Медиум: за завесой

Договорившись с Арчиком подхватить его после работы в семь и вместе поехать на завод, мы с Денисом возвращаемся домой. Стоит выйти из квартиры Сорокина, как я умолкаю, стараясь переварить полученную информацию, и стойко молчу. Денис трижды пытается завязать разговор. Я — кремень. Я молчу. Молчу, когда заезжаем в супермаркет за овощами и мясом, молчу, когда Денька, бухнув на ленту очередной кактус и три упаковки горшков для рассады, разделяет нашу покупку, и, поднявшись в квартиру, я тоже молчу. Нет, мне не обидно. Злости тоже нет. Мне просто грустно. Грустно, что я прожил тридцать лет, не зная, совершенно нихуя. Грустно, потому что, оказывается, Денис всë знал, и ничего не сказал мне. Просто грустно, и внутри, за реберной клеткой, что-то сжимается склизкой холодной гадиной. Я думаю о том, почему он молчал, пока варю бульон, крошу картошку, жарю сахарную свеклу и готовлю заправку, думаю, пока шинкую капусту — и перестаю думать только тогда, когда понимаю, что от этой блядской капусты ложка в борще стоит. Деня удивительно тих, как мышь под метлой — даже не выходит на запах. С трудом помешивая борщ и допекая пампушки, уже подумываю, что и не выйдет, но Власов сгребает меня поперёк живота, прижимает лопатками к груди и, утыкаясь подбородком в плечо, перехватывает ладонь с зажатой ложкой. — Хватит, Миш, — тихо, вкрадчиво, непривычно низко шепчет он. — Ты варишь рагу? — Иди на хер, — рыкаю, дёрнув плечом, и пытаюсь выпутаться из рук, но куда там — хватка у Деньки крепкая. — Не злись, — шепчет он, тычется носом в белый ворот рубашки и шумно выдыхает. — Я хотел защитить тебя. — От чего?! — окончательно взбеленившись, рявкаю я, начиная выворачиваться активнее. — От правды?! — Ты едва справляешься с той информацией, которую получаешь от призраков, — устало, тихо произносит Денис. — Нахрена тебе ещё уровни бытия, маги, оборотни, вампиры, ангелы, демоны и прочая нечисть? — А, так, по-твоему, я ещё и слабый?! — продолжая беситься, ухитряюсь впечатать локоть ему под рёбра, выворачиваюсь и ухожу курить к окну. — Просто прекрасно, блядь! — нервно щёлкаю зажигалкой и прикуриваю с третьей попытки. — Я не говорил этого, — Денис тяжело вздыхает и выключает конфорку под борщом. — Не обижайся. Я просто думал, что тётя Роза, если бы хотела, сама бы тебе всё рассказала. Вспомни её огород, веранду, книги, травы на чердаке… Тётя Роза не была медиумом. Она была знахаркой. Она лечила людей. И, думаю, она не рассказывала тебе ничего именно по той причине, что хотела уберечь тебя. Мир за завесой совсем другой. Вспомни, как тебе хотелось нормальности. Но ты не будешь нормальным, Миш. Ни один маг никогда не сможет быть нормальным обычным нулевым человеком. Можно попытаться, но твой дар всё равно настигнет, всё равно накроет. Тётя Роза, думаю, хотела просто подольше ограждать тебя от мира за завесой. — Отрадно знать, что два самых близких человека считают меня не только психически нестабильным, но и просто неспособным спокойно воспринимать объективную действительность, — злобно язвлю, выдыхая струю дыма в окно. — Всю жизнь, блядь, мечтал! — Миша, — мягко начинает Власов, ощутимо сжимая мои плечи. — Убери руки, — холодно цежу, но он не ведётся. — Сейчас же. Или я окачу тебя святой водой и прочитаю отходную. Я тебе доверял, а ты мне лгал. — Все демоны лгут, — устало напоминает Деня, но всё-таки отступает и плюхается на стул в углу. — И я не лгал. Я просто не говорил. — Вообще одинаково, — выплëвываю, пролетая по кухне, и Власов перехватывает меня за запястье в дверном проёме. — Ты не понял? — очень тихо, раздельно, ядовито осведомляюсь, прищуриваясь и глядя на него. — Убери руки, или я отправлю тебя обратно в ад, где таким, как ты, самое место. — Миш, — вздыхает он, но запястье отпускает. — Не прикасайся ко мне, блядь, — брезгливо морщусь я. — Мне противно. Могу простить всё на свете. Тебе — вообще всё. Двух вещей не могу простить — предательства и лжи. — Я не… — театрально возводит взгляд к потолку Денька, тяжело вздохнув. — Хватит! — не выдерживаю и, гулко хлопнув дверью, закрываюсь в зале. Врубаю музыку, распахиваю окна и занимаюсь растениями. Опрыскиваю их, обрезаю, удобряю, сею семена в горшки и убираю на подоконник, затянув лоток пищевой плёнкой. Это помогает не думать, но не помогает отпустить ситуацию полностью. Денис несмело скребётся в дверь, когда время близится к трём. — Заходи, — тихо отзываюсь у окна, прекрасно зная, что он услышит. Дверь открывается, первым в комнату просачивается Кальцифер, а следом, затянутый в кожу и облитый любимым одеколоном, через порог шагает его хозяин. Я скрещиваю руки на груди, прижимаюсь жопой к подоконнику и, склонив голову набок, выжидательно гляжу на него. — Зорин, это… — начинает мямлить Денис, прикусывая нижнюю губу, переминаясь с ноги на ногу и внимательно изучая ковер. — Ну! — рыкаю, не выдерживая. — Рожай быстрее! — Поехали, пообедаем где-то, — осторожно предлагает он. — Обедай, — пожимаю плечами, и, кажется, яд сцеживать можно; интересно, если змея сама себя укусит, она сдохнет?.. — Я тебе рагу наварил пятилитровую кастрюлю. — Спасибо, — фыркает Денька, проглотив смешок. — Ты такой заботливый. Хоть бы не отравиться… — Тебе не грозит, ты бессмертный, — зло выплëвываю, отворачиваясь к окну, и делаю вид, что саженцы каланхоэ Блоссфельда очень сильно занимают меня. — А я корзину собрал, — мягко произносит Денька, сжимая мои плечи затянутыми в перчатки ладонями. — Поехали в лес, Зорин. Поехали на пикник. Тебе надо к деревьям, они подпитают и заберут негатив. — Я всё ещё злюсь, — напоминаю сквозь зубы, стараясь замереть восковой статуей в его руках. — Миш, — на три тона ниже привычного зовёт Денька, судя по интонации, улыбаясь. — Что мне сделать? — тычется носом в ямку на шее, в волосы на затылке, куда-то за ухо… — Отъебаться, — раждражëнно дёргаю плечом. — Твоя демоническая срань не действует на меня, и не надо так феромониться — это тоже не поможет. Ты на себя флакон за раз вывернул? — Нет, — ржёт Власов в затылок, но рук не убирает. — Я просто их пью — ты не знал? Заходит легче вискаря. — Придурок, — качая головой, констатирую с некоторой долей чисто родительского умиления — когда смотришь на ребёнка и думаешь: «Какой притырочный, Господи! Зато мой!» — и только после этого, запуская руку назад, ероша его волосы над виском, понимаю, что улыбаюсь. — Лады, поехали на твой пикник, — поворачиваюсь и ловлю знакомый хитрый взгляд искристых зелёных глаз. — Только за рулём я, и едем мы моей машиной. И ты вылезешь из этого кожаного уродства, — киваю на его шмотки я. — Ты в лес собрался, или на тематическую сходку? — Бля, — тяжело выдыхает Денька, театрально закатывая глаза. — Вот, вечно тебе надо всё опошлить… В лесу в апреле просто потрясающе. Уже достаточно тепло, вот-вот зацветут сосны, тут и там на песчаном грунте виднеются жёлтые островки едкого очитка, колышутся под тёплым ветром густые заросли трехцветной фиалки и по опушкам розовеют какие-то кусты. Я выбираюсь из машины, скидываю олимпийку, довольно улыбаясь, разминаю плечи и, найдя самую здоровую сосну около грунтовки, немедленно впечатываюсь в ствол спиной. Прикрываю глаза и слушаю, как ветер шелестит молодой листвой, как птицы щебечут высоко в кронах, как тихо поскрипывают старые корабельные сосны. Денька копошится на поляне недалеко от машины, глухо матерится, щёлкает пальцами… Мне становится так хорошо и спокойно, так легко. Запах весенних цветов, разнотравья и хвои пьянит, расслабляя, и я уже готов отрубиться — вот так, стоя, подпирая спиной сосну — но Денька покашливает рядом, заставляя открыть глаза. — Отпустило? — участливо интересуется он, затягиваясь и улыбаясь. — Не твоя заслуга, — забираю сигарету из его губ и тоже делаю затяжку. — Идём обедать, — подмигивает он, возвращая её себе. На полянке под соснами, метрах в пятнадцати от машины, обнаруживается покрывало. На покрывале судочки со свежими ягодами, сыром, печеньем, пара бокалов и бутылка игристого. — Не впечатлил, — качаю головой, стягиваю кроссовки и, подтянув спортивки до колен, плюхаюсь на покрывало, подставляя лицо тёплым лучам послеобеденного солнца. — А так? — хмыкает Денис, щёлкая пальцами, и я, открывая глаза, вижу, как островки очитка молниеносно расцветают вокруг нас. — Нет, — хмурюсь, качая головой. — Не сработало. — Ладно, — тяжело выдыхает Деня, запускает руку в карман кожанки и выуживает на свет горстку монпасье. — На, — протягивает и манит меня. — Ну, иди сюда, вставай. Окинув его скептическим взглядом, всё-таки поднимаюсь и подхожу, балдея от того, как молодая трава щекочет босые ступни. — На, — он перехватывает меня за запястье, переворачивает руку и высыпает на ладонь леденцы. — Идём, — и, сцапав за запястье свободной руки, ташит за собой куда-то в чащу. Я шиплю, потому что хвойный наст колет босые ступни, но покорно иду с леденцами на вытянутой ладони. Мы огибаем рябину, продвигаемся сквозь кустарник, спускаемся в ложбинку, густо поросшую старыми корявыми дубами, покрытыми мхом со всех сторон, и Денис, выбрав самое здоровое, кивает на него. — Иди, — говорит он. — Иди, не бойся. И на меня не оглядывайся. Иди. Дойдешь, сядь у корней, закрой глаза и протяни ладонь. Не ори, ничего не бойся. Пока я рядом, никто тебе не причинит вреда. Я делаю, как было велено: дохожу до дуба, устраиваюсь в белом мху под ним, прикрываю глаза и протягиваю ладонь. Первые минут десять ничего не происходит. Леденцы сладко пахнут, и этот запах мешается с весенним ароматом цветущего леса. Птицы щебечут, молодой листвой шелестит ветер. А потом в одночасье что-то меняется. Пение птиц стихает, зато шелест в кронах становится намного громче. Создаётся ощущение, что дуб обсела стая белок. Я открываю глаза и охуеваю. Лес совершенно не похож на тот, по которому мы шли с Денисом. Во-первых, всё вокруг окутывает ночная темень, туман густыми молочно-белыми лентами оплетает мощные дубовые стволы, а над лесом сияет полная луна. Во-вторых, шелест кажется таким громким, будто за каждым листком, на каждой ветке, за каждым кустиком мха у ног прячется белка. Я сглатываю, выдыхаю и понимаю, что это не белки. Не белки ни разу. Маленькие чёрные пушистые комочки с огромными светящимися глазами, попискивая, вереницами спускаются с дубовых крон. Выглядит так, словно деревья обмотали новогодними гирляндами. И эти комки, шурша и перекатываясь, окружают меня со всех сторон, подбираясь всё ближе. — Денис, — негромко, опасливо зову я, подскакивая, пока стадо пушистой нечисти подбирается к моим ногам; паника потихоньку нарастает. — Денис! — Не ори, — морщится он, выходя из-за дерева; нежить расступается, уступая ему тропинку. — Они тебя не сожрут. Ты же не делаешь зла, не жжëшь костры, не ломаешь ветки, не пилишь деревья. Они безопасны. Не бойся. Покорми их. — Как? — охуело спрашиваю, во все глаза глядя, как чёрные шерстяные комки, требовательно пища, толпятся у моих ног. Деня улыбается и жестом изображает бросок. Запоздало понимая, для чего были конфеты, швыряю леденцы, и охреневаю с того, что начинается. Нежить пищит, хватает конфеты и пихает себе за щёки. Всё пушистое тельце этой чертовщины похоже на одну сплошную башку, лишённую и ног. Хотя, может, нижних лапок не видно как раз из-за обилия чёрного пуха. — Не страшно, — Денька улыбается, выуживает ещё одну горсть леденцов из кармана, а свободную ладонь, присаживаясь на корточки, опускает в чёрное шебуршащее море вокруг. Один из пушистых комков, самый шустрый, лихо взбирается к нему на руку и начинает, подпрыгивая, требовательно пищать. — Держи, — Денис выпрямляется, подходит ближе, насыпает леденцов в мою ладонь и на своей подносит поближе потусторонний мохнатый комок. — Это что? — глухо шепчу, наблюдая, как мелкая нечисть с аппетитом поглощает монпасье. — Это первый уровень бытия, — пожимает плечами Денька. — Здесь обитают призраки и духи, причём не только человеческие. То, что держу в ладони я, это мелкая лесная нечисть. Она, как и все духи, питается запахами. Ты можешь заходить на её территорию. Можешь видеть её и на своей — на нулевом уровне, в человеческом мире, но только если она захочет показаться. На первом интереснее. Красочнее. И вообще, за ними любопытные наблюдать в естественной среде обитания. — Как ты это сделал? — тихо спрашиваю, всё ещё охуело наблюдая, как комок жрёт клубничный леденец, довольно попискивая. — Это ты сделал, придурок, — улыбается Денька, качая головой. — Это их лес, ты принес им гостинец, они позволили тебе зайти на их уровень — вот и всё. — А ты? — выдыхаю, пытаясь отойти от шока. Комок на ладони Деньки пискливо икает и, слабо мерцая, вытягивается обожравшимся котом. Власов улыбается, склоняется и отпускает его к прочей пищащей ораве. Я, как-то сообразив, что делать, бросаю им оставшиеся леденцы. — А я демон, — улыбается Денис, притягивает меня ближе и прижимает к груди. — Закрой глаза. Я могу ходить по всем пяти уровням. Глубоко вдыхаю знакомый аромат его парфюма с косухи, прикрываю глаза, и слышу звук, похожий на тот, с которым камень падает в воду. Затем снова начинают щебетать птицы, и тёплые лучи весеннего солнца ласково щекочут кожу. Открывая глаза, поглубже вдыхаю аромат разнотравья и понимаю, что Денька всё ещё держит меня, хотя мы стоим почему-то под той самой ёлкой около покрывала, от которой ушли. — Лады, впечатлил, — киваю, плюхаясь на жопу, и тянусь к голубике в суде. — Правильно! Поешь, — кивает Денис, подвигая ко мне сырную нарезку, и с хлопком открывает вино. — Скачки требуют больших энергетических затрат. Тебе надо восстановиться. На, — он протягивает мне бокал. Вино шипит и пузырится, и я гляжу в него, морщась. — Я не хочу, — начинаю жалобно, затолкав за щеку целую клубничину. — Я же за рулём. — Не-не-не, — довольно лыбится Денька, качая головой. — Послушай меня, тебе надо выпить, скачки выжигают. Давай так: ты пьешь, а я потом веду машину — что скажешь? — Ты хитрый лис, — хмуро резюмирую я, но бокал всё-таки забираю и отпиваю. — Но лис прощëн? — Власов улыбается, утаскивая малину из судка. — Тебе понравилось же? — Да, — выдыхаю, довольно улыбаясь и всё ещё кожей ощущая тёплую пушистую шерсть жрущего из ладони комка. — Лис прощëн. Жрать хочется зверски, а пить — ещё больше. Я ухитряюсь всадить бутылку вина в одно рыло, и даже не понимаю, когда. Не скажу, что с неё и трёх сигарет меня развозит — нет. Я как раз такой, как надо. Такой, как надо, чтобы пустить довольного Власова за руль моей машины.