Медиум: за завесой

Арчик с Лилей уже ждут у машины, когда мы с Денькой, мокрые, грязные и вонючие, выползаем из зарослей сирени у театра. Сорокин, очень стараясь не меняться в лице, делает вид, что не заметил, какие мы с Власовым красавцы, и просто деликатно молчит. Зато Лилька явно решает отыграться за двоих. — Мальчики, а что случилось? Денис увидел в болоте коллег по цеху и нырнул поздороваться? — ехидно вопрошает она, сверкая нечеловеческими глазами. — Твоих увидел, — не менее язвительно выплёвывает Денька. — Сразу подумал: люди — расчувствовался, помочь хотел. А потом смотрю: перья белые из жопы торчат — так я сразу выдохнул и понял, что этой дряни в болоте как раз самое место. — А ну прекратите немедленно! — рявкаю на них, хмурясь. — Нам нужно в «Зазеркалье». Думаю, там мы сможем узнать, где Колька и его вампирёныш. Вампирёныша, кстати, Женя зовут. — А я-то думала, это девушка, — тяжело вздыхает Лилит. — Он всё бегал, всë подарки какие-то Жене искал. А, оказывается, Женя — это не просто парень, так ещё и кровососущий. Хорошенькая же компания из тёмных подбирается вокруг тебя, Арчик… — Это дискриминация! — моментально вспыхивает мелкий. — Не всегда свет — добро! Не всегда тьма — зло! Мысли шире, выйди за рамки! — Да что она там понимает, — усмехается Денис, плюхаясь на переднее пассажирское. — Ну, хотя бы то, что мыться надо в чистой воде после купания в толчке, — хмыкает Лилька ехидно. — Ты отвратительно воняешь. Уж лучше бы серой. — Зато ты, блядь, источаешь такой аромат, будто тебя уже отпели, — брезгливо морщится Власов. — Достаточно! — шикает на них Артур, устраиваясь на пассажирском позади меня. — Миш, нам нельзя сейчас в «Зазеркалье». Нас не пустят. Вы… — ненадолго умолкает и жуёт губу. — Не в том виде, чтобы ходить по клубам. — И не в том состоянии, — тяжело выдыхает Денис, выуживает из бардачка пачку сигарет, закуривает и заводит мотор. — Мы через три этажа пизданулись в зловонную лужу в подвале. Если я ещё в состоянии куда-то идти, то человек явно такое не потянет. — Да я в порядке! — тут же решаю возразить, отбирая у него сигарету. — Чудасни нам экспресс-душ, чистые шмотки — и я готов! — А пососать не завернуть? — ядовито ехидничает Денька. — Я сказал: домой — значит, домой. Мыться, стираться и отдыхать. А завтра вечером, так и быть, в бар. — С каких пор ты командуешь в вашей паре? — Лилька усмехается, как… Наверное, так может королевская кобра, когда с клыков яд брызжет, но это неточно. — Я не командую! — возмущается Власов, отбирает сигарету и затягивается. — Мы — не пара! — мгновенно вспыхиваю я. — М, какие вы интересные, мальчики… — тянет Лиля, опускает окно и закуривает свою тонкую вишнёвую сигарету. — Ваш Василий Андреевич по вам, случайно, ничего не писал? — Иди на хуй, стерва придурочная, — шипит Денька в ответ, сверкая зелёными глазами и вдавливая педаль газа. — Денис... — предупреждающе шиплю я. — Я-то схожу, милый, причём на хороший, и, не сомневайся, с удовольствием, — от Лилькиной улыбки делается жутковато. — А тебе вряд ли так повезёт в ближайшее время. — Можно, я вышвырну её в канаву у завода? — сквозь зубы цедит Денис, косясь на меня. — Нет, — качаю головой я. — Лиля — друг. Друзей нельзя вышвыривать в канавы. Во всяком случае, пока они друзья и живые. Твои социальные навыки ввергают меня в ахуй. — Эта пернатая — мне не друг, — морщится Денька, поглядывая на ангела в зеркало. — А я — друг? — интересуюсь просто на всякий. — Ты — да, — тяжело вздыхает Власов. — Тогда, пожалуйста, сделай мне одолжение, — начинаю я устало. — Отъебись от Лили. — Какие у вас двоих странные понятия о дружбе… — тянет ангел. — Да она первая доебалась! — возмущается Деня, взмахнув руками. — Держи руль! — взвизгивает Арчик, вцепляясь в подголовник. Я тоже понимаю, что Денька сегодня выжимает больше обычного, ещё и по такой разъëбанной дороге. — Не истери, — со смешком фыркает Денис. — В этой машине никто не умрёт. — Зато в машине «Скорой» — не исключено… — вставляет свои пять копеек Лилька. — Можно я ей в торец пропишу? — очень жалобно спрашивает Денис, состроив взгляд мультяшного кота, и косится на меня. — Смотри на дорогу! — вскрикивает Сорокин, кажется, находясь на грани сердечного приступа. — Ты же знаешь, что женщин бить нельзя, — качаю головой я. — Это отвратительно, низко и глупо. Это, в первую очередь, неуважение к самому себе. — Протестую, — выплёвывает Денис, проносится по ямам и, не сбавляя скорости, входит в поворот. — Она — ангел. Ангелы, согласно писанию, существа бесполые. Значит, она не женщина. Значит, я имею полное право втащить. — Протест отклонен, — чеканю, поджимая губы, хочу скрестить руки на груди — и… Не могу. — Просто посмотри на неё — и поймёшь, почему. — А, то есть, если бы я был бабой, то мне можно было бы не только прописать ей, но и творить вообще любую хрень?! — глубоко оскорбляется Власов, а я зависаю, умолкая, и пытаюсь представить его девушкой. И меня замыкает. Тот же Денис, к которому я привык, которого знаю с детства — женщина?.. Нет, воображение у меня живое. Оно рисует потрясающе красивую зеленоглазую блондинку, но почему-то не в пропахшем бензином комбезе и спецовке, а в чёрных кружевных чулках и моей рубашке. Внезапно в мозгу коротит, искрит, летят платы, всё идёт по пизде, и я просто тупо зависаю. Денька всё ещё переругивается с Лилькой, Арчик иногда на них шикает, весенние сумерки делают и без того хреновую видимость ещё хреновее, а я всё вишу и молчу, пока Сорокин со своим ангелом не покидают салон. — Что с тобой? — спрашивает Денис, накрывая моё колено ладонью, и выворачивает на проспект. — Отдай мне, — пытается тянуть боль, хмурится и убирает руку. — Чего тебя перемкнуло, Зорин? — Не поверишь, — со смешком выдыхаю я, низко опуская голову. — Представил тебя в чулках и на шпильках. — У меня были хорошие сиськи? — улыбается Денька, обгоняя такси и срезая мимо института. — Охренительные, — отзываюсь, утыкаясь затылком в подголовник и прикрывая глаза. — Под чёрными кружевами? — судя по интонации, Денис улыбается, щёлкая зажигалкой. — Под моей белой рубашкой, — честно признаюсь, не открывая глаз. — Так было бы проще? — в голосе Власова что-то неуловимо меняется. Появляется какая-то горечь и… Печаль, что ли. — Что? — не совсем понимаю, распахиваю глаза и сажусь ровнее. — Тебе было бы проще, окажись я в другом теле? — невесело улыбается Денис. — Ну, знаешь, в таком, на которое можно натянуть кружевные стринги, твою рубашку и чулки. Я, сука такая, абсолютно по-свински ржу, зажимаю пасть ладонью и мотаю башкой. — Ты чего? — Власов тормозит на светофоре. — Знаешь, — улыбаясь, облизываю губы и выдыхаю, понимая: Денька ж в полный рост обложит матюками по завершению. — Меня вполне устраиваешь ты лично и то, что ты в своём теле. И я открою тебе страшную правду, хотя, подозреваю, ты знаешь её и без меня. У нас один размер, Власов, и тебе идут мои рубашки. Как, впрочем, и футболки, и джинсы, и гель для душа, и даже одеколон, когда у тебя есть настроение побыть взрослым дядей, а не играть мальчика-распиздяйчика тридцати годиков. Чуть более страшная тайна заключается в том, что кружевные стринги можно подобрать и на твою жопу. Это — если вдруг захочется чего-то новенького. И боксеры, кстати, тоже. И плавки. Любого цвета, на любой вкус. И, если ты так сильно чувствуешь себя ущемлëнным, к любым кружевным трусам на твоей жопе можно подобрать чулки в цвет. Не думаю, правда, что пацаны на СТО оценят новый образ по достоинству и не пропишут тебе от всех душевных щедрот, если ты решишь блеснуть своим нарядом перед публикой, так сказать. Но лично я абсолютно не против, если тебе это улучшает настроение. Можешь выползать из своей чёрной кожи, скидывать берцы, впихиваться в чулки, в кружевные боксеры — и дефилировать по хате, сколько душе угодно. — Зорин, — тихо и пугающе ласково зовёт Деня, паркуясь под акацией, и я понимаю: мне пиздец. — Тебе пиздец, — сладко обещает он. Сегодня во дворе удивительно тихо, все деревья на месте, а Клавдия Петровна — нет. Меня поражает это обстоятельство до глубины души, но молчу, поднимаясь к себе на третий под хлюпанье и чавканье, и только теперь понимаю, как же, блядь, замёрз. Начало мая — совсем не лето. В мокрой, липнущей к телу одежде холодно. Денька открывает дверь, запускает меня в квартиру и заходит следом. Замок за ним щёлкает, отрезая пути к отступлению. Ферик выскакивает в коридор, вопросительно мяукает и бежит к Денису. Власов воркует с котом, позволяет ему обнюхать себя, гладит, пока я выползаю из кроссовок. — Салону пиздец, — говорит он, скидывая куртку. — Теперь всё чистить. Мерзость. Потом отгоню, но в душ я первым. — Пожалуйста, — веду здоровым плечом и забираю Кальцифера. Пока Власов плещется, сбрасываю шмотки на полу в ванной мокрой кучей прямо поверх барахла Дениса, накидываю халат и иду кормить кота, кормить птенца, включать подсветку растениям. Холодно. Просто холодно, и этот холод идёт откуда-то изнутри. Видать, хватанул чего-то на заброшке. Чего-то чужого. Тоскливо, да так, что выть хочется, и я прекрасно понимаю, что это — не моё. Денька выползает, орёт, что ванная свободна, и я ухожу мыться. Сдираю бинты с лонгета, скидываю халат на гору мокрого барахла, чтобы вечером постирать, выкручиваю краны и, сидя на бортике, наблюдаю, как горячая вода упругой струёй хуячит по эмали, как помещение заполняется паром. Заползаю в кипяток, выдыхаю и вытягиваюсь, прикрывая глаза. На старой пластинке крутится вальс, на подоконнике сидит рыжий кот. В углу, под иконой, накрытой вышитым полотенцем, горит лампадка. А в другом — противоположном — стоит блюдце с молоком и лежат конфеты. Выдыхаю и открываю глаза. Странное видение. Странное. Ни трупов, ни крови — загадочно… И ощущение, что на меня смотрят, начинает постукивать в висок. Вдыхаю поглубже и ныряю в горячую воду. К чёрту эту хрень всю! Из ванны выползаю, когда вода начинает остывать. Впихиваюсь в домашние шорты и футболку Власова, и иду его искать. Денька обнаруживается за компом в зале. Ферик урчит, растянувшись на коленях, пока его хозяин увлечённо мочит монстров. Подхожу ближе, стягиваю наушники Денису на шею и присаживаюсь на край стола. Власов едва успевает выдернуть из-под моей жопы свою чёрно-радужную светящуюся мышь и окидывает меня недовольным взглядом. — У меня!.. — начинает он возмущённо, взмахнув руками, и морщится, покосившись на экран. — Всё, бля! Сожрали! — меняется в лице, сканируя меня пытливым взглядом, снимает наушники и вырубает комп не «как надо», а по-варварски, как это обычно делаю я. — Почему так горько? — спрашивает, заглядывая в глаза, отпускает Ферика на пол и выпрямляется в кресле. — Не знаю, — веду плечом я. — Не моё. Замёрз. И вальс в голове на пластинке крутится. Сороковые. — Где лонгет? — Денька за бёдра притягивает ближе, утыкается подбородком в моё колено и скашивает взгляд снизу вверх. — Сохнет, — запускаю пальцы в его влажные волосы на макушке и перебираю пряди. — Давай бинтом перетянем пока, — предлагает Власов тихо, не выпрямляясь, и прикрывает глаза, пока я поглаживаю его по шее, плечам и лопаткам как раз там, где крылья прорастают. — И руку, и ногу. И, хочешь, просто поваляемся? Предлагаю заказать пиццу и посмотреть какой-нибудь «Отряд самоубийц» под колу со всякой вредной хренью, которую ты «не ешь». А, не, — улыбается он. — Там есть полезные желейные конфеты доктора Чернова, если захочешь. — Не хочется, — понурив плечи, качаю головой я. — О’кей, darling, — тяжело выдыхает Денька, выпрямляясь. — А чего тебе хочется? — Не знаю, — поразмыслив немного, честно признаюсь. — Идём погуляем. Энергия на нуле. Надо подзарядиться. — Погуляем? — скептически тянет Денис, сводя брови и смешливо глядя на меня. — Со сломанной ногой? Тебе реально хочется гулять? — Ага, — киваю в ответ. — Я дебил? — Есть маленько, — усмехается Власов. — О’кей, но машину надо на мойку, и… — Без машины, — затыкаю его фонтан я. — Поехали в парк. — Такси? — недоверчиво интересуется Денька. — Трамвай, — усмехаюсь в ответ. — Со сломанной ногой, — пыхтит он устало. — Трамваем. Куда? — В парк на окраине. Там сейчас зацветает сирень, древовидные пионы, вейгела и дейция, — улыбаюсь, закидывая больную лапу на его бедро; Денька накрывает подъëм ладонью и тянет боль на автопилоте. — Красиво до усрачки. Хочешь? — Усраться от красоты какой-то зацветающей хрени, названия которой я даже выговорить не могу? — отражает мою улыбку этот лис. — Всегда, блядь, мечтал. Но сперва мы обмотаем тебя эластичными бинтами. И, может, всё-таки такси? Подумай. Свет не близкий. — Нет, — улыбаюсь, прикрывая глаза, и замечаю, что чёртов вальс вроде стихает. — Представь, что тебе снова семнадцать, в кармане только сотка на мороженое, а впереди весь вечер. Не хочу никаких такси. Хочу трамвай. — Ты больной, Зорин, — тяжело выдыхает Денис, и мы идём собираться. Трамваи в восемь вечера в нужном нам направлении идут почти пустые. Мы забираемся на заднюю площадку, и я пытаюсь вспомнить, когда крайний раз ездил подобным транспортом. — Иди сядь, — говорит Денька, кивая куда-то вперёд. — Куча свободных мест же, а у тебя нога. — У меня их две, — улыбаюсь, вжимая спину в поручни в углу. — Шатает, — продолжает бухтеть Денис. — А если наебнёшься? — Если ты так переживаешь, держи меня, — отзываюсь, ведя здоровым плечом. Денька фыркает и впечатывает ладони в поручни по обе стороны от моих боков. Во всём трамвае стоим на задней площадке только мы одни. До окраины мы добираемся в сгустившихся весенних сумерках. Здесь тише и холоднее, чем у нас в центре. Спальный район, машин почти нет, маленькие магазинчики у остановки закрываются. Вдоль тротуаров зажигаются старые фонари, цветёт черёмуха и начинают распускаться сиреневые кусты. Мы не спеша добираемся до супермаркета, в котором тоже удивительно безлюдно в это время. Я зависаю около стеллажа с цветами и долго смотрю на замученную чахлую монстеру, а потом на не менее чахлую полусухую гаультерию. — Купить тебе цветок? — вполголоса спрашивает Денис, улыбаясь за моей спиной. — Тебе снова семнадцать, и у тебя только сотка на мороженое, — с усмешкой напоминаю я. — А у меня — на лимонад. — Почему только сотка? — не унимается Денька, шурша пёстрыми упаковками. — Что за фантазия странная? Даже на дружеское свидание — чёрт, бля, звучит-то как по-дебильному! — я бы не попëрся при таком бюджете. Давай, не исполняй. Мороженое я уже взял. Хочу купить тебе эту зелёную хуёвину, раз уж никакие букеты ты не признаëшь. — У нас не свидание, и даже не дружеское, — улыбаюсь я, вертя гаультерию так и эдак. — Если на то пошло, зелёную хуёвину я в состоянии купить себе самостоятельно, хоть она и пугающе не зелёная… Только в сквер со своим кустом идти — как-то странно. Может, на обратном пути. Идём на кассу, ща, я лимонад возьму. Денька мнëтся позади, что-то ворчит и фыркает. Я беру ситро себе и дюшес ему. Власов нагоняет меня на кассе, хреначит на ленту моё шоколадное мороженое с вишнёвым сиропом, свой пломбир с карамелью и несчастный куст гаультерии в стрёмном пластиковом горшке. Кассир смотрит на нас, как на двух долбоёбов. На пустой парковке довольный собой Власов раздирает упаковку пломбира и бодро направляется к тропинке, ведущей через кусты к лесопарку, едва ли не размахивая над головой пакетом с несчастным растением. Я, тяжело пыхтя, стискиваю зубы, догоняю и напоминаю о себе тактичным покашливанием. — Бля, — вдыхает Денька, забирает у меня мороженое, рвёт шуршащую фольгу и возвращает, незаметно мазнув пальцами по пальцам, вытянув боль. — Прости. — Нахрена ты куст купил? — спрашиваю, отгрызая кусок эскимо. — На дебильные вопросы ты будешь получать такие же дебильные ответы — хочешь? — пожимает плечами Власов, притормаживает, дожидаясь, пока мы поравняемся, и откусывает от моего эскимо. — На, — суёт мне под нос свой рожок, и я тоже откусываю. — О’кей, darling, — мерзко коверкая голос, улыбаюсь я. — Значит, на обратном пути куплю тебе букет роз. — Нахуя? — хмурится Денька, направляясь вперёд по тропинке. — Просто все специализированные магазины будут уже закрыты, и купить тебе набор гаечных ключей, чтобы собрать из них букет, мне будет тупо негде, — ехидно лыблюсь, догоняя его. — Надо спросить у Васьки, лечится ли это… — тяжело выдыхает Денис. В сквере тихо, спокойно и, на первый взгляд, очень даже безлюдно. Многочисленные лавочки вдоль цветущих аллей абсолютно пусты. Сиренью и черёмухой так одуряюще, опьяняюще пахнет, что даже немного кружится голова. Пионы шуршат листвой на ветру, пока не распустив бутоны. Где-то в ветвях тополей за оградой ухают совы. Городского шума здесь почти не слышно. Вдоль бордюров белеют островки отцветающих нарциссов. Вокруг лиственниц и дубов начинают расцветать ландыши. У пруда, просто на газоне, всё ещё пушится семенами отцветшая сон-трава. Тихо потрескивая, фонари притягивают немногочисленных насекомых. Ночи ещё холодные. Мы с Денькой устраиваемся на лавочке возле клумбы с дикими тюльпанами, закуриваем и открываем лимонад. Я поглубже вдыхаю сладковатый вечерний воздух, напитанный ароматами весенних цветов, смотрю на золотистую полоску меж тяжёлых сгустившихся туч на западе, и думаю, что будет гроза. — Ты этого хотел? — спрашивает Денька тихо, кивая на фонари. Над сквером пищат летучие мыши. В кронах дубов ухают совы. Сирень шуршит листвой прямо над нами. — Ага, — улыбаюсь, чувствуя, как энергия искрится вокруг нас в прохладном вечернем воздухе. — Мне с полчаса надо, и можно домой. Деня пожимает плечами. Мы меняемся лимонадами, отпиваем и снова возвращаем бутылки друг другу. Выдыхаю дым, затушив сигарету, выбрасываю в урну, возвращаюсь на лавочку, прикрываю глаза и уже растекаюсь, собираясь энергетически отужинать, но что-то идёт не так. Из сиреневых кустов на краю аллеи доносится стон. И ещё один — откуда-то со стороны пруда. Я распахиваю глаза и вопросительно смотрю на невозмутимо курящего рядом Деньку. — Весна, — глубокомысленно изрекает он. — Пиздец, — морщусь я. — Здесь, вообще-то, люди с детьми гуляют. — Ну, сейчас же не гуляют, — хмыкает Денис, поднимаясь с лавочки. — Лады, ты тут хавай, а я тоже пойду, по кустам прогуляюсь. — Ты очарователен, — не могу не съязвить я. — Сарказм неуместен, — улыбается Денька. — Это не зов природы и не внезапный порыв понаблюдать за местными любителями ебли на траве. Мне просто скучно. Если передумал, поехали домой. А нет — приятного аппетита. Власов уходит, я выдыхаю и пытаюсь сосредоточиться, но куда там, блядь?.. Дальние кусты мелодично стонут, противоположные — шуршат. За спиной шелестит Денька, пробираясь сквозь кустарник, как молодой лось в период гона. Это пиздец, короче. Закуриваю, вдыхаю дым и решаю просто послушать. Где-то что-то шуршит, хрустит, трещит и ломается. — Ёб твою мать! — доносится до меня приглушённый голос Дениса, а следом за ним — оглушительный женский визг. — Чёрт, тысяча извинений, продолжайте, не обращайте внимания, я тут просто цветочков наломаю. Ржу, низко опуская голову и закрывая лицо порезанной ладонью. Пиздец, блядь, а не Деня. Где-то ухает сова, что-то плюхаются в пруд. Ветер шуршит листвой. Деня шуршит сиренью. Из кустов у пруда снова доносятся стоны. — Ёжик! — а, это Власов, кто ж ещё… — Бля! — а вот это уже какой-то другой мужик. — Пацаны, простите, я ёжика погладить, — как ни в чём не бывало, выдает мой пришибленный демон. Меня накрывает приступом беззвучного ржания, и я начинаю подозревать, что хитрые производители в ситро явно добавили какой-то волшебный ингредиент… Хрустят кусты, скрипит лавка у пруда, где-то в зарослях мелодично постанывает девушка. Денька, вроде, перестаёт носиться за бедным ежом и прекращает бессовестно ломать разномастную здешнюю сирень. Я выдыхаю, позволяя себе расслабиться. — Ух тыыыы́ыыы! — рано позволяю — кто-то высоко визжит в ответ на радостный вопль. — Простите, леди, я не Вам, — воодушевлённый Власов с треском ломится обратно. — Нагулялся? — глухо ржу, окидывая его взглядом. — На, — он суёт мне охапку сирени и расстёгивает куртку, вынимая из-за молнии мятый листок лопуха. — О, arctium tomentosum, — улыбаюсь я. — Нахрена он тебе? — Смотри, — удерживая на ладони, Деня разворачивает лопушиный лист и… Я охреневаю, потому что на нём сидят две огромные улитки. Реально огромные, едва умещающиеся на ладони. — Конченые мерзкие создания, гордо именующие себя людьми, выпустили их в сквер, чтобы они умерли от холода и неподходящей влажности, а я подобрал. — О, Господи, — протяжно стону я, и девушка из кустов соглашается: — Боже, да! Денька шипит, как змея, а я с ужасом смотрю на монстров в лопухе на его ладони. — Не утруждайся, я помогу, — произношу устало. — Их зовут Биба и Боба, и теперь они будут с нами жить? — Да! — восторженно отзывается Власов, и из дальних кустов ему вторит какой-то мужик. — Лады, — покладисто соглашаюсь я, потому что ничег другого мне не остаётся. — Значит, пойдём. Надо купить им контейнер на первое время. Ухаживать будешь ты. Я подхватываю свой веник с лавки, Денька — пакет с растением, и мы отправляемся обратно на остановку через супермаркет. Новых питомцев Власов пихает в прозрачный судок для завтрака прямо на кассе вместе с лопухом, и я с ужасом наблюдаю, как эти огромные моллюски облепляют своими странными телами пластиковые стенки. Тела и правда странные — пупырчатые какие-то, и разного оттенка. Один моллюск серый, второй — чёрный. А ракушки одинаково полосатые, коричнево-рыжие, что ли. У новых питомцев Власова такие огромные щупальца, что, клянусь, зрачки видны в глазах. Денька плюхается на сидение в трамвае, водружает контейнер на колени и, улыбаясь, любовно поглаживает улитку по распластанному, идущему волнами пузу сквозь пластик. Я обречённо закатываю глаза. Вот это — не лечится точно.