Медиум: за завесой

Пока мы добираемся домой, я успеваю основательно замёрзнуть в мокрых шмотках, липнущих к телу. Сказывается разница температур снаружи и в салоне, купание под ледяным ливнем и энергетическое истощение. Меня буквально трясёт. Гроза ещё бушует, и ливень дождевыми каплями лупит в окна, когда мы с Власовым влетаем в подъезд. От дыхания в воздухе образуются облачка пара. Над городом громыхает так, что дрожат стёкла в ветхих оконных рамах. Удивительно, но никого не встречаем, видать, из-за достаточно позднего часа. — Ты дрожишь весь, — распахнув входную дверь, Денька заталкивает меня во тьму прихожей, шагая следом. Домашним теплом, ароматом мяты, лаванды и знакомого парфюма окутывает. — Переохлаждение и пониженная температура, — произношу со смешком, не сразу понимая, что зуб не попадает на зуб. — Но это не смертельно. У тебя повышенная. Ты согреешь. — Начинать греть прямо сейчас? — Денис улыбается, делая шаг вперёд. Я бросаю на пол мокрый, совершенно не пригодившийся пиджак. С нас натекает на паркет внушительная лужа дождевой воды. — А ты хочешь? — протягиваю руки, отражая улыбку, абсолютно не чувствуя боли, стягиваю такую же бесполезную косуху с его плеч и отправляю вслед за пиджаком. Денька делает ещё шаг. Я вжимаюсь спиной в стену. Капли, срывающиеся с мокрых шмоток, разбиваются о паркет. — Как тебе сказать… — понижая голос, мурлычет Власов совершенно не демонически, прижимаясь лбом к моему лбу, притираясь, прикрывая глаза. — Скажи уж как-нибудь, — я улыбаюсь, притягивая его к себе за поясницу, скольжу по бокам, пересчитывая рёбра подушечками пальцев сквозь мокрую ткань, прохожусь по спине, лопаткам и плечам, легко сжимаю шею под линией роста волос и, огладив затылок, накрываю ладонью, сминая в горсти потемневшие от воды прядки. — Иногда мне хочется задушить тебя, — доверительно делится Денька, щекоча дыханием кожу. Тон совершенно не соответствует словам. — Взаимно, хоть я и не фанат асфиксии, — шепчу, подаюсь вперёд и накрываю его губы своими, целую медленно, основательно, никуда не торопясь, легко прикусывая и отпуская. Это не похоже на вспышку сверхновой, даже на фейерверк не тянет. Время не останавливается и всё с киношным стрекотом не уходит на второй план. С потолка, слава всему, не начинают сыпаться ни снег, ни лепестки алых роз. Просто в груди теплеет от его сердцебиения напротив. Просто пружина, скручивавшаяся за реберной клеткой, распрямляется, и становится легче дышать. Вплоть до того момента, пока в коридоре не врубается свет. Денька отскакивает от меня, как ошпаренный. — Какой бардак вы здесь развели! — домовёнок, всплеснув руками, звенит браслетами, с ужасом глядя на лужу, в которой плавает мокрое шмотьё. — Гадя, — рычу, растекаясь по стенке и прикрывая глаза, — ты не представляешь, как ты, пиздец, не вовремя! — Так полы же, хозяин… — начинает он. — Я поставлю чайник, — Денька скидывает обувь и уносится в кухню с такой прытью, что мне даже делается завидно. Феря Денисович, вопросительно мяукнув, трусит пушистой жопой следом. Я тяжело вздыхаю, мысленно считаю до пяти, как учил Васька, растираю переносицу подушечками пальцев и ласково, насколько вообще могу сейчас, осведомляюсь: — Годь, а где тётушка? — Так на работе же, — пожимает худыми плечами домовой, принимаясь елозить по полу невесть где взятой тряпкой. — Ведьмин час скоро. — Ну, вот и славно, — улыбаюсь, выдыхая. — Закончишь с полами и, пожалуйста, иди отдыхать на антресоли. И, что бы здесь ни случилось — хоть землетрясение, хоть потоп, хоть хан Мамай со своим войском — не сползай до утра. Ты меня понял? — Да, хоз… Миша, — отзывается мелкая хтонь, понурив плечи. — Умничек, — подвожу итог я, разуваюсь и шлёпаю вслед за Деней в кухню, расстёгивая мокрую рубашку на ходу. Чайник уже светится, закипая. Власов роется в подвесном шкафу, выуживая карамельки, зефир и какао, всюду капая водой с мокрых шмоток. Я выключаю чайник, вытаскиваю из шкафа под подоконником бутылку вискаря и грохаю о стол парой стаканов. — Чего тебя перемкнуло? — спрашиваю тихо, разливая бухло, тяжело вздыхаю, сгребаю со стола всё, что Денька вывалил и, подходя ближе, запихиваю обратно в шкаф. Мы близко. Достаточно близко, чтобы я чувствовал его напряжение. Лопатками к груди. — Меня не… — пыхтит Денис в шкаф. — Не пизди, — выдыхаю ему в ямку на шее, перехватываю поперёк живота и прижимаю к себе вплотную. — Просто мне всё ещё кажется, что я хорошенечко так обдолбался, — Денька нервно ржёт, наверное, прикрывая глаза, и упирается ладонями во вторую полку. — Не может быть всё хорошо. Не у нас, по крайней мере. — Как ты там любишь выражаться? — спрашиваю вполголоса, тычась губами в его мокрую шею, ловлю капельку воды, стекающую с волос, вдыхаю аромат знакомого парфюма и свежести, и оглаживаю пресс Власова ладонью. — Хорош исполнять. Просто дыши. Мне иногда тоже кажется, что это всё — очередные мультики. Даже чаще, чем можно было бы подумать. — Мне надо переключиться, — говорит Деня, выпутываясь из моих рук, раздевается до трусов и плюхается на стул в углу, свалив мокрое барахло кучей на полу. — Одно слово — и я переключу, — обещаю, докидывая к горе его шмоток свои, плюхаюсь напротив и закуриваю. Мы чокаемся. Денька осушает свой стакан в два глотка, забирает у меня сигарету после второй затяжки, упирается локтями в столешницу и выпендрёжно пускает дым в потолок кольцами. В мокрых трусах в начале мая на неотапливаемой кухне… Как бы так сказать-то?.. Свежо. И вискарь совершенно не греет. Я наливаю нам ещё. — Закусывать будем? — спрашиваю, запуская стакан Власову по столешнице. — Гусары не закусывают, — мрачно изрекает он, протягивая свой стакан. — Извините, поручик, но я закусываю, — веду здоровым плечом, поднимаюсь и лезу в шкаф. Там, между блоком сигарет и пакетом кофейных зёрен, валяются три чёрных шоколадки. Мне подходит. Утаскиваю одну и, хорошенько херакнув ею об стол, бросаю на столешницу. Открываю холодильник, изучаю содержимое и закрываю. Ничто из того, что там есть, аппетитным мне не кажется. Особенно залежи творога, которые регулярно пополняются, спасибо Васе, бля. Хочется чего-то… Зефирку! — Изврат, — ржёт Денька. — Я вслух? — хмурюсь, плюхаясь обратно на стул напротив него, и нагло закидываю холодные лапы к нему на бёдра. — Тебе необязательно произносить это вслух, чтобы я слышал, — Власов накрывает переломанную ногу ладонью, тянет боль и сводит брови. — Что? — не совсем понимаю, забираю сигарету и затягиваюсь. — Закусывать вискарь зефиром — это извращение, — улыбается он, переключившись. — Я не уверен, что зефира хочу, — отражаю его улыбку. — Помнишь, конфеты были раньше?.. Как же они назывались?.. Какой-то там веночек. Такие… — жестикулирую здоровой рукой с зажатой в ней сигаретой. — На «Аркадию» похожи. Вот, наверное, их хочу. Или мармеладку полосатую. — У тебя что ни скачок — то гастрономические извращения, — делится наблюдениями Власов с содержимым своего стакана. — Я понимаю, что организму надо восстановиться, но нахрена же так?.. Хотя… — тянет, изучая потолок, будто увидел там что-то интересное. — Спасибо, что хоть не селёдка со сгущёнкой. — Ты не потому хмурился, — заключаю я, резко серьёзнея и отпивая вискаря — не моё бухло, не люблю, но Деньке уступаю. — В чём дело? — сдираю фольгу и запихиваю кусок шоколада за щеку. — Тебе не больно, — хмыкает Денис, поджимая губы. — Во всяком случае, не так больно, как было. — И тебя печалит это, — услужливо помогаю закончить мысль. — Не, — Деня забирает у меня сигарету, докуривает до фильтра и раздавливает бычок в пепельнице. — Просто странные ощущения. Будто кости срослись. — Ты не помнишь? — хмыкаю, тянусь за пачкой, прикуриваю и наливаю нам ещё. — Шестнадцать лет, набережная, лето. Тебя черти кинули вместе с байком. Ты такой красавчик был… Я тебя таким красивым не помню больше. Тётка тебя вылечила за две недели. Ты пластом лежал семь дней. Твои уехали к родственникам. В больницу ехать ты, конечно, отказался и провалялся в простынях неделю. Тётка поила тебя отварами и мазала мазями, а я тягал тебе плюшки из булочной, молоко от тёти Сони, и вишни. — Я помню, — ржёт Денис, прикрывая глаза и откидываясь на спинку стула. — В карманах белых брюк. Как тётка тебя не прибила?.. — Будто твоя сирень в рюкзаке лучше была, — усмехаюсь, выдыхая дым в потолок. — Не в том суть. Ты встал на седьмой день и пошёл так, будто все кости у тебя срослись. Но я-то знал, в каком ты был состоянии неделю назад. Я-то помню. А через неделю зажили все ссадины и царапины, сошли синяки и рассосались гематомы. Будто не было ничего. — Надо рецептик взять, — подмигивает мне Власов. — С твоим-то везением… — Надо в больницу завтра, — говорю я тихо. — Отёка нет, можно гипс. — Нахрена? — моментально напрягается Денис. — На руку, — улыбаюсь, качнувшись на стуле. — Я же на больничном. Если у меня кости срастутся за неделю, это вызовет подозрения, не считаешь? — Не считаю, что тебе надо ехать к этому озабоченному упырю, — моментально мрачнеет Власов, разливая виски по стаканам. — Я против. Мне завтра на работу. Один ты к этому клыкастому пидору не поедешь. — Рррр, — играю бровями я. — Ревность? — Р? — хмыкает Денька, сверкнув демоническими глазами. — Ручки вырву, если он тебя тронет. И ножки до кучи. А потом башку оторву и буду отрабатывать броски. Благо, баскетбольная корзина во дворе у нас ещё висит пока. Ебучая управляющая компания не добралась. — Ты просто ревнуешь, — качаю головой, усмехаясь. — Я просто не люблю, когда моё трогают, — морщится Деня, звякает стаканом о стакан и отпивает. — Вообще не люблю упырей. Я им не доверяю. — А мне? — решаю уточнить на всякий. — А от тебя я не знаю, какой херни ждать, — пожимает плечами Денис. — Потому, darling, не надейся, что ты к этому кровососущему уёбку поедешь на такси. Хуй тебе на всё рыло, родной. — Да ты у меня прям поэт, любимый, — не зло ехидничаю, потому что язвительность родилась раньше меня, и смолчать просто нереально. — Да, блядь, Данте Алигьери, — язвит Власов в ответ. — «Божественная комедия», акт третий, заключительный: хуй ты, милый, угадал — к Диме ты один не поедешь. Я сказал. — И шо? — отпив вискаря, улыбаюсь, округляя глаза. — Сука, ты — как пятилетний ребёнок, который тыкает электрического ската металлическим прутком, сидя на катамаране! — психанув, Денька грохает ладонями по столу, и посуда на сушилке отзывается тихим звоном. — Или ты едешь в больницу и идёшь в кабинет вместе с Васей, или, блядь, я отработаю смену на СТОшке, приеду домой, схожу в душ, мы поедем вместе, и я разнесу эту ебучую медсанчасть к хуям собачьим! Я понятно, блядь, выражаюсь?! — Всё сказал? — улыбаясь, очень спокойно интересуюсь я. Мне таааа́ааак вкусно! — Всё, — мрачно изрекает Денис. — Умняша, — подаюсь вперёд, протягивая ему кусочек шоколадки. — А теперь зажуй. Я тебя услышал. — Как интересно в твоём исполнении звучит выражение «завали ебало»… — тянет Денька, но шоколадку с моей ладони губами забирает. — Собирайся в ванную, — говорю тихо, сгребая стаканы и уходя к мойке. — У меня отмёрзла жопа, я хочу в горячую воду, и ты идёшь со мной. Я понятно выражаюсь? — Мы не окончили разговор, — Денька появляется за спиной из ниоткуда. — Нет, окончили, — я домываю стаканы. Свет мигает. — Миша, — рычит Власов на ухо. Вокруг щиколотки обвивается чёрный хвост с пушистой изумрудной кисточкой на конце. Денька упирается в хромированный бок мойки руками с отросшими чёрными когтями. — Я не боюсь тебя, — улыбаюсь, поворачиваясь так, что мы оказываемся лицом к лицу. Хвост закручивается вокруг. Денька непонимающе смотрит на меня люминесцирующими зелёными глазами и хлопает пушистыми ресницами. — Ты думаешь, что ты страшный? — продолжая улыбаться, обхватываю ладонями небольшие чёрные рожки на его макушке, зажимаю в кулаках и тяну Деню к себе. — Ты наводишь не больше ужаса, чем щенок померанского шпица, — шепчу на грани слышимости, коротко касаясь его губ губами. — Пугающее злобное исчадие ада, которое подбирает голодных котят, выхаживает раненых птиц и подкармливает всю бездомную живность в округе, которое оплачивает в супермаркете чеки незнакомых старушек и ловит на красном у перехода за воротники беспризорную детвору? Ты серьёзно? — обнимаю его, притягиваю за затылок и прижимаюсь лбом ко лбу. — Кого ты стремишься напугать, Власов? Меня? Ты так стараешься казаться ужасающим оккультным созданием, совершенно забывая: я тебя знаю, как облупленного, вижу насквозь и на три метра вглубь — и то, что я вижу, не соответствует тому, каким ты пытаешься выглядеть, — веду подушечкой большого пальца по светлым росчеркам шрамов на его прессе, на рёбрах и выше. — Для меня играть не надо. Я свой. Казаться крутым, злобным, устрашающим порождением тьмы необязательно. Лишний и совершенно бестолковый расход энергии. Со мной можно снять маску. Я всё равно знаю, каков ты под ней. — А если снять не получается? — Денька не отводит взгляд — просто прикрывает глаза. — Если маска вплавилась, приросла, прилипла, как бинт к ране — и снять можно только с кожей, наживую? Что тогда? — Возьми мой хлоргексидин, — веду здоровым плечом, хмыкая. — Если захочешь, я помогу тебе снять маску. Осторожно. Размочим и снимем. Хочешь? — Денька молчит; пушистые тёмные ресницы дрожат. — Власов, — зову я тихо, оглаживая его щеку, вычерчивая подушечкой большого пальца линии под челюстью, цепляя щетину, — открой глаза и посмотри уже на меня. Мы не провалимся в ад — это я тебе гарантирую. Во всяком случае, не сейчас. Деня глухо смеётся, качает головой и всё-таки открывает колдовские зелёные глаза с золотистыми искорками смешинок на дне радужек. — У каждого свой персональный ад, darling, — говорит тихо, накрывая мою кисть ладонью. — Иногда я думаю, что срок в своём отмотал от звонка до звонка. Для полноты эффекта — осталось только маску снять. — Ты это и так уже делаешь, — улыбаясь, киваю на его грудь, исполосованную шрамами. — И даже не осознаёшь этого. Я об одном прошу: не надевай обратно. — Ты наслаждаешься, видя, какой я красавчик? — с горьким смешком ехидничает Денька, отстраняясь и направляясь из кухни. — Ты такой придурок у меня, — улыбаюсь, перехватываю его поверх плеч, останавливая, и скрещиваю запястья меж ключиц. — Ты очень красивый, — шепчу на ухо, прижимая вплотную лопатками к груди. — Когда настоящий. — Идём греться уже, — судя по голосу, Денис морщится, отлепляя меня от себя. — А то ж я так и поверить могу. В ванной душно от пара. Конденсат оседает на кафель и зеркало над мойкой. По-хорошему, надо было бы какого-то настоя вскипятить, но и так нормально. Сегодня мы меняемся. Я прижимаю Деню лопатками к груди и подушечками пальцев повторяю путь шрамов на рёбрах. За окнами грохочет. Свет в ванной мигает. — Свечи надо было зажечь, — говорю тихо, пеной вырисовывая у Власова на груди пентаграмму. — Ага, — ржёт он, — и шампанское с розовыми лепестками. Почему ж нет?.. — Фубля, — фыркаю с коротким смешком. — Свечи — не дань дурновкусию. В нашем случае, они просто помогают энергообмену — только и всего. Рабочий материал. — Знаешь, Зорин, — начинает Денька, поджимая губы в неописуемой гримасе, призванной выразить непонимание пополам с неприятием, — со своей избирательной амнезией ты мне больше нравился. А тут, стоило только башкой въебаться в пол в прихожей, как начался «энергообмен», телекинез, телепатия и прочая магическая срань. — Значит, когда это Джин Грей, телекинез — это дар. А когда я, телекинез — это срань, — произношу с напускным возмущением. — Прости, darling, но ты на себя в зеркало давно смотрел? — усмехается Деня, вырисовывая мокрыми пальцами у меня на предплечье единицы и нули. — Ты как-то до Феникса не дотягиваешь. — Ну, ок, — фыркаю, перехватывая его кисть и переплетая пальцы. — Во-первых, хорош, я не могу переводить так быстро, память у меня похуже твоей. Хочешь сказать — словами через рот, а не двоичным по коже. А во-вторых, лады, пусть не Джин, но хоть до Чарли дотягиваю? — Не льсти себе, — улыбается Власов, прикрывая глаза. — Он круче и симпатичнее. — Если я Чарли, то ты Эрик? — хмыкаю, глядя на свечи на полке под зеркалом. — Не совсем, — Денька закидывает мокрую лапу на смеситель. — Концепция мне нравится, но ты не дотягиваешь до Чарли. — Ок, — пожимаю плечами и взмахом руки притягиваю четыре свечи на бортик ванны; свет снова мигает. — А так? — Дешёвые фокусы для бродячего цирка, — Денька склоняется, выдыхает — и фитиля вспыхивают. — А твои фокусы, конечно, круче, — улыбаюсь я, концентрируясь, насколько получается, и заставляю свечи, зависнув над ванной, вращаться по часовой стрелке. — До Кроули ты не дотягиваешь, причем ни из одной вселенной. — Предпочитаю Бальтазара, — Власов щелчком пальцев возвращает свечи на бортик. — Причём из любой вселенной. Прекращай баловаться, слишком большие энергозатраты, фокусы того не стоят. — Я только начал, — усмехаюсь, вдыхая поглубже и прикрывая глаза. — Мне норм. Могу круче. — Миша, не надо, — глухо, опасливо как-то начинает Денис. — Миш?.. Открываю глаза и наблюдаю, как под потолком начинает клубиться багряно-красное подобие грозового облака. Пахнет чем-то цветочно-пряным. — Щас чудасну, — с улыбкой предупреждаю довольно. — Зорин, ради всего святого и грешного… — выдыхает Денька, но договорить не успевает. Первый кактус, со звучным «бульк», падает с потолка, а следом за ним летит ещё десятка два под моё зычное «бля». — Довольно! — Деня взмахом руки рассеивает чары, суккуленты обращаются алыми искрами и гаснут в воде. — Ты травмоопасен! — Я хотел розы, — оправдываюсь виновато. — Ну, да, — ехидничает Власов не зло, подцепляя отросшими когтями плавающий в ванне кактус. — Цветок? Цветок. Колючий? Колючий. Всё по запросу, — выдыхает, прикрывает глаза и молчит недолго. — Всё через жопу, впрочем, как и всегда. — Я просто не всё вспомнил! — Пытаюсь возмущаться, с нажимом прохожусь пальцами по рёбрам и прижимаю Дениса теснее. — Мне надо больше времени! — Тебе надо осторожнее колдовать и экономнее использовать энергию, — говорит он назидательно. — Не хочу, однажды вернувшись домой, выпустить на лестничную клетку стадо жаб, полчище змей, десяток коз, циркового медведя и дюжину нимф, потому что ты хотел просто сотворить себе кофе. — Кофе я могу и сварить, — напоминаю недовольно, — причём получше, чем ты, вообще без использования магии. — Ну, давай ещё померяемся, — страдальчески закатывает глаза Денька, возводя обречённый взгляд к потолку. — Щас! — со смешком фыркаю в ответ. — Неси свою линейку. — Придурок, — Деня смеётся и из ниоткуда обрушивает мне на башку ведро тёплой воды. — Зараза! — пока я ору и отплёвываюсь, содержимое ванны вытекает через бортики, а Власов бессовестно ржёт, закинув на смеситель обе лапищи. — Отвалится же, — замечаю, протирая глаза. — Я сломаю, я и починю, — пожимая плечами, отзывается он. — Ага, — улыбаюсь я. — Струя кипятка, хуярящая в потолок полчаса — это так бодрит. — Я вижу, у тебя уже есть опыт, — усмехается Денька. — Вентиль в кухне за мойкой, если что. — Где ты, умный такой, был два года назад? — насмешливо спрашиваю, легко толкнув его в мокрое плечо. — В аду, — отвечает Деня глухо, и всё веселье как в форточку сдувает. — Прости, — выдыхаю в светлую макушку, ослабляя хватку на груди. — Забыли, — Власов убирает ноги со смесителя и начинает возиться; вдвоём в ванне неудобно и тесно до ужаса, зато тепло. — Выползай, Ихтиандр. Мы жрать сегодня будем? — выбирается, сдёргивает с сушилки полотенце и бросает мне. Мягкая махра прилетает комком прямо в харю. — Не знаю, — выползаю, отираюсь и, повязав полотенце вокруг бёдер, убираю свечи на полку. — Мне не хочется. А тебе? — Тебе надо, — Деня тоже кутается в полотенце, стирает ладонью конденсат с зеркала и смотрит на своё отражение. А я смотрю на его гладкую, чуть золотистую от загара спину. — Тебе надо поесть, — продолжает Власов; наши взгляды встречаются в отражении. — Энергия не берётся из ниоткуда. Всю физику прокурил в балке. — А ты — со мной, — улыбаюсь в ответ. — Просто бывают электрики от бога, а бывают электрики «Не дай бог», — смеётся он. — Мы же с тобой знаем, кто есть кто, да? — У меня всё работает! — возмущаюсь, ловя себя на мысли, что звучит, как оправдание. — Правда, не сразу и не всегда так, как надо. Прям как у доктора Брауна. — Опять льстишь себе, — улыбается Денька. — Твои пиздецы — это просто пиздецы. А его пиздецы — это наука! — Это фантастика, солнышко, — язвлю, умышленно коверкая голос, и подмигиваю сквозь отражение. — А взорвавшаяся микроволновка — это реальность. — Увы, — смеётся Денька, низко опуская голову. — Давай, наверное, чтобы у нас ничего в кухне не взорвалось, ужин приготовлю я, да? — Рука в порядке, — говорю, пару раз сжимая кулак. — Могу и я. — Нечего, — отмахивается Денис. — Хрен знает, насколько там всё срослось. Тётка, конечно, спец, но любовные чары ей всегда давались полегче, чем исцеление. Чего ты хочешь? — Чтобы ты перестал, — отзываюсь на выдохе, скользя пальцами вдоль позвоночника, очерчивая позвонки и собирая капли воды с его горячей кожи. — Мы же говорили уже об этом. Лишние энергозатраты. Для кого ты костюм надеваешь? Для меня? Бессмысленно. Будь собой — это лучший вариант. — Кто б сомневался, — сверкнув глазами, ехидно фыркает Денис. — Костюм Адама — самое то, да? — Самое, — киваю, отвечая серьёзно, и игру не подхватываю. — Ну, на, — выдыхает Власов тяжело, на миг прикрывает глаза, стискивая керамический бок раковины едва не до треска, чиркает когтями по эмали, и я зависаю. Спина у него, мягко говоря, красивая. Нет, реально красивая, если не думать, как это всё было приобретено. На золотистой коже тут и там, переплетаясь и образуя неравномерную сетку, проступают шрамы. Все. Разом. Тонкие светлые линии изгибаются, соседствуя с рубцами разной ширины, испещряют лопатки, огибают бока и спускаются по пояснице. Я сглатываю и касаюсь рваной тёмной полоски над левой лопаткой. — Тошно? — усмехается Денька горько и смотрит сквозь отражение с вызовом. — Дебил ты, — констатирую негромко, накрывая шрам губами и прикрывая глаза. — Миша, — предупреждающе тянет Власов; когти скрежещут по эмали, а вокруг моей щиколотки тот час же обвивается хвост. — Ходишь по краю. Улыбаюсь так, что он, наверняка, чувствует это, легко прикусывая кожу, коротко мазнув языком, тепло выдыхаю и титаническим усилием воли заставляю себя отлипнуть от спины Дениса сейчас, пока не поздно. — Ещё нет, — поймав его взгляд в зеркале, хлопаю по плечу и распахиваю дверь ванной. — Зато определился насчёт ужина. Я хочу оладьи, а ты? — Оладьи — это блюдо, которое готовят на завтрак, Зорин! — рявкает мне вслед Денька, грохнув чем-то о раковину. — Ты будешь готовить оладьи в час ночи?! — Ты будешь готовить оладьи в час ночи, — улыбаюсь, уходя в кухню; свет в коридоре мигает; за окнами грохочет гром. — Сам же вызвался.