Черный крест

      — Есть у меня пара предположений. Я действительно имею привилегии. Как минимум одноместная палата. В отличии ото всех других пациентов, что наедине не находятся почти никогда. – Шнайдер говорит несерьезно, только подогревая атмосферу.       — Сам же знаешь, что я не про это. Ты все еще находишься не выше них по статусу. То, что я отрезал тебя от них, не означает, что ты лучше. А то, что ты отрезан по причине того, что твоя персона там будет им во вред, вообще означает, что ты хуже. Не высовывал бы ты сейчас свой нос по-хорошему, возможно, получал бы и дальше лучшее отношение к себе. А как вот мне сейчас это расценивать, по твоему? Убедиться в своей уникальности хочется? — Поднимает вверх одну бровь.       Стэнли в ответ лишь ухмыляется.       — А я тебе покажу, Шнайдер. — С импульсивностью отчеканил Ксено, опираясь руками на угол кровати, смотря солдату прямо в глаза. — Конечно, ты не такой, как они. Тебя мало того, что правительство твое в этом убеждает, так и я сейчас докажу, но с иной стороны. Я притащил сюда тебя не только по доброте душевной. Долг-то он, конечно, остается долгом, но вот если учитывать то, что твое имя в отчетах никак фигурировать не будет — я, по сути, могу делать с тобой что угодно. И курс лечения, собственно, назначаю тоже только я. Случайно или намеренно введу тебе иной препарат — ни одна душенька мне ничего сделать не сможет. На твоем месте я бы язык держал за зубами. Сейчас все держится на одном лишь моем отношении к тебе. — Он сам не до конца понял, насколько теряет контроль при этих угрозах. И только после того, как слова вылетели, приходит осознание. Он ведь правда может.       Молчание. Ксено может поклясться, в глазах Стэнли что-то промелькнуло. Что угодно, но не страх.       — Значит, тоже помешаны на работе, но не приемлете многие ее принципы? — Все смеется, — а мы не такие разные, как может показаться.       Медлит пару секунд, улыбаясь как-то внутрь себя.       — Если вы считаете, что мои мозги полностью промыты — пускай. Мое дело показать вам свою сторону тоже. Видите ли, я правда считаю нас лучше многих. Сплоченность нашего духа уже существенное доказательство. Да и есть много других факторов, которые можно понять, только когда ты вырос в таких же условиях. Вот вы же явно не были довольны своим положением, когда все началось. Я угадаю, если скажу, что вы патриотичны далеко не на сто процентов?       — Это дело моих личных принципов. Все условия сделали мое положение таким, что я был обязан отойти от установленных правил. Мне не давали развиваться. Это одна из причин, почему я сейчас не на передовой с такими, как ты, а сижу тут и людей с того света вытаскиваю. И если ты называешь себя тем, кто похож на меня, почему же тогда продолжал воевать за все те принципы? Неужто правда отрицаешь их? Не верится, как-то. — Хьюстон ходит по палате, скрестив ладони за спиной, но взгляд не отводит.       — Не отрицаю. Просто большинство из них слишком идиотские для такого народа. Мы не полубоги, которыми нас пишет пресса и многие важные шишки. Это просто клоунада. Повторение одних и тех же оптимистичных речей имеет столько же смысла, сколько ритуал вызова дождя. И ведь многие верят. Позорища. Я сражаюсь не для защиты этих идеалов. Их создали, чтобы достичь определенных целей, которые я может и не до конца пойму, но уже приму как свои. Так я начал. А после прекратить уже не можешь. Не только потому, что не позволят. Просто ты видишь вот в этом свою жизнь. Находясь в горячей точке, ты осознаешь, что практически каждый, кого ты видишь — потенциальный труп. Но только в бою чувствуешь, что ты жив на самом деле. Тело просто зависимо от этих ощущений. Разве ты не опьянен своей работой до конца? Если б ты не был таким, то не сидел бы ночами напролет за всеми делами. Я уверен, ты даже внутри работы имеешь свои развлечения, именно потому, что ты просто горишь этим делом. И я более чем уверен, что я одно из таких развлечений.       Уингфилд от души рассмеялся. Сволочь в воду смотрит.       Знаете, в такую ночь и прятаться не хочется. Никто не смотрит, никто не будет судить.       Можно и раскрыть для него карты.       Умница, Шнайдер. Именно такого он и хотел.       — Приятно знать, что ты понимаешь свое положение. Вот мы и у истины. Это правда, ты тут отчасти и по той причине, что все остальные просто невыносимые. Почти у каждого человека тут за исключением, наверное, Асагири, есть просто бинго тех черт, которые я терпеть не могу. И вопреки всем законам, я, медик, не переношу людей. Не просто их, а то, чем они все стали. Разве ты не замечаешь, как все разом стали идиотами, что не могут ни ситуацию адекватно оценивать, ни себя в руках держать? Каждый первый человек — неженка, не имеющая за своей историей ничего, кроме нытья. Нет, каждый сражается за свои вещи в повседневной жизни, это правда. Но разве не видишь, что почти никто не трудится достаточно, чтобы достичь идеалов, Стэнли? Они слабы. Сдаются, не попытавшись, не зная, как хорошо ощущается достижение идеала. Людей, что готовы прыгать выше головы — единицы. Остальные придумывают себе судьбу, Бога, кого угодно, лишь бы оправдать свою никчемность. — Ксено повысил голос, с улыбкой разводя руки в стороны.       Оба перешли на "ты". Ни один не был против. Стэнли подметил про себя, что он уже нарушил несколько наводок, что дал ему Асагири. И ответная реакция более чем интересна.       — О да, они так любят оправдания. Людям нужны мифы и идолы, чтоб вынести факт своего одиночества. Я правда понимаю это. Именно такие и прицепились к речам нашего правительства. Они верят в них не потому, что это разумно, а потому, что их часто повторяют. Таких и среди моих ребят полно было. Знал я нескольких идиотов. Таким и правда хорошо живется, когда они думают, что они лучшие, просто потому, что родились такими. Как правило, такие, как они, умирают первыми.       — "Вера, не просветленная разумом, недостойна человека". Отлично мыслишь, Шнайдер. Но раз так, почему же считаешь, что конкретно ты лучше? — Уингфилд улыбается с прищуром. Попробуй, Шнайдер. Покажи, на что способен.       Тот в миг меняется в лице, говоря абсолютно серьезно.       — Мне плевать на тех, кто даже не был на моем месте, и пытается мной командовать. Я уважаю бойцов, что выше меня по званию. Их опыт ценный. Выпендрежники, что кричат о своей исключительной правде, не прикрепляя к этому стоящие аргументы — идиоты. Для них эти надуманные идеалы и родина - это одни и те же вещи. Они следуют всему, что им скажут высшие по статусу люди, забывая мыслить. Мои товарищи, те, что погибли, имея те же мнения, что и я. Они лучшие. Такие живут не под песню тех, кто хочет нами воспользоваться. Мы приняли многие вещи для себя и сражались за них. И сражались с большей силой, чем те, что сейчас сидят на показах новых фильмов, одобренных кучкой министров и прочих ублюдков, пока все остальные отдают свои жизни. Думаешь, меня уважали за мои мысли? Большая часть плевала на меня и приставку "обер" к моему званию. Они кудахтали о своей принадлежности к арийской расе и считали, что на все способны, даже не тренируясь толком. Увы, арийская кровь не улучшает навык стрельбы и живучести.       Ксено вновь ухмыльнулся и замолчал, погружаясь в мысли. Стэнли и правда золото. Кровь словно кипела. Он давно не чувствовал столько эмоций в один момент. Это даже с речами Асагири не сравнить, слишком уж разные проекции. Подождите, когда вообще он последний раз разговаривал с кем-то вот так? Как ни погляди, а они готовы друг другу глотки порвать. И все же, каким прекрасным выдается их диалог. Ну вы посмотрите, он строится не на банальном чинопочитании, или того хуже, желании пожаловаться. Слышать от пациента такие доводы, а не простые рассказы о личных переживаниях — действительно редкость.       Внутри все будто сворачивается. Только сейчас оглядывается, как же Шнайдер поменялся в его глазах за этот вечер. Сорвал с себя вуаль, показывая настоящий потенциал. Человек практически без тормозов, тем не менее сохраняющий хладнокровие. За всю их дискуссию Стэнли практически не повышал тон голоса, добавляя к речи лишь ухмылки. И это не делало его слова менее ядовитыми. Вся речь была сказана с таким тоном, который Ксено бы описать не смог. Жестокость и злость, заглушенная привычками и силой. Его глаза горели. Страстью, гневом, подавленной несправедливостью и интересом.       Слишком умен, чтобы быть простым солдатом. Слишком элегантен, чтоб так просто от него избавиться.       Хьюстон кивнул, принимая его ответ. Снова улыбка, но более теплая. Та, которую удается видеть самому малому количеству людей. Шнайдер, кажется, попал в отдельную категорию людей, от которых он не отцепится. Слишком интересный.       Уингфилд залез в карман халата, ища нужную ему вещь. Протягивает Стэнли на ладони два жетона.       — Возвращаю, — ровно говорит Ксено, пока тот берет их в руки.       Вглядывается в них. Долго вглядывается. И в лице будто сразу поменялся, взгляд уже внутрь себя направлен. Рассматривает, не веря. А после откладывает в сторону.       — Спасибо, что сохранили их. — Стэнли хотел добавить ещё что-то, но замялся.       — Не меня благодари. Моя ассистентка заметила их и принесла мне. Спасибо ей потом скажешь.       — Вы все равно их вернули. Спасибо, Доктор Уингфилд.       – Вижу, ты в хорошем состоянии. Бинты завтра с утра надо будет сменить. — Отходит к двери, открывая ее ключом. — Доброй ночи, Шнайдер.       Дверь вновь захлопнулась, оставляя солдата одного. Света нет, лишь луна слегка освещает очертания комнаты. Он ложится, тяжело дыша. Адреналин медленно отпускал, оставляя за собой лишь учащенное сердцебиение и нарастающее желание закурить. Так и засыпает, сжимая в руках два обломка жетонов.

***

      Ксено стоял перед телом Шнайдера. Стоял с окровавленными по локоть, если не по плечо, руками. Сами же руки были запущены прямиком в плоть солдата. Он четко орудовал скальпелем, надрезы расстилались ажуром по всей его коже. Кровь медленно заполняла все вокруг, пропитывала ткань его халата и простыни, на которой тот покоился. Ещё надрез. Пальцами лезет глубже, раздвигая оба края раны, чуть ли не разрывая еë. Еще один. Мышцы ощущались на пальцах плотным канатом. Все еще напряжены, несмотря на бездыханное тело.       Залезает внутрь органов. Торс Шнайдера был открыт, выставляя все внутренности напоказ, как деликатесы шведского стола. Каждый отливал светом желтых ламп. И откликался желанием. Запустить руки еще дальше. Сжать каждый орган крепче. Ощупать каждую деталь, провести пальцем по ребрам. Докопаться глубже.       Очень интересно, правда.       Тут что-то не так. А что — не понятно. Он поддается импульсивным желаниям, двигаясь словно на инстинктах. Он не думает, не останавливает себя. И все же что-то правда не так. Единственный путь можно разорвать собственными руками. Сжимает кисти, отряхивая от лишней крови. В воздухе царил едкий запах железа. Это кружило голову. Словно проникает внутрь, под кожу самого Ксено. Руки трясутся не переставая. Глаза мечутся с одного места на другое. Голос в голове сходил с ума. Сознание покидало его. Он вкусил апокалипсис.       И ему хотелось больше.       И он открывает глаза. Просыпается без одышки и холодного пота. С ним все хорошо, но… Что, мать твою, творит его голова? Нет, подождите. Дайте пару минут на осознание. Это чертовски непохоже на Уингфилда. Он не был гребаным маньяком! Это вот вообще не норма! Как и не норма то, что этот его сон завораживал больше, чем пугал. Да, такую реакцию часто можно наблюдать во время шокового состояния, но он не ощущал этого шока. Просто пытался понять природу. Человеческий мозг — штука настолько же могущественная, насколько и странная. К чему это вообще? Не мог же этот их разговор спровоцировать такое?       И все же Ксено хотел узнать больше. То самое чувство из сна его не покидало.       Он нарушил распорядок его утра, побежав сразу в палату Шнайдера, вместо того, чтобы спокойно взять себе кофе и готовиться. Он ведь мог зайти позже. Но нет, нужно сейчас.       Прямо сейчас.       Несмотря на спешку, он все равно старался быть тихим. Подходит к койке вплотную, проживая очередное дежавю, но осознает все по иному. Перед ним уже не тот, каким Ксено его представлял. И черт возьми, это только больше завораживало.       Разглядывает, не до конца понимая все происходящее. Голова Стэнли покоилась на подушке, но лицо его было серьёзнее, чем обычно. Поправляет прядку, что лежит прямо на его лице. Что ему сниться? Как он думает? О чем конкретно? Как ощущает себя в его положении?       Он был прав тогда, сказав, что он является развлечением. Ксено имел догадку, что с вражеским солдатом удастся открыть для себя новые стороны видения мира. В спорах истина рождается, между прочим. А тут целый эксперимент при столкновении двух сторон. Не только стран, а подхода к жизням. Каратель и спаситель. И оба по-своему поехавшие. Ксено, между прочим, вероятно, спас несколько жертв, что пострадали от рук Шнайдера. Так почему на чаше весов его жизнь была важнее, чем жизнь тех людей?       Вот ты и нарушил свое собственное правило, Уингфилд. Главная ошибка. Кровь на руках священника.       Правило заключалось лишь в паре слов: не. привязывайся.       И, конечно, Ксено не был изувеченной бедняжкой, что привязывается к каждому второму и жалеет его. Но Хьюстон всегда мог увидеть проблему еще до еë наступления. Уж так сказывается врачебная деятельность на его жизнь. И первый обнаруженный симптом: ему стало интересно.       Но подождите, разве ему не был интересен Стэнли с самого начала? И да, и нет. Он берег его в физическом плане, как берег всех остальных. Возможно, чуть пристальнее, чем других, но дело не в этом. Одно — иметь гипотетическую возможность воспользоваться ситуацией и делать что вздумается, при этом не имея практически никаких последствий. Другое — на полном серьёзе иметь интерес к таким мелочам, как мысли другого человека.       Грубо говоря, он сейчас сам увидел свою ошибку. Что для Уингфилда, в общем-то, не особо простительно. Поскольку он эту ошибку принимает и продолжает идти в неправильном направлении.       Вам назвать сотню причин, почему это плохо? А догадайтесь сами!       Что делает человек, когда ему разбивает сердце другое существо? Предположим, что у ребенка умер любимый котенок. Скорее всего, он напрочь откажется заводить нового, потому что знает, что цикл повторится, а проживать то же самое он не готов. Не готов привязываться, сопереживать, любить, чтобы потом остаться ни с чем. Что делает профессиональный врач, сталкиваясь со смертью день за днем? То же самое. Чем меньше чувств — тем лучше. Банальная истина. Если будешь сопереживать каждому, то от тебя ничего не останется.       И круговорот мыслей и ощущений не прекращался. Он ощущает и гнев, что кричит ему выметаться из палаты и делать с этим что-то поскорее, хотя бы начать день по нормальному, выполняя свои гребаные задачи. Другая же сторона шептала остаться, посмотреть ещё. На физическом уровне ему хотелось быть тут. Хотелось стоять и изучать каждую вещь, что связано с этим солдатом. Темп его дыхания, частота сердцебиений.       Он по привычке кладет руку на пульс. Впервые делает это после того, как он проснулся. И за всем этим хотелось продолжать следить, записывать все на подкорке сознания, будто бы эти мелочи важнее любой другой информации. Хотелось считывать все, что глаза видят. А главного масла в огонь подливало осознание, что Уингфилд, правда, имеет огромную власть над ним. Не в обычном понимании этого слова. Но он был тем, кто подобрал его, когда никто другой бы этого не сделал. Стэнли будто сам тогда пошел, отрекаясь от прошлого, скидывая с себя все, что его там держало. И Уингфилд принял его. Запер в четырех стенах, не давая и шанса выйти. И этим же дал свободу.       А жетон все также висел на шее солдата. Собачья бирка, что не давала Уингфилду полностью чувствовать себя во главе.       Это не нормально, Хьюстон. Выметайся, пока можешь.       И дверь закрылась вновь, снова на ключ. Нужно налить кофе. И быстрее начинать работу.

***

      Утренний осмотр шел в самом разгаре. В палате возились несколько молодых специалистов, выполняющих все бытовые задачи. Ксено перевязывал одного раненого, глуша собственные мысли       Еще два оборота.       Твою мать, утро уже в день переходит, Стэнли наверняка проснулся.       Один оборот.       Ему нужно тоже менять бинты сейчас.       Закрепить пластырем.       Он вот вообще не имеет желания сейчас заявляться к нему.       Среди всех медсестер маячила макушка Луны. Собирала отчеты с них, опрашивая о состоянии пациентов, которые к ним прикреплены. Вот она сейчас и нужна       — Луна! — Ксено неестественно громко сказал это, показывая рукой, что им бы отойти от основной толпы. Та сказала что-то на прощание медсестрам и подбежала к Уингфилду.       — Срочно иди и поменяй бинты Стэнли. Ну, этому, солдату тому. Вот, потом сразу вернешь. — Он бросил в карман ее халата ключ и собирался уже уходить.       — Ген сейчас занят, я не смо-       — Он знает английский, все, иди. Я вас не познакомил, да, но ты справишься. Не задерживайся, потом ключ сразу мне.       Луна кивнула и направилась к выходу из палаты.       Уингфилд наконец выдохнул.

***

      Луна постучалась, прежде чем открывать дверь ключом. Мандраж, конечно, присутствовал. Хьюстон совсем не говорил ей ничего про Стэнли. Она только со слов Асагири узнала, что тот проснулся. Но Асагири тогда присутствовал как переводчик. Зачем, если солдат все же знает английский? Странно. Но так и быть, Уингфилд не отправил бы ее на смерть.       Она тихонько открывает дверь, чтобы не привлечь лишнее внимание.       А проходя внутрь, видит слегка недоуменный взгляд.       — Меня зовут Луна, я ассистентка доктора Уингфилда. Мне нужно поменять вам бинты. — Слегка угрюмо пробурчала она.       — Простите, я думал, Уингфилд сам зайдет. Он занят, да? — Стэнли растерялся, увидев невысокую девушку вместо привычного доктора. Это ее Ксено имел ввиду вчера?       — Да, много бойцов прибыло. Как ваше самочувствие? — Она прошла к шкафчикам, собирая нужные инструменты: бинты, ножницы, пластыри…       — Жалоб нет. Левой ногой двигать все еще тяжело, но в остальном ничего серьезного. — Он сел удобнее, скидывая одеяло.       Луна начала осмотр. Так, доктор Уингфилд особых указаний не давал. Нужно просто сменить бинты. Всего три раны. Она начала разматывать бинт. Двигает руками четко. Стэнли пытается представить, сколько раз в день этим врачам приходится выполнять одни и те же действия.       Ксено сказал ему передать благодарности Луне. Но отвлекать не хотелось. Он наблюдал за процессом работы, почти задерживая дыхание. А у нее с Уингфилдом было что-то общее. Если она его приближенная, значит, явно работает с ним часто. Повадки переняла. Движения рук хоть и аккуратные, но имеют свой точный и резкий характер. А об угрюмом лице и упоминать не стоит. Хмурится, когда сосредоточена, точно так же, как и он.       Интересно, помогала ли она Уингфилду тогда..       — Спасибо, что забрали эти жетоны. Они мне правда важны. — Стэнли улыбнулся.       Луна слегка дернулась, выходя из автопилота. Лицо тут же поменялось. То, характерное Уингфилду хмурое личико, сменилось на слегка растерянное.       — Пожалуйста. Рада, что помогла вам так. — Она улыбнулась в ответ, продолжая завязывать бинт.       Вся остальная часть работы была проделана молча. Даже на прощание она просто кивнула и ушла, вновь запирая дверь.       Все таки, почему Уингфилд не пришел? Он довольно пристально следил за ним и приходил несколько раз в день. Стэнли мог поклясться, иногда, просыпаясь, он явно чувствовал, что тот был в этой палате совсем недавно.       Вообще, как много у них пациентов? Он знал, как устроены госпитали, но никогда почти не слышал какого-либо шума. Чаще всего всем, что он слышал за дверью, были только частые шаги по длинному коридору. Редко тихие разговоры самих врачей. Видимо эта палата располагалась дальше всех помещений. А Ксено и правда предусмотрительный.       Интересно, как вообще устроено это здание?       И где сейчас все-таки Уингфилд?