Медиум: за завесой

Домой мы возвращаемся под первые раскаты грома. Власов радостно уносится за комп, читает там что-то, потом проносится мимо с металлической подпоркой от моих глоксиний, врубает плиту и оставляет крашенную зелёную проволочину раскаляться. Я курю и с тоской смотрю, как выгорает зелёная краска. Тем временем Денис пересаживает своих новых питомцев, вместе с лопухом, в тазик, моет контейнер, моет мой салат, оставляя стекать в дуршлаге, и снова уносится. Я выдыхаю дым в потолок. Улитки доверчиво выпускают щупальца и любопытно пырятся по сторонам, высовывая из тазика влажные рельефные морды. У одного в пасти клочок листка, и я даже слышу, как моллюск с аппетитом его жуёт. Пиздец какой-то. — Миииии́иишшш! — орёт Денька из зала, по-змеиному растягивая шипящую. — Darling, а какой опрыскиватель у тебя с чистой водой?! Ну, без ядов, удобрений и всякой хрени?! — Возьми в упаковке на стеллаже между оранжевым хлорофитумом и кротоном! — кричу в ответ я, тщательно мою руки и решаю пересадить улиток обратно на лопух, пока они не поползли гулять по столу. — Я забрал неделю назад, ещё даже не распаковал! Зелёная коробка! — Мииииии́иишш?! — продолжает Власов из зала, пока я пытаюсь отлепить брюхоногое чудовище от синего, опасно покачивающегося таза. — Мииишшш?! — Что?! — рявкаю, не выдерживая. — Что такое оранжевый хрено… Как его?! — Деня тоже психует. — Я не вижу здесь нихрена оранжевого! — Хрень такая с ярким стеблем, похожая на мангольд! — гаркаю, отцепив улитку от пластика, и она моментально облепляет холодным пузом мою ладонь. — Чё, бля?! — непривычно высоко вопрошает Денька из зала. — Блядь! — на шумном выдохе ору я. — Зелёная коробка между оранжевой свеклой и радужным кучерявым лопухом в полоску! — О, догнал! — радостно отзывается Власов, и даже по голосу слышно: просиял, бедолажка. — О!!! Нашёл!!! Он, довольный и буквально искрящийся счастьем, возвращается с моим новым пульверизатором, который стоил немного дешевле, чем его новая клава, к слову сказать, полощет и наливает туда воды из чайника. Я тем временем вынимаю из пакета гаультерию, придирчиво осматриваю на предмет вредителей и болячек, и решаю сразу ампутировать отсохшие побеги. Пересажу уже попозже. Сейчас всё равно в квартире верхового торфа нет. Денька прожигает в контейнере дыры раскалëнной подпоркой под линейку. — Мне нужен сфагнум, — говорит он, тщательно измеряя расстояние меж вентиляционными отверстиями. — Улиткам надо в чём-то жить. — И мне нужен сфагнум, — тяжело выдыхаю, срезая мёртвые побеги. — Гаультерии тоже надо в чём-то жить… — Съездим в лес? — предлагает Денис, ополаскивая контейнер. Хреначит на дно куст салата и обильно опрыскивает стенки. — Не сегодня, — отзываюсь, отбираю пульверизатор, опрыскиваю растение и отдаю обратно. — Ночь на дворе. Может, завтра, до бара, если успеем. Деня любовно ополаскивает своих улиток остывшей кипячёной водой из чайника над тазом. Я пихаю свою гаультерию в хрустальную салатницу и тоже наливаю туда воды из того же чайника. Мы с Власовым переглядываемся. Уношу вереск в зал, пристраиваю на полке между мурайей и ардизией, вспоминаю, что надо закинуть в стиралку мокрое барахло и неохотно плетусь в ванную. Всё-таки хороший вечер. Спокойный. Несмотря на то, что в нашей квартире появились очередные новые жильцы. Уж от улиток вреда не будет, они — не кот. Они — в контейнере. Довольный и сияющий, я включаю свет, распахиваю дверь ванной и охреневаю буквально на пороге. Хорошее настроение как в форточку сдувает. Прямо на полу, на горе мокрого барахла, сидит… Что-то. Оно такое грязное, заросшее и вонючее, что невозможно определить его пол. С трудом понимаю, что тело у этого существа относительно человеческое. Пытаюсь проморгаться. Закрываю дверь, выключаю свет и пробую заново. Включаю свет, открываю дверь — не помогает. Существо, чем-то похожее на Самару Морган, так и сидит на куче мокрого шмотья, занавесившись чёрными колтунами тяжёлых грязных волос, лижет царапину на руке с длиннющими ногтями, потом застывает, наконец-то, завидев меня, и опасливо отползает в угол к стиралке. — Миш, иди глянь, как он жрёт! — восхищённо орёт Власов с кухни. Я молча смотрю на существо, а потом набираю в лёгкие побольше воздуха и рявкаю: — Денииии́иис! Существо, испуганно взвизгнув, вылетает по стенке под потолок, сверкая голой жопой в болотной грязи, и зависает в углу, глядя на меня зеленющими, как у Власова, светящимися глазами. — Ты чего так визжи… — Деня застывает в дверном проёме, глотая окончание. — Бля, я забыл, — виновато начинает он. — Это что, блядь?! — громыхаю я на всю ванную, тыча пальцем в хтонь под потолком. — Так, где моя швабра и святая вода?! — с остервенением закатываю рукава, позабыв даже о том, что у меня рука сломана. — Сейчас мы проведём обряд экзорцизма в домашних условиях, блядь! Я справлюсь не хуже Арчика — не сомневайся! Совсем нечисть охуела! Заползать в мой дом! — уже круто разворачиваюсь на пятках, но Денька ловит меня за шкварник. — Зорин, выдохни, не кипятись, — миролюбиво начинает он, поглядывая на существо, перепугано мерцающее глазами из-под потолка. — Это домовуша. Я его в Индустриальном подобрал, когда ты ушкварил от меня, как в жопу ужаленный. — Ты — что?! — злобно шиплю я. — Ты охуел, Власов! — взмахнув руками, выворачиваюсь из его хватки; лампа в ванной опасно мигает и трещит. — Тащить в дом всякую нечисть, не посоветовавшись со мной! — Он был совсем один там! — Денька наворачивает круг по коридору, взмахнув руками; лампочка снова трещит. — На руинах, брошенный, голодный! Я не мог оставить его на той свалке! Протянул платок, позвал с собой, он доверчиво и пошёл. Я платок в карман убрал и забыл. — Ты приволок нечисть в наш дом! — гневно ору я. — Я не нечисть, — пищит домовёнок из-под потолка. — Я Годислав. — А я Денис, — улыбается Власов, протягивая руку, и манит эту хтонь, как кота. — Не бойся, спускайся, тебя здесь никто не обидит. Хочешь молока? — Ты охуел, — устало резюмирую я, скрещивая руки на груди и напрочь забывая о переломе. — Мы его оставим? — Деня смотрит на меня взглядом мультяшного кошака. — Домовой — это же круто, ну! Это уют, тепло, благополучие. У тебя в этой квартире никогда не было домового. Тебе он понравится, я уверен! — Идёт, — тяжело выдыхая, сдаюсь. — Оставляй. Но ты сам его отмоешь, приведешь в порядок и обучишь правилам этого дома. Если он будет их нарушать — вернётся на помойку, с которой был принесён. Я понятно изъясняюсь? — Предельно, — виновато отзывается Денис, понурив плечи. — Славик, слазь. Будем мыться. — Спасибо, хозяин, — шелестит Славик, несмело корябая грязными ногтями стену. — Пожалуйста, Гадя, блядь, — выплевываю я, хромая в кухню. — Годя! — доносится до меня жалобное вытьë грязной хтони из ванной. Вхожу в кухню и закипаю. Буквально. — Денис, сука! — ору во всю мощь немалых лёгких, пугая соседей. — Что? — перепуганно спрашивает он, влетая в кухню и закатывая рукава рубашки на ходу. Я молча указываю на пару здоровенных моллюсков, которые с аппетитом жрут сиреневую традесканцию на подоконнике. — Я забыл закрыть контейнер, — виновато глядя в пол, оправдывается Денька. — Я куплю тебе новое. Как оно там?.. — Рео, — выдыхаю устало, чувствуя, как немилосердно начинает трещать чердак. — Денис, вода горячая! — пищит Гадя из ванной. — Иди, — печатаю с заметным раздражением, изо всех сил стараясь не наорать. — Ты его притащил в дом — теперь отмывай. Денька уносится в ванную, я тяжело выдыхаю, отлепляю улиток от огрызка традесканции, усаживаю на салат в контейнере и, опрыскав, закрываю крышку. Закуриваю, плюхнувшись на стул в углу, подпираю подбородок ладонью и, глядя на зарницы над городом, думаю, что ночь обещает быть волшебной, бля. «Волшебство» — понятие, в нашем мире, имеющее дно тёмное и глубокое, как жопа гиппопотама, потому я не ошибаюсь. Ночь реально получается волшебной. Пока машинка стирает с таким грохотом, будто идёт на взлёт, я с тоской кошусь на полку в тёмном коридоре, где так и валяется, забытая без надобности, спиритическая доска. Спросить бы у тёти Розы, за чьи, блядь, кармические грехи я рассчитываюсь, сука, всю жизнь. Ближе к полуночи гроза прекращается, Ферик выползает из своего укрытия в зале, любопытно принюхивается и трётся об ноги, а Денька выползает из ванной в клубах пара. Выглядит он, мягко говоря, заёбаным. Рубашка липнет к телу, волосы взъерошены, лицо покрыто испариной, в уголке губ так и зажата забытая мокрая сигарета, а в глазах плещется счастье. Не меньше литра в каждом. Сейчас через край польëтся. — Мы готовы, — торжественно оповещает он. — Слава, выходи, не бойся, Миша больше не будет орать! Правда же? — понижая голос, обращается ко мне. Из клубов пара в дверном проёме ванной показывается… Парень. Нет, теперь точно понятно, что эта хтонь мужского пола. Да, у хтони длинные чёрные волосы почти по самую жопу, но сейчас они красиво переливаются в свете ламп, а не свисают грязными сосульками. У парня бледная, буквально фарфоровая кожа, нарисованный, ненастоящий какой-то румянец и длинные куклячьи ресницы вокруг светящихся зелёных глаз. Весь он неестественно хрупкий, на Яра похож мало, хотя общее что-то есть. Одежда похожая, наверное. На нашем домовом тоже нет обуви, зато присутствует с десяток браслетов. На нём изумрудно-зелëные шаровары и чёрная вышитая рубаха, подвязанная золотистым кушаком. И побрякушки. Побрякушки в ушах, побрякушка какая-то вокруг башки, свисающая на лоб тонким золотым троелунием, на шее штук пять славянских амулетов, на запястьях покрытых татуировками рук — браслеты со свисающими подвесками и без. В общем, наш домовой… Звенит. И пахнет мятой с лавандой. — Июль, — говорю я просто, пожав плечами, закуриваю и отворачиваюсь к окну. — Что? — не совсем понимает Денис. — Июль, ассоциативный ряд, не заморачивайся, — отмахиваюсь, прикрывая глаза. — Так он может остаться? — уточняет Власов несмело. — Под твою ответственность, — я уже не чувствую в себе ни сил, ни желания скандалить. — Найди ему место, что ли. В зале в уголке у стола, может. Я не сильно разбираюсь в домовых. Короче, размести, пусть живёт. — Спасибо, хозяин, — смущённо улыбается Гадя. — Налажаешь — почувствуешь вкус настоящей свободы, — заранее предупреждаю, обжигая его взглядом. — Все новые обитатели этой квартиры понимают, как правило, сразу, что чувство юмора у меня очень чёрное и чужие шутки я оценить способен не всегда. — Я буду хорошо себя вести, — обещает домовёнок, звеня многочисленными побрякушками. — Налей ему молока, — удовлетворившись заверением, киваю Денису. — Да его покормить нормально надо, — говорит мой демон, начиная суетиться и звякать посудой. — Хуле того молока?.. Он почти сто лет нормально не жрал. — И сколько тебе? — спрашиваю я у Гади. — Двести пятьдесят, — он, кажется, смущается, немного сильнее розовея щеками. — Чудесно, блядь, — устало заключаю и ухожу в душ. Денька ещё долго тарахтит посудой, трындит о чём-то с домовым, и они вместе ржут в кухне, как кони в стойле. Я валяюсь на кровати в тёмной спальне, слушая, как за окнами шуршит тихий обложной дождь. Сначала начинает дёргать рука, потом к ней подключается нога, а следом появляется боль в ушибленной спине. Лежу, слушая, как Деня со своим новым хтоническим другом перемещается в зал, и прикрываю глаза. Волшебно, бля. Власов появляется минут через сорок, когда я, скукожившись, думаю, как бы согреть замёрзшие ноги, раздевается догола, скидывая шмотки просто на пол, ныряет под одеяло и притягивает меня к себе, прижимая лопатками к груди. Тычется носом за ухо, в ямку на шее пониже линии роста волос, шумно вдыхает и шепчет: — От тебя ревностью тащит за три километра. Я усиленно изображаю спящего. — И мне слышно, как ты недовольно пыхтишь, — Денька за спиной явно улыбается. — Я подобрал его потому, что идти ему некуда, а у нас всë равно нет домового. Никаких поводов для ревности, darling. — Это пока, — улыбаюсь, прикрывая глаза. — И я не против, если честно. Если тебе нравится Гадя… — Годя, — с улыбкой поправляет Денис. — Да похер, — глухо фыркаю я. — Если он тебе нравится, и это взаимно, я за вас только порадуюсь. — Я всё думаю: что это — а это радостью потянуло, — ржёт Денька мне в шею и жмëтся горячими лапами к моим ледяным ступням. — Славка мне неинтересен в этом плане. Я ж маз, ты сам говоришь, — улыбается, прижимаясь теснее, и я вроде бы начинаю согреваться. — Славка мне не подходит. Как же я буду страдать? — Придурок, — тоже улыбаюсь, пытаясь накрыть его кисть на моём солнечном сплетении сломанной рукой. — Отдай мне немного, — продолжает лыбиться Власов и тянет мою боль. — Ну, мне ж по кайфу. — Не тот характер, — хмыкаю в подушку, чувствуя, как руку и ногу перестаёт дергать. — Думаю, моральный мазохизм тоже не относится к тому, что тебе нравится. — Иногда выбирать не приходится, — Денька так близко, что щекочет кожу дыханием, и я могу почувствовать его улыбку. — Завтра снова Васька приедет, — шепчет он сонно, но боль тянет исправно. — Будь хорошим мальчиком. Не делай хуйни. И не гоняй Славку по хате шваброй. Попытайся с ним подружиться. — Будто ты мне выбор оставил, — тяжело выдыхаю, прикрывая глаза.