Медиум: за завесой

— Поднимайся, несчастье моë, — улыбается Денька, протягивает руку и помогает мне встать с пола. — Идём в спальню, — вздыхает тяжело, цепляя растянутый ворот моей старой футболки. — Хочу, чтоб ты разделся. — У меня крыльев нет пока, если что, — отражая улыбку, подмигиваю ему. — И мозгов, к сожалению, тоже, — хмыкает Деня с выражением лица: «Мой лучший друг — дебил». — Хочу посмотреть, насколько всё печально и как сильно ты пизданулся. Деваться некуда — иду. Денис, подхватив Кальцифера, как чихуахуа, под одну руку, и прихватив свечу, чинно топает следом. Останавливаюсь на коврике, и эта ситуация мне что-то сильно напоминает. Денька отпускает кота, плюхается на кровать, щёлкает пальцами — окна зашториваются, ещё раз щёлкает — свечи на тумбах и полке вспыхивают. Власов усмехается, пристроив затылок на скрещенных руках, закидывает ногу на ногу и, окинув меня прожигающим взглядом, требует: — Раздевайся. Лыба у него такая, будто он стриптиз смотреть собрался — не меньше. Эта сволочь крылатая щёлкает пальцами в третий раз, ловит возникший из воздуха стакан с вискарём, отпивает и пару раз кивает. — Ну-ну, смелее, Зорин, — и лыбится, сука, абсолютно бессовестно; не жрёт мою энергию, но испытуемую эмоцию я классифицировать затрудняюсь. — Скидывай своё барахло. Скидываю, как уж получается. Левой поломанной и правой порезанной выходит не особо быстро. На оливковой олимпийке остаются бурые пятна. — А мне вискаря? — бухчу, стягивая футболку. — Нимесила через тряпочку, — усмехается Денис, наглаживая Ферика. — Ты плохо вёл себя, Зорин. Ты наказан. — Да ну? — улыбаюсь, отшвыривая скомканную футболку на пуфик. — Всыплешь мне, Власов? — делаю шаг ближе, и ещё, и ещё, пока не оказываюсь вплотную к кровати. Забираю у него стакан и отпиваю. — А надо? — Денис усмехается, возвращая стакан себе, и соскальзывает на край кровати так, что я оказываюсь меж его разведëнных ног. Ферик, глухо мяукнув, смывается куда-то в зал. Стакан исчезает по щелчку. — Сам реши, — не зная, куда деть руки, накрываю плечи Власова ладонями. Кровь на его тёмной рубашке при таком освещении не видна. — Если я решу, что да? — мурлычет Денька, глядя на меня снизу вверх, за поясницу притягивая ближе. — Возьми ремень в моих чёрных джинсах, — усмехаюсь, ероша его волосы на затылке. — Я поступлю хуже, — ласково улыбается Деня, щекоча дыханием кожу над резинкой спортивок. — Развернись, — чеканит он, отпуская меня, и в голосе звенит металл. Разворачиваюсь, чего уж там… Если физических пиздюлей я сегодня и не получу, то вербально выгребу по первое число — это уж точно. Денис позади напряжëнно молчит минуты две, потом сглатывает и скользит подушечками пальцев по пояснице. — Это я тебя так? — негромко спрашивает он. — Нет, бля, я упал на грабли, — смешок получается несколько истеричным. Хочется зажать пасть ладонью, но одна кровоточит, а другая болит. — Если я… — Денька протяжно выдыхает и шумно сглатывает. — Если поцелую — это будет за рамками дружбы? — Рамки только в твоей голове, — улыбаюсь я, запуская правую руку за спину, накрываю его затылок ладонью, наверняка, пачкая волосы кровью, и притягиваю ближе. Денис, глухо рыкнув, за бёдра рвёт меня к себе. Ощущения от касаний губ странные. Будто воздух из лёгких вышибает. И ещё жжёт в районе поясницы. Горячо, несмотря на то, что у меня тоже температура сейчас ощутимо выше привычной нормы. Это всё — грёбаные десятые. — Ты себе хоть почки не поотбивал, придурок века? — хрипит Денька, щекоча дыханием кожу, и скользит подушечками пальцев по бокам, по рёбрам, снизу вверх вдоль позвоночника. Меня как током прошибает. — Всё так хреново? — произношу, едва узнавая собственный голос. Губы сохнут, язык липнет к нёбу, ладони Власова обжигают спину. — Да тут пиздец просто, — резко выпрямляясь, выдыхает он за ухо, перехватывая меня поперёк живота, прижимая лопатками к груди. — Как тебя пиздить, если ты — сплошная, блядь, гематома?.. — утыкается подбородком в плечо и хрипло истерично ржёт — и это как-то разряжает обстановку. Уж не знаю, как, но воздух в комнате перестаёт звенеть от напряжения. — Власов, ты чего? — улыбаюсь, накрывая его затылок ладонью, и ерошу волосы. — Пиздец, — шепчет он, пытаясь задушить нервные смешки, и ластится, как кот. — Чёртовы семнадцать лет. Объясни мне, Зорин, бля, какого хуя у нас с тобой всю жизнь всё через жопу, а? — Думаю, потому что мы не пробовали с тобой через рот, — предполагаю, прикрывая глаза, расслабляясь в его руках. — Я херово помню, на самом деле. — Вот! — моментально напрягается Денька. — Вот, и поэтому — тоже! Но, в основном, потому, что мы слишком часто пробовали через рот! — отпускает меня, тяжело выдыхает и падает лопатками на кровать. Я веду плечом и падаю рядом. Набок, лицом друг к другу, мы поворачиваемся синхронно. У Деньки волосы и скула в моей крови. — Надо в ванну, — хмыкаю, подцепляя кончиками пальцев слипшиеся светлые пряди. — Надо, — с протяжным выдохом соглашается Денис, ловит меня за запястье и тычется губами в порез на ладони. — Ты от тёти Розы привозил травы? Нужен живокост. Ещё мёд, воск и сосновая пыльца. Что-то с твоей спиной сделать надо. — Ещё от одного поцелуя пиздюлина не сойдёт? — улыбаюсь я. — Нет, бля! — Денька заливается краской, как в шестнадцать — и это выглядело бы даже мило, не будь он демоном. — Ты охренел, по-моему! — Так давно, по-моему, — со смешком отзываюсь, пытаясь скопировать его интонацию. — Ненавижу, — по слогам тянет Деня, страдальчески закатывая глаза, сгребает меня и, притянув ближе, тычется носом под ключицу. — Побудь так. Мне переварить. У меня сейчас, может, мир рухнул нахуй. И всё бы ничего. Денька горячий, знакомо вкусно пахнет, потихоньку вытягивает боль — мне бы расслабиться. Но куда там, блядь?! Сначала вокруг щиколотки обвивается хвост, смыкаясь плотными кольцами. Потом Денис накрывает меня крылом — сразу становится тепло, темно, тихо, и вкусно пахнет парфюмом. — Власов, — опасливо начинаю я, протягиваю руку и нащупываю аккуратные рожки среди прядей волос на его макушке, — прекращай. — Я только начал, — бухтит он в ключицу. — Дай погрею. И не ломай рога. — Да я просто потрогать, — улыбаюсь, скользнув пальцами от основания вверх. — Разве ж их можно сломать? Денька издаёт какой-то странный демонический звук и прижимается теснее. — С дурного ума и хуй сломать можно, — усмехается он. Кальцифер, требовательно мяукнув в дверном проёме, просит еды, разрушая все чары, и Деня с тяжёлым вздохом прячет свои демонические атрибуты. — Лады, поднимайся, — соскальзывает с кровати, протягивает руку и помогает мне встать. — Идём, покормлю тебя и полечу. Так и сижу в кухне с голым торсом, пока Денька колотит мне нимесил, кормит кота и выливает рагу. — Всё, — торжественно объявляет он, намывая картошку. — Борщ закончился. Реставрации не подлежит. Пока Власов жарит драники, я лакаю горячий нимесил и с тоской смотрю на сковородку. В кастрюле из-под борща Денька заваривает травы. Кухня наполняется паром, окна покрываются конденсатом. На улице гремит гроза, и крупные капли дождя лупят по стëклам. — Он действительно вампир? — нарушаю уютную тишину я. — Прям самый настоящий? — Прям как Лестат де Лионкур, — смеётся Деня, помешивая своё зелье половником. — Прям кровососущий и долгоживущий. — А как он на солнце? — хмурюсь, подбираясь ближе, и заглядываю в кастрюлю через плечо Власова. — Он хорошо устроился, — хмыкает тот; варево булькает и парует сиреневым. — Крови у него в достатке. Жрёт от пуза. Никаких лицензий не надо. Взял пакетик из холодильника — и соси в своё удовольствие. Энн Райс слегка приукрасила действительность. Они не боятся солнечного света, когда сыты. Нулевой уровень выжигает их только тогда, когда энергия на минималках. Дима питается хорошо, плюс, уверен, сердобольные пациенты ведутся на красивые глазки, вампирский шарм и бархатный голос. Он на своей работе не бедствует. А людишек периодически покусывает не от голода, а чисто ради эстетического удовольствия. Приятнее же жрать тёплую кровь из живого человека, чем сосать холодную из контейнера. — Так, может, он нам и подсказать может, где Кольку найти? — делаю попытку я, тычась носом в ямку на шее, под линией роста волос, и умышленно понижаю голос; Деня вздрагивает. — Если я у него грамотно спрошу. — Он только яйца к тебе подкатывать может, — брезгливо выплёвывает Власов и весь напрягается. — Ещё раз увижу — сразу фальцетом запоёт. — Прекращай, — урчу и веду носом вдоль шеи, вдыхая запах мандаринов с тёплой кожи. — У него ко мне чисто гастрономический интерес. — Прекращай, а то я загну тебя прямо здесь, — специально передразнивая, непривычно низким голосом отзывается Денис. — Ты ходишь по краю, Зорин. — Я сильно против, думаешь? — улыбаюсь и не отстраняюсь. — Я против, — Денька уворачивается, уходит к окну и, щёлкнув пальцами, прикуривает. — В прошлый раз это паскудно закончилось. Не та боль, которая мне нравится. — Я был так плох? — глубоко вдохнув, спрашиваю у булькающего в кастрюле зелья. — Ну, если твоя память сама удалила этот эпизод, чтобы защитить психику от травмы, то просто сложи два и два, чтобы понять, кто был плох, — с нервным смешком отзывается мой математик и грызёт фильтр. — Было бы всё хорошо, ты бы так свалил? — бросает на меня взгляд через отражение в стекле, и в золотистом мерцании свечей его глаза кажутся жёлтыми. — Хорош, — забираю у него сигарету и затягиваюсь. — Что мы тогда с тобой понимали? — Дохуя мы понимали, Зорин, — Денька разворачивается, устраивается на краю подоконника, забирает у меня сигарету и затягивается. — Только ты не помнишь нихуя. — Давай попробуем уменьшить количество хуёв на квадратный метр площади и поговорить, как взрослые люди, — улыбаюсь, забираю у него сигарету и раздавливаю в пепельнице. Денька рывком притягивает меня за затылок, накрывает губы губами и выдыхает дым. Я затягиваюсь, прикусываю его губу и, отпуская, заглядываю в светящиеся изумрудные глаза. — Ты нихуя не сечëшь, Зорин, — Власов прижимается лбом ко лбу, сминает под ладонью шею у линии роста волос и отпускает. — С тобой я не хочу быть взрослым. — Лады, — выдохнув дым в приоткрытое окно, согласно киваю. — Давай ответственность возьму на себя я. Могу пообещать, что в этот раз больно не будет. Хочешь? — Нет, — горько усмехается Денис. — Мне тридцатник. В этом возрасте уже не пляшут на граблях. Варево убегает и шипит, заливая плиту, Деня чертыхается, Феря вопросительно мяукает у миски. Я отступаю, тяжело вздыхая. — Хорош ковырять вавки, — говорит Деня устало, выключив конфорку под кастрюлей. — Мыться шуруй. В ванной жарко, душно от пара, потрескивает пламя свечей, а конденсат стекает по зеркалу и кафелю. Вода в ванне мерцает бледно-сиреневым и пахнет лавандой с шалфеем. Я, недолго топчась, скидываю штаны с плавками и заползаю в этот странный настой. Жарко становится почти сразу. Будто все кости прогревает изнутри. Прикрываю глаза, расслабляюсь и вытягиваюсь в ванне как раз в тот момент, когда замком щёлкает дверь. — Двиньсь, — требует Деня, раздевается и заползает ко мне, укладывая лопатками на грудь. Вода выходит из берегов. Свечи трещат. Власов подносит сигарету к моим губам. Затягиваюсь, прикрываю глаза и, уткнувшись затылком в его плечо, выдыхаю дым. — В чём мы лежим? — спрашиваю, левой рукой зачерпывая искрящуюся воду и позволяя струйкам стекать меж пальцев. — В книгах тёти Розы такого много, — улыбается Власов, тоже затягивается и ведёт мокрыми пальцами по моему плечу. — Тебе нужно посмотреть. Я не помню всех названий и рецептов наизусть. На чердаке в старом доме много интересного. Не хочешь вернуться? — Не знаю, — говорю на выдохе, тяну его за запястье и делаю затяжку. — Я не знахарь. Я этого не умею. — Ты не пробовал, — упрямится Власов. — Там, если в зале убрать, знаешь, хороший зимний сад получился бы, — как-то издалека начинает он. — Можно фитолампы под потолком пиздануть, вкрутить дюбеля, развесить крючки, закрепить цепи, присобачить туда твои плющи и эти — как они там матюкаются?.. — эпипремнумы, во! А на заднем дворе разбить грядки, как раньше. Под окнами фиалки ночной натыкать, мяты там разной, шалфея, чтоб торчал, как лопухи. Обрезать чайные розы нормально и спирею. Красиво будет. И варенья наварить можно. И гараж у нас там классный… — Тебе будет, где опять срач развести, — со смешком выдыхаю я. — Нужно время на подумать. Если да — со следующего года. В начале мая поздно грядки разбивать, да и со сломанной рукой оно не очень. — Так я могу разбивать, а ты, сидя под шелковицей со стаканом колы с ромом, командовать, — улыбается Денька за спиной. — Хочешь, чтобы я командовал? — усмехаюсь, делая очередную затяжку. — Я не против, — хмыкая, пожимает плечами Денис. — На лопатки ты меня всё равно в своих грядках не уложишь и на кадык не наступишь, значит, опасную черту пересечь мы не сможем. Плюс всё разумно. Ты по минимуму двигаешься, следовательно, вляпаться в очередную историю не успеешь, пока я буду сосредоточенно тыкать в землю твой шиловидный флокс и лаванду. — Ты уже всё спланировал, — со смешком заключаю я, прикрывая глаза и понимая, что искристая вода в ванне не остывает. — А что будем делать, когда кости срастутся, и я смогу уложить тебя на лопатки? — Варить варенье из черешни и шпаклевать гараж? — улыбается Деня. — Ты понял, о чём я, — урчу, прикрыв глаза, пока Денька перебирает волосы на моём затылке. — Зорин, ты ещё и башку проломил?! — моментально взвивается он, ощутимо напрягаясь. — Неудачное приземление, — фыркаю, зачерпывая воду ладонью. — Там просто царапина. Сотрясения нет. — Потому что нечему, блядь, сотрясаться! — возмущённо вопит Власов позади, начиная копошиться. — Пиздец какой-то, честное слово! Тебя на пять минут оставить нельзя! — Пять часов, — усмехаюсь, копируя его интонацию. — Мне нужно было достать коробку. — Что такого важного было в коробке, что не могло подождать до утра, — Денис выливает мне на башку пригоршню воды и взмыливает шампунь. — Спиритическая доска, — выдыхаю, прикрывая глаза. — Срочный видеозвонок почившим предкам. Хотел уточнить у них, какого, собственно, хрена. — Я бы тоже хотел уточнить, какого, собственно, хрена, — недовольно начинает Денис, снова окатывая меня водой. — Почему я тебе, медиуму, должен напоминать: никогда не вызывай духов в одиночестве. Пять человек. Ты забыл? — Да я ж своих! — произношу быстрее, чем накрывает осознанием: я оправдываюсь. — Да похуй ваще! — взвивается Денька. — Есть двери, открыв которые, без подпитки чужой энергией, ты просто не сможешь закрыть. Это не игрушки, Миш! Тебе нужен эскорт из призраков, которые будут следовать по пятам всю твою жизнь? — Нет, — тяжело выдыхаю, понурив плечи. — Значит, нехуй лапать спиритическую доску, — подводит итог Власов. Из ванны я выползаю с чувством лёгкого опьянения. Ощущения — как после сауны. Все кости прогреты, и боли вроде нет. Ужинаем мы с Денькой в кухне, укутавшись в полотенца. За окнами всё ещё гремит, и света всё ещё нет. Феря хрустит кормом в углу, пока я с удовольствием наворачиваю драники. — Ты сегодня у меня ночуешь, или у себя? — спрашиваю, здоровой ногой попинав щиколотку Власова под столом. — У тебя, конечно, — хмыкает он, утаскивая кусок помидора из моей тарелки. — Должен же кто-то боль твою вытянуть. — Есть диклофенак, — улыбаюсь, косясь на холодильник. — Зорин, закрой рот и ешь свои драники, — сурово требует Денис. — Этому ты тоже научился у тёти Розы? — со смешком выдыхаю я. — Сука, я тебя ненавижу, — улыбается Денька, прикусывая нижнюю губу, и в интонации его угадываются диаметрально противоположные чувства. Спать мы уходим вместе, когда дождь за окнами немного выравнивается. В квартире пахнет грозовой свежестью, лавандой, догоревшими свечами, табачным дымом и парфюмом Власова. — Хочешь новый кактус? — полусонно спрашивает Денис, сгребая меня поперёк живота, притягивая к груди и утыкаясь горячими губами в плечо. Он весь горячий, и сейчас мне почему-то, как никогда, доставляет своеобразный кайф эта наша разница температур. — Власов, ты заебал, — так же сонно отзываюсь я. — Да я тебя голым только в ванной вижу, — фыркает в плечо он. — Хорош тягать кактусы, — усмехаюсь, стараясь отереться лопатками. — С моим везением и аккуратностью, обилие кактусов делает нашу квартиру небезопасной. Удиви меня чем-то. — О’кей, darling, — улыбается Денька мне в затылок. — Я тебя удивлю. Я могу. — Ну-ну, — с усмешкой хмыкаю я.