Медиум: за завесой

Когда мы с Арчиком доползаем до машины в сгустившихся сумерках, ангел с демоном уже ждут нас. Денька курит, восседая на капоте, Лиля, распахнув заднюю дверь и плюхнувшись на сидение, листает что-то в телефоне. Завидев их издалека, я подбираюсь, плотнее стискиваю зубы и стараюсь не хромать. Получается с натяжкой, но получается. — Я слышал, как вы звали нас, — делится Денька, когда мы подходим ближе. — Я не звал, — веду здоровым плечом, прохожу мимо и устраиваюсь на переднем пассажирском, чувствуя, как лоб, затылок и спина от боли покрываются холодной испариной. — Просто подумал. — Ты звал, — улыбаясь, хмыкает Деня, устраиваясь за рулём. — Нить натягивается, связь крепнет — это хорошо. Лилька сзади маскирует смешок за фырканьем. — Мы вам сейчас чё расскажем! — моментально вспыхивает Артур. — Отвечаю, вы охуеете! — и он начинает вкратце — насколько Сорокин вообще может вкратце — рассказывать, что мы выяснили. Лиля фыркает, хмыкает и издаёт разные ангельские звуки, классифицировать которые мне не позволяют познания в области изучения эфирных созданий. Денька едко язвит и неохотно комментирует сложившуюся ситуацию. — Надо ехать в Индустриальный! — уверенно подводит итог Артур, хлопнув себя по коленям. — Не сегодня, — отрезает Лилька, сидящая позади меня, и захлопывает дверь, продолжая: — У тебя четыре практические на завтра, вставать рано, конспект по конфликтологии не переписан. На дворе уже темно, Индустриальный — сплошь одни развалины без единого фонаря. Мишка и так уже успел полетать и неудачно приземлиться. Не забывай о том, что он нездоров. Ему нужно отдохнуть. Предлагаю ехать завтра после пар. — У меня смена до двух, — делится Деня, закуривает и заводит мотор. — Как раз подходит. Я так понимаю, самое хреновое уже произошло, аренда проёбана, Колька покусан — спешить особо некуда. Найти вампира не так сложно. Они, как и оборотни, нечисть стайная. Это тебе не суккуба в борделе искать. Сойдясь на этом, мы высаживаем Лилю с Артуром под домом и возвращаемся к себе через старый район, объезжая пробки по раздолбанным дорогам. Денис грызёт губу, напряжëнно молчит и косится на меня. Фредди в магнитоле замолкает, музыка больше не включается. — Миша, — Денис, наверное, зовёт уже не первый раз, но я слишком сосредоточенно стискиваю зубы, потому замечаю только сейчас. Нога болит адски, причём так пульсирует, что завыть хочется. — Миш, что происходит? — не унимается Деня, а у меня перед глазами искры рассыпаются, и холодный пот градом катится по спине. — Зорин, да что с тобой? — резко накрывает моё колено ладонью и, задыхаясь, лупит по тормозам. Над центром города вспыхивает первая зарница. — Всё хорошо, — с трудом давлю из себя, а самого трясёт и во рту пересыхает. — Какого хрена так больно? — спрашивает Денис, полностью копируя интонацию и сорвано выдыхая. Сзади с остервенением сигналит какой-то мудак на «Опеле». — Иди на хер! — орёт Власов, высунувшись в окно, видимо, жестикулирует и, злобно, по-змеиному зашипев, срывается с места на красный с горы через три перекрёстка. — Что за нахуй, Миша? — спрашивает он очень спокойно, тихо и ядовито, а я с ужасом наблюдаю, как за окнами с бешеной скоростью проносятся дома начала прошлого века, заброшенные гастрономы и рябинки. — Что с тобой не так? Что, бля, я упускаю?! — Денька лупит ладонями по рулю и буквально орёт — от нуля до сотки за секунду. — Миша, блядь, поговори со мной! — Сбавь скорость! — хриплю, чувствуя, как нога пульсирует болью, а глаза буквально лезут из орбит. Образно говоря, мы летим в пизду. С горочки. По всем колдоёбинам. Вниз, нахуй. За сотню по спальному району. Мимо детской площадки, церквушки и старой парикмахерской, прямо через трамвайные пути, и, кажется, трамвай нам сигналит, и фура на перекрёстке, и я впечатываюсь в сидение, вцепляясь намертво пальцами в чехол. — Денис! — ору, не узнавая собственного голоса, и, кажется, визжат тормоза, кто-то сигналит, кто-то горланит матом. Закрываю глаза, потому что, сука, страшно. А когда открываю, мы стоим на светофоре. Денис закуривает. Загорается жёлтый. Шины, мне кажется, дымятся. До дома пять минут — повернуть налево и мимо садика вверх. — Что происходит? — очень тихо спрашивает Власов, стряхивая пепел за окно. Над городом грохочет гром. Загорается зелёный. Фура впереди трогается, а мы — за ней. — Ты чуть не убил нас, — выдыхаю, растекаясь по сидению, хочу отобрать у него сигарету, но левая рука сломана, а правой не дотянусь. — Псих, блядь. — Ты мне соврал? — очень спокойно, безэмоционально интересуется псих — и, клянусь, это пугает, блядь, до усрачки! Потому что, когда он орёт, бесится, швыряется экипом или новой клавой, купленной за такие деньги, словно она из золота — это нормально, привычно, естественно и понятно. От такого Дениса ясно, чего ожидать. Буйные — они безопаснее, чем тихие. Буйный поорëт, расхуячит кафель в кухне кулаком, пару косяков дверных сломает, а потом успокоится. А от тихих хер его знает, чего ждать… — Ты мне соврал, — хмыкает он очень спокойно, пару раз кивает самому себе, выруливает на проспект, обгоняет «Жигули», пролетает на красный и сворачивает в наш переулок. Я молчу, выдыхаю и стараюсь казаться здоровым. Больно до охуения просто. Нога пульсирует и дёргает, а рука ей вторит. Денька паркуется под акацией, выскакивает из салона и хлопает дверью так, что у меня зубы сводит. — В гараже своём так хлопай! — ору ему вслед под очередной раскат грома, распахиваю дверь, порываясь встать, и, взвыв от боли, падаю обратно на сидение. Да ебучий случай же! Пытаюсь отдышаться, чувствуя, как футболка прилипает к спине, и не могу. Вспышкой молнии озаряет весь двор. — Ты тут жить собрался? — Денька, опираясь на дверь, нависает надо мной, сверкая изумрудными глазами. — Поднимайся, пойдём. — Не могу, — выдавливаю сквозь стиснутые зубы. — Что, блядь? — ехидничает Власов на пару тонов выше привычного и резко присаживается на корточки, забыв подтянуть джинсы на коленях. Рвёт спортивную штанину к колену, видит опухшую ногу и, напряжённо выпрямляется. Крутанувшись вокруг своей оси и пару раз матюкнувшись, запускает пальцы в волосы, потом тормозит, смотрит в глаза, а затем одним рывком вытаскивает меня из машины. Честно? Ору от боли. Даже возмутиться не успеваю, потому что Власов закидывает меня на плечо, как мешок с картошкой. — Поставь! — опомниться от такой наглости получается только на крыльце, и, как только получается, сразу начинаю возмущаться. — Денис! — луплю его меж лопаток основанием ладони, но эффекта это не производит никакого. — Заткнись! — а не, производит — он рычит, как голодный кот, у которого пытаются отобрать кусок сырого мяса. — Я тебя прибить сейчас готов, Зорин! Просто нахуй заткнись — не дрочи судьбу, не надо! Власов прёт, как танк по степи, кажется, и вовсе не ощущая моего веса. И бесится. Он так бесится, что постепенно отрастающими когтями всё больнее впивается в поясницу. Но так даже лучше. Это отвлекает от ноющей руки и ноги. — Мальчики! — судя по голосу, Клавдия Петровна очень рада нас видеть. Судить о её радости, увы, я могу только по голосу, поскольку созерцаю лишь ступеньки, свисая с плеча, а вот Клавдия Петровна — мою задницу, обтянутую оливковыми спортивками. — Сегодня вас снова не было на собрании! — продолжает наша местная комендантша неестественно бодро, а я чувствую, как Денис весь напрягается, и даже по спине лупить его перестаю. — Снова приезжал представитель управляющей компании! — Клавдия Петровна! — ядовито, ехидно, крайне заведëнно начинает Денька с такой улыбкой в голосе, что я, уверовав в бога, мысленно пробую молиться, поскольку понимаю: добром эта встреча явно не закончится. — Клавдия Петровна! Дорогая, любимая, уважаемая Клавдия Петровна, — Денис с каждым словом наращивает децибелы и всё глубже вонзает когти в мою поясницу. — Идите на хуй, Клавдия Петровна! Вместе с Вашими собраниями, советами и представителем управляющей компании! Идите, Клавдия Петровна, на хуй! — громыхает Власов, и гром ему вторит так, что стёкла в ветхих оконных рамах дребезжат. Денька огибает охреневшую Клавдию Петровну, так и застывшую с открытым ртом, а я как раз включаюсь, потому что она попадает в поле моего зрения. — Клавдия Петровна, — сгорая со стыда, начинаю частить я. — Клавдия Петровна, ради Бога, простите! Он совсем не это имел в виду! Он просто!.. — Именно это, — рычит Денис, тормознув на ступеньке и резко крутанувшись; успеваю подумать, что уронит меня, но Власов в поясницу вцепляется намертво. — Именно это, старая ведьма! Дверь Денька открывает удивительно быстро — замок даже не заедает. Власов сгружает меня на тумбу и, грохотнув так, чтобы весь подъезд слышал, что мы дома, щёлкает выключателем, а затем, скрестив руки на груди, пытливо смотрит на меня. — Что? — веду одной рукой, потому что двумя развести не могу. — Это мой вопрос, — цедит он, злобно сверкая глазами. — Не вынуждай меня, Зорин, не надо. Выкладывай, а то хуже будет. Это что, блядь? — кивает на мою ногу он, с психу рвёт куртку с плеч, и, кажется мне, его косуха трещит. — Димка сказал, перелом, — веду плечом я. За окнами оглушительно грохает. Кальцифер жалобно воет. Клава Петровна что-то тараторит и лупит в дверь с той стороны. Рука, нога и поясница пульсируют болью. — А, Дима, значит, — тихо, обманчиво ласково шипит Власов. — Ты какого хрена без меня попëрся к этому напомаженному упырю?! — сверкая глазами, громыхает он, и гром за окнами отзывается очередным раскатом. — Это когда, бля, случилось?! — Когда ты на блядки свои ездил! — ядовито выплëвываю я. — Ты почему мне не позвонил? — то ли воет, то ли рычит Денис, наворачивая круг по прихожей и запуская пальцы в волосы. — Не хотел отвлекать, — продолжаю ехидничать, изо всех сил стараясь пожать плечами. — Хочешь сказать, ты бы услышал? — Да я, бля, твой хранитель! — рявкает он, гулко приложившись коленями о паркет, и с остервенением начинает расшнуровывать мои кроссовки. — Оно заметно, — ядовито ехидничаю я. — Ты мог сказать! — продолжает пылать Денька, сдирая кроссовку с моей больной ноги. — Ты мог спросить! — взвыв от боли, выплëвываю в ответ. — Пиздец, блядь! — ёмко резюмирует Власов, глядя на опухшую синюю лапу в сбившемся бинте. — Тебя убить мало, — шлёпает ладонь на икру, прижимается лбом к колену и тянет боль. Стонем мы вместе. Клавдия Петровна за дверью даже перестаёт орать и тарабанить, а перепуганный Кальцифер забивается куда-то. Сорвано дышим и дрожим тоже оба, когда Власов убирает руки. Сердце под кадыком колотится, а перед глазами вспыхивают белые звёзды. — Миша, блядь! — Денька выпрямляется на коленях и, перехватив за затылок, рвёт меня к себе, прижимается лбом ко лбу и прикрывает глаза, сминая волосы под ладонью. — Что, блядь? — тщетно пытаясь отдышаться, ловлю губами его такое же сбитое дыхание. — Я тебе не врал. Просто хотел уберечь. Нравится? — Ууууу! Да это совсем другое! — Денька воет, отскакивает, как ошпаренный, наворачивает круг по прихожей и ерошит себе волосы. — Пиздец, Зорин, как я тебя ненавижу! — Я знаю, — горько усмехаюсь, стягивая перепачканный бинт. — Нихуя ты, блядь, не знаешь! — орёт Власов, и осмелевший, казалось, Кальцифер, показавший нос в коридор, снова юркает в зал. — Ты не понимаешь нихуя, что я за тебя отвечаю, что нельзя хуйни делать, не посоветовавшись со мной, нельзя скакать, нельзя в пасть к вампирам лезть, как телок на привязи, нельзя, блядь, нельзя, нельзя!!! — Денис! — зову, прикусывая губу, соскальзываю с тумбочки и делаю шаг к нему. — Что, бля?! — рявкает он, перехватывает за плечи, впиваясь в кожу когтями сквозь ткань олимпийки, и впечатывает меня лопатками в стену с дурной силой, нахуй вышибая воздух из лёгких. — Успокойся, — на контрасте тихо произношу, накрываю его затылок ладонью — как он мой несколько минут назад — и рву к себе, прижимая лбом ко лбу. — Успокойся. Меня Лилька в больницу утром отвезла. — А до утра?! — рычит Деня, полыхающими глазами заглядывая в глаза. — Ничего, не помер до утра, — улыбаясь, выдыхаю я, притираясь лбом к его лбу; рука перестаёт пульсировать, согреваясь, и нога тоже. — А если бы помер — уж это, наверное, ты бы почувствовал. — Заткнись, Зорин, — урчит Денька, прикрыв глаза, притирается в ответ и пьёт мою боль большими глотками. — Заткнись, падла, или я поцелую тебя. — Ты пугаешь? — усмехаюсь, ловя его частые горячие выдохи. — Ненавижу! — рыкает Денис, выворачивается из-под ладони, зажимает в кулаке ткань олимпийки и футболки на плече и, с треском рванув вбок, утыкается носом в шею. — Не. На. Ви. Жу, — шепчет по слогам, шумно втягивая воздух. — Уверен? — улыбаюсь, накрывая его затылок ладонью, запуская пальцы в светло-русые волосы и чувствуя, как всего Власова трясёт. Колотит буквально. — Узнаю, что он тебя укусил — выбью зубы, — бубнит Денька куда-то в плечо, сгребая меня поперëк поясницы и лопаток, притягивая ближе, стискивая так, что воздуха не хватает. — Мне или ему? — давясь смехом, хриплю я, тяну Деню за волосы на затылке и, заставляя запрокинуть голову, заглядываю в глаза. — Угадай, — мрачно произносит он, ведёт бровью, а на дне зелёных глаз уже искрятся смешинки. — Будет беззубым вампиром. Будет своих жертв обсасывать. — Даже не знаю, хорошо это или нет, — улыбаюсь, лбом утыкаясь в его плечо. — Пусти, День, задушишь. — Ночь, блядь, — усмехается он, но хватку ослабляет. — Хотел бы — уже б задушил. — А чего ты хочешь? — глухо спрашиваю, с каким-то сонным удивлением отмечая, что у меня заплетается язык, а всё потому, что боли больше нет. Еë нет, и мне пиздецки хочется спать. — А я ебу, бля? — со смешком фыркает Денька, осторожно отстраняясь. — Чувствовать тебя хочу. Полностью. Как Лилька чувствует Артура. А я дефективный. Я не чувствую. — У меня есть идея, — подмигиваю, улыбаясь. За окнами оглушительно грохает, лампа в коридоре жалобно трещит и, мигнув напоследок, гаснет. — Доорались, блядь, — смеётся Денька. — Это всё погода, — улыбаюсь, сползая по стене и плюхаясь жопой на паркет. — Конечно, — подыгрывает мне Власов, копируя интонацию, соскальзывает по противоположной и тоже устраивается на полу, улыбаясь. Так и сидим в тёмном коридоре, переплетаясь ногами. Слушаем, как ливень шумит за окнами и ветер рвёт молодую листву с деревьев. — Принеси мне нож, — пинаю Деньку в бедро и прикрываю глаза. Пока он звенит посудой, раскручиваю бинт и снимаю лонгет к чертям. Во-первых, рука чешется, а во-вторых, он мне мешает. Денис возвращается с кухонным ножом и зелёной свечкой с микроволновки. Щёлкает пальцами и поджигает фитиль. — Поможешь? — улыбаюсь, протягивая Деньке правую руку раскрытой ладонью вверх. — Самое время, — качая головой, хмыкает он. — Ты ебанулся? — Давно, — с усмешкой кивнув, моментально серьëзнею. — Режь, — перехватываю лезвие, зажимая в ладони, и резко веду к острию. Порез моментально покрывается наливающимися багровыми каплями. — Моя кровь, — улыбаюсь, пару раз сжимая кулак. — И моя, — Денька, полоснув по левой ладони, делает то же самое. — Наша, — перехватываю его руку, переплетаю пальцы и сжимаю. — Мы едины. Кажется, рубиновые капли на секунду вспыхивают алым, и Власов, рвано выдыхая, прикусывает губу, отпуская мою руку. — Пиздец ты, Зорин, — хрипит он, облизывая губы. — В тебе сколько обезболивающего? Ты чего добиваешься, придурок века? — Не начинай, — с облегчением выдыхаю, проглотив смешок. — Сработало же!