тяжело. И в эфире так шумно, как не было никогда до этого. Но это всё — хуйня. Если шестнадцатилетний мальчишка смог протащить нашу машину через четвёртый уровень по всему городу, то, уж наверное, я найду в себе силы, чтобы сконцентрироваться и не потерять сознание от чужих эмоций, чтобы сосредоточиться на своих. Сквозь треск помех и звон в ушах даже собственные мысли пробиваются с трудом. Денька что-то ещё говорит, мимо проносится медсестра, где-то на улице сигналит машина, звенит трамвай, а потом всё это застывает, словно кто-то нажимает на паузу. Я делаю глубокий вдох, на миг прикрываю глаза и оказываюсь в пустом коридоре пустой, абсолютно пустой больницы. В её стенах оглушительно, до звона тихо. И пусто. Нет страданий, нет боли и тоски, нет чужих эмоций — абсолютно ничего нет. Много времени не надо. Мне хватает всего несколько секунд, чтобы понять: я делаю глупость. Это — не море. Это — обыкновенная болотная топь. И чем активнее я сопротивляюсь, тем глубже она засасывает меня. На эти бестолковые и бесполезные барахтанья уходит слишком много сил. Нужно просто поддаться. Если мне это дано — значит, зачем-то всё это нужно. Может быть, стоит прекратить сопротивляться и просто послушать эфир, вместо того, чтобы тратить все силы на бестолковые и бесполезные попытки затыкания ушей?.. Я выдыхаю, расслабляюсь и прикрываю глаза. Волной образов, картинок, звуков, запахов, эмоций и ощущений накрывает, почти сшибая с ног. Всё вокруг мелькает настолько быстро, что ухватиться за какие-то конкретные образы практически невозможно, но, каким-то невероятным усилием воли, я заставляю себя это сделать. Вышвыривает на нулевой уровень меня с такой силой, что, по ощущениям, наверное, это смахивает на гиперскачок. Я будто со всей дури впечатываюсь в грудь Власова, хотя, на самом деле, не сдвигался с места. — Дыши, — Денька ловит моё лицо в ладони, поглаживая по скулам подушечками пальцев, и заглядывает в глаза. — Дыши, я тебе говорю. — Это Дима, — силясь выровнять дыхание, с трудом выдавливаю из себя я; голова кружится, пространство перед глазами идёт рябью. — Это Дима. Они за Димой. Идём быстрее. — Ты грохнешься сейчас, — твёрдо произносит Власов. — Прервись, Зорин. — Идём быстрее! — почти капризно требую я — от собственной интонации аж тошно, но поблюю, так и быть, по свободе, как-то после. — У нас нет времени! Надо остановить их! — торопливо произношу, хватаю Деньку за руку и увлекаю за собой по коридору. — Почему ты мне не сказал, что жнецы — это тоже сотрудники ревизионного отдела?! — Глупость какая! — отрезает Денис, рывком утаскивает меня в аппендикс возле рентген-кабинета и так впечатывает в стену спиной, что аж воздух из лёгких вышибает. — Откуда ты это взял? — зажимает запястья, пытливо заглядывая в глаза, и впечатывает меня в кладку всем своим весом. — Жнецы никак не относятся к отделу контроля использования магии. У них своё ведомство, которое занимается исключительно их делами. Они просто изредка сотрудничают. Прервись и выдохни, Зорин. — Убери руки, — пугающе спокойно требую в ответ, и он неохотно разжимает пальцы, отступая. Я не говорю Денису всего, но картинки стоят у меня перед мысленным взором, пока мы не добираемся до нужного кабинета.