Черный крест

      Кофе наполнил кружку почти до краев. Самое то, когда мысли не успокоились ни после утренней чашки, ни после начала работы. С этой суматохой его обычная доза больше не являлась чудо напитком. Но стоицизм и сила воли помогут это исправить: глоток, второй — и пытаемся выстроить все мысли в шеренгу.       Генерал Ксено мысленно кричит: "Равняйсь!", начиная оценивать ситуацию.       Он не суеверный, чтобы бить тревогу из-за снов, толкуя каждую мелочь. Но наличие Шнайдера в нем уже означает, что для мозга он является конкретной такой деталью. Соединяя это все с интересом, который Ксено соизволил не отрицать, а также фактом, что им еще многие идеологические вопросы можно обсудить… выходит неплохая картинка.       Вообще Ксено не питал ненависти к определенным народам и позициям. Просто пользовался своим положением, что позволяло контактировать со всеми людьми. И честно сказать, он ожидал скорее чего-то более шокирующего, чем этот его интерес. Где мясо? Где пафос? Где ненормальный психованный солдат, которого было бы не жалко хоть на органы пустить? Серьезно, Хьюстон? Философия?       Стэнли правда казался человеком, который имеет неплохое мировоззрение, что основывается на сильных идеях, ну хотя бы их подобии. А ещё Стэнли слушал Уингфилда. Во все разы, что они контактировали, он воспринимал почти все слова Ксено с точностью, подмечая себе детали. В общем-то, такого и правда хотелось оставить себе, да и изучать всю личностную подноготную. Подобной внимательности мало от кого можно было дождаться. Что, по сути, и награды какой-никакой заслуживает.       Ксено вышел с кухни с чашкой кофе в руках.       Ага… Сегодня с самого утра должны были привезти все закупленные вещи. Луна, конечно, позже пойдет забрать все сама и принести в его кабинет, но все-же стоит заглянуть туда самому.       Коридор же пустовал. По пути к складам встретилось всего пара коллег. Перекинувшись парой слов и те ушли по своим кабинетам. Уингфилд правда ценил эти моменты тишины: слишком редко такие можно было ощутить в середине дня. Не только от возни докторов, но и от пациентов, что шатались по всему корпусу, куда только доступ был. Одни восстанавливались после травм, заново стараясь привести в порядок свою ходьбу, а кто просто так, от нечего делать. Это действительно раздражало, когда многие пациенты заполняли проход, мешая покою каждого в этом здании вечными разговорами. Многие не стеснялись и обсуждать докторов за их же спинами, благо Ксено не знал многих языков, что давало ему возможность не воспринимать всеобщий галдеж. Он мысленно пособолезновал Асагири с его талантом переводчика, входя в комнату.       Благо самого Гена там не было. Ксено будет рад ему когда угодно, но вот не сейчас. Хоть им есть о чем поговорить, а все же меньше всего он хочет сейчас слушать выговоры.       — Ксено, ты вовремя. Недавно все разгрузили, ты, помню, просил в отчёте лично сигареты передать. — Знакомый силуэт новенького сразу подлетел к Уингфилду, не теряя времени на приветствия и прочие этические моменты.       В руки приземлилась небольшая пачка «Lucky Strikes».       — Благодарю за работу. Ты Асагири не видел? Он чем сейчас занят?       — С утра не видел. Вроде бы сейчас в тех палатах с новоприбывшими работает. Он сказал вчера, что будет занят, его можно не ждать.       — Понял, спасибо. Все, не отвлекаю.       Уингфилд благополучно удалился.       Спасибо Сенку, что имеет эту ценную черту — не возиться попусту, а четко следовать указаниям. Никаких тебе "Доктор, курить вредно вообще-то!". Он сам знает.       Переминает в руках легкую пачку, вес и форма которой немедленно прошла током по воспоминаниям. Ксено курил раньше, завязал сразу после первой его вылазки, несмотря на все плюсы. Табаком тут каждый второй голод глушит. И если б не его активные передвижения, для которых нужна неплохая дыхалка, кто знает, были бы лёгкие Хьюстона сейчас в порядке или нет. Они так и так не в лучшем положении. В воздухе витают миллионы различных соединений, что могут быть даже опаснее табачного дыма.       Отличие хотя бы в том, что это пиротехническое творение не вызывает зависимости. Хотя с психологической стороны и это можно поставить под сомнение.       И все-таки откликалось что-то. Он правда скучает по этому ритуалу. Дыхательные практики и утренний кофе, конечно, заменили этот момент, но не полностью.       Пока он не дошел до самого кабинета, он продолжал крутить в руках пачку внутри кармана.       В любом случае зажигалка у него где-то слишком далеко.       В голове снова вспыхнуло. Зажигалка Стэнли… Нет, она в его палате. Не до этого сейчас, вот вообще. Ему нужно отчитаться за сегодняшнюю работу, а там и вечер не за горами.       Зайдя в кабинет, кинув пачку на ближайшую полку и усевшись за родной стол, он принялся заполнять всю нужную информацию. Процесс уже отработанный, по-другому просто не бывает. И все-таки давалось это как-то хуже обычного.       На половине четвертого листа отчета рука просто отказалась дальше писать. Он просидел так час, может два, периодически зависая и вспоминая детали последних дней работы, несмотря на явное превосходство Стэнли в этих воспоминаниях. Он может почти с точностью до сантиметра сказать, сколько потратил на Шнайдера бинтов, но не может вспомнить что именно выписал тому пациенту из пятой палаты. Нет, так дело не пойдёт.       Подозрительно тянуло на рефлексию. Ксено наблюдал у самого себя подобные периоды и раньше, просто они были связаны с чем то эмоционально напряженным, травматическим, даже. Например, как после потери одного из врачей, что был ответственен за ту же палату, за которую отвечал и Уингфилд, с которым он впоследствии сдружился. Он погиб, спасая одного солдата прямо в горячей точке. Ксено ценил того человека, но с грустью вспоминать ушедшего человека каждый день и правда затратно для себя же. Скорбь не была его привычкой. Но тот образ всплывал сам собой, после очередных слов какого-либо глупого пациента о том, что его спас Бог. Что это не врачи старались, да жизнями жертвовали. То впервые запустило в нем механизм этой глубокой философии, а после стало накапливать внутри Хьюстона особенную злость и непонимание к таким людям.       Конечно, Бог.       Ксено напрочь не хотел думать об этом. Ему систематически хочется зарубить половину его коллег несколько раз на дню. Уже спит и видит, как избавляет эту компанию от грязных рук дилетантов. И вот появляется сон, в котором страдает не коллега, а пациент. Браво, Хьюстон! Вот и у тебя крыша поехала.       Но Асагири искать по всему корпусу ради беседки он не станет. Есть другой противоречивый претендент.

***

      — Скажи мне, Стэнли, веришь ли ты в Бога? — В дверь неожиданно влетел Ксено, держа в руках тарелку. Стэнли, кажется, прозевал момент, когда тот успел открыть замок ключом. От тарелки пахло консервированными овощами и тушенкой.       — А?       — Покинул ли тебя Бог? Думаешь ли ты, что после смерти тебя ждет что-то хорошее?       — Я не люблю о таком думать. Ну, вообще, я служил как мог своей родине, защищал людей, что были добры к другим. Я уверен, у каждого есть свои хорошие дела, за которые можно что-то позже и получить. — Стэнли принимает тарелку с едой, продолжая диалог.       — Ты не учитываешь позицию. Вот может с моей стороны ты маньяк, убийца, что заставляет меня пахать вдвое больше, зашивая твоих жертв? Теперь ты все еще хороший?       Жевать и одновременно говорить не очень удобно. Он лишь пожал плечами, стараясь не отрываться от самого диалога, хоть еда и была его главным приоритетом сейчас.       — Знаешь, мне хотелось бы верить. Просто знать, как именно чувствует себя такой человек — это на самом деле интересно. Люди стоят на вершине пищевой цепочки, но все равно выдумывает кого-то, кто выше них. Люди придумали это и стали считать его существование гарантией безопасности. Это необычно. Вот только физически понять это сложно. Мне действительно легче верить лишь фактам и знать, что жизнь — это не магическая субстанция, а просто совокупность биохимических процессов. Так легче. Это не мешает жить, несмотря на скошенный моральный компас. — Ксено смотрел в стену, не шевелясь практически.       — А у кого он ровный-то? Будто каждый из нас всегда стремится к прекрасному. Вы сами говорите, что многое зависит от точки зрения другого. Кто судить будет?       — Я встречал действительно много верующих, работая тут. Я понимаю, отчего эта вера идет, но часто они благодарили бога за спасение, а не врачей, что напрямую участвовали в спасении их жизней. Невольно стоишь и думаешь: а какого черта тут вообще фигурирует Бог? Работаешь, как последняя сволочь, чтобы благодарили не тебя, а его. Так и черствеешь день за днем, а после обнаруживаешь, что чистоты и альтруизма в голове все меньше. И тут уже у самого мысли лезут. Мы ведь все замешаны в том дерьме, что творится.       Отдергивает штору, смотря на закат. Небо постепенно угасало, оставляя за собой красную дымку, что все еще освещала местность вокруг.       — Ну, полюбуйся, чем тебе не ад на земле? Только главные черти собрались тут, в госпитале.              Он отходит чуть дальше, вешая халат на крючок. Глаза цепляются за повязку, что прикреплена к рукаву. Руки тянутся к ней же, ощупывая вышитый знак креста.       — Я сам не люблю думать о том, что с нами будет после. Просто действительно проще жить, если думаешь, что за тобой кто-то смотрит и оберегает. — Стэнли наконец подал голос. Слегка хриплый, угасающий, словно говорит сам со своими мыслями, а не с Ксено.       — А мы? Врачи что, не наблюдают за вашим здоровьем? Я понимаю, куда ты ведешь, но тут нету никакой логики.       — Да, согласен. Во многом и правда глупо. Наверное, людям нравится конкретно факт магических и мистических явлений.       Молчит пару минут, обдумывая. Ксено уж подумал размять плечи да уходить в свой кабинет, но Стэнли продолжил:       — В любом случае, я уверен, что вещи в мире не просто так случаются. Даже то, что со мной происходит сейчас. По логике, мне бы желательно начать противиться, протестовать, но какая-то часть меня все равно хочет остаться тут. Будем честны, шанс того, что именно меня спасут, учитывая что я шел в никуда, был очень мал. И все, чтобы я сейчас лежал тут и передал вам такие вот мысли и слова. Поэтично, не находите? — Своим же словам ухмыляется.       — Я хотел бы быть фаталистом. Идея того, что наша жизнь уже предрешена и течет сама по себе, невероятно красива, но настолько же и глупа. В таком случае концепция труда и какой-либо борьбы просто падает. Зачем бороться, если все уже предрешено?       — Если судьбой предрешено то, что вы будете трудиться, то это будет так. Думаю, люди вообще не должны были задумываться о таких вещах. Подобные мысли к хорошему не приводят.       Ксено издал короткий смешок, забирая пустую тарелку:       — Асагири это скажи, он тебе прочитает лекцию о важности рефлексии.       Шнайдер только сейчас осекся и увидел, как Ксено поменялся. Говорил так устало, не было этого маниакального огонька, что был во вчерашнем разговоре. Это его работа так выматывает? Словно другим человеком стал, честное слово. Но эта его сторона была по-своему хорошей. Он хоть и противоречил речам Шнайдера, а все же говорил с уважением, просто делясь своей точкой зрения.       — Ладно, к черту все это. Луна давала тебе какие-то советы? Болит что-то еще?       Стэнли пошевелил ногой. Ощущалось и правда гораздо легче, чем в прошлые разы. Движения все еще отдавались болью, но та была слишком слабой, чтобы выбить из Шнайдера хоть писк.       — Уже гораздо лучше. Луна ничего не говорила. И я передал ей спасибо.       Еще одна добрая усмешка Ксено.       — Посмотрим по состоянию, скоро можно будет начинать реабилитацию. Тогда все, отбой. Спокойной ночи, Стэнли.       — И вам, доктор Уингфилд.       Свет вновь погас. Стэнли иногда чувствует себя экспонатом, режим которого контролирует кто угодно, но не он сам. Как-то такие разговоры выбивают из реальности, словно этот кабинет вне времени и пространства. Стэнли даже пейзаж из окна видеть полностью не мог, оно было все время наполовину закрыто шторой. Только Уингфилд открыл обзор на пару минут. В общем-то это все, что он наблюдал. Минуты сменялись часами. Ему правда не оставалось ничего, кроме как думать без остановки, есть, когда еду дают, да спать половину дня.       Он и похуже ситуации видал, поэтому жаловаться не будет. Поверьте, такие условия это уже что-то.       Потому что думать было о чем. Неважно, что это было: смысл его нахождения тут, суть разговора докторов за дверями палаты, почему больше не приходил Ген, сколько пациентов ежедневно обследует Ксено, какую еду ему принесут следующей… В таких условиях мысль цеплялась за любую вещь.       Он стал даже меньше думать о курении, тело уже привыкло просто существовать в режиме энергосбережения. Никаких тренировок, передвижений, тем более вечерних перекуров.       Но все же, закат слишком красивый, чтобы лежать без возможности на него полностью посмотреть.       Ну, попытка не пытка.       Хотя, с его-то ногой? Привстать было уже проблематично, тянуть руку к окну, пытаясь вместе с этим удержаться на кровати, было ужасно тяжело. Переносить вес с одной части тела на другую, держать равновесие, тянуться, тянуться, тянуться…       И ничего. До окна оставалось добрых сантиметров тридцать, что казались непреодолимыми, учитывая то, как он надрывался, чтоб приблизиться хоть на такое расстояние. Ладно, он в любом случае сможет попросить позже этот вид открыть.       Падает обратно на подушку, прикрывая глаза. Он не может отпустить жетоны, держит их крепче каждую ночь. Вот думали ли его товарищи тогда, что все они окажутся в настолько странных положениях? Вот и Стэнли тогда не думал.       И больше не думал сейчас, закрывая глаза.