-----
По ощущениям, Годжо спит целые сутки, хотя Сугуру знает, что это не так. Десять часов, если верить его биологическим часам. Годжо спит примерно десять часов. Он лежит на боку, лицом к Сугуру. За тем, как поднимается и опускается его грудная клетка, как-то даже тревожно наблюдать, а всё потому, что Сугуру никогда раньше в голову не приходило, что Годжо может спать так же тихо, как и любой человек. Ни единого язвительного комментария, ни сердитого взгляда, ни улыбки — ничего. Только спокойствие и умиротворение. Так что Сугуру садится рядом с ним и приступает к чтению выбранного романа. На девяностой странице Годжо просыпается. Сугуру думал, что Годжо, будучи подвижным и неугомонным, и просыпаться будет так же эффектно, как он обычно ведёт себя: морщить лицо, долго зевать, демонстративно потягиваться и беспокойно вертеться. Но он просыпается бесшумно, без лишних телодвижений. Просто медленно открывает глаза. То, что Сугуру смотрит на Годжо именно в этот самый момент, всего лишь совпадение. Удачный тайминг. — Утречка, — говорит Сугуру. Годжо издаёт какой-то нечленораздельный звук. — Прекрасное приветствие. Ты долго спал. Хотя и не двадцать часов. Странно видеть, как Годжо приходит в себя. Ему требуется время, чтобы осознать, где он находится, почему он здесь, с кем он — и когда понимание отражается у него на лице, Годжо бросает быстрый взгляд на Сугуру, а потом бестактно открывает рот, чтобы показушно зевнуть, и потягивается. — Приветик, — лукаво улыбается Годжо. — Скучал по мне? — Примерно как по пуле в животе, — сухо смотрит на него Сугуру. Годжо открывает рот, чтобы что-то сказать, но сразу закрывает его снова. — Это была хорошая шутка. — Не особо, — бормочет Годжо, и в его голосе слышится горечь. — Ты и в самом деле читаешь? Мы находимся в смертельной опасности, а ты читаешь? — Текст при свечах вполне разборчив, — говорит Сугуру. — А что ещё, по-твоему, я должен делать? — Я думал, что ты будешь биться в истерике и сходить с ума. — Неужели я произвожу такое впечатление? — Да ладно. Ты только выглядишь невозмутимым, Сугуру, но на самом деле ты не такой спокойный, каким кажешься, не так ли? Сугуру смотрит на него. Годжо смотрит в ответ, и его взгляд одновременно и невинно-игривый, и холодный, как сталь. По мнению Сугуру, молчание слишком затягивается. — Я просил тебя не называть меня так. — Почему нет? — говорит Годжо с озорной улыбкой. — Почему бы тебе тоже не называть меня Сатору? Мы же друзья, правда? Мы застряли здесь бог знает на сколько, так что пора бы узнать друг друга получше. Это отличная возможность стать ближе! — Это… — Спорно, — перебивает его Годжо. — Омерзительно. Абсурдно. Неправда. Я знаю, что ты собираешься сказать, — он машет рукой, скривив лицо в притворном отвращении. — По крайней мере, придумывай ответы пооригинальнее, Сугуру. Предсказуемость — это скучно. Однообразие — скучно. А ты — бесишь. — Скажи что-нибудь новенькое, — с невозмутимым видом говорит Сугуру. — В любом случае, — игнорирует его слова Годжо и резко принимает сидячее положение. Спускает ноги на пол, встаёт, поворачивается лицом к Сугуру, уперев руки в бока, и улыбается. — Теперь, когда мы оба не спим, Сугуру, я наконец-то могу повеселиться. — Ты что?.. По-видимому, в понимании Годжо, веселиться — это значит копаться в вещах покойных. — Это в высшей степени неуместно, — говорит Сугуру. — Да ладно тебе. У меня так-то не было возможности заняться этим, пока ты был без сознания, — доказывает Годжо. — Дай мне немножко порезвиться. Он даже не слушает возражения Сугуру. Первым делом он перетряхивает ящики комода, достаёт всевозможные документы и личные вещи, которые даже трогать неподобающе, после этого переходит к шкафу, потом ко второму шкафу, к третьему, а затем осматривает ванную. — Эти люди просто неприлично богаты, — в благоговении говорит Годжо. — Годжо, у нас за соседней дверью трупы. — У них есть порно, — Годжо вытаскивает с полки, возле которой стоит на коленях, коробку с дисками и несколько книжек. Удивлёнными глазами смотрит на Сугуру. — Ты знал об этом? — Это в высшей степени неуместно, — повторяет Сугуру. — Я никогда такого раньше не видел, — с азартом говорит Годжо. — Вау. Это же просто безумие! А вот это… оу. Оу, ладно. А здесь… эй, иди сюда и посмотри на эту позу. Разве не круто? Сугуру, вопреки здравому смыслу, подходит посмотреть. — …Я бы не назвал это крутым, — решает он. — Кажется, они весёлые люди, — ухмыляется Годжо. — А вот моя семья никуда меня не отпускает, знаешь, и посмотреть такое я не могу. Они чересчур правильные. Кто бы мог подумать, что в магазинах в отделе для взрослых есть что-то такое? — он поворачивается к Сугуру, глаза светятся ожиданием. — Хозяева не будут сильно возражать, если я стащу это? — Годжо. — Ты только посмотри, у них и так куча всего! — Годжо обводит рукой комнату. — Кому вообще нужно всё это бесполезное барахло? Готов поспорить, они даже не заметят, что у них что-то пропало. Согласен? — Ты же знаешь, что они мертвы. — Именно это я и имел в виду, — говорит Годжо. Он выглядит весёлым, как будто то, что он только что сказал, было превосходной шуткой. И Сугуру задаётся вопросом: является ли это отсутствием эмпатии, или же это просто психическое расстройство и Годжо тупо не понимает, что творит. И дело вовсе не в лихорадке, думает Сугуру. Он достаточно долго наблюдал за Годжо, чтобы понимать, что при общении с ним бестактность идёт дополнительным бонусом. — Так что ничего страшного, если я возьму это себе! И не надо делать такое лицо, Сугуру. Ты только притворяешься добреньким. Если бы меня здесь не было, то тебе не нужно было бы строить из себя не пойми кого и ты бы точно так же прикарманил себе что-нибудь. — Твой рот хоть когда-нибудь закрывается? — оскорблённо спрашивает Сугуру. А затем — внезапно, особо не задумываясь, — он поднимает руку и прижимает её тыльной стороной ко лбу Годжо. Тот замирает. — …У тебя больше нет температуры, — отмечает Сугуру с улыбкой. — Хотя я уверен, что ты ещё слишком слаб, чтобы куда-то идти, ага? Несколько секунд Годжо никак не реагирует. А потом, вернувшись в реальность, отталкивает руку Сугуру и прочищает горло. — Заткнись, — бормочет он. — Со мной всё в порядке. — Точно? — Ну прекрати, — самоуверенно говорит Годжо. — Я проспал всю ночь, и этого было достаточно. Ведь я сильный! Подобное может вывести из строя только слабаков. — У тебя всегда такое самомнение? — безэмоционально смотрит на него Сугуру. — А как жить по-другому? Сугуру закатывает глаза. Когда он выпрямляет спину и нависает над Годжо, тот улыбается только шире. Блядь, это просто невыносимо. Ладно. По крайней мере, он испытывает облегчение. Температура у Годжо полностью спала: его щёки теперь не пылают, веки не прикрывают глаза своей тяжестью, тело больше не пышет жаром — Сугуру проверил несколько секунд назад. Сейчас Годжо выглядит более здоровым, чем раньше. — В таком случае, — говорит Сугуру, — давай осмотрим здесь всё, раз ты уже на ногах. Мне удалось найти полотенца и запасные зубные щётки. Похоже, что мы будем… — Что? Подожди, что? Мы вот так сразу переходим к активным действиям? — спрашивает Годжо. Из-за смеха в его голосе Сугуру понимает, что Годжо говорит это только для того, чтобы позлить его. — Давай присядем и поговорим, Сугуру! Если нам суждено застрять здесь на долгое время, то не помешало бы обсудить наши предпочтения и интересы. Откуда ты, какая у тебя мечта и всё такое. В каком виде ты предпочитаешь яйца на завтрак. — В приготовленном. И, желательно, чтобы тебя не было рядом. — Не самое удачное начало. — Да нет никакого начала. Пойдём уже. Уязвлённо фыркнув, Годжо скрещивает руки на груди. Это не первый раз, когда Сугуру видит его обиженным — и подозревает, что далеко не последний, — но по какой-то причине он теперь знает, что большая часть капризов и эмоциональных вспышек Годжо вызвана его несерьёзностью и уверенностью в том, что окружающие его проигнорируют. И Сугуру пока не знает, как к этому относиться. — Как я уже сказал, — говорит Сугуру, — я нашёл полотенца и зубные щётки, — он подходит к шкафу, перебирает вешалки с одеждой, а затем бросает Годжо пару лёгких штанов и рубашку. Вздрогнув от неожиданности, Годжо ловит их на автомате. — Мы носим одну и ту же форму уже два дня. Она жутко грязная. Можешь пойти помыться первым, а потом мы осмотрим дом, вдруг удастся что-нибудь найти. Годжо раздражённо хмурится. — Деспот. — Иди давай. Они по очереди идут в ванную. Пока Годжо спал, Сугуру не мог провести в душе больше, чем несколько минут, чтобы с этим идиотом ничего не случилось. Так что теперь он сидит в ожидании, снова уткнувшись в занудную книжку. Примерно через десять минут из ванной выходит Годжо, на волосах и лице у него застыли капельки воды, одежда кое-где вымокла насквозь. Из открытой двери вырывается пар, и воздух наполняется приятной сыростью. — Неплохо, — говорит Годжо. — Похоже, что их водонагреватель работает не от электричества. — Это хорошо, — Сугуру встаёт с кровати и проходит мимо Годжо по пути в ванную. Последние несколько часов в комнате холодно как в аду. Это весьма логично, учитывая, что в доме отключены батареи и отсутствует электричество; но сейчас дело дошло до той точки, когда Сугуру не уверен, смогут ли они продержаться в течение долгого времени, не разводя огонь внутри. Итак, думает он, вставая под душ, враги точно знают, как нас ослабить. Когда он включает воду, по телу дождём разливается тепло. Сугуру стоит и позволяет влаге смыть с кожи всю грязь и снять накопившееся напряжение. Звуки от льющейся воды эхом отражаются от кафельной плитки и ванны. Сугуру разрешает себе задержаться здесь подольше, чтобы привести мысли в порядок. Вернувшись в комнату, он видит развалившегося на кровати Годжо. — Почему так долго? — с зевком потягивается тот. — Я тут помираю. — Тогда помирай потише. Вижу, что ты нашёл свои очки. У Годжо снова спрятаны глаза, пряди его волос ещё влажные после душа. Сугуру не обратил на это внимание раньше, но одежда ему немного велика. Брюки на несколько сантиметров длиннее, чем нужно, рубашка слишком свободна. На его теле это выглядит несуразно. А ещё большей комичности придаёт то, что Годжо лежит, задрав одну ногу и положив щёку на ладонь руки, локтем которой подпирает матрас. Он похож на маленького ребёнка. — Я хочу есть, — объявляет он. Сугуру усмехается. — В таком случае, нам придётся приложить усилия. — Ты правда думаешь, что здесь есть еда? — Это же дом. Ты ожидаешь чего-то другого? Годжо лишь щурит глаза в ответ. — У нас нет выбора, кроме как проверить, — говорит Сугуру. — Я не мог оставить комнату раньше, потому что ты спал, но теперь мы оба можем пойти и посмотреть, нет ли здесь чего-нибудь, что могло бы… — Это так напряжно, — стонет Годжо и валится спиной на простыни. — Когда я хочу есть, я обычно делаю один звонок, и мне всё приносят! Как же бесит. Разве мы не можем просто проложить себе путь наружу? Сугуру приподнимает бровь. — Тебе до сих пор приносят всё на блюдечке, как ребёнку? — Ну прекрати, — говорит Годжо. — Ты же слышал о моей семье? Меня в буквальном смысле слова избаловали. — Тогда это большая ошибка с их стороны. — И чем ты хочешь заняться? Найти еду, похоронить тела и?.. — Осмотреть дом. Думаю, это наилучший вариант. Нельзя сказать, что у нас большой выбор. Возможно, найдём какие-нибудь подсказки о том, как выбраться отсюда. По сути, это всё, на что он может рассчитывать в этой ситуации. Целью Особых уровней, однозначно, является Годжо. Завеса не пропускает исключительно его, так что им придётся искать зацепки по всему зданию и найти причины, по которым проклятия организовали эту ловушку именно так. Вдруг им удастся наткнуться на какие-нибудь недоработки и обнаружить слабые стороны проклятий. Кажется, план А провалился, сказал Годжо Джишин. Я не хочу пока сражаться с тобой. Что бы это ни значило. А ещё Сугуру не забыл о той маленькой девочке. С того раза она больше не появлялась, хотя он готов биться об заклад, что она всё ещё здесь. Тяжело покидать место, где пролилась твоя кровь. — Ты уверен, что не хочешь немного поболтать перед этим? У нас полно времени! — ноет Годжо — Прекрати это, Годжо. Я знаю, что ты делаешь это чисто для того, чтобы выбесить меня. — Просто я считаю, что тебе хотя бы изредка нужно смотреть на мир проще. Ничего серьёзного же не происходит. Сугуру бросает на него строгий взгляд и отворачивается. …Этим, думает он, чувствуя, как что-то противное проворачивается в груди, этим они всегда будут отличаться, независимо от того, насколько они схожи по силе, несмотря на то, что они оказались в одинаковых условиях. Потому что Сугуру осторожен. Он принципиален, вежлив и, вероятно, берёт на себя больше ответственности, чем ему бы на самом деле хотелось. Именно так он прожил пятнадцать лет своей жизни, шагая по этому миру так, словно мир — это что-то, чем можно управлять, делая то, в чём он уверен и что другие люди окажутся готовы принять. Но Годжо другой. Годжо наплюёт на любые приличия только потому, что ему этого захочется. Годжо просто охренеть как опасен. Они задувают все свечи. Ранее, во время своих поисков, Сугуру удалось найти в комнате два работающих на батарейках фонарика. Судя по яркости света, они должны будут продержаться как минимум пару дней. И это в худшем случае. Приятно удивлённый взгляд Годжо, когда Сугуру вытаскивает их из одного из ящиков, особенно доставляет. И вот, погасив все свечи, с фонариками, освещающими узорчатые стены, в руках, они выходят в коридор. — Боги, — бормочет Годжо. — Как тут воняет. Сугуру с ним согласен. Похоже на вонь канализации, но это не совсем оно. Примешивается сильный запах гнили и чего-то разлагающегося. Например, тел, которые пролежали в доме по меньшей мере тридцать часов. И всё это смешивается со смрадом от остаточных следов проклятий. Просто отвратительно. Стоит ли упоминать, что состояние коридора намного более плачевное, чем спальни: повсюду сплошные вмятины и борозды. Годжо действительно постарался на славу. Сугуру кладёт руку на стену и идёт первым. Одна. Две. Через три комнаты он их находит. От того, что я это уже видел, думает он, легче не становится. Сугуру замедляет шаг. Пять тел всё так же на своих местах, их головы всё так же опущены в поклоне. Кожа содрана полностью, и только рассмотрев жертв поближе, он может определить, что четверо из них взрослые, а один подросток. — Вот чёрт, — выдыхает Годжо. И Сугуру старается, чтобы на его лице ничего не отразилось. Запах. Боже, этот запах обволакивает его лёгкие, как прогорклая смола. На телах столько засохшей крови, что даже если их поскрести друг о друга, то не увидишь даже намёка на красный. Если бы сейчас было лето, размышляет он, то здесь бы роились мухи. Поверхность стены под пальцами внезапно начинает ощущаться холодной. Ради всего святого, как бы ему ни были близки гротеск и уродство, это зрелище всё равно вызывает у него желание что-нибудь сжечь. Если бы мы только пришли сюда раньше… Мимо проходит Годжо. — Ну всё, — бросает он через плечо. — Давай их как-нибудь уже похороним. Сугуру пристально смотрит на него. — Что такое? — коварно улыбается Годжо. — Сугуру напуган так сильно, что не может пошевелиться? Сугуру отвешивает ему подзатыльник, и Годжо взвизгивает. — Приступай к работе молча, — раздражённо шагает вперёд Сугуру. По очереди, одного за другим, они переводят все тела в сидячее положение. Прислоняют их к самому большому дивану в комнате. Заниматься этим при свете фонариков трудно, но они справляются. В любом случае, отсутствие хорошей видимости лучше, чем исходящее от тел зловоние. Думаю, я ничего не могу сделать для того, чтобы было не так тяжело, думает Сугуру, когда они заканчивают. Он опускается на колени возле трупов. То, как они выглядели раньше, теперь невозможно даже представить: черты лица утеряны, глазницы пусты, плоть высохла, а их обнажённые, как у черепа, зубы скалятся в вечной усмешке. И в этом есть один ужасный, эгоистичный момент — не видя их лиц, Сугуру испытывает облегчение. Он светит на них фонариком. Изучает, стараясь поменьше тревожить тела, чтобы не повредить их. — Буэ, — стонет Годжо. — Тебе обязательно смотреть на них так близко? — Не говори это таким тоном, — отчитывает его Сугуру. — Я пытаюсь понять, как они были убиты. — Зачем? — Что ты имеешь в виду под «зачем»? — Если ты ищешь подсказки о техниках Особого уровня, то не думаю, что их можно найти здесь. — Из тебя получился бы ужасный следователь, — уголок рта Сугуру приподнимается. — Отлично, — Годжо возмущённо выдыхает, и в комнате раздаётся красноречивый звук удаляющихся шагов. — Просто отлично. Тогда поступай как знаешь. — Не уходи далеко, — громче говорит Сугуру, не отрывая взгляда от трупов. — Я не идиот! Сугуру сдерживает улыбку и полностью переключает внимание на тела. Их кровь свернулась. Прямо сейчас она скорее чёрного цвета, чем красного; она обволакивает все их конечности, как смола. Твою ж мать, Сугуру приходится задерживать дыхание, чтобы было не так невыносимо. Он осматривает их на свету, ищет колотые раны или любые другие повреждённые места. Но не находит ровным счётом ничего. …Как же тогда они были убиты? С них ведь не могли содрать кожу заживо? Нет, для этого недостаточно видимых следов борьбы. Нет ни единой колотой раны, нет разрезов, через которые можно было бы добраться до мяса и костей. Сугуру не видел в этом месте ничьи техники, за исключением той женщины, но у него есть сомнения, что здесь в принципе замешана проклятая энергия, поскольку вокруг нет её остаточных следов. Каким образом все они оказались убиты, не имея ни малейшего повреждения? Может быть, он слышал что-то важное раньше? Сугуру пытается найти зацепки в своей памяти. Что там ему говорил Иджичи? — Сугуру. — Чего тебе? — не сводит глаз с трупов Сугуру. — Посмотри. Сугуру поднимает голову. У другого конца дивана, в паре метров от него, опустившись на одно колено и положив руку на подлокотник, стоит Годжо. На Сугуру он не смотрит. Вместо этого его взгляд прикован к чему-то позади дивана. — Что там? Годжо выглядит так, будто внезапно разучился держать лицо. — Здесь есть ещё одно тело, — говорит он и сразу затихает. Сугуру поднимается на ноги. В животе оседает страх, когда он подходит к Годжо, наклоняется и заглядывает за диван. Там находится маленькая девочка. Не её проклятая форма. Не её призрак. А сам её труп — девочка лежит на полу, сжавшись в комок и обхватив голову руками. Судя по её позе, она пыталась укрыться за подушками, пока остальные члены её семьи умирали. Её кожа на месте, одежда не порвана, а пол под ней не испачкан кровью. Увидев её, Сугуру с трудом сдерживает проклятия. — Сугуру… Ему требуется вся его сила воли, чтобы не сорваться. Он стискивает зубы, смотрит куда-то мимо тела девочки и только после этого вновь устремляет взгляд на Годжо. Эмоции на лице Годжо тщательно замаскированы. У него опущены плечи, а сам он подозрительно молчалив — верный признак того, что человек понимает, что к данной ситуации нельзя относиться легкомысленно. Сугуру решает — в каком-то неосознанном безумии, возможно, из-за того, что сводит желудок и так резко похолодало — что серьёзность Годжо не к лицу. — Ты злишься, — осторожно говорит Годжо. — Знаешь её? — …Я видел её. Её проклятие. Похоже, что Годжо такого ответа достаточно. Он кивает, а затем поднимается на ноги. — Давай тогда вытащим её, — его голос ровный настолько, что кажется искусственным. — А то там тесно. Какое-то время Сугуру просто смотрит на него. А потом принимается за работу.-----
«Не впадай в ступор, — сказал ему однажды кто-то. — Паника убивает. У тебя не получится постоянно спасать всех и вся. СМИ потом преподнесут это, как выдуманную историю, а не реальное событие. Веди себя как они». Эти предостережения, а также десяток других случаев, когда Сугуру доводилось быть свидетелем того, как жизнь уходит из чьих-то глаз, совсем не подготовили его к тому, что ему придётся вытаскивать обмякшее, свинцово-тяжёлое тело маленькой девочки из-за дивана. Они кладут её в середине комнаты, поближе к остальным членам её семьи. Сугуру намеренно не смотрит на её лицо. На губы, цвет которых почти идентичен мертвенной бледности кожи; губы, с которых так и не сорвались слова, застряв в горле, как у Дженни Рен. Видимых ран тоже нет, отмечает Сугуру, прежде чем аккуратно опустить её на пол. Никаких порезов или чего-то подобного. Лицо у неё абсолютно безжизненное и белое как мел. Взяв несколько таких же белых простыней, Годжо накрывает ими лежащие трупы — все шесть в ряд. Сугуру считает, что лучше с ними сейчас ничего не делать, а потом похоронить по-человечески. — Я никогда раньше никого не хоронил, — говорит он. — Я тоже, — чешет затылок Годжо. — Наверное, всё когда-нибудь случается в первый раз. Они уходят, оставив тела в комнате и закрыв за собой дверь. Если Сугуру посчитал правильно, то в доме примерно двенадцать комнат, по шесть на каждом этаже. И им придётся проверить каждую из них, просто на всякий случай. На втором этаже в основном расположены спальни, игровые и ванные. Увидев любую из них, вы автоматически ознакомитесь с остальными. Ничего, выходящего за рамки, они здесь не обнаруживают. Всё находится на своих местах; следов проклятой энергии, которые могли бы дать им какую-нибудь информацию, за исключением тех, которые остались после нескольких сразу изгнанных низкоуровневых проклятий, тоже нет. Сугуру устало идёт впереди, полагаясь на освещающий ему путь фонарик, в то время как холод, острый и кусачий, цепляется за все тени и стены дома. — Кстати, — говорит Годжо, когда они подходят к лестнице в конце коридора и уже собираются спускаться, — у количества проклятий, которые ты можешь съесть, есть ограничение? — Физически — нет, — оборачивается к нему Сугуру. — Хм, — задумывается Годжо. — Значит, я представлял себе всё немного не так. Надо было придержать некоторые проклятия, чтобы ты потом смог их поглотить. Это, удивлённо думает Сугуру, наиболее похожие на извинения слова, которые я когда-либо получу. — Ничего страшного. Всё равно они не особо вкусные. — Знаешь, — поразмыслив, говорит Годжо, — я думаю, что моему клану бы понравились способности, которые есть у тебя. — …Я должен быть польщён? — Неа. Тебя будут рассматривать исключительно как оружие. Это жутко надоедает, честно тебе говорю. Вся эта устаревшая, неадекватная хренота. А относиться к тебе будут как к сиротке, — продолжает мысль Годжо. — Это ещё один способ сказать, что наш мир — пережиток прошлого. Согласен? — Годжо, — предостерегающе говорит Сугуру. — Я просто рассуждаю! В этом ведь есть смысл? Я сильный. Сильнейший среди всех. И к тому же с замечательным характером, — с беззаботной улыбкой добавляет Годжо. — На их месте я бы тоже себя использовал. Сугуру хмурится, глядя на него. В нём внезапно просыпается смутное, молниеносное желание схватить Годжо сзади за воротник и хорошенько встряхнуть его. — Что такое? — уставившись на лицо Сугуру, спрашивает Годжо. Он выглядит довольным. — Есть что возразить? Сугуру ему не отвечает. Он не говорит: «Это самая абсурдная вещь, которую я когда-либо слышал». Он не говорит: «Ты идиот, что это вообще за идеология?» Он не рассказывает Годжо о том, что слышал про него ещё до их знакомства, потому что это самый верный способ подлить масла в огонь самомнения Годжо. К нему относятся со своего рода преклонением, как к какой-то легенде, словно это, блядь, нормально — превратить ребёнка в оружие, а потом красиво это обозвать. Просто абсурд. Вместо всего этого Сугуру спрашивает: — А что насчёт тебя? — Что ты имеешь в виду? — Ты тоже сиротка? Годжо потягивается, подняв обе руки высоко над головой, и что-то мурлычет под нос. — В значительной степени, — всё-таки говорит он, что, по мнению Сугуру, не является прямым ответом на вопрос. Но когда кто-то уходит от ответа на подобный вопрос, лучше не настаивать. Что Сугуру и делает. — Твоя семья… — начинает он. — Разве она не очень богата? — Что же это? — ласково говорит Годжо. — Неужели ты пытаешься узнать меня получше, Сугуру? Это начало нашего сближения? Нашей дружбы? — Ты не мог бы перестать. — Да, довольно богата, — улыбается Годжо. — Откуда ты это узнал? — Слухи. До нашей встречи я много чего слышал в школе. — Да ладно? — Годжо, как и ожидалось, мгновенно оживляется. — Люди говорили про то, какой я великолепный? Готов поспорить, что они постоянно обсуждали мою внешность, ага? Кто-нибудь упоминал мои глаза? Губы? Какой я обаятельный? Сугуру ухмыляется. — Чаще всего говорили что-то вроде: «Он… просто нечто». — Оу. Это что, завуалированный способ сделать мне комплимент? — Похоже, ты получаешь не так много комплиментов, раз это всё, о чём ты сейчас думаешь, — страдальчески говорит Сугуру. — Ты и правда не фильтруешь свои слова, да? Люди показывают свою истинную сущность, когда никто за ними не наблюдает, но в твоём случае всё не так, — Сугуру поворачивается к Годжо, но когда тот удивлённо моргает, задрав брови, решает сменить тему. — Здесь, кстати, нужно повернуть налево. А то впереди подвал. Он приводит их на кухню. В первый раз ни один из них не осмотрел её как следует. Это могло бы быть прекрасное и даже невероятное место, думает Сугуру, когда они заходят в помещение с мраморными полами и мраморными столешницами, но прямо сейчас оно выглядит как сцена из фильма ужасов. Как и большинство комнат в доме, на самом-то деле. Но только здесь они находят признаки оборвавшейся на середине жизни: недоеденные фрукты на столе, открытые плитки шоколада, как попало расставленные тарелки, каждая из которых вылизана дочиста. — Кажется, они только что поужинали, — говорит Годжо. Сугуру нахмуривается. Здесь что-то… не так. Он не может пока собрать картинку воедино, но что-то в глубине души не даёт ему покоя. «…С Киётакой что-то не так», — сказал Иджичи. «Ничего серьёзного, но…» — А что насчёт тебя? — спрашивает Годжо. — Что насчёт меня? — недоумённо переспрашивает Сугуру. Годжо смотрит на него через плечо с лёгкой улыбкой на лице. — Если мы показываем свою истинную сущность, когда за нами никто не наблюдает, — он насмешливо тянет слова, — то кем тогда становишься ты? Сугуру тупо смотрит на него. Годжо не мигает. В его глазах есть что-то тёплое, что-то игривое, что-то выжидающее, и Сугуру едва удерживается от того, чтобы не перенаправить луч фонарика в другое место. Воцаряется молчание, долгое, как ириска, которую растягивают в разные стороны до тех пор, пока она не порвётся посередине. — Сходи проверь холодильник, — в итоге говорит Сугуру. И чувствует облегчение, когда Годжо начинает хохотать. — Понял, — разворачивается Годжо. — Как скажешь. В ответ Сугуру ничего не говорит. Как же это тупо. Он пытается сосредоточиться на расставленных по кухне изящных деревянных статуях, этих высоких неподвижных глыбах, помещённых сюда для украшения. Пытается не обращать внимания на неприятное ощущение в груди. Он берётся за прохладную деревянную ручку ящика, открывает его, осматривает содержимое, закрывает и переходит к столешнице. Потом к микроволновке. К раковине. Разумеется, здесь всё покрыто пылью. И холод просто собачий, так что воздух при дыхании вырывается облачками, напоминающими в темноте верхушки одуванчиков. А вот следов борьбы здесь нет. Если семья была убита здесь, раздумывает, нахмурившись, он, почему нет ни намёка на попытки себя защитить? Почему на телах не было повреждений? Как будто кто-то поднёс нож к уголкам её губ и… — Ого, — раздаётся голос Годжо. Сугуру оборачивается. Удерживая одной рукой дверцу холодильника, Годжо пристально смотрит внутрь него. И выглядит очаровательно удивлённым. — Ты только посмотри, Сугуру! — восклицает он, повернув к нему радостное лицо, которое при свете фонарика кажется совсем юным. — Здесь куча еды! Кажется, план А провалился. Сугуру быстро преодолевает расстояние между ними и заглядывает внутрь. Холодильник забит. Все продукты аккуратно разложены по своим местам. Овощи, мясо, морепродукты, молочные продукты. В каждом уголке что-то да найдётся. Электричества нет, но на кухне, да и в принципе во всём доме, достаточно холодно, чтобы даже самые свежие продукты хранились долго. — Разве мы не везунчики? — расплывается в улыбке Годжо. — За день до случившегося жители дома решили сходить за продуктами. Ну давай, Сугуру, развеселись! — он тянется к контейнеру с клубникой. — Здесь достаточно еды, чтобы мы… До того как Годжо успевает закончить фразу, Сугуру крепко обхватывает рукой его запястье. — Нет. — А? Что ты… — широко распахнув глаза, начинает Годжо, но останавливается, когда видит выражение лица Сугуру. — …Сугуру? Сугуру открывает рот, чтобы сказать что-то, но медлит. Детальки пазла в его голове складываются в единую картину. Бля, существует очень, очень высокая вероятность того, что у него просто разыгралась паранойя, что он думает гораздо больше, чем следует, или что чувство опасности у него какое-то деформированное, — но у жертв нет повреждений, нет заметных изменений и за ними не тянется шлейф остатков проклятой энергии. А ещё есть маленькая девочка. Девочка, которая держится рукой за горло в попытке выдавить из себя слова. Всё, что она хочет сказать, тонет в крови у неё во рту, как будто она проглотила… Что-то, — сказал Иджичи, — не так с Киётакой… …Думаю, он съел что-то не то. — Это яд, — говорит Сугуру. — Что? — Ни к чему не прикасайся. Думаю, что есть это небезопасно. Годжо хмурится, но руку не убирает. Сугуру чувствует, как у него холодеют по всей длине руки. Нет, думает он, это не паранойя. Это должно быть правдой, он не ошибается. — Ты ел что-нибудь из этого, пока я был в отключке? — спрашивает Сугуру. — Думаешь, у меня было время, чтобы сгонять до холодильника, пока ты истекаешь кровью и помираешь? — огрызается Годжо. — А вообще, знаешь, это могло бы быть забавно… — Отнесись к этому серьёзно, — резко прерывает его Сугуру. И когда Годжо невинно поднимает обе руки — без намёка на то, что будет снова паясничать, — Сугуру всё объясняет. Он рассказывает Годжо о девочке. О крови вокруг её рта. О Киётаке и телефонном разговоре с Иджичи. Об отсутствии видимых повреждений у трупов и отсутствии следов проклятой энергии. — И всё равно смысла в этом мало, — добавляет Сугуру после того, как заканчивает. — Если они хотели победить, заморив нас голодом, то почему тогда заперли здесь с полным холодильником, продуктов в котором хватит на месяц? Почему их не убрали? — Я… Ну… — Мы оба на какой-то момент оказались выведены из строя, — продолжает Сугуру. — Ты был вынужден поспать, чтобы восстановить силы, но на нас никто не напал. Они явно не просто ждут, пока мы оклемаемся и попробуем выбраться отсюда. Уставившись в холодильник и нахмурив брови, Годжо молчит, но Сугуру уже достаточно хорошо умеет считывать выражения его лица, чтобы угадать ход его мыслей, первая из которых: Сугуру не стал бы лгать. Вторая: в продуктах отсутствует проклятая энергия. Третья: странно, что в продуктах нет проклятой энергии и проклятия особого уровня прибегают к человеческому яду, в то время как всё, что им нужно, чтобы справиться с нами, — это лёгкое движение запястья. Если только, заключает он, они не считают, что мы представляем гораздо большую угрозу, чем мы сами думаем. На лице Годжо сомнения. И Сугуру понимает, что он и в самом деле посеял зёрна сомнений, потому что Годжо долгое время ничего не говорит и просто смотрит. А потом решительно захлопывает дверцу. — Хорошо, — в голосе слышится неуверенность. Он огорчённо вздыхает, сдувает прядь волос со лба и, кисло посмотрев на холодильник, говорит: — Хорошо. Убедил. Сугуру выдыхает с облегчением. — И что дальше? — спрашивает Годжо. — Что нам теперь делать? — Ты меня спрашиваешь? — Сугуру медленно подходит к обеденному столу и прислоняется к нему, скрестив руки на груди. Фонарик бессмысленно светит в сторону. — Думаю, в первую очередь нам нужно решить вопрос с отоплением, — говорит он, стараясь сильно не дрожать. — Чем дольше мы здесь пробудем, то холоднее будет становиться. — Даже не думай о поджоге. — Годжо. — Да шучу я. Боже, Сугуру, где твоё чувство юмора, — усмехается Годжо. На секунду прислоняется к холодильнику, но быстро передумывает и непринуждённо направляется к обеденному столу, чтобы сесть на стул в паре метров от Сугуру. Больше похоже на то, что он сутулится, думает Сугуру, чем на что-то воздушное и расслабленное. Как будто он только что не узнал, что их целенаправленно собираются заморить голодом. Чёртов вундеркинд. — Ты сказал это вслух, — говорит Годжо, и Сугуру вздыхает. — Знаешь, это значит, что у нас не будет еды, пока мы не выберемся отсюда. — Знаю. — И тебя это устраивает? — У нас так-то нет выбора, — пожимает плечами Годжо. — К тому же, отсутствие еды вряд ли сможет свалить меня с ног. — Насколько я помню, кто-то недавно свалился с ног от переутомления. Годжо лишь отмахивается от него. — Очень по-взрослому. — Что ж, — Годжо закидывает обе ноги на стол и зевает. — Думаю, нам нужно будет позвать проклятия и сразиться с ними. Но… Эй, как думаешь, мы можем отдохнуть и поспать ещё, прежде чем начнём? Я хочу лечь. — Как ты умудрился выжить до этого момента? — Сила, — начинает перечислять Годжо. — Харизма. Интеллект. Внешность. А я уже говорил про… — Хватит. Годжо улыбается. — Если ты будешь называть меня Сатору, — чуть ли не поёт он, — я перестану усложнять тебе задачу. — Ты слишком наплевательски относишься к ситуации, — оскорблённо говорит Сугуру. — Я-то как раз нет. Это ты чересчур напряжён, — мягко парирует Годжо. — Если честно, я немного обижен тем, как мало ты веришь в нас. Сугуру одаривает его ещё одним свирепым взглядом. Получается, дела обстоят так. Или они умирают здесь от голода, или они рискуют жизнью в борьбе с проклятиями, которые однажды уже одолели их. Блядь, тоскливо думает он, растирая руки и поднимая их ко рту, чтобы согреть дыханием. Надежды на то, что им помогут, почти нет, не говоря уже о том, что они могут тупо замёрзнуть насмерть. Кажется, при переохлаждении люди даже не замечают, что это происходит, но Сугуру не берётся утверждать. …И тут, внезапно, его фонарик гаснет. Сугуру не понимает, что происходит. Перед глазами всё мгновенно темнеет. Он бросает быстрый взгляд на Годжо, чей фонарик работает, и тот удивлённо смотрит в ответ. А потом лицо Годжо деформируется. Он смотрит на что-то позади Сугуру, широко распахнув глаза и раскрыв рот в беззвучном крике, — и Сугуру, охваченный жутким приступом паники, оборачивается… Чтобы удариться обо что-то головой. — Блядь! — руки Сугуру резко взмывают в воздух и начинают тереть лоб, в котором расцветает вспышка боли. Блядь, что это за дерьмо… он поднимает глаза на то, что находится прямо перед его лицом, на что-то твёрдое и холодное… Это всего-навсего лампа. Лампа над столом. Несколько секунд она свободно парит в воздухе, удерживаемая лишь проводом, а потом падает на пол. Сугуру переводит взгляд на Годжо. И видит, что в этот самый момент Годжо ошарашен. Он держится обеими руками за живот, его плечи трясутся. На короткий момент Сугуру чувствует беспокойство, но тут до него доходит, что Годжо смеётся. Он, блядь, смеётся. В ту же секунду Сугуру понимает, что Годжо его подставил: притворился, что паникует из-за чего-то позади Сугуру, только для того, чтобы приблизить лампу к его лицу, пока он был занят другим. — Ты… — опасным голосом говорит Сугуру, — ты полный… И тут Годжо начинает совсем бессовестно ржать. Его смех громкий, раскатистый и ничем не сдерживаемый. С сощуренными глазами и раскрасневшимся лицом, он изо всех сил хватается за живот, чтобы не грохнуться на пол. Он смеётся, и смеётся, и продолжает смеяться, даже когда Сугуру со всей своей яростью смотрит на него и хватает за воротник. — Эй, стой! — Годжо судорожно хватает воздух. — Я не… это просто… твоё лицо… — Я сейчас вышвырну тебя из окна, — угрожает Сугуру. — Подожди, это не моя вина, что у тебя села батарейка. Я просто… — Ещё одно слово… — Нет, стой! — вскрикивает Годжо. Кладёт фонарик на стол и, тяжело дыша, поднимает обе руки. — Подожди, я всё исправлю! Только подожди! Бросив на него предупреждающий взгляд, Сугуру крепче сжимает воротник. Ну что за тупой долбоёб, твою мать. Но вместо того, чтобы вырываться, Годжо смотрит на него с каким-то детским выражением лица. А потом сжимает пальцы вместе. В воздухе появляется белое пятнышко света. Маленькое, похожее на конфетти, сверкающее, как золото, оно танцует между пальцами Годжо; а когда он разводит руки в стороны, то пятнышко начинает расти, и оно становится всё больше и больше, по мере того, как руки Годжо отдаляются друг от друга, пока не достигает размера виниловой пластинки. Свет этот горячий, как солнечные лучи на коже, и от него исходит едва слышное жужжание. Всё вокруг Сугуру погружается в тепло, комнату заливает светом, и тени рассеиваются. — Почему ты раньше не говорил мне, что умеешь… — начинает Сугуру, но в тот же миг, когда Годжо улыбается ему и его лицо озаряет свет, замолкает. — Я Шестиглазый, — говорит Годжо. — Давай же, продолжай, Сугуру. Боги, Сугуру хочется сварить его в кипятке. А ещё задушить до полусмерти, не переходя черту, — но только для того, чтобы была возможность насладиться этим ещё разок. — Не смотри на меня так кисло, — с весельем в голосе говорит Годжо. А после этого так же плавно, как и появился, световой шар распадается на тысячи кусочков. Маленькие, крошечные снежинки света. Они взлетают к своему небу — потолку — и рассеиваются в воздухе, как парящие светлячки, как мерцающие путеводные звёзды. Они освещают кухню целиком, цвета становятся одновременно мягкими и гиперреальными, и Сугуру просто смотрит на это — молча, ослабив хватку на воротнике Годжо, — пока сам Годжо откидывается на спинку стула и цепляется ногой за стол, чтобы сохранить равновесие. — Видишь, — уверенно говорит Годжо, как будто он самолично повесил на небо луну, отобрал лучшие звёзды и разместил их на небосводе. — О чём ты вообще беспокоился? Сугуру внимательно рассматривает его лицо. И Годжо улыбается в ответ. А когда в синеве его глаз отражаются огоньки, он выглядит до ужаса юным. Как будто его разобрали на части, а Сугуру дали возможность заглянуть внутрь. …И этим, думает Сугуру. Этим они всегда будут отличаться, как бы они ни старались заключить перемирие. Потому что Сугуру осторожен. Он прожил пятнадцать лет своей жизни, будучи принципиальным и вежливым и не имея склонности ни к чему, кроме своего прагматизма и ответственности, — но Годжо другой. Годжо живёт так, как ему вздумается. Он скажет то, что вам неприятно будет услышать, он скажет вам правду. Сатору Годжо живёт так, словно весь мир не лежит на его плечах, словно удача не преследует его по пятам; Сатору Годжо в пятнадцать лет настолько умный, настолько невинный в своей звериной жестокости, что даже в мимолётные моменты сомнений у Сугуру не получается представить его старше, чем он есть сейчас. — …Больше так не делай, — говорит Сугуру, и что-то внутри него беззвучно проворачивается, когда Сатору смеётся в ответ.