Медиум: за завесой

Под супермаркетом, в котором работает Артур, мы тормозим за пятнадцать минут до оговоренного времени. Мягкие весенние сумерки окутывают город. Небо на западе кажется ещё золотистым. Парковка практически пуста, да оно и неудивительно. Суббота, весна, хорошая погода — большинство граждан разъехалось по дачам и пикникам. Не скажу, что я всё ещё пьян, но башка странно пустая, а сушняк мучает жёсткий. — Ты как? — довольный Денька подаётся ближе, убирает чёлку с моего лба и прижимается губами. — Так, будто меня снёс товарняк, — честно признаюсь, откидываясь на спинку сидения. — Пить очень хочется. — Это нормальный откат, — убеждает меня Денис, начиная копошиться. — Я за холодной колой схожу. Взять тебе ещё что-то? — Сладкого хочется, — немного подумав, отзываюсь, пожимая плечами. — Знаешь, «Ромашки», или «Стрелы», или какой-то вишни с коньяком. — Я понял, — улыбается Денька. — Твой организм ищет способ максимально быстро восполнить энергию. Надо, чтобы кто-то из ваших научил тебя правильно пить. — Мне тридцать, — замечаю с хриплым смешком, откидываясь на спинку и прикрывая глаза. — Уж пить, наверно, я умею. — Энергию человеческую пить, темнота, — усмехаясь, бросает Власов, выскальзывая из машины. Спать хочется кошмарно. Просто глаза слипаются, но я борюсь с собой из последних сил. Тянет плюнуть на все эти поиски, заползти под тёплое одеяло, сгрести Дениса поперёк груди и просто спать, спать-спать-спать, уткнувшись носом в горячую кожу меж его лопаток — как раз там, где прорастают крылья. — На, — Денька суёт мне в окно стакан кофе и коробку «Стрелы». — Наслаждайся. Сам закуривает и прислоняется к крылу, тоже осторожно лакая, как кот, свой горячий кофе из стакана. Морщится, фыркает, но упорно продолжает. Конечно, горюшко — крана рядом нет, чтобы разбавить его сырой водой. Я, тем временем, сдираю полиэтилен, вскрываю коробку и с упоением припадаю к её содержимому. Только алюминиевые обëртки шелестят — и мне ни грамма не совестно. Пока Денис докуривает до фильтра, я умудряюсь сожрать коробку конфет и в два глотка выхлебать свой капучино. Власов просто протягивает руку, ни слова не говоря, забирает опустевшую коробку и стакан, относит в мусорку, возвращается в машину и протягивает мне бутылку колы. Осознанием накрывает только теперь. — Бля, — выдыхаю, прикрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла. — Все о’кей, darling, — улыбается Власов, подаётся ближе и, лизнув подушечку пальца, принимается что-то сосредоточенно оттирать из уголка моих губ — шоколад, не иначе. — Все через это проходят. Ты привыкнешь. — Раньше, чем сдохну от сахарного диабета? — скептически хмыкаю, перехватывая его руку и заставляя прекратить. — Раньше, — Денька выпрямляется на сидении, закуривает и отдаёт мне сигарету после второй затяжки. В этот момент на заднее одновременно плюхаются Лиля и Арчик. Тяжёлым, густым, сладковатым ароматом фордовской вишни моментально пропитывается салон. Этот запах смешивается с розой Арчика, и дышать в машине становится невозможно. Я кашляю. Денька улыбается и опускает стекло со своей стороны. — Привееееее́т! — Артур буквально сияет, едва в ладоши не хлопая. — Ну, здравствуйте, тёмные, — произносит Лилит, будто делает огромное одолжение. — Привет, — Деня улыбается, бросая на Сорокина взгляд через зеркало и напрочь игнорируя его ангела. — Хороший день, Арти? — Прекрасный! — продолжает сиять Сорокин. — Сегодня заболела старая грымза. — Анна Ивановна, — молниеносно впутывается Лиля. — И мой любимый препод, — продолжает Артур, словно это его совершенно не раздражает. — Василий Андреевич, — оперативно помогает ангел. — Две пары у нас провёл, — заканчивает мелкий, сверкая, как новые калоши. — Трусы ещё мокрые? — усмехается Денис и, заводя мотор, срывается с места. — Господи! — орёт Лиля, придерживая светлые метнувшиеся кудри. — Юхууууу́! — взвизгивает Арчик. — Пристегнитесь, мы взлетаем, — ржёт Денис. Магнитола врубается сама, начиная оглушительно орать «Металликой». — Господи, помоги! — выдыхаем мы с Лилькой одновременно. Сегодня она другая. Не в целом, но всё же. Этакая женщина-вамп тридцатых годов, минуту назад вышедшая из чикагского казино. На ней длинное чёрное платье, высокие перчатки в тон, помада на губах чуть светлее вчерашней, и волосы завиты как-то иначе. Зато расписной Арчик с крашеной башкой своему стилю бомжа не изменяет: линялая сиреневая футболка, сверху розовая фланелевая рубашка в стрëмную белую клетку, светло-голубые драные джинсы, фиолетовые потасканные кеды со звёздами и, конечно, побрякушки — абсолютная непоколебимая стабильность, которой позавидует любой швейцарский банк. Пока я разглядываю наших светлых знакомых через зеркало, Лиля непрерывно молится, зажимая в ладони массивный крест, болтающийся на шее, Артур ржёт, а Денис, едва не снеся мусорные баки, под визг тормозов входит в поворот. До старой заводской заброшки на окраине возле речпорта мы добираемся ненормально быстро. Денька лупит по тормозам, машину разворачивает на пыльной грунтовке у ржавого шлагбаума, и я с облегчением вываливаюсь наружу, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. — Боже, ты чудовищно водишь! — Лиля выскакивает следом, и её взметнувшиеся кудри мгновенно завиваются, самостоятельно укладываясь в прическу. — Даниэль, это ты?! — восторженно пищит Арчик, едва в ладоши не хлопая. — Конечно, месье, — усмехается Денька, выбираясь из машины и закуривая. — Ваше такси прибыло. — Главное — чтоб оно никого не прибило по пути, — недовольно бурчу, осматриваюсь и выдыхаю, растирая ладони. Впереди сереют КПП, бетонные блоки и старые полуразрушенные цеха химзавода. Позади буйно зеленеет посадка. Промзону нежно обнимают весенние сумерки. — Куда теперь? — хмыкает Денька, выдыхая дым и пытливо глядя на Артура. — Я не знаю, — понурив плечи, моментально сдувается малый. — Что мы ищем? — решаю уточнить я. Ладони начинает жечь. — Всё, что поможет найти Колю, — оперативно приходит на помощь Лиля. — Телефон, рюкзак, обрывки ткани, лужи крови, куски мяса, костную крошку, ошмётки мозга… — Лиля! — шикает на неё возмущëнный Арчик. — Немедленно прекрати! Колька жив! — Я не чувствую его живым, — тяжело выдыхает ангел. — Это не по твоей части, — говорю, сжимая кулаки; ладони пульсируют. — По мёртвым и живым здесь я. — Всё больше по мёртвым, — усмехается Денька, раздавливая окурок под подошвой ботинка. — С чего начнём, Скуби и его команда? — В роли Скуби ты? — язвительно хмыкает Лилит. — Надо разделиться! — мгновенно воодушевляется Артур, сверкая глазами. — С этого, как правило, и начинаются все хреновые хорроры… — глубокомысленно изрекает Власов с гаденькой лыбой. — Довольно! — не выдерживаю я. — Разделяемся и ищем Кольку, — вынимаю из кармана телефон и проверяю. — Сеть здесь есть. Если что, пишем друг другу. Так мы охватим большую площадь. — Может, лучше вместе? — делает попытку Лиля. — А если что-то случится? — Если что-то случится — ори, милая, — ехидно улыбается Денис. — Силы тьмы придут на помощь. — Заткнись, бога ради, паяц! — брезгливо морщится ангел. — Давайте хоть вы с Арчиком вместе, — продолжает она, переключившись на меня. — Мы с этим исчадием ада — порознь. — Лады, — тяжело выдыхаю, сдаваясь. На старом химзаводе меж этажами полуразрушенных зданий, на лестничных пролётах и в пустых цехах жалобно завывает ветер. Наполовину обрушенные ступени скалятся ржавой погнутой арматурой. Под подошвами кроссовок хрустят бетонная крошка и осколки стекла. Пустынно. Слышно только, как где-то недалеко воет стая собак, как чайки смеются в заливе у речпорта. Где-то на третьем этаже, покачиваясь под порывами ветра, скрипит оконная рама. Я прислушиваюсь, принюхиваюсь и ловлю эфир. Но пока ничего. Глухая тишина. Иногда слышен звук, похожий на тот, с которым сырой кусок мяса ложится на раскалённую сухую сковородку. Слышен треск, с которым ток бежит по проводам. — Ну, что там? — подаёт голос Арчик, опасливо озираясь кругом и переступая через обрушенную ступеньку; мы поднимаемся на второй этаж. — Чисто, — может, от усталости или алкоголя, играющего в крови, заторможенно отзываюсь, потирая ладони пальцами. — Абсолютно пусто, будто здесь и не было никого. Эфир молчит. Нет эмоций. Слишком старое здание. — Не спеши, — морщась, выплёвывает Артур. — Дальше будет ве… — в этот момент над вторым этажом разносится душераздирающий крик, слышится треск, начинает вонять горелой плотью и оплавленной проводкой. — Фон сменился, — с трудом сглатывая, говорит малый. — Да, — киваю, выдыхая, и шагаю с лестничной клетки в дверной проём. — Здесь погиб кто-то? — Здесь много людей погибло, — говорит Арчик, осматриваясь. — В семьдесят восьмом произошла авария. Не знаю, что тут было, но человек триста со смены не вернулось. «Скорых» нагнали, пожарок, ментов… Вся шестнадцатая медсанчасть забита была. Пострадавшие на каталках в приëмном, по коридорам, в холле, во дворе… — Откуда знаешь? — морщась от очередного болезненного крика, спрашиваю я. — У меня дед здесь погиб, — пожимает плечами Артур. — Бабушка рассказывала. — Интересный подход к воспитанию внуков, — только успеваю хмыкнуть, как меня в бараний рог скручивает. — Сука, что ж так больно, бля?.. — стискивая зубы, цежу, оседая на бетонный пол. — Миш! — Сорокин сразу подаётся ко мне. Его голос эхом отлетает от стен огромного пустого помещения. — Порядок, — тяжело сглатывая, делаю глубокий вдох и мотаю башкой. Перед глазами всё плывёт. В пыль у ног падает несколько капель крови. — Ты дурак?! — шипит Арчик, бухаясь на колени рядом со мной. — Ты сегодня по уровням скакал? — пихает под нос бумажный платок и, запуская руку в сиреневый рюкзак со звездой, выуживает на свет горсть леденцов. — На, — разворачивает один и пихает мне в рот. — Нельзя так. Ты же почти пустой. — Я нормально, — выдыхаю, сглатываю, вжимая леденец в щеку языком и, пару раз киваю самому себе, с трудом выпрямляясь. — Сейчас всё будет. — Миш, надо есть, — Артур перехватывает меня за плечи и, запрокинув голову, участливо заглядывает в глаза. — Нельзя истощать себя. Ты умеешь питаться? — я молча смотрю на него, как на идиота. — Дурачина же, блядь! — в сердцах восклицает Сорокин, хлопнув в ладоши. — Миш, ты сдохнешь от истощения, если будешь скакать по уровням и не будешь питаться! Ты же видишь ауру? — Ну, да, — непонимающе глядя на него, нехотя отвечаю. — Мы все — монохромные — независимо от стороны, питаемся человеческой энергией, эмоциями, — начинает он терпеливо. — Считай, нас кормят нулевые — обычные люди. Ты можешь потянуть из ауры любого немного света. В разумных пределах. Столько, чтобы тебе хватило подкрепиться. Целиком людей выпивать нельзя, иначе человек умрёт, а за тобой приедут ревизоры. Нельзя убивать людей — это нарушает баланс сил. Тебе необязательно тянуть энергию из нулевых. Не всегда обязательно. Бывает так, что они сами щедро её отдают. Например, мне нравится продавщица в лоточке у дома. Я тоже ей нравлюсь. Она улыбается и сама щедро отдаёт свою энергию, а я просто впитываю без ущерба для человека. Уж очень у неё энергия вкусная. Есть ещё мальчик на почте. И ещё мой любимый препод. И кондуктор Тёма в седьмом трамвае. Их положительные энергетические выбросы подпитывают меня. Тебя, наверное, должны подпитывать отрицательные. Но есть одно правило, которое ты должен запомнить: своих жрать нельзя, особенно, без разрешения. Если тебе совсем паскудно, ты можешь попросить у кого-то из представителей своей гильдии или у своего хранителя. Без спроса в чужой холодильник лезть нельзя ни при каком раскладе — это этикет. Ты тёмный. Энергию, выброс которой происходит, когда человек испытывает положительные эмоции, тебе нельзя. Это как с переливанием крови — если влить ошибочно не того, будет очень-очень плохо. Тебе сейчас надо Дениса, пусть поделится. — Не надо, — усмехаясь, мотаю головой и выворачиваюсь из его рук. — Я справлюсь. — Тебе ведь нравится, когда он злится и орёт? — не унимается Сорокин, наворачивая круги вокруг меня, пока я иду к дверному проёму на противоположной стороне помещения; в прохудившемся полу под ногами виднеется ржавая арматура. — Ты неосознанно жрёшь его, а он позволяет, потому что понимает, что тебе, для твоих сеансов бесед с призраками, энергию надо где-то брать. А ему надо её где-то брать, чтобы восполнять. Он же тоже не человек. — Почему же так больно?.. — тяжело выдыхаю, чувствуя, как сердце заходится в груди, а к горлу подкатывает тошнота. — Медным купоросом воняет, — шепчу пересохшими губами, шагаю в дверной проём и оказываюсь на полуразрушенной старой лестнице; ступеньки буквально осыпаются под ногами. — Как много боли… — качаю головой и припечатываю обе ладони к потрескавшейся стене с облупившейся серой краской. Накрывает меня мгновенно. Гул сирен, топот ног, аварийное освещение, боль, кровь, крики, оплавленные провода, запах горящей плоти и изоляции. Зажимая рот ладонью, мотаю головой, чтобы отогнать наваждение, и поглубже вдыхаю прохладный весенний воздух, пахнущий расцветающей черёмухой. — Нет-нет, — шепчу, листая картинки перед глазами, как фотографии аварии на сенсорном экране. — Нет, слишком далеко. Ближе. Надо ближе. Братки, сектанты, наркоманы… Стоп, — выдыхаю и, прижимаясь спиной к стене, оседаю на пыльные ступеньки; картинка перед глазами застывает на паузе. — Волосы каштановые, карие глаза, бомбер зелёный… Слизерин. Сумка коричневая кожаная, значки анимешные — кто ж так делает?.. — драные джинсы, конверсы зелёные, фенечка из изумрудных и серебряных ниток… — Это Колька! — моментально воодушевляется Артур, хватает меня за плечи, рывком ставит на ноги — где только силы берутся? — и начинает требовательно трясти, заглядывая в глаза. — Где? Где он?! Что с ним?! Он жив?! — Не ори, — морщусь я, выпутываясь из его рук и отступая на ступеньку вниз, скользя ладонями по стене. — Он с кем-то здесь был, — мотаю головой и кривлюсь. — Кровью пахнет, раскалëнным асфальтом, вишней, пылью… — картинки перед глазами путаются, наслаиваются, звуки смешиваются в гулкую какофонию. — Он чьей-то спиной обтирал эти стены. Парень, — шепчу, с каждой фразой спускаясь на ступень ниже и понимая, что перед глазами темнеет всё больше. — Красивый, как кукла, — ноги как ватные. — Глаза голубые, — голова кружится, во рту пересыхает, а по губам, вытекая из носа, струится кровь. — Фарфоровая кожа. Яркие губы. Клыки?! — видение хищно разевает пасть, бросаясь на шею, я вскрикиваю и оступаюсь. Всё происходит за секунды. Рухнувшие ступеньки кусками бетона осыпаются вниз, я лечу куда-то в темноту, наверху орёт перепуганный Арчик, где-то рядом, шурша крыльями, яростно матюкается Денис. Грохаюсь я на что-то больно и неудобно. Вокруг поднимается облако пыли, или мне это только чудится. Вспышкой боли на секунду сковывает всё тело, а потом меня засасывает уютная бархатная темнота. Сколько нахожусь в ней — не знаю, но, когда открываю глаза, вижу демона, ангела и экзорциста, с умными рожами склонившихся надо мной. В полутьме видно, как листвой молоденького тополька на рухнувшей стене позади них играет ветер. — Его сожрали?! — первым опомнившись, ахает Артур, начиная трясти меня, как переспелую грушу. Рука и плечо мгновенно отзываются болью, и я, взвыв, перехватываю за запястье разбушевавшегося мальца. — Кого — его?! — взвивается Денис, кивая на меня. — Его черти кинули со второго этажа, блядь! Хорош трясти, сливки не взобьëшь! — У него рука сломана, — на фоне истеричных воплей Сорокина и Власова, крайне спокойно замечает Лиля, и все мы трое в шоке застываем. Затыкается даже Артур. Деня, заглянув в глаза, осторожно тянется к моей левой руке, которая очень неестественно изогнута. Опомнившись, пытаюсь ею пошевелить. Боли вроде нет, но попытка оказывается абсолютно бесполезной. Запоздало к горлу подкатывает тошнота. — Исцели его! — требует Денька, сверкнув глазами в сторону ангела. — Я не могу, — пожимает плечами Лилит. — Он — твой подопечный. Я не могу ему помочь. У меня отберут лицензию. — А я — демон! — подскакивая, рявкает Денис и, разводя руками, наворачивает круг, нервно машет чёрными крыльями и поднимает облако пыли. — Мне не дано исцелять! Твой подопечный притащил нас сюда — значит, на тебе ответственность за то, что мой покалечился! — Не ори на меня! — верещит ангел в ответ. Я, чувствуя, как разом легче становится дышать, прикрываю глаза и улыбаюсь. Хорошо. Кажется, даже пальцы согреваются. — Что делать будем, дура?! — выкрикивает Деня, пугая местных бездомных собак. — А мне почём знать, сам дурак?! — визжит в ответ Лиля, и от этого ультразвука где-то снаружи шумно вспархивает с деревьев перепуганная стая воронья. — С моим Арчиком такого обычно не случается! Потому что я слежу за ним, а ты за своим Мишей — нет! Сам виноват, что он покалечился, бездарь! — В травматологию? — несмело задушено пищит Артур, пока ангел с демоном самозабвенно срутся, сверкая глазами. Воздух над их головами трещит, как наэлектризованный, и даже иногда искрит. Над Денькой — зелёным, над Лилькой — светло-голубым. — Хватит! — рявкаю, не выдержав их воплей, и где-то недалеко, гулко треснув, что-то с грохотом обрушивается. — Угомонились оба! — Ему надо в больницу! — осмелев, подаёт голос Арчик, придерживая меня за уцелевшую руку и помогая встать; башка кружится так, словно я пьяным залез на детскую карусель. — Давайте к машине. Деня за рулём. Поедем через плотину, я покажу короткую дорогу! До больницы мы добираемся, наверное, минут за пять, а может, мне это только чудится. Башка кружится, перед глазами всё расплывается, а боль обрушивается гранитной плитой, погребая меня под обломками. Лилька прыгает на переднее пассажирское, Денька — за руль, Арчик — на заднее, а я устраиваюсь рядом в позе сушёного банана. Артур заставляет меня согнуть руку, вернее, сгибает её мне сам — и это, блядь, оказывается, больно! — подвязывает своей рубашкой, и автомобиль срывается с места. Кажется, визжат тормоза, кажется, кто-то сигналит, кажется, Деня сносит мусорку на повороте, но я стараюсь не концентрироваться на этом. Прикрываю глаза, стискиваю зубы и сжимаю здоровой рукой холодные пальцы Сорокина. Кажется, демон с ангелом всё ещё грызутся, но в ушах звенит так, что я толком нихера не слышу. Во дворе шестнадцатой медсанчасти тихо и спокойно. В вечерних сумерках белеют расцветающей черёмухой аллеи, медсëстры неспешно идут по тротуару в сторону магазинчика, когда Денька, едва не снёсши крашенный полосатый столб на въезде, лихо входит в поворот и тормозит у приёмного покоя. Все мои спутники выкатываются наружу, пока я, кряхтя и матерясь, выползаю из салона, и вечернее умиротворение старой медсанчасти как ветром сдувает. — Нужен морфин! — орёт Артур, пугая медсестер, курящих на крыльце. — Нужна каталка! — вторит ему Лиля. — Нужен Гудвин, который подарит вам, дебилам светлым, по кусочку мозгов! — шипит на них Денис, и, видать, обращается к медсёстрам: — Девочки, нам надо к травматологу! — Всем? — вроде удивляется кто-то из девочек. — Не, — смеётся Денис. — Всем — скорее к психиатру. — Не надо мне морфина, — кряхтя, выползаю из машины, и Арти сразу заботливо подхватывает меня. — И каталку не надо. Я сам. Ноги вроде целы. Пока Лилька переговаривается с медсестрой, а Деня уносится куда-то за её коллегой, Арчик усаживает меня на стул в старом, красивом холле, сохранившем лепнину под потолком и мозаику на полу, уходит ненадолго, возвращается с парующим кофе, ломает туда десять стиков сахара и суёт мне в здоровую руку стакан. — Пей, — кивает на сахарный сироп экзорцист. — Пей-пей, не кривись. Должно стать лучше. Я давлюсь мерзким кофейным сиропом и скриплю зубами от боли, когда к нам подлетает Денька, образно говоря, весь в мыле, перехватывает за локоть здоровой руки, и, сунув Арчику полупустой стакан, волочит меня в неизвестном направлении. Мы преодолеваем широкую лестницу, поднимаясь на второй этаж, проходим по коридору в тупик и бухаемся в кресла под кабинетом. Я с тоской наблюдаю, как мотылёк вьётся вокруг мигающей и потрескивающей люминесцентной лампы под потолком. По пустому больничному коридору гуляет гулкое эхо. Стены хранят отзвуки смеха, рыданий, выстрелов, гула сирен и грохота взрывов. Медсанчасть пахнет «Красным маком», спиртом, стерильными бинтами, йодом, порохом и болью. Боль не пахнет? Пиздёж! У боли отвратительный горьковато-кислый запах — как скисшее прогорклое молоко, а вкус — как у батареек. — Врач скоро подойдёт, — обещает Денька, накрывая моё ободранное колено, виднеющееся в дырке на спортивных штанах, горячей ладонью. Сразу становится легче, рука вроде бы перестаёт пульсировать, а спазмы проходят, будто кто обезболивающего вкатил. — Прекращай, — шепчу я, покосившись на него. — Я ничего не делаю, — пытаясь прикинуться идиотом, пожимает плечами Власов. — Ты вытягиваешь мою боль, — шепчу, взглядом метнув в него молнию. — Перестань. Не смертельно же. Я потерплю. — Я не уследил, — на рваном выдохе произносит Денис, виновато понурив плечи. — Нельзя было позволять тебе в лесу скакать. Нельзя было отпускать тебя с Арчиком. Нельзя… — Власов, — не выдерживая этот скулëж, поворачиваюсь и, улыбаясь, прижимаю пыльный окровавленный палец здоровой руки к его губам. — Заткни фонтан, пожалуйста, пока мы оба не утонули в твоём чувстве вины. — Ты… — тяжело выдыхает Денька, накрывает кисть и прижимается губами к пыльным ссадинам на моей ладони. — Пиздец ты, Зорин, — шепчет чуть слышно, прикрывает глаза и отирается, как кот. — Я знаю, — улыбаюсь, хочу потянуться и взъерошить ему волосы, но вспоминаю, что рука, подвязанная рубашкой Сорокина, сломана. В этот момент что-то в коридоре меняется, и до меня запоздало доходит: запах. Чудовищно, ненормально воняет табаком и корицей, будто кто-то разбил флакон «Эгоиста» в полуметре от меня. — Кто?.. — хмурится Денька, отстраняясь, и в этот момент на лестнице раздаются шаги. Парень довольно быстро добирается до двери по тëмному коридору, попутно звеня ключами, и, улыбаясь, останавливается возле нас. Он, на вскидку, чуть выше нас с Денькой. Может, немного моложе, а может, ровесник. Довольно крепкий рыжеватый коротко стриженный блондин с голубыми ясными глазами и трёхдневной щетиной. — Добрый вечер, — голос у него настолько мягкий, успокаивающий и завораживающий, что сразу хочется спать, зато ароматом его парфюма прямо-таки душит. — Проходите, — травматолог, открывая кабинет, жестом приглашает нас внутрь. — Ну, жалуйтесь. Что с Вами произошло? Я выдыхаю, невольно скользнув оценивающим взглядом по нему всему — от кончиков светлых волос на макушке до голубых кроссовок — и понимаю, язык мой отказывается выполнять команды мозга. От парня веет ненормальным, каким-то животным магнетизмом. — Это я хорошо упал… — срывается с губ прежде, чем я успеваю себя тормознуть.