-----
Он просыпается от вспышки света. Перед глазами висят мягкие бежево-белые занавески. Они спускаются нитями сверху, и вдруг, откуда-то слева, сквозь них мелькает вспышка яркого света. Она озаряет всё вокруг, а воздух вокруг такой холодный, что Сугуру, само собой, спрашивает у себя, не умер ли он и не попал ли на небеса. Он поворачивает голову. Рассмотреть что-то сложно из-за ослепляющего света. Но там, слева, спиной к нему, у дверного проёма стоит Сатору Годжо. Это точно не небеса, думает Сугуру. У него уходит несколько секунд, чтобы оценить окружающую обстановку. Размытые очертания мира становятся чётче, после того как он несколько раз зажмуривает, а потом открывает глаза. Они находятся в комнате. Судя по всему, в спальне. Так вот откуда исходил свет, понимает он, глядя на Годжо. Яркая вспышка была вызвана техникой его одноклассника. Бело-красные всполохи ещё не до конца погасли, растворяясь где-то в коридоре, который Сугуру отсюда почти не видно. Зато видно, как Годжо, сделав пару тяжёлых шагов, приваливается к дверному косяку… И наступает кромешная тьма. — Эй, — хрипло зовёт Сугуру. По крайней мере, он пытается это сделать, но голос не слушается. Слова застревают где-то между попытками втянуть воздух — и вдобавок к этому в животе, сбоку, расцветает внезапная вспышка боли. Какой пиздец. Сугуру приходится зажмуриться, чтобы перетерпеть приступ. В этой темноте ничего толком не видно. Но постепенно глаза привыкают. Проходит совсем немного времени, и он уже может разглядеть силуэт Годжо. — Эй, — повторяет ещё раз. Садится на кровати. Она не скрипит, но простыни под ним неприятно шуршат. Сугуру смотрит вперёд, ждёт, пока Годжо обернётся, услышав шум позади себя, но тот, вопреки присущей ему бдительности, этого не делает. Лишь продолжает стоять в том же положении, по-видимому, сосредоточившись на чём-то перед собой. На чём-то, что должно быть… очень серьёзным? Если смотреть на то, как он напряжён. А потом Годжо начинает качаться из стороны в сторону. Сугуру в ту же секунду срывается с места. Он знает, что это значит. Когда теряется равновесие и подкашиваются ноги. Сугуру слезает с кровати, не обращая внимания на терзающую его бок боль, в рекордное время уверенно преодолевает расстояние до двери и, как раз в тот момент, когда Годжо начинает опускаться на пол, успевает подхватить его. — Годжо, — голос Сугуру звучит мягче, чем ему бы хотелось. Руки инстинктивно обхватывают Годжо, притягивая его ближе; и тут Годжо окончательно падает, всем весом наваливаясь на Сугуру, а его голова безвольно опускается Сугуру на плечо. Пиздец. Блядь, блядь, блядь, твою же ж мать. Ощущение, будто живот разрывают на сотни кусочков. Сугуру шипит от боли, его всего потрясывает. Он поудобнее перехватывает Годжо и начинает тащить его обратно, морщась при каждом резком движении, которое грозит тем, что дурацкая рана разойдётся ещё сильнее. И даже умудряется как-то добраться до кровати. Как можно осторожнее укладывает Годжо, а потом, тяжело дыша, опускается на колени рядом с ним. — Годжо, — повторяет он чуть громче. Тот не реагирует. Ещё здесь ужас как темно — почему выключен свет? За окнами черным-черно, рассмотреть что-то практически нереально, но, кажется, Годжо не ранен. Сугуру кладёт руку ему на щёку. Дышит, глаза закрыты, брови сведены вместе, как будто он испытывает боль, а кожа на ощупь… пугающе горячая, горячее, чем должна быть, несмотря на почти ледяной воздух в комнате. Вот дерьмо, у него что, жар? Сколько это уже продолжается? В животе что-то неприятно сводит. Никогда раньше Сугуру не видел Годжо, который не реагирует ни на что. Он никогда не видел Годжо без сознания, это не… Сугуру встаёт с кровати. В ногах ещё чувствуется слабость от долгого отсутствия нагрузки, но он заставляет себя обойти комнату. Ощупывает стены в поисках выключателей, и они там есть; но сколько раз бы он ни нажимал на них, ничего не происходит. Ладно. Момент для отключения электричества подобран просто блестяще. Он направляется к тому, что, на его взгляд, должно быть комодом. Выдвигает все ящики и по порядку роется в них, в надежде нащупать хоть какой-нибудь источник света. В итоге он находит две вещи: зажигалку и упаковку свечей. Крутит колёсико — и внезапно комната озаряется красным и золотым, по углам залегают тени. Сугуру свободной рукой достаёт свечу, подносит пламя к фитилю, а после этого, одну за другой, зажигает их все. Свечи оказываются ароматическими: роза, лаванда и ещё бог знает какие отвратительные цветочные запахи. Наворачивая ещё один круг по комнате, Сугуру торопливо расставляет их возле зеркал, у белых стен, на комодах из какого-то необычного материала, но точно не из дерева. Создаёт максимальную видимость. Теперь вся комната освещена. И в этот момент Сугуру видит их. Остаточные следы проклятой энергии, порождённые проклятиями, напоминание о жизни, которые они оставили после себя. Они повсюду. Ошеломлённый, Сугуру не может отвести глаз от этого зрелища. Что это… что всё это значит? Последнее, что он помнит, — это то, как его что-то ударило, что-то, чьё происхождение он даже не смог определить. Ещё там была женщина, мстительный проклятый дух. И всё же, что все эти следы — оставшиеся на стенах и мебели, облепившие всю комнату целиком, следы от многократного использования магии — что они здесь делают? Неужели были другие проклятия? И Годжо справился с ними в одиночку? Когда Сугуру поворачивается к нему, Годжо всё так же лежит без сознания. При свете свечей Сугуру видит, что тот и в самом деле не ранен, а его форма даже не порвана. Губы плотно сжаты, брови сведены вместе. Дышит он немного чаще, чем обычно — как если бы ему снился кошмар. И щеки раскраснелись. На коже заметны выступившие капельки пота. У него жар, понимает Сугуру. Он идёт за полотенцем, мочит его прохладной водой и возвращается к кровати. Передвигает Годжо чуть ближе к изголовью, чтобы его голова лежала на подушке, укрывает одеялом и кладёт полотенце на лоб. — Вот идиот, — бормочет Сугуру, потому что не знает, что ему ещё сказать. Годжо издаёт почти неслышный звук, но больше никак не реагирует. И это так странно — отсутствие ответа от человека, у которого рот обычно не закрывается. Внутри скручивается что-то тёплое, и одновременно с этим Сугуру чувствует себя виноватым. Что произошло? думает он, чтобы отвлечься от непрошеных мыслей. Сколько времени они пробыли здесь? Это определённо тот самый дом, в который они зашли раньше. Из окон не льётся свет, не слышно никаких посторонних звуков. Но он знает, что они не одни. Они не одни. Если остаточные следы, которые он обнаружил, лишь намекали на что-то неладное, то гнетущее присутствие проклятий вокруг — по большей части, низкого уровня, но в немереном количестве — уже дало Сугуру понять, сразу после того как он проснулся, что они окружены. Окружены и пойманы в ловушку. Но прямо сейчас их никто не атакует. Проклятая энергия Особого уровня, которую он чувствовал раньше, исчезла, как и проклятая энергия той женщины. От внешнего мира их отделяет только завеса. Что произошло, пока я был в отключке? Сугуру прижимает тыльную сторону ладони к виску. Не стоило мне вот так терять сознание. Не стоило оставлять Годжо одного, каким бы противным он ни был. Всё случилось по его ви… — Папа. У Сугуру чуть волосы дыбом не встают. Напуганный голосом, юным, девичьим и странно искажённым, он оборачивается, и… В дверях стоит девочка. На вид ей не больше шести лет. И это… не совсем девочка. Она стоит, сложив руки на груди, в неестественно застывшем платье; у неё слишком бледное лицо и слишком ввалившиеся глаза. И её кожа как будто расплавлена. А вокруг рта — кровь. — Папа, — шепчет она. И смотрит прямо на него широко раскрытыми пустыми глазами. Сугуру смотрит в ответ, пытаясь утихомирить бешеное сердцебиение. Была ли она, размышляет он, одним из пяти тел в той комнате? Он не… не помнит её. Но она выглядит как ребёнок из этой семьи. Её проклятая энергия слаба, но она всё равно есть: энергия проклятого духа, который рождается из людей после смерти, чтобы отомстить. Сугуру старается не дать ни одной эмоции промелькнуть на своём лице. Не спуская с неё глаз, стараясь выглядеть максимально доброжелательно, он не спеша опускается на одно колено и осторожно протягивает к ней руку ладонью вверх. — Эй, — мягко говорит Сугуру. — Подойди сюда. Девочка не двигается. — …Я не причиню тебе вреда, — уверяет он. Поколебавшись, она всё-таки идёт к нему, неуверенно и медленно, словно опасается своих собственных шагов. Сугуру ждёт, когда она подойдёт поближе, а потом спрашивает: — Что с тобой случилось? Она моргает, глядя на него. Хочет ответить, но у неё не получается сказать ни слова, потому что изо рта начинает вытекать кровь, как будто кто-то поднёс нож к уголкам её губ и сделал там надрезы. С ужасом и одновременно какой-то безграничной печалью Сугуру смотрит на то, как она кладёт руку на горло и пытается сквозь бульканье выдавить из себя слова. Но их нет. Всё, что она хочет сказать, тонет в крови у неё во рту. Протянув руку ещё ближе, Сугуру начинает шептать тихое мне жаль, пытается изгнать засевшее в девочке зло, чтобы освободить её от этого. Но не успевает он сделать хоть что-то, как девочка, похожая в этот момент на куклу, смотрит на него пустыми глазами — и исчезает.-----
Годжо приходит в себя достаточно быстро. Единственные часы, которые есть поблизости — те, что в коридоре, — сломаны. Но по подсчётам Сугуру проходит примерно пятнадцать минут. Эти пятнадцать минут он тратит на то, чтобы убедиться, что Годжо не перегревается. И помимо этого осматривает свою рану. В боку непрерывная тупая пульсирующая боль. Он садится в изножье кровати, снимает форменную куртку и рубашку под ней и видит… на удивление кошмарную перевязку. Вот серьёзно, думает Сугуру, и ему становится не по себе, выглядит так, как будто ребёнок решил поиграть в доктора. Но всё равно это имело смысл, независимо от того, насколько неряшливой была работа. А если судить по количеству окровавленных бинтов в мусорном ведре, Годжо, скорее всего… перевязывал его рану несколько раз. Лечил его, пока не выбился из сил. Сугуру пытается не обращать внимания на непонятное, волнительное чувство в животе. И так проходит пятнадцать минут. Сугуру перебинтовывает себя заново, меняет полотенце на лбу Годжо и садится рядом с ним. Спустя пятнадцать минут Годжо начинает шевелиться. Сугуру поворачивается на звук и видит, как Годжо морщится, как из сжатых губ вырывается тихий стон — а затем он расслабляется и медленно открывает затуманенные глаза. Несколько раз моргнув, Годжо переводит взгляд с занавесок на Сугуру. Одна секунда. Две. Три. А потом, как и следовало ожидать, Годжо в спешке принимает сидячее положение. — Ой… — заикаясь, начинает он. Вертит головой по сторонам, хаотично смотрит то на Сугуру, то влево, то вправо. При любых других обстоятельствах Сугуру выхватил бы свой телефон и записал эту дурацкую реакцию на видео, чтобы потом издеваться над ним. — Я… — Ты был без сознания примерно пятнадцать минут, — помогает ему Сугуру. — Полагаю, что от переутомления. А ещё у тебя жар. Годжо какое-то время молчит, уставившись на него. Его глаза широко открыты и почти безумны; Сугуру никогда не доводилось видеть Годжо настолько сбитым с толку и с трудом приводившим мысли в порядок. И это внезапно оказывается приятно. Годжо трёт лицо рукой, зажимает складку между бровями, а потом поднимает глаза на Сугуру, осматривая его с ног до головы. Сугуру почему-то уверен, что параллельно Годжо своими глазами сканирует всю комнату, перемещаясь от одной зажжённой в его отсутствие свечи к другой. — Когда ты… — спрашивает Годжо. — Я пришёл в себя как раз в тот момент, когда ты потерял сознание. Поймал тебя во время падения. — Во время… — не закончив фразу, Годжо затихает. А затем он резко распахивает глаза, в которые стремительно возвращается ясность, впивается взглядом в дверь и пытается встать с кровати. По какой-то необъяснимой причине Сугуру предвидел эту реакцию. Со скоростью света он сокращает между ними дистанцию и хватается за одеяло по обеим сторонам от плеч Годжо. От неожиданности Годжо заметно вздрагивает, но не успевает ничего сделать: Сугуру прижимает одеяло к кровати, опуская Годжо обратно на простыни и успешно заманивая его в ловушку Совершенно не ожидавший этого Годжо падает назад почти без сопротивления. Только изо рта вырывается испуганный возглас, когда его спина ударяется о простыни. Широко раскрыв глаза, он в изумлении смотрит на Сугуру. — Эй! Что ты… — Ты всего несколько минут назад потерял сознание, — говорит Сугуру. — Ты устал, тебе нужно отдохнуть. — Чего? Это полный бред! — продолжает взглядом протирать в нём дыру Годжо. Он выглядит вроде как оскорблённым, что в любой другой ситуации было бы забавно. И даже с покрасневшим от жара лицом, с обжигающей кожей, он пытается освободиться из чужих рук. Но Сугуру только сильнее прижимает края одеяла к кровати, оставляя снаружи только голову. — Слезь с меня! — Перестань вырываться. — Здесь всё кишит проклятиями! Неужели ты не чувствуешь этого? Прямо сейчас за дверью двое, если ты… — Если ты продолжишь вырываться, — невозмутимо говорит Сугуру, — то моя рана разойдётся. Годжо застывает. — …Они не нападают, — объясняет Сугуру, не выпуская одеяло из рук. — Нет причин изгонять их прямо сейчас. На лице Годжо появляется недоверчивая, раздражённая усмешка. — Как же ты меня достал. Ты просто отстой. Не могу поверить, что застрял здесь именно с тобой. Прошло десять секунд после того, как он очнулся, думает Сугуру, с трудом сдерживаясь от того, чтобы не навалять Годжо так, чтобы он снова потерял сознание. — Я просто, — вместо этого говорит он, — хочу быть уверенным в том, что ты не помрёшь. — Так себе профилактика, — говорит Годжо. — Ты делаешь всё это только для того, чтобы побесить меня. — Думаю, ты себе льстишь. В любом случае, если ты попытаешься встать и продолжить делать то, что делал до этого, — Сугуру кивает в сторону остатков проклятой энергии позади себя, — то в этом не будет смысла, ведь ты будешь вырубаться каждую минуту. — Я не буду делать это каждую минуту! — с обидой на лице возражает Годжо. — Я продержусь намного дольше! Сугуру одаривает его долгим взглядом. — Это и случилось-то всего разок, — ворчит Годжо. — Я сражался целых двадцать часов, придурок. Чего ещё ты ожидал? Двадцать часов. Двадцать часов. Неужели Сугуру так долго был без сознания? Он и в самом деле почти на сутки оставил Годжо защищать их в одиночку — при этой мысли в груди Сугуру что-то сжимается, что-то тёплое, с налётом вины. И ему очень хочется зажать рот Годжо рукой. — Сейчас с нами всё в порядке, — говорит Сугуру, чтобы не выдать себя. — Так что ты продолжаешь спокойно лежать и рассказываешь мне всё, что произошло за то время, пока я был в отключке. — Блин, а вежливо ты просить не умеешь? Сугуру одаривает его ещё одним долгим страдальческим взглядом. В ответ Годжо смотрит на него с досадой. Какое-то время они просто напряжённо разглядывают друг друга, а потом, как ни странно, Годжо первым отводит глаза — и есть в его опущенном подбородке, в том, как он уставился вниз, что-то, что немедленно приводит Сугуру в недоумение. В голове невольно всплывает слово «смущение», но он сразу его отметает. Это не смущение, хотя щёки Годжо и покраснели сильнее, чем было до, отмечает Сугуру. Неужели его температура… — Надень рубашку, — говорит Годжо. — Чего? — тупо моргает Сугуру. — Надень рубашку, — раздражённо повторяет Годжо, избегая смотреть на него. — Ты выглядишь мерзко. И собери волосы. Непривычно, когда они распущены. Оу. Сугуру переводит взгляд на себя. Он и забыл, что на нём нет ни рубашки, ни формы, только бинты на нижней части туловища прикрывают кожу. Бросает на Годжо предупреждающий взгляд — тот даже не смотрит в ответ, — слезает с него и садится, спустив ноги на пол. Тянется за рубашкой на другом конце кровати. — Извини, что твои драгоценные глаза не могут вынести такого зрелища, — говорит раздражённый по непонятной самому себе причине Сугуру. Одевается и поворачивает голову, чтобы посмотреть на Годжо. — Кстати, моя резинка у тебя на руке. Почему-то. Годжо сверлит его взглядом в ответ. Потом двигается, устраиваясь на подушке поудобнее, и стягивает с запястья резинку. И на его лице в этот момент появляется странное выражение. Как будто Сугуру забыл о чём-то важном. Любопытно. — Что такое? — спрашивает Сугуру. — Да ничего, — протягивает ему резинку Годжо. Сугуру берёт её и собирает волосы в пучок. Кривой и убогий, по всей видимости, учитывая, как мало усилий он приложил. — Как твоя… — не заканчивает вопрос Годжо. И тычет пальцем на рану Сугуру. — Ты вообще способен хоть на что-нибудь вот с этим? — Не хочу тебя расстраивать, — закатывает глаза Сугуру. — Но если ты хотел обратного, то нужно было оставить меня там одного. Годжо недовольно хмурится. — Побаливает, но в целом всё в порядке, — говорит Сугуру, а потом неохотно добавляет: — Ты хорошо справился. Он ждёт, что Годжо сразу начнёт хвастаться. Оказавшись на седьмом небе от похвалы, будет приставать и тем самым тешить своё эго, как он обычно это делает. Но этого не происходит. Он просто смотрит на бинты и молчит. — Ну что, — после длительной паузы говорит Сугуру. Повисшая тишина действует ему на нервы. — Не потрудишься рассказать мне, что здесь было, пока я лежал без сознания? Годжо поднимает на него глаза. Тяжело вздыхает и откидывает голову на спинку кровати. Он рассказывает ему обо всём. О том, как исчез мстительный проклятый дух (они пришли к выводу, что это была Кучисаке-онна), об Особом уровне, которого Сугуру тогда почувствовал, но так и не увидел; обо всём, что наговорил Годжо Джишин; о том, как их окружили завесой и поймали в ловушку; о бесчисленном количестве натравленных на них проклятий низкого уровня, от которых Годжо отбивался на протяжении двадцати часов; о том, как ему приходилось постоянно менять Сугуру повязки, а сам Сугуру, мать его, такой тяжёлый, и тащить его было просто невозможно, что он вообще умудряется жрать, чтобы столько весить? — Ничего себе, — присвистывает Сугуру. — Польщён твоими словами. — У меня потом болели руки, — Годжо сидит, раздражённо скрестив эти самые руки на груди. Кажется, кто-то врёт. — Это было ужасно. Кошмарный опыт. — Не выделывайся тем, какой ты слабак, — советует ему Сугуру. — Так что, получается, нас просто оставили в покое? Прямо вот так? Пока ты не подашь сигнал? — Похоже на то, — помедлив, Годжо поджимает губы. Сугуру наблюдает за ним — отмечает, с какой сосредоточенностью тот рассматривает какую-то вмятинку на матрасе, как его лицо пылает лихорадочным жаром, — и внезапно у него возникает слабое, необъяснимое желание протянуть руку и ущипнуть Годжо за щёку. Чего он, естественно, не делает. Зато сидит неподвижно, как истукан, и размышляет. …Что-то не сходится. Нет. Что-то действительно не сходится. Сугуру чуть не вздрагивает, когда до него наконец доходит. Поверить не могу, что не подумал об этом раньше. — А как же школа? В ту же секунду лицо Годжо вытягивается. По коже Сугуру пробегает неприятный холодок. — Мы здесь торчим уже давно, так? — уверенно говорит он, в душе опасаясь ответа. — Где Яга? Почему другие шаманы до сих пор не пришли нас спасать? Годжо на мгновение встречается с ним взглядом, но сразу отводит глаза. В груди Сугуру нарастает паника при виде неловко разглядывающего пол Годжо. — …Никто не придёт. — Что? — хмурится Сугуру. — Никто не придёт нас спасать, — повторяет Годжо. — Никто даже не узнает, что мы пропали. Сугуру пытается найти на лице напротив хоть какой-то признак того, что Годжо разыгрывает его, но нет, его выражение остаётся неизменным. — С чего ты это взял? В глазах вновь уставившегося на него Годжо читается расстройство и неловкость. Он начинает шевелиться, чтобы, по-видимому, сбросить с себя одеяло и встать с постели, но Сугуру пригвождает его к месту предостерегающим взглядом. Откинувшись назад, Годжо обиженно надувает губы. — Ладно, — в конце концов сдаётся он. — Тогда не мог бы ты принести часы из коридора сюда? По лицу Годжо не скажешь, что он дурачится. Поэтому Сугуру встаёт, идёт к двери и, игнорируя низкоуровневые проклятия, неподвижно стоящие в коридоре, подходит к часам. Когда он оказывается перед ними, то чувствует, как тревога сковывает всё его тело. Проклятая энергия. От часов исходит проклятая энергия, мрачная и холодная, настолько сильная, что она почти ощутима в воздухе. Неужели это проклятый инструмент? Если да, то его следовало бы отнести к особому уровню. В нём тупо слишком много проклятой энергии, чтобы могло быть иначе. Время на часах: без пяти шесть. Сугуру снимает их со стены. Вертит в руках — ладони покалывает — и возвращается в комнату. Положив руку на колено и оперевшись о неё щекой, Годжо сидит на кровати. А когда Сугуру подходит и встаёт перед ним, вздёргивает подбородок. — Должен признаться, что невероятный выскочка Сугуру Гето, который подчиняется моим приказам, — это довольно забавное зрелище. — Перестань нести херню, — ругается на него Сугуру. — Что это? Годжо снова откидывается на спинку кровати, по всей видимости, смирившись со своей участью. — Проклятый предмет. Круто он умеет скрывать своё присутствие, ага? — …Проклятый предмет, — эхом повторяет за ним Сугуру. — Я даже сразу не понял. Свора проклятий помогла это замаскировать. Буэ. Так бесит. Сугуру переводит взгляд на часы. Проклятый предмет. Он помнит, что это означает. В отличие от проклятых инструментов, предметы не пропитаны проклятой энергией; у них, скорее, существует связь с самими проклятиями. Это реликвии. Артефакты магического мира. — Как-то раз, — продолжает Годжо, — я подслушал разговор Яги с Утахиме и ещё одной девушкой. Они упоминали что-то о двух незарегистрированных проклятиях особого уровня, которые зверствуют в городе. Восемнадцать гражданских лиц бесследно пропали, вспоминает Сугуру. Все ассистенты внезапно оказались заняты. — Этот проклятый предмет не принадлежит Джишину, — уверенно говорит Годжо. — Я умею отличать. — Получается, что… — медленно собирается с мыслями Сугуру, продолжая вертеть часы в руках. — Думаешь, второй Особый уровень связал себя с этими часами? — Ага. Частично. — С чего ты это взял? Годжо отвечает не сразу. — Я думаю… это часть условий этой завесы. Сугуру внимательно на него смотрит. — Ты знаешь, как создаются завесы и как их помещают внутрь проклятых предметов? — спрашивает Годжо. — Я думаю, что здесь было именно это, так как завеса очень крепкая. И вот ещё послушай: Яга говорил, что за последнее время были зафиксированы массовые убийства. И найденные тела оказались состаренными версиями самих себя. Он сказал, что это дело рук проклятия особого уровня. Того самого, которое способно прятать своё присутствие и которому удаётся не попадаться на глаза магам, — Годжо делает паузу, почёсывая голову. — Я сам удивился, что спустя двадцать часов нас ещё не вытащили. Но потом заметил, — кивнул головой в сторону часов, — что секундная стрелка сдвинулась. За двадцать часов она сдвинулась всего раз. Часы не сломаны. Но это единственная вещь, которая движется в темпе, отличном от всего остального в доме. Годжо встречается с ним взглядом и ждёт. Сугуру тупо таращится в ответ. Проходит время. — …То есть ты хочешь сказать, — с опаской говорит Сугуру, — что время внутри этой завесы течёт медленнее, чем за её пределами? — Значительно медленнее, — подтверждает Годжо. — Двадцать часов здесь равны одной секунде там. Сугуру открывает рот, чтобы… закрыть его, не произнеся ни слова. — Вероятно, это так, — пожимает плечами Годжо. — Про двадцать часов это только мои догадки. Я мог что-то и не заметить. Хотя стрелка движется довольно громко, так что думаю, я бы услышал. На лице Годжо нет ни намёка на то, что он говорит неправду. Мысли путаются. Сугуру чувствует, как к голове приливает кровь, и его накрывает паника. Двадцать часов. Это значит, что Яга даже не знает, что на них напали. А Сёко не заметила их отсутствия. Никто не придёт их спасать, говорил Годжо, и теперь в этом появился смысл. Теперь стало понятно, почему Сугуру столько времени провалялся со своей раной, пока ему не стало лучше, почему у Годжо от безостановочных сражений поднялась температура, а на помощь к ним так никто не пришёл. За ним искоса наблюдает Годжо. И, Сугуру готов поклясться, в его глазах мелькает веселье. — Ты чего раскис? — жизнерадостно улыбаясь, начинает трещать Годжо. — Сугуру, ты паникуешь? Волнуешься? Готов упасть на колени и разрыдаться? Ух, никогда в жизни не видел, чтобы великий и ужасный Сугуру так нервни… — Завались, — огрызается Сугуру. — Я знаю, что ты не меньше моего волнуешься. Улыбка на лице Годжо не тускнеет. Но он молчит. — …Это значит, — говорит Сугуру, — что мы можем проторчать тут месяц, а там пройдёт всего тридцать секунд. Восемь лет здесь, один час там. — Офигеть, — влезает Годжо. — Сугу… ух ты. Кто учил тебя математике? — Ты считаешь, — Сугуру тычет пальцем на часы, — что вот этот проклятый предмет, проклятый предмет особого уровня, несёт ответственность за то, что происходит. — Типа того, — морщит лоб Годжо. — Я думаю, что он является частью проклятия, которое установило завесу, и ещё он нужен, чтобы помогать поддерживать необходимые для завесы условия. — Пусть так, — говорит Сугуру. — Замедление времени — это одно из условий. Какое тогда другое? Годжо не отрываясь смотрит на металлическую обшивку часов. Это так странно, думает Сугуру, видеть его таким внимательным, с такой внезапной настороженностью относящимся к словам, которые могут слететь с его губ; как будто он методически подбирает подходящие. Это почти ненормально. — Я поговорил с Особым уровнем, пока ты был без сознания, — Годжо медлит, прежде чем продолжить. — Он сказал, что отпустит тебя, если я пойду с ним. И переводит взгляд на Сугуру. Наблюдает за ним в ожидании. Мыслительный процесс в мозге Сугуру замедляется. Он смотрит в окно. Там темно и зловеще. Завеса, скорее всего, плотно прилегает к стеклу. Подойдя к окну, Сугуру приоткрывает его и касается завесы одной рукой. Та спокойно проходит сквозь неё. — Так я и думал, — сзади слышится голос Годжо, и звучит он мрачнее, чем обычно. — Когда я попробовал так сделать, ничего не вышло. Повернувшись к нему, Сугуру ошеломлённо спрашивает: — Это… это завеса, которая удерживает только тебя? — И очень прочная, между прочим, — Годжо возмущённо фыркает, скрестив руки на груди. И Сугуру никак не может уложить у себя в голове, как можно вести себя так, как будто всё происходящее это что-то вроде занозы, которую просто лень вытащить. — Я пробовал применить грубую силу, но это не сработало. Всё равно не смог пробиться. А ещё я почти уверен, что мелкие проклятия запускают сюда снаружи, и это значит, что единственная функция этой завесы — кроме изменения времени, конечно — удерживать Сатору Годжо внутри, — он улыбается медленно и игриво, как будто хочет покрасоваться дерзким изгибом губ. От такого ничем не прикрытого самолюбования Сугуру приходит в негодование. — В этом же есть смысл, не находишь? Лучшей компании, чем я, просто не найти! Почему бы кому-нибудь не захотеть заполучить меня таким образом? — Не относись к этому так безответственно, — резко говорит Сугуру. — Ты такой скучный, — обижается Годжо. — Это будут худшие годы моей жизни. — Оптимистично думать, что мы не переубиваем друг друга раньше, — бормочет Сугуру. — Господи боже мой. В ответ Годжо только улыбается. Получается, это всё?.. У завесы два условия: замедлить время и удерживать Сатору Годжо. Сугуру не уверен, какая именно техника у проклятия особого уровня, но ему кажется логичным, что оно поместило свой собственный проклятый предмет, чтобы поддерживать завесу: это единственная здесь вещь, которая работает в режиме реального времени. — Хотя это и правда полный отстой, — говорит Годжо. — Враги оказались сильнее, чем я рассчитывал. — Да неужели. Сильнее, чем рассчитывал, думает Сугуру. Пиздец, это ещё мягко сказано. Проклятые предметы особого уровня нельзя разрушить с помощью магии, и они оба это знают. Нельзя сломать часы, чтобы опустить завесу. У них нет другого способа вырваться из этого места, кроме как сдаться. Или пока кто-нибудь снаружи не придёт их спасать. Но почему их вообще заманили сюда? Почему им нужен только Годжо? Зачем нужны эти лишние телодвижения? Сугуру допускает, что их, возможно, хотели заморить голодом, измотать бесконечными сражениями, исчерпать их ресурсы. Но разве не было бы лучшим вариантом прикончить их в самом начале, когда Сугуру вышел из строя? Почему нельзя было действовать, пока он был без сознания? Если только… Если только, думает Сугуру, они не в ожидании чего-то похуже. Маленькая девочка. Вокруг её рта была кровь. И тела… — Эй, — перестань трястись, — доносится голос Годжо. — Выглядишь просто ужасно. Сугуру поднимает взгляд. На него любопытными глазами, сверкающими в золотом свете свечей, смотрит Годжо. И в выражении его лица нет ничего даже отдалённо напоминающего страх, ничего не выдаёт беспокойство или тревогу, словно всё, что с ними сейчас происходит, уже было написано в какой-то книге. — Не переживай ты так, — Годжо начинает выглядеть… до абсурда жизнерадостным. Он слишком сильно старается быть весёлым, чтобы это могло кого-то обдурить. — В худшем случае, мы попробуем договориться. И тебя могут отпустить. Сугуру смотрит на него в упор. Всего несколько секунд. А потом подходит к кровати, кладёт часы, нависает над Годжо, который неуверенно пытается отодвинуться подальше, и щёлкает его прямо по лбу. — Ай! Возможно, Сугуру сделал это немного сильнее, чем хотел. Но ему грустно. И он сам не понимает, по какой причине ему грустно. И это не из-за того, что Годжо о нём такого низкого мнения, не из-за того, что он чувствует, словно его оскорбили, или чего-то подобного. Ему грустно потому… Ты всегда был таким? — Ты что, блядь, несёшь? — выпаливает он, глядя на Годжо так, будто взглядом можно передать всё, что он хочет сказать. Неужели ты думаешь, что люди по умолчанию поступят так? Или это какая-то недоделанная попытка благородства, чтобы я ушёл и оставил тебя? Я так просто не уйду, хочет сказать он, но у него не получается. И он презирает себя за то, насколько искренне всё это звучит у него в голове. А Годжо — нет смысла гадать — выглядит обиженным. И растерянным. На щеках разлился румянец темнее, чем можно было бы ожидать при небольшой лихорадке; по спинке кровати разметались его волосы, больше напоминающие сейчас птичье гнездо. — Ладно, — произносит Годжо. — Хорошо. Если это то, чего ты хочешь, придурок, то иди стой на страже и разбирайся со всеми этими проклятиями сам! А потом он поворачивается на бок, натягивает на себя одеяло и ложится к Сугуру спиной. Сугуру в недоумении смотрит на него. Это… поразительно детский ответ. И не совсем понятно, как на это реагировать; Годжо лежит не шевелясь, упёртый как баран, его лица не видно, и только всколоченные волосы торчат из-под одеяла. Даже спустя несколько минут он не поворачивается, чтобы поговорить с Сугуру. Все эти несколько минут Сугуру не прекращает сверлить его взглядом, и в итоге его негодование сходит на нет. Ладно… Похоже, я сам на себя это навлёк, размышляет Сугуру. Мысленно вздохнув, он садится на кровать и облокачивается на спинку. В комнате становится тихо. Сейчас должен быть день, предполагает он, но здесь нет абсолютно ничего, чтобы точно можно было это утверждать. Только тьма. Вдоль стен расставлены свечи, свет от них нервно дёргается при каждом едва заметном движении пламени. Сугуру наблюдает, подмечая случайные детали. Здесь нет отопления. Радиаторы не работают. В комнате холодно, как в подвале, и всё здание, скорее всего, пропитано смрадом кишащих повсюду проклятий. Им придётся найти способ выбраться отсюда, думает он, ведь у Годжо лихорадка. Им придётся прокладывать путь с боем. На самом деле провидение будет играть не меньшую роль, чем их собственные силы. Сугуру пока не знает, как именно они это сделают; какую-то зацепку им могут дать только пять тел, которые они видели, и та маленькая девочка. И это было бы здорово. Было бы, если бы Годжо не сказал: «Не переживай ты так, тебя могут отпустить». Как будто он уже свыкся с этой мыслью. От этой мысли Сугуру хочется что-нибудь разбить. — Эй, — говорит он. Ответа нет. — Ты в самом деле, — он не знает, как по-другому прервать молчание, — пошёл и подслушал личный разговор Яги? Ответа снова нет. Долго. Его нет так долго, что возникает вопрос, слышал ли его Годжо вообще. Так что Сугуру собирается это проверить. Он делает попытку подобраться к Годжо поближе, чтобы убедиться, что тот не заснул, но в этот момент откуда-то из-под одеяла доносится бормотание: — Да брось. Как будто бы ты не сделал то же самое на моём месте. — Что? — после заминки говорит Сугуру. — Не сочиняй. Ты бы точно так же подслушал. — Нет, я бы не стал. — Стал. Зуб даю. У Сугуру невольно приподнимается уголок рта. Он вновь прислоняется к спинке кровати, подтягивает одно колено к себе, чтобы положить на него руку. — Кстати, прости, что тебе пришлось делать всё в одиночку, — решается сказать он. — Наверное, это было непросто. Годжо не отвечает. И даже не шевелится. Нет никаких признаков того, что он вообще услышал слова Сугуру. Упрямый как всегда, думает Сугуру, и такой трудный, но тут он с удивлением обнаруживает, что его это почему-то почти не бесит. Или даже без почти. Приятно осознавать, что Годжо скорее предсказуем, чем нет, что он стал ему более понятен, несмотря на все свои косяки. Так что Сугуру принимает всё как есть, и ему даже не хочется ничего менять. Но в комнате всё так же тихо, совсем как в какой-нибудь древней гробнице. — А ещё хочу сказать спасибо, — робко говорит Сугуру, — за то, что стоял на страже. И что позаботился о моей ране. Годжо не оборачивается. От него исходит какая-то затхлая, напряжённая аура, и, возможно, это означает, что он не спит и слушает его. Или же не значит ничего. И тут раздаётся скрип кровати. — …Хорошо, — голос Годжо почти не слышно из-под одеяла. — Потому что я совсем не умею извиняться. И благодарить людей. Сугуру с трудом сдерживает улыбку. — Знаю, — его голос тихий, мягкий и почти неслышный. — Вот почему это сделал я.