Медиум: за завесой

Сначала появляется запах бензина, мазута и знакомого парфюма, и только потом — сам Власов. — О, детёныш! — улыбается он, завидев Арчика, распластавшегося на ковре и уткнувшегося мордой в ворс. — А ты здесь что делаешь? — Привет, — улыбаюсь я, протягивая зачем-то к Деньке относительно здоровую руку. — Привет, недоразумение, — отражает улыбку он, наклоняясь. И это происходит так естественно, так обыденно, будто для нас нечто подобное — в порядке вещей. Деня ерошит мне волосы на макушке, незаметно ощупывая вавку в голове, а я мажу сухими губами по его щеке, даже не успев понять, что делаю. — Как вы тут, детки? — продолжая улыбаться, Власов выпрямляется, расстёгивая спецовку. — Детский садик «Сорнячок», — хмыкает уже переодетый Васька, шагнув в комнату, и пожимает ему руку. — Пост сдаю. Ваши залежи одежды я перестирал и развесил. Высохнет — не забудь снять. На плите суп и пюре, в холодильнике салат, на подоконнике котлеты стынут. Там ещё есть булки в хлебнице и компот в кувшине, — инструктирует он. — Контролируй, чтобы Зорин ел молочку и желейные конфеты. Я там привëз, на верхней полке в шкафчике возле сигарет. Как лекарства давать — напишу в «Вайбере». У меня через сорок минут приём, я уехал. Сорокин покормлен, Зорин есть отказался. Проконтролируй, чтобы поел. И проверяй периодически повязку на ноге. Лонгет я примотал, не снимайте. Всё, время, — Чернов прощается со мной и Арчиком, подхватывая пиджак. — Спасибо, Вась, — судя по голосу, Денис улыбается, провожая того до двери. Как только замок за Васькой щёлкает, воздух над ковром искрится голубым, и посреди моей спальни материализуется Лилька в чёрном коктейльном платье. — Господи, думала, не уйдет, — с облегчением выдыхает она. — Можно воспользоваться вашим душем? — жалобно скулит Артур, краснея и занавешиваясь волосами. — Почему так похотью воняет? — входя в спальню, хмыкает Денис, и Арчик, кажется, алеет щеками ещё сильнее. — Больше, чем в вашей прихожей — любовью? — ехидно хмыкает Лиля. — Да это сирень в ведре, светлая! — мне кажется, Денис пытается оправдываться. — Ты что-то спутала, ангел! — Я пошёл! — не выдерживает Сорокин и, с удивительной для его состояния скоростью, вылетает из спальни. — Чудаснуть тебе трусы, милый? — орёт вслед Лилька. — Здесь совершенно нечего смущаться! Такое со всеми бывает! Правда же, ребята? — делает страшный взгляд она. — Нет, — отвечаем мы с Денькой синхронно. — Могли бы и соврать, — шипит на нас Лилит, когда в душе начинает шелестеть вода. Денька, щёлкая фастексами, на ходу расстёгивает комбинезон, оставляя после себя запах одеколона и бензина, и уходит в зал. Я тяну носом, улыбаюсь и блаженно прикрываю глаза. — Ещё немного — и, мне кажется, у тебя возникнет та же проблема, что и у Артурчика… — усмехается Лилёк, устраиваясь на краю кровати. — Мужчины… — Зато нам необязательно подкидывать трусы к потолку, чтобы понять, нравится ли нам кто-то, — отражаю её усмешку я. — Итак, — Денька с Кальцифером подмышкой возвращается в спальню в домашних спортивках, плюхается на кровать возле меня, продолжая источать аромат СТО, усаживает Ферика на грудь и наглаживает. — Ты не хочешь прикрыться? — ехидно осведомляется ангел. — Я тебя смущаю? — в тон ей отзывается мой демон. — В душ хочу, а там твой подопечный дрочит. — Как грубо! — возмущается Лилька. — Не хочешь поторопить его? — как ни в чëм не бывало, хмыкает Власов. — Ты ужасен, — выдыхаю я, перекатываясь ближе, и утыкаюсь носом в тёплую бархатистую кожу на его плече, поглубже втягивая смесь запахов соляры, бензина и одеколона. — Я просто честен, — Денька запускает пальцы в мои волосы на затылке и, кажется, поглаживает нас с урчащим Фериком абсолютно одинаково. — Как, впрочем, и все тёмные. Мы не злые. Мы честные. А правда, как показывает практика, мало кому нравится. — О, Господи!.. — страдальчески стонет ангел, обречённо закатывая густо накрашенные глаза. — Давай не будем о добре и зле, нечистый. — Я был бы уже чистым, если бы твой подопечный не занял душ, — хмыкает Денька, выдыхает и с хрустом потягивается. — О’кей, Скуби & Company, план действий? — Едем в Индустриальный, — вытягиваясь на кровати, веду здоровым плечом я. — Это я уже понял, — скорчив сложнопереводимую гримасу, отзывается Денис. — С чего начинаем, Баффи? — Я думаю, с театра, — улыбаясь, отвечает Лилька. — Я не у тебя спрашивал, — фыркает Власов, пытаясь проглотить смешок, отпускает Ферика на пол и, укладываясь набок, улыбается, сверкающими зелёными глазами глядя на меня — смешинки на дне зрачков так и искрятся. — Что скажешь, Баффи? — Не знаю, Ангел, — понимаю, что рожа от лыбы вот-вот треснет, садясь на постели и подбираясь поближе к изголовью; Денька сразу же утыкается виском в моё бедро. — Думаю, Лилит права, — запускаю пальцы в его волосы, принимаясь перебирать светло-русые прядки. — Нужно начать со старого театра. А там, может… Не знаю, ты не чуешь вампиров? — Я похож на оборотня? — язвительно мурлычет Денис, явно затрудняясь определиться в том, какие именно чувства сейчас хочет выразить. — У меня нет нюха на фантастических тварей и места их обитания. Я просто демон, о’кей? — О’кей, — покладисто соглашаюсь я. — Значит, едем на место, а там мне стены подскажут. — А ты уверен, что потянешь, милый? — негромко осведомляется Лилька, с сомнением глядя на меня. — Потянет, — говорит посвежевший, намытый до блеска Арчик, проходя в комнату и плюхаясь на край кровати четвёртым. — Надеюсь, ты помыл после себя душевую кабинку? — страдальчески закатывает глаза Денис. — Я там книги принёс, — Сорокин игнорирует его напрочь. — Нарисуем сейчас тебе парочку сигилов на груди, ляпнем пентаграмму, трискелион… — На лоб, — со смешком хмыкает Деня. — Я там камушки принёс, ниточки, пару печаток, — продолжает Арчик, а я дивлюсь его умению так качественно класть хер на посторонние раздражители. — Справишься. Главное — не прыгай с места на несколько уровней. — Да я на один едва могу, — поджимая губы, произношу на выдохе. — Ничего, мы тебя прокачаем, — улыбается Арти. — Только перекурить дайте. Я до сих пор как в тумане. Василий Андреевич… — мечтательно тянет, прикусывая губу. — Бля, я не вынесу этих сахарных соплей! — Деня подрывается с дивана так, будто внезапно обнаружил под задницей раскалëнные угли. — У меня психика, мне в душ! — он уносится, и через минуту в ванной начинает шелестеть вода, а Арчик всё мечтает, счастливо выдыхая: — Он такой… Как древнее божество! — Подотри слюни, студент, — улыбаюсь я. — Мы с Васькой двенадцать лет знакомы, и могу заявить тебе с уверенностью: твой Василий Андреевич абсолютно асексуален — поверь мне, я проверял. Там непрошибаемая броня. Тихо обожать его и преклоняться — пожалуйста, это он стерпит. Но упаси тебя все, в кого ты веруешь, попытаться запустить ему руку в штаны. Откусит при самой жопе. — Откусит? — хмурится Арчик, выходя из своего состояния влюблённого охуения. — Так он же вроде нулевой. Я не чувствую в нём магии. — Его магия в силе сарказма и способности вербально опустить тебя на уровень сточных вод, — криво усмехаюсь я. — Не пытайся подкатывать. Он размажет твою самооценку по асфальту, и все твои возвышенные и не очень, светлые и тёмные чувства смешает с дерьмом. Он таких, как ты, на завтрак пачками жрёт, и не давится. — А я всё равно… — упирается Артур, розовея щеками и пьяно сверкая глазами — ну, просто воплощение долбоебизма в чистом виде. — Как хочешь, — веду здоровым плечом я. — Но, когда, мотая сопли на кулак и умываясь слезами, приползëшь за утешением, выколупывая осколки разбитого сердца из грудака, не говори, что я не предупреждал. Пока Денис плещется в душе, Сорокин, вывалив на ковёр содержимое своего внушительного рюкзака, обвешивает меня какими-то браслетами из бусин, цветными верëвками и серебряными кулонами на пëстрых нитках. На левую руку принесëнные печатки не лезут. Опухшие пальцы для таких целей не годятся, потому все пять колец Арчик пихает мне на правую. Затем вытаскивает из переднего кармана рюкзака маркер, открывает одну из своих книг и, прикусив высунутый кончик языка, сосредоточенно малюет что-то у меня под ключицами. — Фсё! — удовлетворённо изрекает он, улыбаясь и скрещивая руки на груди. — Иди посмотри на себя и одевайся. Ты готов к бою! Деваться некуда — иду. Надо же мне понимать, на кого я похож, как жертва юношеского творчества. В ванной жарко и влажно. От пара не продохнуть. Тыльной стороной ладони стираю конденсат с запотевшего зеркала, оттягиваю вырез футболки и недовольно смотрю на чёрные художества. Денька выходит из душа, хмыкает у меня за спиной и тянет полотенце с сушилки. — Ты — как новогодняя ёлка, — улыбается он. Наши взгляды встречаются в зеркале. — Тебе не нравится? — решаю картинно ужаснуться. — Ну, почему же? — Денис подхватывает игру легко. — Свежо, непривычно. Но, боюсь, в офисе не оценят твой новый образ, — подходит ближе, упираясь ладонями в тумбочку по обе стороны от моих бёдер. — Не хватает розария, как у Лоррейн Уоррен. — Хочешь подарить? — ухмыляюсь, заглядывая в его глаза через отражение. — Может быть, — Денька улыбается, выдыхает и выходит из образа. — Терпимо? — Терпимо, — киваю в ответ, сразу понимая, о чём он. — Отдай мне немного, — Денис прижимается теснее, перехватывая меня за запястье, и я вижу в зеркале, как его пальцы пачкаются полупрозрачной сажей. — Если разделить на двоих, нести легче. К счастью, около четырёх мы всё-таки выезжаем. В этот раз я не беру с собой никакого обезболивающего. Моё персональное обезболивающее за рулём недовольно пыхтит, считая, видимо, что вся эта поездка — не лучшая затея, и мрачно косится на меня. Центр покинуть мы успеваем ещё до того, как дороги заполняются машинами, и это не может не радовать. В Индустриальном районе в последний раз я был лет десять назад, и то потому, что мой одногруппник жил неподалёку. Местечко это, насколько я помню, стрёмное. Не проходит и десяти минут, как убеждаюсь, что моя память не спит с другим. Сначала городские высотки, магазинчики, аптеки и бары редеют, а на смену им приходят старые дома из красного кирпича, заводские руины, заброшенные складские помещения, закрытый старый университет, частные домики, огороженные грядки и стихийно раскопанные огороды на целине около балки. Дорога здесь, мягко говоря, отвратительная и раздолбанная. Денис матерится сквозь зубы, а я рассматриваю окрестности в золотистых лучах весеннего солнца, и понимаю, что на улицах пусто. Буквально. Под лоточком спят грязный алкаш и три бездомные собаки, средь стареньких одноэтажных домиков начинают появляться двух и трëхэтажные. Места здесь жуткие. — Холодно, — говорю, ëжась, растираю руки и поднимаю стекло. — Почему так холодно, Денис? Почему болотом и разложением тащит? — Оглядись, — недовольно морщится он. Мы проезжаем мимо старого заросшего кладбища с покосившимися каменными крестами, склепами и рыдающими гранитными ангелами. Ржавая ограда плотно обвита диким виноградом, на могилах колосятся лопухи, нестриженая спирея тянется наружу, просовывая меж прутьями свои белые соцветия. Посреди кладбища заброшенная церковь чернеет маковками. — Как золы нажрался, — кривлюсь, стараясь сглотнуть, но куда там?.. Во рту привкус сажи и крови. — Что за место такое?.. — Гиблое, — отзывается Артур с заднего сидения. — Здесь раньше кладбище было. Забытые покойники, скучающие по живой энергии, зовут таких, как ты. — Оно и есть, — говорю, бросая взгляд на памятники через зеркало заднего вида. — Нет, — отрезает Денька. — Раньше, намного, ещё до революции, здесь было огромное погребалище, болото и лес. Потом лес вырубили, болото осушили, часть могил перенесли, остальные сравняли с землёй, а на месте кладбища построили завод и возвели Индустриальный район. От старого пригорода остался только этот клаптик погоста, госпиталь вверх по улице, заброшенная церковь и старый монастырь. Он, наверное, тоже уже закрыт. Всё аварийное кругом. — Это плохой район, — говорит Арчик тихо, сжимая в кулаке серебряную звезду, болтающуюся на шее. — Потревоженные покойники не прощают такого неуважения. В этом районе самое большое количество убийств, самоубийств и несчастных случаев. За любой год статистику открой. Мёртвые здесь тянут к себе живых. Здесь грани между мирами тоньше. Предприятия закрываются из-за несчастных случаев, жителей целых домов, стоящих у урочища, эвакуируют — стены сыплются, строения дают усадку. Болото забирает всё живое себе. — Не пугай его, — улыбается Денька, бросая взгляд через зеркало на Артура. — Он по таким местам через день шастает, и чувствует себя, как рыба в воде. Улица, на которую мы сворачиваем, идёт под гору. Множество крутых ступенек, уходящих вверх, только через десяток пролётов переходит в обыкновенный тротуар, выложенный брусчаткой. Цветущие деревья под порывами ветра роняют на неё лепестки, и вся улица стоит, как в снегу. Мы проезжаем маленький гастроном и старый госпиталь из красного кирпича. Деня хмурится, покосившись на меня, и я сразу не понимаю причины его обеспокоенности, а потом меня буквально скручивает. Криками, стонами, воем оглушает, а от боли сворачивает в бараний рог. — Сука, — только и выдыхаю, зажимая виски кончиками пальцев. — Почему ж так больно?.. — на светлые джинсы падает пара капель крови из носа. Воняет болотом, прелой листвой, застоявшейся водой, мокрой землёй и разложением. На секунду перед глазами меркнет, и я вижу бледные распухшие лица в грязной воде меж гнилой листвы. Тошнота подступает к горлу и поселяется под кадыком. — Не лови, — Денька накрывает моё колено ладонью, ощутимо сжимает и тянет боль. — Слишком много чужих страданий. Слишком заряженное место. — На, — Арчик, перегибаясь через сидение, пихает мне под язык мятный леденец. — Соси. — Я это умел и раньше! — осеняет меня откровением. — Скачки! Я умел это ещё в детстве! Просто не понимал. Твои конфеты в кармане, — перевожу ошарашенный взгляд на Дениса, умолкая. — Имба, — улыбается он. — Я уж думал, до тебя никогда не дойдет. — Ты всегда знал! — возмущённо выдыхаю я. — Ты знал! Власов, сука, какой ты мудак! — Рад стараться, — смеётся Денька. — Меня от вас тошнит, — устало признаётся Лиля, на миг смыкая накрашенные ресницы. Мы сворачиваем на тенистую улицу, белеющую от цветочных лепестков, проезжаем небольшие двухэтажные домики с облупившейся штукатуркой, во дворах которых сохнет бельё и доживают свой век ржавые «Запорожцы», и, наконец-то, выезжаем к спуску. Вдоль него тянутся руины из красного кирпича, поросшие диким виноградом, и высятся заброшенные старые дома под снос. По дороге вальяжно бредёт кошачья пара. Я смотрю по сторонам и вздрагиваю. — Здесь раньше стена была, — говорит Арчик. — Больше ста лет назад. Отделяла улицу от завода. Длинная. Она хрен знает, куда тянется. — Нет, — качаю головой, прикусывая губу. — Это впереди. Там холодно и трещит. И состояние такое… — задумываюсь ненадолго и прикрываю глаза. — Пьяное, — во рту привкус жидкости Новикова, свинца и ментола. — Слева типография, — говорит Денька. — Старая, её закрыли ещё в восьмидесятые. Там кого-то чем-то расплющило вроде. Дальше театр, старый паспортный стол, а ближе к окраине, почти у леса, лечебница. Её ещё в семидесятые закрыли. — Психушка, — киваю, стараясь вдохнуть поглубже, но нихрена не получается; воняет зелёнкой, свинцом, кровью, болотом и разложением — будто в глотку кто мертвечины напихал. — Мне здесь тяжело. — А я говорила, что тебе лучше было бы дома остаться, — произносит Лилька, суясь меж передних сидений. — Нормально, — спешу заверить я. — Не критично. Я вывезу. — Ну, смотри, — хмыкает ангел. Мы сворачиваем на перекрёстке у старого покосившегося памятника. С трёх сторон здесь заброшенные полуразрушенные дома, сгоревшее здание архива, и пустырь. Прямо перед нами, посреди старого фруктового сада, поросшего высокой травой и белеющего облетевшими лепестками, высится здание театра с прохудившейся крышей и облупившейся выгоревшей штукатуркой. Вся былая роскошь с него осыпалась, старые фонари разбили местные наркуши, лавки во дворе сгнили, а в клумбах да фонтанах давно колосятся одуванчики. От некогда красивого строения остались широкие ступеньки с резными перилами и массивные ворота, покрытые наскальной росписью из матюков и граффити. Мы обходим двор, осматриваем заколоченные двери и забитые досками окна, прохудившуюся крышу, рухнувший шпиль. — Ребят, давайте разделимся, — предлагает Арчик тихо, пробираясь вслед за Денькой по чернозëму под яблонями, буйно поросшему бурьяном. Я медленно ковыляю за Арчиком, а следом за мной, матерясь и шипя, всаживая шпильки в грязь, несмело продвигается Лилька, отдирая от платья липкую траву. — Давайте, — соглашается Денис, окидывая облупленные стены напряжëнным взглядом. — Так быстрее будет. — Отлично! — воодушевляется Арти. — Я иду с Мишкой, — отрезает Власов, и всё воодушевление Сорокина будто ветром сдувает. — Мне это место не нравится. Не хочу, чтоб его опять черти кинули. Мы разделяемся и идём вдоль здания в противоположные направления — ищем запасной выход, только, кажется мне, это абсолютно бесполезная затея. На растрескавшемся асфальте у прогнивших лавочек —шприцы, гондоны, чья-то рваная кроссовка, пакет из-под вермишели быстрого приготовления, пивные бутылки и мусор, красиво присыпанный лепестками яблонь. — Тебе не кажется, что мы напрасно тратим время? — негромко спрашиваю, закуривая, чтобы хоть как-то избавиться от привкуса тлена и разложения. — Нет здесь вампиров. — Ошибаешься, — Денька улыбается, носком ботинка цепляя что-то под лавкой, и выволакивает на свет контейнер из-под крови. — Что там? — сразу же оживляюсь, склоняясь над находкой. — Наша четвёртая, — усмехается Власов, присаживается на корточки и окидывает здание театра задумчивым взглядом. — И как я забрался сюда, чтобы пожрать?.. — Вот так, — подходя ближе и отгибая зеленеющий куст чайных роз, пробившийся к солнцу много лет назад и раскрошивший асфальт, киваю на подвальное окно с переломанными, отодранными досками. — Ну, что? — Денька тоже подходит ближе и скользит подушечками пальцев по широким росчеркам когтей на трухлявых досках. — Лезем в подвал, Баффи? — Осиновый кол, серебряный крест, вода святая? — скептически изгибаю бровь, глядя на него. — Хоть «Орла» с серебряными пулями мне чудасни. — Нахуя? — Деня смотрит на меня, как на клинического дебила. — Вампиры дохнут, если им снести башку, но мы с тобой убивать никого не будем. Это уголовно наказуемо. У тебя нагрудник круче любого броника, так что ты защищён, а вооружать тебя, во избежание травмоопасных ситуаций, я не буду. Хрен знает, в чьей жопе может оказаться серебряная пуля, если ствол в твоих руках, Зорин. Я адреналин, конечно, люблю, но так рисковать не готов. — Заебись, — киваю в ответ, поджав губы. — С голыми руками в упыриное гнездо. Всю жизнь мечтал. — Заебись, — копирует мою интонацию Денька. — Твоя мечта сбылась. Медиумы, экзорцисты и дамы — вперёд.