Медиум: за завесой

Очень легко играть здорового человека, если тебя подпитывает злость и желание… Простирнуть. Вот, меня, как раз, и подпитывает желание простирнуть, потому что от Дениса воняет чужим парфюмом. Обычно я, честно признаться, токсикоманю, когда Власов возвращается с СТО. От него всегда пахнет мазутом, бензином, солярой, одеколоном и самим Денькой. Можно просто нагло спиздить спецовку, оставленную в коридоре, и, пока Денис плещется в душе, накрыть ею рожу. И просто дышать, дышать. Главное — вернуть на вешалку в коридоре до того, как он выйдет из ванной. В этот раз так не получается и не хочется, потому что к знакомым запахам примешивается какой-то левый. В целом — неплохой, даже приятный. Быть может, он бы мне даже понравился, если был бы обнаружен на ком-то другом, а не на спецовке Власова. Аромат не его. Что-то шипровое, цветочное, сладко воняющее ванилью под занавес. И мне не нравится это. Не нравится тот, кто, гипотетически, может так пахнуть. Нет, у Власова знакомых много, к нему и его стритрейсеры заезжают кофе выпить, и клиенты разные бывают, и пацанов на его СТО человек двенадцать. Но это ж как надо феромониться, чтобы твоим одеколоном пëрло от другого мужика, спустя полчаса после того, как он явился домой?.. Воображение почему-то услужливо рисует какого-нибудь мальчика-занозу-в-жопе с модельной стрижкой и ухоженными наманикюренными ручками в автомобильных перчатках, затянутого в красную кожу, выскакивающего из салона расписной «Феррари», на которую, в лучшем случае, он насосал. И это же грëбаное воображение в красках рисует, как мальчик-заноза-в-жопе всячески липнет к моему демону и виснет на нём. Не, ну, а как иначе тогда ещё эта шипровая вонь прилипла к Денису?! Почему даже после душа от Власова воняет этой… Этим?! — У тебя был тяжёлый день? — решаю уточнить, пока Денька, повязав полотенце вокруг бёдер и шлëпая босыми ногами по кухонному полу, реставрирует борщ. — Да не, обычный, — пожимает плечами он, закуривая. — А у тебя? Ты чем занимался? — Читал, — очень натурально вру, не меняясь в лице. — Потом Лиля зашла. Ты одеколон сменил? — меняя тон, спрашиваю в лоб. — Что?! — Денис давится сигаретой и долго кашляет. Рагу в кастрюльке выкипает, и я доливаю туда воды из чайника, забираю у Власова сигарету и докуриваю до фильтра. На лице — святая наивность. Ну, или мне просто хочется верить, что я хороший актёр, и этого котëночка в полотенце не хочу потереть о стиральную доску, предварительно намылив дустовым мылом. А что? Полезно. От блох помогает, говорят. Хрен его знает, с кем он там шаблался. А вдруг блохи — а мы не готовы? Своевременная профилактика — штука эффективная. — С чего ты взял? — наконец-то, откашлявшись, хрипит Деня. — Просто от тебя воняет шафраном, ванилью и… — задумавшись, размешиваю борщ и пытаюсь определить. — Папоротником? Мхом? Дубовой корой? Лесом, короче. Запах не твой, не цитрусовый, потому я и спрашиваю. — А, так это клиент крайний, — как ни в чём не бывало, лучезарно лыбится Денька, и в этот момент я понимаю четко, как никогда: он мне лжёт. — Там такой дядя был! — присвистывает, насыпает борща и, плюхнувшись на стул, с удовольствием наворачивает. — Сначала запах появляется, а дядя из-за угла — через десять минут. Там и салон, и багажник — всё пропахло, будто этот парфюм в машине вместо освежителя. — Хорошо зарабатывает дядя, — усмехаюсь я, потому что наконец-то вспоминаю название и цену. Деня близок к тому, чтобы сахарная свекла пошла носом. Я улыбаюсь и отодвигаю свою тарелку на край стола. — А ты чего не ешь? — Власов, как клещ, намертво вцепляется в первую возможность сменить тему. — Аппетита нет, — веду здоровым плечом я, и ни грамма не вру. Аппетита реально нет. Тошнит, хоть Димка и сказал, что сотрясения нет тоже. Голова кружится, но как-то периодически. Деня просто пожимает плечами и, закончив со своим борщом, утаскивает тарелки в мойку. Плещется там, потом уходит собираться. Я пью кофе и, пользуясь отсутствием Власова в кухне, набираю диклофенака себе в шприц. Ну, так, на всякий. Нимесил колочу в термокружке и, довольный собой, распихиваю всё добро по карманам. Потом возвращаюсь в кухню и, скрючившись в позе сушёного банана, долго ковыряюсь в нижнем ящике тумбы, который служит мне аптечкой. Толком там ничего нет, кроме ибупрофена и темпалгина, но, как известно, на бесптичье и жопа — соловей. Спустя два с половиной часа бестолковых копошений, игр с Кальцифером и ржания с переписки на каком-то сайте, Денис, слава яйцам, готов выдвигаться. Выглядит он так, будто, как минимум, собрался на свидание, а не лазить по пыльным цехам заброшенного завода. Волосы у него тщательно уложены, рубашка цвета венозной крови отутюжена, джинсы идеально сидят по фигуре, а туфли начищены до блеска. И я — на его фоне — редкостное чмо в оливковом спортивном костюме, любимой чёрной футболке, которая велика мне размера на три, в чёрной жилетке и видавших виды кроссовках. Зато с кожаной планшеткой, в которую отлично влезло все обезболивающее. Термокружка, правда, влезала херовато, но… Главное — видеть цель и не видеть препятствий. В общем, я впихнул! На улице одуряюще сладко, до щекотки в горле, пахнет черёмухой и расцветающей сиренью. Так остро, как перед грозой. На западе начинают клубиться тёмные грозовые тучи, лучи закатного солнца красиво золотят их кромки, и, пока я, разинув пасть, любуюсь небом, Денис заводит мотор. Магнитола, конечно, сама врубается и орёт «Квинами», пока Власов выворачивает на проспект и отбивает вступление по рулю. Я закатываю глаза, запоздало понимая, что эту гримасу обречённости позаимствовал у него, закуриваю и слушаю Фредди. Арчика с Лилькой мы уже привычно подхватываем под магазином. Сорокин раздаёт нам всем кофе, Лиля фыркает на Власова, а потом они начинают бессловесно грызться магнитолой, поминутно меняя «Шоссе в ад» на арию из «Призрака оперы». Лиля, так и не сменившая свой утренний наряд на что-то более практичное, теребит ворот пиджака и злобно щёлкает пальцами, пока Денька ржёт, зажимая сигарету в уголке губ. Зато Артурчиком я восхищаюсь! Вот, сразу видно по пацану: будущий психолог растёт! Канареечного цвета рубашка отлично сочетается с бледно-жëлтой футболкой, оранжевыми кедами и горчичным рюкзаком, а джинсы, явно с боем отобранные у какого-то бомжа, незадолго до этого эпического боя столкнувшегося со стаей бездомных собак, отлично дополняют образ. И, конечно же, носки! Левый — с Бартом Симпсоном, правый — с Губкой Бобом. Интересно, если бы мой Васька увидел такого эффектного психолога, он бы долго блевал фонтаном, пока не иссяк, или разок культурно опорожнил желудок в бумажный пакетик и успокоился?.. Пока я с удовольствием мусолю эту мысль, развивая её вширь и вглубь, мы успеваем добраться до завода. Заброшенные строения, красиво подсвеченные лучами закатного солнца, кажется, сияют золотом. Молоденькие топольки на крышах тихо шуршат листвой под порывами ветра. Где-то лают собаки и металл звенит о металл. Слышно, как в районе речпорта волны с шумом разбиваются о каменистый берег. — Ну что, разделяемся? — вывалившись из салона, поглубже вдохнув запах весенних цветов и сырости, спрашиваю я. — Может, не стоит? — тихо хмыкает Лилька, незаметно косясь на мою ногу. — Ты ещё с прошлого раза не восстановился. Может, я пойду с тобой? — Эй! — мгновенно вспыхивает Сорокин. — Лилит, эт чего это ты с ним?! Ты что, подопечных попутала?! — Потому, милый, — ласково начинает она, поправляя воротник рубашки Артура, — что ты с Денисом лучше ладишь, чем я. Вероятность, что вы поубиваете друг друга, ничтожно мала. Он за тобой присмотрит, я надеюсь, не так, как за Мишей… — Ты бесишь меня, женщина, — незамедлительно делится впечатлениями Власов, прикуривая. — А я присмотрю за Мишей, — невозмутимо продолжает ангел, и я понимаю: способность игнорировать посторонние раздражители у них с Сорокиным в крови. — Таким образом, мы с демоном не прикопаем друг друга в горе бетонного крошева и арматуры, так ещё и убережём вас — смертных. По-моему, отличный план. — По-моему, хуёвый план, — морщится Денька, выдыхая струю дыма в остывающий вечерний воздух. — Если твой подопечный ненароком сломает шею, отвечать за него придётся мне. Ты же сама мне жопу на британский флаг порвëшь, причём собственными когтями. Уж лучше я буду отвечать за своего. — Ну да, — ядовито язвит Лилит. — Своего же не жаль, с хера ли. Можно всё пустить на самотёк, а там — как котёнок в колодце: выплывет — ну, чё, заебись, а не выплывет — ну, хуле, это природа, выживает сильнейший… — Ещё слово, — цедит Власов, и глаза его опасно вспыхивают изумрудным мерцанием. — Ещё одно грёбаное слово, светлая — и я вымою тебе пасть с мылом, а потом повыдергаю все твои перья, мразь. — Ручки отсохнут, — ехидно отзывается ангел, сверкнув глазами в ответ, — сам мразь! — Достаточно! — не выдерживаю я. — Работаем по старой схеме: мы с Артуром вместе, вы — порознь. Так все останутся с перьями и при своем уме. Рассредоточились! Пока эфирно-оккультная парочка позади продолжает самозабвенно грызться, как кошка с собакой, метая зелёные и голубые искры в сгущающиеся сумерки мирно засыпающей промзоны, я сгребаю Сорокина за рукав и утаскиваю за собой в нужном направлении. Необходимо вернуться на рухнувшую лестницу, с которой я упал. Надо досмотреть видение, чтобы найти Кольку, а эти крылатые охуевшие чайки только и могут, что поливать грязью друг друга и меряться, у кого больше крылья. КПД нулевой, блядь. Злость придаёт мне сил, обезболивая получше диклофенака и нимесила, вместе взятых. Я даже хромать перестаю, пока, волочу испуганно попискивающего Артура за собой, лезу через обломки бетонных плит и ржавую арматуру. Прям, чувствую, энергии прибавилось. Прям хочется кого-то отпиздить даже, и я прям даже понимаю, кого. Всё равно регенерирует, сука, так что не жалко. А для психики полезно — чем больше негативный выброс, тем выше терапевтический эффект. Всем хорошо же, ну! Деня получит вожделенную пиздюлину, я — чувство морального удовлетворения, Лиля — удовольствие от того, что Власов, наконец, заткнул свое хайло, а Арчик просто насладится созерцанием хорошей пиздилки, в которой перья-руки-ноги-когти-рога — всё смешалось. Одно останавливает. Вернее, два. Я слегка поломанный, и понимаю прекрасно, что вряд ли выйду сейчас из такой схватки победителем. — Миша! Миша, бля!!! — доходит, что Артур зовёт меня уже не в первый раз, резко торможу посреди пустующего пыльного зала и мотаю башкой; Сорокин почти впечатывается в спину. — Куда ты прëшь, как бронепоезд?! — На лестницу, — отмахиваюсь, отпускаю его рукав и ускоряюсь, пока держась на злости, кипящей в крови. Отзвуки взрывов, крики, гул сирен, шипение и скворчание начинают постепенно пробиваться, заполняя эфир. Пахнет кровью, медным купоросом, оплавленной изоляцией и болью, но пока удаётся это игнорировать. Выскальзываю на площадку полуобрушенной лестницы, выдыхаю, растираю ладони и от души припечатываю одну к облупленной стене. Накрывает меня моментально, вышибая весь воздух из лёгких. Складываюсь пополам, оседаю коленями в пыль и закусываю губу. Артур орёт что-то, судя по топоту, летит ко мне, но все звуки доносятся приглушённо и нечётко, как сквозь толщу воды. Предплечье, запястье, ладонь — всё жжёт. Жжёт настолько, что я чувствую, как с шипением растворяется кожа. Обгоревшие руки тянутся ко мне из пыльного прохудившегося пола, из кирпичной кладки стен, липко хватаются за что придётся, оставляя кровавые отпечатки на коже, тянут, утаскивают за собой в стены, в сам костяк заброшенного завода. Я ору, пытаюсь вывернуться, ухватиться, удержаться, но тьма, булькающая кровью и ртутью, сгущается надо мной непроглядным серо-бурым туманом. — Миша! — гаркает Артур, хватает меня за плечо и, рывком выдернув в реальность, пихает в пасть шарик грушевого леденца. — Ты куда скакнул, блядь?! Соси, придурок! Деваться некуда — сосу, пряча лицо в сгибе локтя и стараясь собрать вальтов. Получается хреновато. — Кто тебя научил скакать с места за секунду?! — возмущенным шёпотом отчитывает меня Арчик. — А мозг твой где?! А если бы я не вытащил?! Хочешь навсегда остаться в первом измерении, среди криков боли и отчаяния потерянных заблудших душ?! Мозги включать надо хоть иногда! — Спасибо, Арти, я в порядке, — выдыхаю, сглатываю и, открыв глаза, пару раз моргаю. — Слишком далеко залез. Надо ближе. — Не!.. — только и успевает пикнуть Сорокин, а я уже растираю ладони и, поднимая облако пыли, впечатываю правую в пол. Листаю, листаю память здания, как фотографии на сенсорном экране, останавливаюсь на нужной и выдыхаю. Мальчик-куколка, клыки, яркие глаза. Он, рыча, вгрызается в шею. Колька стонет, притягивая за затылок. Что-то падает. Что-то голубое. Куда-то в пыль и молодую траву. И с Колькой что-то не так. Что-то сильно не так. У него руки в крови. Пальцы в светлых волосах вампира покрыты кровью. Вообще эта парочка странная. Коля не верещит и не вырывается — только притягивается ближе, закрывая глаза. А взгляд у упыря… Перепуганный. Не голодный — нет. На дне глаз ужас плещется за секунду до того, как их обладатель, смыкая ресницы, вгрызается в человеческую шею. — Миша! — Арчик, перехватив за плечи, трясёт меня, как переспелую яблоню, выдëргивая в реальность. — Порядок, — хриплю, облизываю пересохшие губы и лезу в сумку за термокружкой с нимесилом; жажду он не утоляет, но, после пары глотков, больше не кажется, что язык прилип к нёбу. — Что у Кольки за телефон? Голубая «Моторола»? — Да, — кивает Сорокин, охуело заглядывая в глаза. — Откуда знаешь? — Видел, — подскакиваю, хватаю его за рукав и тащу за собой вверх по ступенькам. — Идём! Мы преодолеваем два пролёта, огибая арматуру и горы бетонного крошева, останавливаемся на нужном, и я довольно хмыкаю. Молоденькая трава, акация, огрызок рубероида, разбитая бутылка… Выдыхаю и, склоняясь, поднимаю грязный пыльный телефон. — Ну, вот, — зажимаю кнопку — и экран вспыхивает. Надо же, не сдох. — Двадцать четыре ноль два, — говорит Арчик, заглядывая через плечо. — Чей-то там день рождения. Не знаю, чей, но у него и пин-коды на всех карточках такие же. Втрескался в какую-то девчонку… — В парня, — говорю, листая переписку, но ничего не находя — все чаты почищены. — Он втрескался в парня, не в девушку, — открываю галерею и киваю самому себе. Артур за плечом присвистывает. Фоток много. Реально много. И парень на них фотогеничный, не по-человечески красивый, как фарфоровая кукла. И декорации какие-то… Старая лестница, лепнина, бархатный пыльный занавес, сотни кресел под слоем пыли… — Это театр в старой части Индустриального, — говорит Артур негромко. — Там вроде всё опечатано лет пятнадцать, но кого ебёт?.. Дома все сплошь начала прошлого века, Колька говорит, они историей дышат. Частные вообще в руинах лежат, а театр и пара трëхэтажных ещё частично целы. Не знаю, что его в них очаровывает. Всё под снос. Там собираются всякие отморозки, наркуши… — Вампиры, — уверенно затыкаю его фонтан я. — Мальчик на фотографии — вампир. В моём видении он грыз твоего Кольку. — Так Коля?.. Коля… — нижняя губа Сорокина начинает опасно трястись, глаза наполняются слезами, и я понимаю, что он вот-вот разрыдается прямо тут — стоя коленями на полу в пыли, траве и осколках стекла. — Нет! — спешу заверить, стараясь в зародыше задавить подкатывающие рыдания мелкого. — Я не чувствую его мёртвым, — делаю глубокий вдох, шлёпаюсь жопой на ступеньку и закуриваю, прижимаясь спиной к стене. — Но и живым не чувствую тоже. — Это что же получается?.. — негромко выдыхает Арчик, охуело хлопая пушистыми ресницами. — Моего соседа обратили и утащили хрен знает куда?.. А за квартиру платить кто будет?! — моментально вспыхивает он; видать, злость и ему сил придаёт. — Где я этого лошару влюблённого теперь найду, блядь?! — А вот, где, — улыбаюсь я, листая фотки из театра. — И не ты, а мы. Найдём твоего Кольку, — театр заканчивается и начинается какой-то полуразрушенный дом, в котором роскошь так ярко контрастирует с нищетой, что это даже красиво. Бордовый бархатный балдахин над кроватью, кремовые простыни, игра света и тени, кружащиеся в лучах пылинки, куски штукатурки на антикварном столе среди подсвечников. Мальчик-куколка в кружевной рубашке на смятой постели. — Ему лет двадцать? — киваю на фотку я. — Лет двести, — брезгливо морщится Артур. — Кровососы не стареют, Миш. И это — не сказки. Нашёл себе молоденького человека и сожрал, ушлёпок! — начинает закипать Сорокин, так и искрясь праведным гневом; аж дымом пахнет — пердак горит, не иначе. — Да чтоб он подавился! Найду — сдам ревизорам! Если этот гондон кровососущий не убил Кольку, а обратил, всё равно сдам! Нельзя обращать людей без согласия и лицензии! Это произвол! Это безответственно! Это нарушает равновесие! Это насилие! Этому клыкастому ублюдку светит трибунал, и… — Успокойся, — накрывая плечо Артура ладонью, ощутимо сжимаю, и пацан нехотя затыкается. — Уж не знаю, что у них тут произошло, но по тому, что видел, я не сказал бы, что твой Колька орал, вырывался и отмахивался ссаной тряпкой. Думаю, прежде чем митинговать, сначала нужно найти их и выяснить, что произошло, а потом уже решать, кого куда и кому сдавать, и вообще, нужно ли это. — Это жопа! — тяжело подводит итог Арчик, плюхается на ступеньки рядом, забирает у меня сигарету и затягивается. — Мой сосед — упырь. Мало того, что новообращённый, так ещё и заполз в какую-то тёмную дыру, — выдыхает дым и косится на фотки, которые я листаю на экране. — Я этого уебня не видел раньше, — кивает на вампира он, — в баре на перекрёстке он не появлялся. — Так, — забираю у малого сигарету и затягиваюсь. — Давай мы сначала разберёмся в ситуации, а потом ты будешь его ненавидеть, если посчитаешь нужным. — Так что делаем? — хмурится Артур, поднимаясь со ступенек, и протягивает мне руку. — Едем в Индустриальный? — Возможно, — морщусь, хватаясь за предложенную ладонь, и со стоном встаю. — Миш? — непонимающе тянет Сорокин. Нога, после пробежки по заброшке, пульсирует так, что охуеть можно. Стискиваю зубы и рвано выдыхаю. Нельзя. Нельзя было отдыхать. — Идём к машине, — говорю негромко, нахожу в сумке шприц и, недолго думая, хреначу укол в бедро сквозь спортивки. Артур изгибает обе брови одновременно и пытливо смотрит на меня ошарашенным взглядом: «Ты дебил, или мне это только чудится?» — Что происходит, Миша? — терпеливо спрашивает он. — Что с ногой? — Вражеская пуля, — усмехаюсь в ответ. — Погнали, малой. И это… Ты не видел ничего — ясно? — Куда яснее-то?.. — тяжело выдыхает Арчик.