Медиум: за завесой

День оказывается просто охуительно радостным: очередной вынос мозга от руководства, дебильная Тоня Ивановна, грёбаная весення простуда, грузная скандальна тётка в очереди в супермаркете… Я поднимаюсь к себе на третий с шуршащим пакетом и думаю, что этот вечер хуже быть просто не может. Как я, блядь, ошибаюсь! Клавдия Петровна с третьей квартиры возникает на лестничном пролёте, как воплощение Сатаны, подпирает холёными руками с длиннющими нарощенными кроваво-красными когтями обрюзгшие бока и, качнув бюстом пятого размера в неприлично глубоком декольте своей пёстрой блузки, скривив недовольное, густо, абсолютно вульгарно наштукатуренное лицо, преграждает мне путь. — Михаил Алексеевич, добрый вечер! — елейно, сладко тянет она, сверкнув глазами и пару раз хлопнув коровьими нарощенными ресницами. — Вы снова не были на собрании! Приезжал представитель управляющей компании! Будут деревья валить. Хочется ответить: «Тётенька, да мне покласть. Валите уже — или Вы, или деревья — непринципиально» — подвинуть Клавдию Петровну и пройти. Вместо этого я выуживаю из кармана бумажник и открываю. — Сколько нужно досдать, Клавдия Петровна? — вежливо интересуюсь, кое-как зажимая пакет, ключи, бумажник и планшетку. — Досдавать не надо, дорогой мой мальчик, — мерзко улыбается эта старая раздавшаяся ведьма. — Надо иногда участвовать в жизни двора! — Я на работе был, — пытаюсь оправдываться, понимаю это и морщусь. — Но Ваш парень был дома, — сладко тянет тётка, улыбаясь ядовито-красными губами. — Он мог прийти. — Он не мой парень! — в три тысячи девятьсот пятьдесят седьмой раз за крайние три месяца напоминаю я. — Он мой сосед! И я ответственности за его действия не несу. Квартира на мне, не трогайте Дениса! — Бог с Вами, любезный! — Клавдия Петровна в сердцах хватается за сиську, качнувшуюся в декольте. — Я не трогаю Вашего мальчика! Просто говорю, что он мог бы поучаствовать, раз уж у Вас поселился. — Спасибо, Клавдия Петровна, — мысленно сосчитав до десяти, двадцать раз про себя послав её к ебеням и собрав остатки выдержки в кулак, стараюсь мило улыбнуться я и, по стеночке, осторожно огибая тётку, протискиваюсь на ступеньки. — Мы это обязательно обсудим. Хорошего Вам вечера. Клавдия Петровна, удовлетворившись произведённым эффектом и выжрав литр моей энергии без хлеба, постукивая каблуками вырвиглазных малиновых туфлей, удаляется на второй этаж, а я, выдохнув, начинаю открывать дверь. Ещё на пороге у меня создаётся впечатление, что что-то здесь не так. Что-то совершенно не так. Обычно в квартире пахнет свежестью и мандаринами — знакомым парфюмом Дениса, немного — бензином, солярой и мазутом — от комбинезона с СТО Власова, табачным дымом, кофе и сигаретами. Сегодня пахнет иначе, и этот запах настораживает меня. Невыносимо сладко прёт розами и корицей. Прёт так, что аж в горле першит. Я бросаю пакет на тумбу и понимаю, что здесь не так. Прёт этим мерзким, тяжёлым, сладким парфюмом от лёгкой дешевенькой красной ветровки, перепачканной грязью, появившейся на вешалке в коридоре аккурат меж моим оливковым плащом и чёрной косухой Дениса. Обувь мне тоже не нравится. Ярко-красные кроссовки сорок четвертого размера смотрятся в моей прихожей, как что-то чужое и инородное, словно гопник в палаццо Дукале, и выглядят так, будто их жевали собаки, а до этого в конкретно этой великолепной паре своей смертью померло человек пять. Брезгливо морщусь и делаю вдох. Одеколон смердит на всю прихожую. Кальцифер, задрав хвост, деловито выходит ко мне, запрыгивает на тумбу, суёт чёрную морду в пакет и, возмущённо мяукнув, принимается шуршать. — Где твой хозяин? — спрашиваю у кота я негодующе. — Мряу! — отвечает животинка, показавшись на секунду наружу. — Привет, — Деня, натянуто улыбаясь, выходит ко мне, плотно притворяя дверь спальни за своей спиной. — Как день, darling? — Отвратно, — скидываю пиджак и вешаю на вешалку около его косухи и чужой грязной ветровки; недовольно кошусь на перчатки на обувнице и шлем на тумбе. — Почему твой экип опять по всему дому валяется, Власов? — строго спрашиваю, стянув туфли, выпрямляюсь и пытливо гляжу на него. — Я торопился, — как-то виновато отзывается он, переминаясь с ноги на ногу и царапая паркет тёмными отросшими когтями. — Миш, такое дело, — начинает невнятно мычать, а я только хмурюсь, решительно шагая вперёд, жопой чуя неладное. — Что у тебя там, Деня? — сразу осведомляюсь, отодвигая его вбок, распахиваю дверь и заходя в комнату. — Погоди! — пытается хватать меня за плечо Денис. — Кого на этот раз притащил? Новых друзей и соба… — слова застревают под кадыком, отказываясь проталкиваться наружу, и срываются с губ удивлённым задушенным хрипом. Просто на моей постели, поверх нового постельного белья с Венецией, возлежит пацан. Полностью одетый, что, правда, жутко грязный пацан. На вид ему лет двадцать. Выбеленные волосы с синими и сиреневыми прядями местами слиплись от крови. На миловидной мордашке тонкая длинная царапина от пробитой брови с серебряным шариком серёжки до такой же пробитой щеки, казанки на правой руке ободраны, как и пальцы, сплошь увешанные серебряными кольцами. Локоть счёсан, на забитом пёстром предплечье, покрытом рунами, глубокий порез, джинсы на колене порваны и залиты кровью. На правом зелёном носке в сердечках огромная дыра в районе пятки, зато левый красный в перце халапеньо выглядит вполне прилично. Футболка на пацане такая, будто ею года три мыла школьные полы туалетная бабушка тётя Надя. В комнате воняет кровью и этим блядским вульгарным одеколоном с корицей и розой. — Тааааак… — тяну я, скрещивая руки на груди и всем корпусом поворачиваясь к Денису. — Власов, сука! — рявкаю, начиная закипать, как по щелчку пальцев. — Это что, блядь?! — Это Артур! — в тон мне отвечает Денька, кивая на выпотрошенный бумажник и паспорт, валяющиеся на тумбочке возле кровати, — и он… — Нет! — опережая возможные предложения, злобно гаркаю я. — Даже не думай, Власов! Этот пацан не будет с нами жить! — Да он под колёса моего байка возле заброшенного завода сиганул! — вроде оправдываясь, орёт в ответ Денис. — Не успел я затормозить, блядь! И вывернуть не успел! Не бросать же его было возле речпорта! Я и чудаснул нас вдвоём, вместе с байком, во двор! — Прекрати тащить в дом всех подряд! — продолжаю громыхать я, наращивая децибелы и ещё больше заводясь. — Коты, птицы, щенки с перебитыми лапами, улитки с надколотыми панцирями, голодные ежи! А теперь что?! Малолетние, блядь, бомжи?! — Мне двадцать, — хрипит очухавшийся бомж, морщится и осторожно садится на кровати. — Я не мог его бросить там! — гаркает Деня, нависая надо мной дамокловым мечом, специально вставая на цыпочки, чтобы казаться выше, и даже, для пущего театрального эффекта, раскидывает чёрные крылья. Меня не впечатляет ни грамма, зато по расширяющимся в ужасе голубым глазам пацана я понимаю, что наш незваный гость впечатлился нехило. — Ты что, блядь, творишь?.. — сгребая ткань футболки на груди Дениса в кулак, сквозь зубы цежу я. — Да он всё равно не видит, — усмехается Денька, распушив перья. Меж тем пацан начинает бочком аккуратно сползать по кровати в сторону двери, не прекращая при этом креститься, заметно бледнеет и смотрит на нас огромными от страха, ясными небесными очами. — Малый, ты прости меня, — начинает Денька, отодвигая меня вбок и делая шаг к нему, — я не спецом. — Не подходи! — верещит парень, срываясь на фальцет, хватает свой рюкзак и с такой скоростью выбегает из спальни, едва не снося меня, что мы с Денисом не успеваем среагировать. Из нашей квартиры пацан вылетает в подъезд, как пуля, забыв ветровку на вешалке и бумажник на тумбе. Мы выскакиваем в коридор следом, но этого бомжа и след простыть успевает. Остаётся лишь розовая вонь его одеколона на лестничной клетке. — Блядь, — глубокомысленно изрекает Денис, кусая нижнюю губу, и присаживается на тумбочку в коридоре. — Видишь, — пожимаю плечами я. — Малец в полном порядке, а ты переживал. — Вижу, — виновато говорит Денька, с тяжёлым выдохом поднимается, подхватывает вьющегося у ног Кальцифера и усаживает на плечо. — Я думал, что сломал ему что-то. Там, как минимум, сотрясение должно быть. Видать, у пацана хороший ангел-хранитель. Он проходит в сторону кухни, а я следую за ним, морщась от запаха одеколона, который источает чужая куртка. — Я думал, что покалечил его, — делится Денька, включая чайник, и отпускает котёнка на пол. — Но не покалечил же, — пожимаю плечами, начиная разбирать содержимое пакета. — Вон, как он бодро припустился, — вываливаю на стол оттаявшее слоёное тесто, творог, сулугуни, зелень и два лотка яиц, — аж барахло своё забыл. — Барахло надо бы вернуть, — негромко произносит Деня, вынимая бутылку вина из тумбы под подоконником. — Паспорт, бумажник… — открывает и, не давая подышать, разливает вино по бокалам. — Нехорошо это всё. — Вообще нехорошо детей по заброшкам сбивать, — хмыкаю, закатывая рукава, и мою руки. — Я тебе сколько говорю: не лётай, как невменяемый?! — начинаю заводиться, накидывая фартук. — Darling, ну, не бухти, — Денька завязывает его на мне, театрально закатывает глаза и вкладывает бокал вина в мою мокрую ладонь. — Мало тебе того, что ты разбился на мосту, да?! — совершенно никакого успокаивающего эффекта его действия не производят — продолжаю отчитывать. — Не путай яйца с лёгкими на рентгеновском снимке, Зорин, — Денис улыбается, обнимая меня со спины, и тычется носом куда-то в ворот рубашки. — Я был без линз, бухой и обдолбанный, когда погиб, — как-то горько, устало выдыхает он. — Тогда всё должно было именно так случиться. А сегодня я был трезвый и абсолютно чистый. Просто пацан будто из-под земли вынырнул. На старом заводе, ты же знаешь, обычно никого. Дороги раздолбанные, как возле набережной, зато пустые, и блоки бетонные удачно стоят. Я не успел среагировать. Боль забрал, а исцелить не могу. Куда мне было девать его, а? — По сторонам смотреть надо было, — чуть успокоившись в кольце его рук, пару раз вдохнув поглубже знакомый аромат парфюма и кожи, я вроде расслабляюсь, вытирая руки о подсунутое кухонное полотенце. — А если бы ты убил его? — поворачиваюсь, упираясь задницей в мойку, но высвободиться не пытаюсь. — Ну, не убил же, — Денис отстраняется сам, уходит к столу, распахивает окно и закуривает. С запада надвигается гроза. Ветер шуршит листвой сирени во дворе, гнёт к земле отцветающие ранние тюльпаны и приносит с собой запах черёмухи из соседнего переулка. — Я до сих пор не могу простить себя, — делюсь, вытаскивая из тумбы пакет муки и тётушкину доску для теста. — За что простить? — Денька выставляет на стол рядом противень и коробку пергамента для выпечки. — За то, что убил тебя, — говорю, мотнув башкой, и отпиваю из своего бокала, оставляя на стекле мучные следы. — Подай миску и тёрку, пожалуйста. — Ты меня не убивал, — Деня грохает миску о столешницу, бухнув тёрку внутрь, но говорит спокойно. — Я сам искал смерти. Надо отвечать за то, что срывается с губ. — Прекращай, — тяжело выдыхаю я, делаю ещё глоток и принимаюсь за натирание сыра. — У нас на ужин хачапури? — улыбается Денька, сразу хватаясь за возможность перевести тему — о своей смерти он говорить стесняется. — Ага, щас, — язвительно бросаю я, склоняюсь и, пока он удерживает сигарету меж пальцев, затягиваюсь. — Жричёдали. У меня настроение хуёвое. Оно резко портится, когда ты начинаешь таскать в нашу квартиру и укладывать в нашу постель чужих немытых мужиков. — Злишься, — довольно улыбается Денька, затягивается и выдыхает струйку дыма в сторону окна; снаружи оглушительно раскатывается гром, и первая крупная капля косого дождя разбивается о стекло. — Как мне заслужить прощение? — Между прочим, для прощения нужно отпущение, darling, — максимально копируя интонацию, с улыбкой отвечаю я. — Демон на небесах. Вот бы хоть одним глазком на это посмотреть! — Завязывай, Джон, — смеётся Денис, отпивая из своего бокала. — Серьезно, что мне сделать? — он понижает голос до мягкого бархатного урчания, плавно, по-звериному соскальзывает со стула и, оказываясь в пару быстрых незаметных движений за спиной, вжимается ладонями в столешницу по обе стороны от моих бёдер; я только улыбаюсь и качаю головой. — Хочешь новый кактус? — сладко, соблазнительно, как и положено канонному демону, шепчет на ухо. — Хочешь, я постираю постельное? Или, может, хочешь, чтобы я для тебя ободрал сиреневый куст или насобирал ландышей в лесу? — Не надо так извращаться, Бальтазар, — качая головой, улыбаюсь я. — Сирень ещё не распустилась, ландыши — краснокнижные растения, кактусы прибереги для следующего скандала, а постельное в стиралку можешь закинуть. И окно закрой, пока всю кухню не залило. Снаружи грохочет гром и Денька нехотя отходит, чтобы закрыть окно. — У тебя завтра выходной? — спрашивает он, выключая верхний свет и подливая нам вина. — Так суббота же, — пожимаю плечами я, запихивая в духовку противень с кошмарными сырными слойками, чем-то напоминающими раскрывающиеся яйца чужого. — Поедешь со мной малому вещи вернуть? — Денис прикладывается бокалом к моему бокалу. — Поеду, — улыбаюсь, прикуриваю и отпиваю вина. — А то хер тебя, Бальтазар, знает. Вдруг ещё на кого из смертных покусишься. — Я чудасну тебе шлем с «Hello Kitty», — ехидно, совершенно по-лисьи улыбается Деня. — Чудасни себе домашнюю футболку и спортивки, — возвращая улыбку, киваю на его кожаные черные штаны и футболку в облипку с неоново-зелёными сетчатыми вставками. — Пиздец ходячий, блядь. — Я — ходячий секс! — самовлюблённо изрекает он, сверкнув зелёными глазами. — Да меня хотят все вокруг! — Да что ты говоришь, — картинно ахаю, театрально прижимая ладонь ко рту и запоздало понимая, что у него набрался этой гадости. — По-моему, Вы льстите себе, Денис Сергеевич. Спуститесь на грешную землю и смените штаны. В этих Вашему хозяйству явно тесновато. Они Вам маловаты размера на два. Вы дома, выделываться передо мной необязательно. Можете расслабиться и нацепить даже свои старые пижамные штаны с покемонами. — Откуда такая трепетная забота о моём хозяйстве?.. — бубнит Денька, пока я мою посуду, но пальцами всё равно щёлкает и сменяет свои чёрно-зелёные обтягивающие шмотки на мягкую серую пижаму с символом школы волка, плюхается на стул в углу и, сцапав из миски, с хрустом вгрызается в красное яблоко. — Я прям тронут. — Причём от рождения, — усмехаюсь, бухаю на стол гору посуды и, потянувшись за чистым полотенцем в подвесной шкаф, успеваю попутно отгрызть от протянутого яблока кусок. — Ты почему на собрание во двор не вышел, Геральт, блядь? — с укором осведомляюсь, прожевав, и начинаю натирать тарелки. — Нахуя? — пожимает плечами Денис, тоже откусывая от яблока. — Чтобы Клавдия Петровна могла обсудить шнуровку на моей футболке с бабушками на лавочке? — Чтобы Клавдия Петровна отъебалась от нас нахуй, — чуть язвительно отзываюсь я. — Ведьма, крашенная хной. — Хочешь, отправим её в вечернюю пешую эротическую прогулку через трамвайные пути, где Аннушка уже разлила подсолнечное масло? — с лукавой улыбкой осведомляется Денька, подмигивая светящимся зелёным глазом. — Нет, — качаю головой я, вздрагиваю от очередного раската грома и кошусь на мигнувшую лампочку над мойкой. — Как же дом без комендантши? Кто же сплетни будет разносить по двору, как чуму по селу? Пусть живёт. Для чего-то же и она в природе нужна.