Медиум: за завесой

Мы втроём стоим и курим в Димкиной спальне, прямо над полуразложившимся трупом Катеньки с бойни, красиво уложенным на чёрные простыни и прикрытым одеялом с цаплями. Тихо жужжат мухи вокруг люстры. За окнами щебечут птицы, сигналят машины и звенит трамвай. Немая сцена, блядь. Дым вьётся к потолку. — К нам едет ревизор? — хмыкает Власов, решив, видимо, что молчание порядком давит. — Сплюнь, блядь! — рявкает на него Димка. — Я обычно глотаю, — ехидно усмехается Деня в ответ. — Хорош, бля, — вклиниваюсь я, потому что, если их сейчас не разнять, начнётся. — Что будем с трупом делать, господа нелюди? — Тело надо придать земле, — глубокомысленно изрекает Денис, прихлопывая ладонью муху, севшую на рукав ветровки. — Да что ты говоришь, командир ты наш невъебенный?! — язвит Дима, сверкнув клыками. — Чтобы как-то придать тело земле, его надо вперёд вынести из квартиры, — констатирую с тяжёлым выдохом. — Идеи, как это сделать, у кого-то есть, альфа-самцы пришибленные? Они оба, вроде опомнившись, переводят взгляды на меня и тупо хлопают ресницами. — Что? — развожу руками я. — Пока вы тут меряетесь и стараетесь уколоть друг друга побольнее, время идёт. На улице май, не январь. Трупы разлагаются, мальчики, — умышленно гадко коверкаю крайнее слово, и они оба болезненно морщатся. — Яйца в кулак, мозги на максималки — и быстренько решаем, что делать с телом, пока к нам не пожаловал весь ревизионный отдел с группой захвата. Не, я не против, когда меня, под настроение, вдавливают мордой в пол или в стену, но не при таких обстоятельствах. — Коврик есть? — немного помолчав и пожевав фильтр, участливо интересуется Власов. — Ты дебил?! — моментально вспыхивает Димка. — А ну ша! — рявкаю на них я. — Мыслители сраные! — Я рос в девяностые, — разводит руками Денька. — Чё ты хочешь-то от меня, кровосос недодохший? — Успокоились оба! — гаркаю на них, и в голосе звенит металл. — Может, сфернёшь? — как-то сжавшись и даже вроде визуально уменьшившись, предлагает Дима, с надеждой глядя на Дениса. — А пососать не завернуть? — ехидно отзывается тот. — Ты за мной трупы убирал когда-нибудь? Что-то я не припомню. — Я её не убивал! — вампир упрямо скрещивает руки на груди, вытягиваясь струной. — В суде это скажешь, — усмехается Денька злобно. — Так! — подаю голос я, прерывая их перепалку. — Отставить срач! — выдыхаю, растираю переносицу и мысленно считаю до пяти, чтобы успокоиться. — Это труп с бойни на южной, — не помогает нихуя Васькина методика. — Будем объективны: тело не влезет в багажник хоть с ковром, хоть без. — В моей машине влезет, — глухо выдыхает приунывший Димон. — Если вытянуть оттуда всё. — Ну, так чё стоим, кого ждём? — снова язвит Власов. — Идём вытягивать. Оно само не выпрыгнет и труп сам себя не вынесет. Мы втроём спускаемся во двор, благо, тихий и совершенно пустой, и вытаскиваем из багажника Димкиной машины всё ненужное, а с ним и нужное барахло. Пока мы с Власовым таскаем его в подвал под подъездом, упырь аккуратненько застилает багажник мусорными пакетами. Деня брезгливо морщится, окидывая взглядом результаты его трудов, и швыряет поверх чёрного полиэтилена три лопаты из подвала. Мы все дружно глубоко вдыхаем и шумно выдыхаем. — Ну чё, — Власов нарушает тишину первым, — все готовы? Идём? — Это пиздец, — Димон нервно скалит клыки и юркает за нами в подъезд. Над пустой кроватью с мерзким вонючим пятном на простынях, мы тоже застываем в немой паузе, как три дебила. Трупа нет. Его просто нет, хоть ты тресни. Денька на всякий заглядывает в шкаф и под кровать, выглядывает из окон, проверяет замки входной двери, которая, я уверен, была закрыта, когда мы вернулись. Дима обходит квартиру, злобно матерясь на жуткой смеси пяти языков. Нет трупа нигде. Испарился, блядь. — Нет, ну, это просто издевательство, сука, какое-то! — рявкает вампир, подскакивая на месте. — Нам же легче, — пожимает плечами Денис. — Нет тела — нет дела. Мы тебе тут нужны ещё, или простынку вынести на помойку у тебя самого яиц хватит? — Деня, — укоризненно начинаю, качая головой. — Не, ну, а хуле? — пожимает плечами он. Растерянного, откровенно нихуя не понимающего Димку, одного оставлять не хочется, но он вампир, он справится. В конце концов, уверен, это — не первый труп за его многовековую жизнь. Может, первый, самопроизвольно испарившийся, но то уже дело другое. Во дворе щебечут птицы и ютятся на лавке коты. Тёплый весенний ветерок шуршит листвой сирени у подъезда. Кто-то где-то готовит жаркое. Мы с Денькой закуриваем и садимся на влажную лавочку возле котов. — Сюр, блядь, — констатирует Денис, глядя в ясное, голубое, как сам он, небо. — Есть идеи? — тихо интересуюсь я, выдыхая дым и цепляя кончиками пальцев манжету его рубашки, торчащую из-под рукава ветровки. — Твой ебаный Димочка кому-то очень неудачно дорогу перешёл, — произносит мой математик задумчиво, молчит недолго, вертя в пальцах сигарету, и играет с бусиной лавы на моём браслете. — Думаю, дорогу он перешёл тому же, кому, в своё время, её перешли и Женя с Колькой. Теперь тот кто-то обиделся, осерчал, а чувство юмора у него своеобразное. Он и отыгрывается за всё, и отыгрывается с удовольствием. Сейчас он Димку подставить не хотел. Он хотел показать: ты в моих руках, ты — один из подозреваемых, в твоей постели твоя мёртвая медсестра. Комитет загребёт тебя, и никакие присяжные слушать не станут. Вас всех троих приговорят к смертной казни, и это — только вопрос времени. Ваши жизни и свобода — в моих руках. Обыкновенное психологическое давление. Понять бы, кто этот клоун, или хотя бы откуда поиски начинать. — Вечером к Васе на дачу поедем, там у Женечки и спросим, — пожимаю плечами я, ловлю Деньку за руку, потому что это нервное подёргивание откровенно бесит, и переплетаю пальцы. — А сейчас? — он тянет руку ко рту и прижимается губами к костяшкам. — Я ж чувствую, что аж свербит. Говори сам, или в башку залезу. — Поехали на бойню, — помолчав недолго, предлагаю я. — Уж не знаю, прав ли, но, если у этого субъекта с чувством юмора так хреново, он вполне мог вернуть труп туда. Проверим, Котя? — Знаешь, — хищно усмехается «Котя» — и я понимаю, что зашёл явно не с той стороны, — Котя, может, хочет дома лежать в постели, пока тёплый весенний ветерок играет гардинами на окне, пить шампанское, закусывать клубникой и лениво трахаться, а не колесить по паркому городу весь день, гоняясь, блядь, за исчезающими трупами. — Котя, будь реалистом, — улыбаюсь и целую его в то место, где обычно проступает ямочка на щеке, — сперма должна вырабатываться, родной. Надо время. — Конечно, лучше, блядь, провести это время в поисках трупа! — не выдерживает Денис, взмахнув руками. — Я задавлю тебя, зараза, — ржу, сгребая его, насколько позволяет поза, и стискиваю до задушенного кряка. — Поехали в лес, — жалобно начинает Денис, делая кошачий взгляд, когда я отстраняюсь. — На речку поехали, рыбу половим. — У нас спиннингов нет, — совершенно по-идиотски лыблюсь, глядя на него, и не знаю, как унять этот влюблённый дебилизм, полыхающий за рёбрами. — Купим, — развивает мысль Денис, явно воодушевляясь. — Не вижу проблемы. Мяска возьмём, пивка безалкогольного, ну, к Ваське ж вечером, за руль, все дела. Наберём травы твоей сраной, авокадин, кабачков — всей хуйни, которую ты любишь жарить на гриле — и поедем. Погода хорошая, птички поют, в лесу одуренно хвоей пахнет — хорошо же! Лучше, чем пахнут разлагающиеся трупы. — Как ты красиво рисуешь, — усмехаюсь я, качая головой. — Обязательно съездим на рыбалку и на шашлыки, — убеждаю, оглаживая подушечкой пальца шрам на его ладони. — Но сначала разберёмся с трупами и упырями. Деваться некуда — Денька нехотя сдаётся, и мы едем на южную окраину. Вскоре магазины, парикмахерские и аптеки редеют, им на смену приходят частные домики с огородами, зелёные аллеи и тихие лавочки. У продуктового возле небольшого рынка я торможу, предусмотрительно покупаю двухлитровую бутылку колы, полкило ирисок, и нам с Власовым мороженое просто так. У меня шоколадное, как всегда, у него — пломбир. Едим на тенистой скамейке под липой, периодически меняясь рожками. Желание мазнуть Дене по кончику носа зудит и не отпускает, но я как-то сдерживаюсь. Перекурив, выдыхаем и переглядываемся. Денис улыбается. — Что? — не сразу понимаю я, а в башку лезть нагло нет никакого желания. — Я хочу стихи тебе сочинять, — пожимает плечами он, сгребает рыжую кошку, трущуюся у ног, усаживает на колени и наглаживает. — Четырнадцать лет почти не писал, — произносит с глухим смешком; кошка урчит, жмурится и подставляет бело-рыжую мордочку. — Кто у нас тут такой хорошенький, кто у нас тут такой пушистенький? — сюсюкает он. — Хочешь? — легко переключается, игриво подмигивая. — Хочешь от меня стихи, Зорин? — Лучше заклинание напиши для воскрешения моих растений после нападения Кальцифера, — улыбаюсь в ответ. — И нет, Власов, мы не заберём кошку. — Ну, глянь, какая она красивая! — заводит свою шарманку Денька. — Ну, прям вылитая Сгущёнка. — «Золотой ключик», бля — с улыбкой фыркаю я. — Зубы не сломай. Мы не возьмём кошку. У нас уже есть кот. Кошка мяукает и соскакивает на асфальт. — Ну и хрен с тобой, — театрально дует губы Деня, как в шестнадцать. — Конечно, со мной, — улыбаюсь, ероша его волосы на макушке — ассоциации, руки сами тянутся. — Поехали, Коть. — Оцелоты — тоже коти, — включает Гамлета он, вздёргивая подбородок. — Черноногие мне нравятся больше, — хмыкаю, поджимая губы. — Маленький смертоносный клубочек шерсти. Обманчивый. Ты б такой точно домой притащил, если бы нашёл на улице. — Да прямо, — ехидничает Денька, но идею потащить домой кошку, слава всему, оставляет в покое. Покупает ей колбасы в гастрономе, кормит у ступенек, и мы отправляемся на заброшку. Дорога у бойни абсолютно пуста. Район будто спит. Вокруг никого. На раздолбанном асфальте пятнистые тени от тополиной листвы. У бордюров сбившийся от дождя пух. Пахнет сиренью, цветами, скошенной травой и старой смертью. Мы выбираемся из машины, я осматриваюсь, уже привычно разгоняюсь от противоположного тротуара и, перемахивая забор, с матом приземляюсь куда? Конечно, в заросли воспрявшей после ливня крапивы! Ну, просто заебись! Опыт меня ничему не учит… Денька сигает следом, морщится, чавкая грязью и зелёными колючими стеблями под новыми белыми кроссовками, кривится и смотрит на меня. — Ну, что? — развожу руками. — Вечно какая-то херня, — тяжело выдыхает он, осматривается и принюхивается. — Мерзость какая. Трупная вонь, гниль, разложение, страх… Ты как тут вообще? — У меня два литра колы, я выдержу, — отзываюсь и направляюсь вниз, осторожно спускаясь по скользкому склону. Деня сползает за мной, цепляясь за топольки и рябинки. Нужное помещение я нахожу быстро. Останавливаюсь у покосившихся дверей, поскрипывающих на ржавых петлях под порывами ветра, и сразу понимаю, что трупа здесь нет. Мух не слышно. Нормальный бы человек развернулся и свалил восвояси. Но я, к счастью, ненормальный. Потому включаю фонарик на телефоне, вдыхаю поглубже и шагаю во мрак. Денька идёт следом, щёлкает пальцами, зажигая на ладони травянисто-зелёное пламя, и осматривается. — Гля, — улыбаясь, зовёт, присаживаясь на корточки посреди коридора, и указывает на следы в пыли. Туфли сорок третьего размера, на небольшом каблуке. Судя по подошве, делали их на заказ и, подозреваю, очень давно. Рядом в пыли горошины грязи. Конечно, с разлагающегося трупа Катеньки ведь уже капало… — Он вынес её на руках? — морщусь, борясь с приступом тошноты, подкатываюшей к горлу. — Омерзительно. — Не вздумай блевать на меня шоколадным мороженым, — улыбается Деня, присматриваясь. — Какао херово отстирывается от белого. Блюй в уголочек. — Спасибо, родной, ты очень помогаешь, — не могу не съязвить я. — Всегда пожалуйста, darling, — беззлобно, но ехидно отзывается Денис, поднимается и направляется по коридору в сторону холодильника, будто дорогу знает. — Ты здесь уже бывал? — в мозгу гулко щёлкает, но я не могу понять, в чём причина. — Я не убивал Катеньку, не притаскивал сюда и не укладывал её труп в Димкину постель, — услужливо помогает найти причину Власов. — У меня алиби, паранойя ты ходячая. Мы в это время с удовольствием трахались, если вдруг тебе опять память отшибло в самом подходящем месте. Плюс у меня нет мотива. Да, Димку твоего я терпеть не могу, но так заморачиваться не стал бы. Во-первых, Катя ни в чём передо мной не виновата, во-вторых, мне нет смысла подставлять упырят. А Димочку твоего я, не мудрствуя лукаво, башкой в толчок и так запихать могу — нужен только ярко выраженный повод. — Вау, — выдыхаю я негромко. — Логика, — пожимает плечами Деня, шагая в холодильник. Цепи звякают. Воняет пылью, кровью, фреоном и разложением, но трупа на прежнем месте нет. Только опарыши и немногочисленные мухи барахтаются в лужах у стены. Мы с Денисом переглядываемся. — Ну, ты же веришь мне, что она здесь была? — спрашиваю устало, растирая лицо ладонями. — Верю, — отзывается Власов, осматриваясь. — И вижу. Вопрос в том, куда он её дел сейчас. Поразительная по степени тупизны идея меня посещает мгновенно. Растираю ладони и, ни на секунду не задумываясь, под Денькино перепуганное: «Нет!» — впечатываю в пол, поднимая облако пыли. Накрывает меня моментально, да так красочно, что ну бы их на хуй — такие мультики. Но пытаться выбрыкнуться уже поздно, процесс запущен, картинки мелькают перед глазами. Я иду по холодильнику средь болтающихся на крюках туш, и чувствую, как до костей пробирает колким холодом, как ресницы инеем покрываются. Пахнет кровью и фреоном. От адреналина и страха воздух густой и с трудом проталкивается в лёгкие. На полу у стенки сидит мужчина, весь белый от инея, и я понимаю, что он давно не живой, но умер не здесь. Нет. Нет, это — не то. Всё не то. Очень далеко. Дохожу до стены, впечатываю ладони и замираю, оказываясь в темноте под свист пуль, мат, ор и автоматную очередь. Кто-то лупит из двух стволов вслепую, кто-то швыряет гранату где-то снаружи. Пуля проходит навылет, и я это понимаю только потому, что ноги подкашиваются. Так странно — рубашка на груди от крови мокрая, а боли нет. Девяностые. Это ближе, но всё равно слишком далеко. — Миша! — сквозь свист и грохот орёт Денис. — Миша! Зорин, сука, возвращайся! Придурок века, блядь! Боль приходит из ниоткуда и давит к полу. Опускаюсь на него, сгибаясь пополам, и впечатываю ладонь в пыль. Темно, свечи горят, на полу одеяло и какие-то куртки, бутылка вина, пара контейнеров крови, Женька затылком у Кольки на бедре, из «Моторолы» льётся вальс. Никаких трупов. Не считая вампиров, конечно. Далеко. Надо ближе. Кто-то хватает окровавленными пальцами за кроссовку и тянет. Пол становится вязким, как болотная топь. Меня засасывает. «Breitling» на запястье в багровых кляксах, стрелки замерли на пятнадцати минутах третьего. Далеко. Шлепаю ладонями по кроваво-грязевому месиву и попадаю, наконец, куда надо. Вампир в помещении темноволосый, худой, явно хреново питающийся. От него тащит смесью жгучей ненависти, обиды, жажды мести, злости и ярости. Меня накрывает волной его чувств и эмоций, оглушая, вышибая воздух из лёгких. Именно этот упырь и укладывает тело Катеньки на пол, вытряхивая из простыни. Вопроса два: когда он её убил и где её душа? Найду призрака — у нас будет свидетель. На суде будет, чем крыть. Может, и до суда не дойдет, если придумаем, как вывернуть ситуацию под нужным углом. Пол тает, превращаясь в болотное грязевое месиво с опарышами и мухами. Меня хватают за ноги, за шею, за руки — и упрямо тянут в эту грязь. — Деня! — ору, барахтаюсь и силюсь вывернуться, но голос садится, а Власов не слышит меня. — Денис! — болото быстро засасывает, уже по грудь, черви возятся в вязкой жиже. — Денька! Он хватает меня за ворот, рвёт к себе, прижимает к груди и наглаживает затылок, плечи, спину. — Нет этого всего, — шепчет на ухо, утыкается носом в висок и прижимает теснее. — Нет, Миш. Ты здесь. Всё хорошо. Кроме того, что я тебе вломить готов за такие фортели. — Я видел его, — произношу с трудом; кашель душит; ощущение, что опарыши возятся в глотке, не проходит. — Видел. Теперь надо узнать, где и когда он убил Катю. — Блевать будешь? — Деня отстраняет меня за плечи и заглядывает в глаза. — Не, — с трудом сглатываю, цепляясь за реальность, за аромат его парфюма — и становится полегче. — Нормально. Просто колы надо. Сахара. И в душ. Я весь будто липкий от грязи. — Ничего, — убеждает Денис, пока тащит меня наружу по пыльным коридорам. — Сейчас попьешь своей сладкой дряни, домой вернёмся, помоешься, вздремнёшь, — голос его доносится как сквозь слой ваты, голова кружится, а из носа тонкой горячей струйкой течёт кровь, срываясь и образуя багровые комочки в пыли у ног, — а вечером к Ваське поедем на дачу, переночуем, с пацанами поговорим. Представь: шашлыки, коньячок, гитара, лес, совы, соловьи в сирени, майские жуки над вишнями, гул тока, бегущего по проводам линии электропередач, золотисто-лиловый закат, сладкий от хвои воздух… Миша, не отключайся! Слушай мой голос, что бы я там ни нёс! Зорин! Поздно. Перед глазами темнеет, пол кренится, ноги подкашиваются и я падаю, но не чувствую твёрдости пыльных досок — только успокаивающее тепло и знакомый цитрусовый запах одеколона.