Caesura

Сугуру всеми силами старается избавиться от этих мыслей. Но в последний вечер перед началом занятий тема всплывает вновь. Он возвращается домой после целого дня, проведённого в центре Токио. От ходьбы болят ноги, а в телефоне почти не осталось памяти из-за того, что он забил её фотографиями кафе, садов и храмов. Весь день, с утра до вечера, он гулял по центру Токио, и всё равно сложилось впечатление, что он увидел лишь малую часть того, что там есть. Невозможно охватить всё, особенно когда у тебя есть всего четыре дня. Обратно его везёт Иджичи. Осень в этом году наступает рано, она словно накрывает город тёплым одеялом. Сугуру сидит на заднем сиденье рядом с открытым окном, и прохладный ветер треплет пряди его волос. Уставший, с ногами, онемевшими от длительной прогулки, он отдыхает, подставив лицо под мягкие солнечные лучи. Виднеющийся за много километров отсюда город отливает медью под закатным небом. В такие моменты утрачивается бдительность. Сугуру не обращает особого внимания на то, что его окружает. Вот почему он замечает чьё-то присутствие только тогда, когда Иджичи останавливается у подножия лестницы, а сам он вылезает из машины. — Господин Иджичи! — кричит кто-то женским голосом, и Сугуру, вздрогнув, обеспокоенно оборачивается. Позади, в паре метров от него, стоит… …девушка. Она одета в форму старшей школы. У неё тёмные волосы до плеч и жизнерадостный взгляд. Здесь, у подножия горы, она выглядит неуместно. Как так, молодая девушка, одна, у черта на куличках, где всё поросло зеленью. И с ней больше никого нет. До того, как Сугуру удаётся успокоить бешеное сердцебиение, она поднимает на него глаза, считывает выражение его лица и, немного нервничая, смеётся. — Прости, — говорит она. — Я не хотела тебя пугать. — А, это… Всё в порядке, — выдавливает Сугуру. — Рин! Голос Иджичи. Сугуру слышит, как за ним захлопывается дверца машины, и проходит ровно три секунды, прежде чем Иджичи появляется перед ними; затем еще две — и вот он уже стоит между ним и девушкой. Его улыбка становится неожиданно лучистой, таким счастливым Сугуру его ещё не видел. Иджичи встаёт перед девушкой и гладит её по голове. — Что ты здесь делаешь? — взволнованно спрашивает Иджичи. Она внимательно на него смотрит, а потом уворачивается от его руки. — Перестаньте, — беззлобно говорит она, — мне не три. — Тебе четырнадцать, — продолжает светиться Иджичи. — Это достаточно мало для того, чтобы приходить сюда одной. — Да ну вас. Сугуру делает глубокий, спокойный вдох и ждёт, пока сердце перестанет так колотиться. Блин, он всё-таки испугался. Но она безобидна, говорит он себе, никакой проклятой энергии или чего-то такого, и, похоже, они с Иджичи хорошо знакомы. Прошло уже много времени с тех пор, как он так сильно терял бдительность. Одинокая юная девушка у горы. Сугуру бегло осматривает её ещё раз. Рин, кажется? Если судить по форме с красным бантом на груди, а ещё по тому, что он не может обнаружить на ней даже слабого следа проклятой энергии, она не имеет никакого отношения к магии. Может быть, она друг семьи Иджичи? Или они дядя и племянница? Они не выглядят настолько похожими, чтобы быть близкими кровными родственниками, хотя чего только в мире не бывает. Вдруг он замечает, что она держит что-то в руке. Между пальцев зажато что-то… бумажное. Внимание Сугуру переключается на её лицо, он наблюдает за ней так незаметно, как только может, пока Иджичи трещит ты слишком молода, чтобы приходить сюда одной, дочка, что ты вообще здесь забыла, и видит, как её глаза бегают по сторонам, пока она притворяется, что слушает. Влево и вправо, вправо и влево, словно она ищет что-то. Или кого-то. Исходя из того, что он пережил за последние несколько дней, Сугуру выдвигает дикое предположение, кто бы это мог быть. — Господин Иджичи, — перебивает его Рин. — Его же здесь нет? Иджичи запинается на полуслове. Моргает, не понимая, о ком идёт речь, и тут на его лице появляется осознание, оно расползается, словно тень. — Вот оно что, — выдыхает он. — Да, дочка, его здесь нет. — Эх, — тихо произносит она. Странная смесь из облегчения и уныния расцветает в её глазах, как будто она ещё не решила, хорошая это новость или не очень. Хм, такого выражения Сугуру давненько не видел. Он чувствует, что ему, вероятно, следует держаться подальше от этого разговора, но затем её пальцы по-кошачьи теребят то, что она держит в руках, и она бормочет: — Это просто ужасно. Я действительно хотела его увидеть. Сугуру медлит. Прищуривает глаза, а потом думает: какого чёрта вообще. — А ты, — начинает он, потому что сложно избавиться от любопытства, когда каждый встречный просто не может не упомянуть этого мальчика, — случайно не о Сатору Годжо говоришь? Девушка резко поворачивается к нему. Этот внезапный порыв такой неожиданный, что у Сугуру срабатывает какой-то рефлекс, и он улыбается, фальшиво, но мило. — Ты… ты его знаешь? — Ну как сказать. — Ах да, точно, — слава богу, вмешивается Иджичи и указывает рукой на Сугуру. — Это Гето, новый студент, он будет учиться на первом курсе в этом году. Сынок, это Рин, подруга Киётаки. Сугуру переводит на него взгляд, и в ту мимолётную секунду, когда его глаза встречаются с глазами Иджичи, он читает в них строгое предупреждение. Коротко, но доходчиво: она ничего не знает о нашем мире. — Приятно познакомиться, — улыбается ей Сугуру. — И мне тоже, — немного нерешительно отвечает Рин. — Ты… новый студент? — Да, — говорит Сугуру. И тут он вспоминает, что для любого, кто не знаком с проклятиями, магией и тому подобным, кампус на высоком склоне горы — это обычная религиозная школа с фасадом из храмов и святилищ. Поэтому он меняет тему. — Ты знаешь Киётаку? — Что? — переспрашивает Рин. Хлопает ресницами. — А, да. Мы дружим, — она беспокойно переминается с ноги на ногу. — А ты… ты знаком с Годжо? — Нет, — честно отвечает Сугуру, потом, подумав, добавляет: — К сожалению, ещё нет. Мы должны с ним встретиться завтра. Эти слова как будто разжигают в ней огонь. Она смотрит на него щенячьими глазами, плотно сжав губы. При любых других обстоятельствах он бы обязательно уже пошутил, чтобы снять это дурацкое напряжение, но на её лице сейчас жгучее нетерпение, с губ вот-вот сорвутся, словно камни с обрыва, следующие слова, и Сугуру замирает от любопытства. Даже не смотря на Иджичи, он всей кожей ощущает его недоумение. И ждёт. — Ну, собственно… — начинает она, когда пауза затягивается. Её глаза, яркие и пронзительные, жадно впиваются в Сугуру. Если говорить откровенно, то это выражение ему слишком хорошо знакомо благодаря богатому опыту общения с людьми. Здесь всё легко: так смотрят, когда хотят о чём-то попросить. Поэтому его не застаёт врасплох, когда она выпрямляет спину, крепче стискивает руки и резко, чтобы не успеть испугаться, говорит: — Я хочу попросить тебя об одолжении, Гето. — В самом деле? — улыбается Сугуру. — Чего?.. — встревает Иджичи, но Рин перебивает его до того, как он успевает сказать что-нибудь ещё. — Не мог бы ты, пожалуйста, — робко продолжает она, — передать это своему однокласснику? Она перестаёт прятать то, что держит в руке, и она оба видят… Маленький розовый конверт. Он аккуратно зажат между её пальцами, а вместе с ним — крошечная коробочка с шоколадом, скромно обёрнутая розовой лентой. Так мило и очаровательно. Сугуру поднимает взгляд, и щеки Рин начинают розоветь, а её взгляд неожиданно становится застенчивым. Ой, думает он, в ту же секунду улавливая суть. — Вот счастливчик, — подмигивает ей Сугуру. Лицо Рин мгновенно светлеет. — Подожди, а ну-ка подожди, — взрывается Иджичи. Сугуру не успевает даже вмешаться. — Рин, ты серьёзно планируешь передать это ему? Сатору Годжо? — он выглядит, вроде как, оскорблённым. — Ему?! Она фыркает. Сугуру с тихим удивлением замечает, что ее недавняя застенчивость уже превратилась во что-то иное. Теперь она похожа на обиженного, сердитого ребёнка. — Вы говорите так, как будто это очень плохо, господин Иджичи, — возмущённо говорит Рин. — Вы видели его? — Да, — почти кричит Иджичи. — Что за… Ты что, разговаривала с ним?! — А вот вы, судя по всему, нет, — отрезает Рин. — Я могла бы слушать его голос сутки напролёт. Кстати, он ужасно милый, в отличие от того, каким его описываете вы. — Ты разговаривала с ним всего раз, — подчёркивает Иджичи. — Некоторым людям нужно ещё меньше времени, чтобы влюбиться, — говорит Рин. — Что в этом такого? Он сильный и красивый, а его голос просто волшебный. Я не вижу проблемы в том, что хочу узнать его получше. — О боже. Киётака знает об этом? — А кто, по-вашему, рассказал мне об этой школе? — О боже, — стонет Иджичи. Сугуру слушает их перепалку, стараясь не подавать вида, что его всё это веселит. Любовное письмо. Любовное письмо. Уже очень давно он не видел ничего подобного, с тех самых пор как нашёл промокшее от дождя послание, спрятанное в его школьной парте. После этого он сталкивался только с неловкими, стыдливыми устными признаниями. Как же это очаровательно, мысленно восхищается он. Прелестно. Любовное письмо для Сатору Годжо. Из-за всех мрачных и откровенно недобрых слов, которые он услышал о Сатору Годжо за последние несколько дней (холодный, отстранённый, слишком сильный), тот представлялся ему скорее каким-то потусторонним существом, нежели человеком, и уж точно не обычным пятнадцатилетним мальчишкой. Может быть, чем-то вроде городской легенды. Поэтому для него кажется нереальным то, что перед ним стоит человек с подобными намерениями, человек, который испытывает настолько сильные чувства, что приготовил самые настоящие подарки для того, с кем сам Сугуру ещё не совсем готов встретиться по-настоящему. Хотя, размышляет он, это довольно… странная ситуация. Раз за разом слышать всякое о своём непостижимом однокласснике ещё до начала занятий — это одно, а вот стоять на продуваемой всеми ветрами горной тропе, когда незнакомая девушка просит передать написанное от руки письмо уже упомянутому однокласснику, — это совсем другое. Он не знает, как ему следует к этому относиться. Сколько от тебя хлопот, думает Сугуру. Его это скорее забавляет. А потом думает: насколько ты недосягаем, раз такое вообще могло произойти? — Я могу передать это ему, — говорит Сугуру максимально деликатно, — но разве ты не хочешь сделать это сама? Прервав обмен любезностями, Рин и Иджичи поворачиваются к нему. И Сугуру удивлён, потому что всё её прежнее жизнелюбие и азарт резко потухли. В том, как она расправляет плечи, чувствуется некая обречённая храбрость. Она вновь проваливается в свою застенчивость. Боже, Сугуру часто был свидетелем того, как люди смущаются, когда речь заходит о предмете их симпатии (это касается в основном девушек, которые были им увлечены, хотя он и притворялся, что не замечал этого), но то, как она смотрит сейчас на носки своих туфель, то, как её пальцы отчаянно цепляются за конверт, говорит о том, что она заранее готовилась к прямому отказу. Как будто не было даже малейшей возможности, что он примет во внимание её просьбу. Сугуру думает, что никогда раньше не видел настолько слабые надежды. — Я просто… — запинаясь, говорит Рин, — я просто слышала… — и тут её голос срывается в неразборчивое бормотание. Оу. — Всё в порядке, — успокаивает её Сугуру. — Не волнуйся. Я могу просто… — Прости, что причиняю тебе беспокойство, — продолжает она с беспомощным смешком, и Сугуру понимает, что у неё начинается нервный срыв. — Я знаю, что просить тебя об этом странно, ведь мы только познакомились, но, знаешь, мне хотелось сделать что-то своими руками, вложить в это свою душу — отсюда шоколад и письмо, — и я отчасти надеялась, что он будет сегодня здесь. Н-но я не думаю, что смогла бы сказать ему всё это в лицо… и раз уж ты здесь… — Нет-нет, я всё понимаю, — с сочувствием говорит Сугуру. — А твоя одноклассница, — продолжает она, — выглядит так пугающе, что я не решилась даже подойти к ней… — О да, — Сугуру сдерживает смех, радуясь, что теперь у него есть повод подразнить Сёко. — Она такая. Не волнуйся. Иджичи глубоко вздыхает. Он поднимает руку, чтобы почесать затылок, черты его лица смиренно разглаживаются. Сугуру достаточно хорош в искусстве наблюдения за людьми, чтобы видеть, что Иджичи умирает от желания что-то сказать, но вместо этого сдерживается. — Понимаешь, — всё-таки произносит Иджичи, — если одно только вручение этого письма Годжо пугает тебя до такой степени, то он не стоит этого, дочка. Рин поднимает на него взгляд. Что ж. Сугуру, конечно, ожидал, что Иджичи скажет что-то морально угнетающее — а он, не церемонясь, сказал о том, что у нее нет ни шанса получить то, чего она хочет, и лучше оставить всё как есть — но на её лице читается что угодно, кроме сломленности. Вместо этого уголки её губ растягиваются в хрупкой, осторожной улыбке; в ней сразу и принятие, и насмешка. Сугуру не совсем уверен, на кого направлена эта насмешка: на неё саму или на Иджичи. И он бы испытал к ней сочувствие или жалость, если бы не слабый огонёк надежды в её глазах, когда она начинает вновь вертеть в руках коробочку и письмо. Она выглядит как человек, который примирился с любым исходом событий. — Даже не знаю, господин Иджичи, — спокойно говорит она. — Мне кажется, что вы неправы.

-----

Сугуру возвращается в свою комнату с письмом и коробкой в руках. Это шоколад, сказала ему Рин. Я надеюсь, Годжо любит сладкое. Сугуру вертит коробочку в ладони. Она маленькая, невесомая, внутри неё, скорее всего, почти ничего и нет. А конверт на ощупь просто как тонкий лист бумаги. Он переворачивает его раз, потом второй. Ему любопытно. В углу на лицевой стороне конверта аккуратным почерком выведены её имя и имя Сатору Годжо, а рядом с ними крошечное розовое сердечко. Ничего вычурного, просто излишне мило. Сколько усилий она приложила, думает он, вдыхая слабый цветочный аромат, исходящий от письма. Она действительно старалась. Вскоре после их разговора он попрощался с ними обоими. Несмотря на шквал негодования со стороны Иджичи — как сказанного вслух, так и не озвученного — Рин всё-таки передала Сугуру письмо с коробочкой и, зардевшись, сказала: «Если Годжо понравится, то я там написала, как он может связаться со мной». Сугуру захотелось ущипнуть её. Рин была милой. Он вспоминает, как оранжевый закатный свет плясал в её светло-карих глазах, — и да, она была очень милой. Лучше бы она передала письмо сама, размышляет он, но… Он ничего не может с этим поделать. Так что сейчас Сугуру идёт по коридорам общежития, возвращаясь к себе в комнату. Под ногами скрипит деревянный пол. В одном из коридоров он натыкается на Сёко. Похоже, что она только из душа. Через плечо перекинуто полотенце, волосы мокрые, в ушах наушники, а от шёлкового домашнего костюма поднимается пар. Она замечает его как раз в тот момент, когда он сворачивает за угол в коридор, где расположены их комнаты, кивает в знак приветствия и снимает наушники. — Что новенького? — спрашивает она. — И что это ты несёшь? Сугуру машет рукой перед её лицом. — Кое-кто подарил мне шоколад и любовное письмо, — весело говорит он. — Ревнуешь? — Конечно. Для кого это на самом деле? Она действительно ни во что его не ставит. Сугуру усмехается. — Для нашего одноклассника. О котором мы так наслышаны. — Сёко вопросительно поднимает бровь с явно читаемым серьёзно? — Он всё ещё не здесь? — Неа. Я его не видела, — она снова смотрит на письмо. — А почему его отдали тебе, а не ему? — Некоторые люди стеснительны, — пожимает плечами Сугуру. — Стеснительны, — говорит Сёко, — или же трусливы? — Тебе следует признаться кому-нибудь, — несерьёзно предлагает Сугуру. — Мне бы хотелось посмотреть, как ты нервничаешь. Сёко бросает на него косой взгляд. Он замечает едкий блеск в её глазах, а потом она откидывает назад выбившуюся прядь волос и усмехается. — Тебе просто нравится вляпываться в неприятности, не так ли? — Я оказываю услугу. — Про то и речь. — На эту просьбу было невозможно ответить отказом. — А я бы смогла, — говорит Сёко. Это звучит грубо, Сугуру кажется, что она сейчас закатит глаза, но потом ловит едва заметный след улыбки на её губах. Они знают друг друга недолго, но если и есть какая-то черта, которую он может приписать Сёко (которая печально известна своей таинственностью, невозмутимым взглядом и умелыми руками, а также талантом выкручиваться из различных ситуаций), то это будет прямолинейность. Временами болезненная. Временами без неё вполне можно было бы обойтись. Сугуру не хочется подставляться под её удар. Хотя это действует освежающе. Для человека, который притворяется так часто, как он, находиться рядом с настолько откровенной девушкой — весело. — Я знаю, — встряхнув коробку, улыбается Сугуру. — И девушка, которая передала мне это, тоже ждала отказа. На этот раз Сёко всё же закатывает глаза. Улыбка Сугуру становится шире. — Кстати, — беспечно говорит она, направляясь к выходу из общежития, — Яга сказал, что завтра мы встречаемся в его кабинете в шесть утра. Сугуру смотрит ей вслед. — В шесть? — эхом отзывается он. — Шесть? Она оглядывается через плечо, и ухмылка на её лице не предвещает ничего хорошего. Может быть, она подумывает подшутить над ним. — Я пойду прогуляюсь, — объявляет она, и он может поклясться, что видит, как она подмигивает ему. — Хорошенько выспись, Гето. Тебе нужно выглядеть как можно лучше, когда будешь отдавать завтра любовное письмо. — Ты не могла бы говорить так, чтобы это не звучало, будто письмо от меня? — раздражённо говорит Сугуру. Но вместо ответа Сёко преодолевает путь до выхода, открывает дверь и захлопывает её за собой. — Твою мать, — бормочет Сугуру. Глубоко вздыхает, проводит рукой по волосам, распуская пучок, и идёт в свою комнату. «Вы видели его?» Сугуру аккуратно закрывает дверь. Подходит к тумбочке возле кровати, бережно кладёт и письмо, и коробочку поверх стопки книг. После этого идёт в ванную, принимает душ, надевает пижаму, умывается и чистит зубы, и в конце концов оказывается в своей постели с натянутым до груди одеялом. Здесь, в комнате, так уютно. «Ты что, разговаривала с ним?» Сугуру всматривается в темноте в то место, где должна быть тумбочка. Какая-то часть его хочет вскрыть письмо и прочитать его, узнать, есть ли там что-то интересное для него. Какой бы у тебя был вид, если бы ты встретил девушку, которая так сильно виляла бы хвостом перед тобой? Испытывал бы ты волнение и беспокойство? Или это слишком кардинально? Это так забавно, это так интригует, и Сугуру просто невыносимо хочется знать… «Он ужасно милый, в отличие от того, каким его описываете вы». …но нет. Разумеется, он не будет читать письмо. Сугуру напоминает себе, что это не его дело — совать нос куда не следует. Поэтому он переворачивается на бок. Прислушивается к ветру, задувающему в оконных рамах, к собственному тихому дыханию — и засыпает.

-----

Оказывается, что вставать без пятнадцати шесть — это довольно бесчеловечно для подростков. Сугуру продирает глаза и в ту же секунду хочет умереть. Только его треклятое чувство долга заставляет его подняться с постели и, пошатываясь, пойти в ванную. По пути он трижды сшибает стены, чуть не засыпает, пока чистит зубы, и два раза неправильно застёгивает рубашку. Когда он наконец приводит себя в презентабельный вид и выходит из комнаты, в коридоре никого. Несколько секунд Сугуру тупо таращится в никуда, в голове у него пусто — а потом он вспоминает. Тридцать секунд уходит на то, чтобы вернуться обратно, схватить письмо и коробку, засунуть их в свободные карманы штанов и спешно выдвинуться в путь. Он не слышит никаких звуков из студенческих комнат, когда идёт по коридору. Ни из комнаты Сёко, ни из любой другой, куда предположительно мог заселиться Сатору Годжо. Либо они ещё не проснулись, либо уже сидят у Яги. Мысль о последнем заставляет его ускорить шаги. Кабинет Яги находится всего в нескольких зданиях отсюда. Чтобы добраться до него, Сугуру нужно перейти через мост над прудом и пройти две большие каменные площадки. Утро сегодня прохладное, лишённое ярких цветов, из тех, когда пейзаж заиграет красками только после того, как полностью взойдёт солнце; и тогда Сугуру будет не в состоянии заниматься ничем, кроме как лежать с книгой в тени, чувствуя, как его мозг погружается в страницы, а вокруг него будут петь птицы. Если занятия сегодня закончатся рано, думает он, я попрошу Сёко и Годжо присоединиться ко мне. Когда он наконец добирается до кабинета Яги, стоит полная тишина. В пустом коридоре каждый звук словно становится громче: тихий стук его шагов, слабый перезвон колокольчиков. Сугуру стоит перед дверью в кабинет и не слышит изнутри ничьих голосов, слышит только едва уловимые царапающие звуки. Затем заходит внутрь. В помещении всего двое. Яга сидит за своим столом, лицом к Сугуру, но его голова опущена вниз, глаза направлены туда же, и Сугуру видит, что его руки тщательно ощупывают что-то, похожее на мягкую игрушку. По крайней мере, Сугуру надеется, что это мягкая игрушка, потому что иначе бедная панда ослепла бы. Так вот откуда эти царапающие звуки, понимает он. В середине кабинета стоит U-образный диван. На нём развалилась Сёко, со стороны, противоположной двери, откуда ей виден пышный сад. Одна её нога закинута на другую, руки скрещены на груди — всё это свидетельствует не столько о замкнутости, сколько о безразличии. Она бросает взгляд на Сугуру и кивает ему. Третьего студента нет. — Ага, — не отрывая взгляд от игрушки, говорит Яга, — а вот и ты. Сугуру смотрит на висящие на стене часы. Ровно шесть. Он не опоздал. — Доброе утро, учитель, — здоровается Сугуру, а потом поворачивается к Сёко и лукаво ей улыбается. — Я и не думал, что ты пунктуальный человек. — Не начинай думать обо мне слишком хорошо, — зевает Сёко. — Я просто мало в этот раз поспала. Я не собираюсь и дальше просыпаться так рано. — Отрадно слышать, — сухо говорит Яга. Сугуру осматривает кабинет. За дверьми никого нет, также никого нет в саду. — Тот мальчик, вероятно, опоздает, — голос Яги заставляет его вздрогнуть. Сугуру поворачивается и видит, как Яга хмурится, выглядит при этом он чрезвычайно раздражённым. — Ты можешь сесть. Мы подождём его, прежде чем начать. Мне нужно ознакомить вас с правилами и учебной программой, а я не хочу повторять это дважды, — он очень глубоко вздыхает и начинает терзать панду с ещё большей свирепостью. — Если честно, я слышал, что он склонен делать всё, что ему вздумается, но на этой территории он мой ученик. И ему это с рук не сойдёт. Итак, думает Сугуру, Сатору Годжо непунктуален, и фиксирует это на подкорке мозга. — Я постою. Яга поднимает глаза, задерживает взгляд на Сугуру и снова возвращается к своему занятию. Воцаряется тишина. Спустя пять минут Сугуру всё-таки садится. Похоже, что Сёко не заинтересована в том, чтобы с кем-то разговаривать. Она просто сидит со скрещёнными руками, полуприкрыв глаза, и время от времени вгрызается в большой палец, будто ей не терпится закурить. Но, учитывая, какое сейчас раннее утро, Сугуру всё равно не хватит силы духа на поддержание беседы. Поэтому он просто откидывается на спинку дивана, положив лодыжку одной ноги на колено другой, и ждёт. В итоге они ждут двадцать минут. Сначала Сугуру слышит шаги. Очень неторопливые. Судя по тому, как брови Яги незамедлительно хмурятся при этом звуке, вся эта ситуация знатно действует ему на нервы. Шаги лёгкие, медленные, с каждой секундой они приближаются ближе и становятся громче, а затем открывается дверь. Ни от кого, с кем Сугуру разговаривал о Сатору Годжо, он не получил информации о том, как этот мальчик выглядит. Сугуру почему-то представлял его физически сильным и грубоватым, а ещё симпатичным и избалованным. Ребёнком, который выглядит и ведёт себя слишком взросло для своего возраста. С парой шрамов, может быть, с проступающими на коже венами — в общем, он представлял себе внешность, оправдывающую всё то почтение и страх, которые он внушает людям. …но мальчик, который заходит в класс, выглядит на свой возраст. «Слышал, что он высокомерный». «Он мало с кем общается». «Неприступный». «Думаю, что ему одиноко». И он просто… ослепительный. Сугуру неподвижно сидит на своём месте и внимательно наблюдает, как мальчик неторопливо, словно прогуливаясь, заходит в кабинет. Он высокий, отмечает Сугуру, примерно моего роста, у него светлая кожа, руки спрятаны в карманах, а форма уже где-то успела помяться. Это не редкий случай, когда люди красятся в белый, но у Сатору Годжо этот цвет, кажется, от природы. Всё в нём, от прядей волос до ресниц и бровей, напоминает снег. А когда он обводит взглядом кабинет и в конце концов останавливается на Сугуру, тот почти тонет в синеве его глаз. Боже, первая мысль Сугуру, какой он красивый. — Сатору, — голосом Яги можно резать гранит. Он переводит дыхание. Делает вдох и выдох. А затем поднимает руку и демонстрирует всем часы. — Ты опоздал на двадцать минут. Пристальный взгляд Годжо перемещается на Ягу. Голубые, думает Сугуру, настолько голубые, что становится понятно, почему люди называют этого мальчика холодным, отстранённым и неприступным. Потому что в его взгляде — лёд. В его взгляде — хрусталь. И это просто поразительно. Годжо, не говоря ни слова, неторопливо направляется к дивану. Всё так же не говоря ни слова, плюхается на него — подушки драматично сминаются под его весом — и не смотрит ни на кого из них. Он одновременно и грациозен, и небрежен, когда сидит вот так, непринуждённо закинув одну ногу на другую и скрестив руки на груди. Он совсем не такой, каким его представлял Сугуру. Это Сатору Годжо, думает он, стараясь запечатлеть этот момент в памяти. Годжо ничего не говорит. Не встречается ни с кем из них взглядом. Он просто пялится на стол перед собой с отсутствующим выражением лица. На виске у Яги дёргается жилка. — Эй, — наклонившись вперёд, Сугуру пытается шептать так тихо, как только может, хотя он знает, что остальным всё прекрасно слышно. — Эй. С тобой говорит учитель. И Годжо смотрит прямо на него. Сугуру не может расшифровать выражение его лица, но, похоже, Годжо застигнут врасплох, совсем чуть-чуть. Его глаза до наивного чистые и яркие. — Я сказал, — ворчливо повторяет Яга, прежде чем они успевают продолжить, — что ты опоздал на двадцать минут, Сатору. Годжо поворачивает голову к Яге и смотрит на него. После этого следует короткая пауза, а потом он говорит: — Некоторые люди сказали бы, что это последний писк моды, учитель. Сугуру чуть не закашливается. — Прошу прощения?! — взрывается Яга, и его лицо приобретает удивительный фиолетовый оттенок. Он бы мог выглядеть пугающе, если бы не держал в руках плюшевого детёныша панды. — Это школа, а не школьная дискотека. Будь серьёзнее! Неужели так сложно прийти в назначенное время? Это неуважение ко всем, кто тебя ждёт! Годжо моргает. И только из-за того, что Сугуру внимательно за ним наблюдает, он замечает на лице Годжо едва уловимое, незначительное изменение — что-то похожее на удивление. Или даже на испуг. Это выглядит так, думает, нахмурившись, Сугуру, будто он не привык получать выговор. — Ну… — говорит Годжо. Он не повышает свой голос, но тот всё равно проникает в каждый уголок кабинета. — Я бы приложил больше усилий, если бы вы назначили встречу утром, а не на рассвете. — Шесть — это не рассвет! — Вы могли просто начать без меня. — Проблема не в этом, — недовольно отчитывает его Яга. — Во-первых, Сатору, ты опоздал. Во-вторых, ты не извинился. И после всего этого ты даже не поздоровался со своими одноклассниками. Они были здесь в назначенное время и ждали тебя все эти двадцать минут, а ты даже не обращаешь на них внимания. Годжо откидывается на спинку дивана и вздыхает так тяжело, как будто сам был тем, кто прождал кучу времени. Затем он выпрямляется. Быстро пробегает глазами по Сёко и поворачивается, чтобы уставиться на Сугуру. Сугуру выдерживает его взгляд. — Я Сёко Иеири, — говорит Сёко, и Сугуру даже не нужно видеть её, чтобы понять, насколько ей всё это опостылело. Годжо косится на Сёко, а потом снова впивается глазами в Сугуру. Поколебавшись, он поднимает руку. — Сатору Годжо. — Сугуру Гето, — кивает ему Сугуру. — Ну вот, — влезает Яга. — Это было совсем не сложно. Из горла Годжо вырывается стон. — Хорошо, хорошо. Извините за опоздание. Но вы зануда, учитель, — он оживлённо взмахивает рукой в сторону сада за окном, в попытках придать убедительности своим словам. — На улице слышно пение первых птиц! На деревьях! Сейчас самый рассвет! Вы как будто считаете, что сон — это для слабохарактерных людей. — Сатору, — предостерегающе говорит Яга. Сугуру закусывает губу, чтобы удержаться от неподходящей реакции. Холодный, говорили они. Этот ребёнок, он неприступный. Надо отдать им должное, это не такой уж безосновательный вывод, учитывая, каким недружелюбным кажется Годжо на первый взгляд. Но это, думает Сугуру, это… поведение. — Учитель, — вмешивается он, потому что он не кто иной, как миротворец, дипломатичный настолько, насколько это возможно. — Сейчас шесть утра. Пожалуйста, простите меня за эти слова, но шесть утра — это, честно признаюсь, довольно рано. Яга резко поворачивает голову и смотрит на него, как на предателя. Сугуру отводит взгляд. — Видите! — Годжо тычет пальцем в Сугуру. — Этот, как его, челкастый, он согласен со мной. Скажи ещё раз, как тебя зовут? — Сугуру, — не задумываясь отвечает Сугуру. — Сугуру, — повторяет Годжо, и… И больше Сугуру не слышит ничего из того, что он говорит, не слышит, как ругается Яга, потому что Годжо улыбается ему. Ослепительно, холодно. Весьма опытный в искусстве притворства, Сугуру видит в этой улыбке фальшь. Он видит, когда люди надевают маску радости или симпатии, хотя на самом деле не испытывают этих эмоций. Он видит, когда это делают только для того, чтобы очаровать. Обычно он ненавидит это. Ему не нравится находить в этом отражение себя, его возмущает, когда от него скрывают что-то, что ему не следует знать. Но… Но из-за того, как прищурены сейчас глаза Годжо; из-за того, как по-детски невинно он выглядит с растянутыми в широкой улыбке губами, когда утренний солнечный свет льётся из-за его спины, а золотые лучи касаются его пушистых волос; из-за того, что его глаза прикованы к Сугуру под всем этим светом, под всем этим небом, голубым, как горное озеро, — из-за всего этого Годжо выглядит просто невероятно. Он сияет, хотя у него нет на это никакого права. Сугуру чувствует себя так, словно у него на лбу красная точка от прицела снайпера. Вот дерьмо, думает он. — Ладно, — говорит Яга, и Сугуру чуть не вздрагивает от его тона, — хватит. Какой у нас план: сейчас я ознакомлю вас со всеми правилами, регламентом и учебной программой, а после этого вы пойдёте завтракать. В девять часов начнутся полноценные занятия. В девять, — он поворачивается к Годжо, его взгляд жёсткий и пронизывающий, несмотря на закрывающие глаза очки. — И ни минутой позже. Понял, Сатору?

-----

Целый час уходит на то, чтобы Яга рассказал им всё, что собирался. Сугуру честно пытается запомнить каждое слово. Через два дня, говорит Яга, я буду сопровождать вас на вашей первой низкоранговой миссии. Если всё пройдёт гладко, то уже через три недели вы будете делать это самостоятельно. Обязательно под присмотром сопровождающего, потому что пока я не доверяю вам настолько сильно. Выходит, оставшиеся дни будут потрачены на учёбу, тренировки и спарринги, в зависимости от того, какие у кого способности. После этого Яга посвящает их в детали учебного процесса, программы, делится контактами людей, к которым в случае чего они могут обратиться. Он рассказывает о сигнализации, срабатывающей при обнаружении незарегистрированной проклятой энергии (если это произойдёт по их вине, то на следующий день их ожидает дополнительный час тренировок, возражения не принимаются). Рассказывает об изоляторе, морге, ресурсах, которыми они могут пользоваться, подножии горы Муширо. О подземном комплексе старинных зданий, окружающих гигантское дерево; по какой-то неизвестной причине его называют Звёздной гробницей. За последние пять дней Сугуру побывал в большинстве этих мест, так что новой информации, которую требовалось усвоить, было не так уж много. И всё это время кажется, что Годжо не обращает никакого внимания на то, что говорит Яга. Он просто… дистанцируется от происходящего. Откинув голову на спинку дивана и скрестив руки на груди, он или смотрит в никуда, или беспорядочно обводит взглядом комнату, чтобы потом сфокусироваться на каких-то бесполезных предметах. Выглядит забавно. Сугуру это подмечает, следовательно, Яга тоже должен это видеть. Но тот, по-видимому, решает не высказывать Сатору своё недовольство (хотя Сугуру слышит, как он периодически бормочет себе под нос господи, чёрт бы тебя побрал, блядь, за что мне это; никогда раньше Сугуру не слышал, чтобы он ругался так часто). Но Годжо не слушает. Он просто молчит, и разница между ним, когда он говорит и когда ничего не произносит, разительна. Сейчас его образ, без бонуса в виде открытого рта, кажется карикатурой на всё, что Сугуру слышал о нём раньше. Ну и ладно. В конце концов Яга закругляется. После этого он выгоняет их из своего кабинета. Сходите перекусить, пока у вас перерыв, а затем, бросив многозначительный взгляд на Годжо, просит собраться снова ровно через два часа. Так что они выходят в коридор (что удивительно — Годжо молча плетётся позади них). Сугуру выходит первым и оборачивается, наблюдает за тем, как полоска света из кабинета сначала сужается, а потом, когда Годжо бесшумно закрывает за собой дверь, исчезает совсем. Сугуру ловит взгляд Сёко. Она моментально его понимает. — Я пойду первой, — говорит она с самодовольной усмешкой и оставляет их одних. Годжо какое-то время смотрит на её удаляющуюся фигуру, затем разворачивается, чтобы пойти в другом направлении. Подавив в себе неловкость от ситуации — в ней ведь ничего такого нет, — Сугуру говорит: — Годжо, можно тебя на минутку? Годжо останавливается и оглядывается на него. Внезапно появляется желание ударить его. Или сильно прижать к стене, как минимум для того, чтобы эти глаза перестали так смотреть на него. Но он берёт себя в руки. Лезет в карманы, достаёт оттуда коробочку и конверт и протягивает их Годжо. Годжо моргает, глядя на него. Опускает взгляд на руку Сугуру. Время застывает. Почему он никак не реагирует, думает Сугуру. Ему уже хочется просто запустить этой дурацкой коробкой в голову Годжо и пойти на улицу, как лицо Годжо, медленно и коварно, расплывается в озорной улыбке. — Что это? — тянет он. — Ты на меня запал, что ли? Мудак, думает Сугуру. — Не тупи, — вместо этого говорит он и хмурит брови. — Рин попросила меня передать это тебе. Годжо никак не реагирует на ответ, его лицо ничего не выражает, он только слегка кивает головой, чтобы показать, что услышал его. Похоже, что он не помнит, кто такая Рин. Сугуру старается не думать об этом. — Бери уже. Годжо колеблется. — Я не подсыпал туда яд, — добавляет Сугуру. Поджав губы, Годжо прищуривает глаза, как будто Сугуру ему надоел. Он выхватывает коробку и конверт с видимым раздражением. Рассматривает их, взвешивает на ладони, затем тянет за ленточку. Сугуру чувствует слабый запах того, что находится внутри коробочки: что-то сливочное с мягкими нотками карамели, а ещё какао, очень насыщенный аромат какао. Ему становится интересно, потратила ли Рин кучу времени, чтобы приготовить это самой, или же спустила немереное количество денег, чтобы порадовать парня, которого видела всего раз в жизни. Что первый, что второй вариант явно не стоил её усилий. Эти тревожные мысли не покидают его, в то время как Годжо достаёт из коробки тёмную круглую шоколадную конфетку. Мельком смотрит на неё, а затем закидывает в рот и проглатывает. — Правду говоришь, — слизывает шоколад с пальцев Годжо. — Ты ничего туда не подсыпал. — Так ты подожди минут пять, — говорит Сугуру. Годжо хмурится. — Да шучу я, шучу. Если бы я хотел, то выбрал бы более жестокий способ тебя прикончить. — Приятно слышать, — отвечает Годжо, и… Сугуру должен был это предвидеть. Он должен был догадаться, учитывая то, как Годжо вёл себя предыдущий час, как нагло разговаривал и как держал письмо, сминая его в руке. Он должен был это предвидеть. Но то, что происходит, застаёт его врасплох. Письмо в руке Годжо сворачивается в маленький комок. Оно превращается в печальную искорёженную массу без каких-либо телодвижений со стороны Годжо. Сугуру смотрит, раскрыв рот, как Годжо выбрасывает его в мусорную корзину рядом с ними. Не удостоив даже взглядом. На его лице нет ни капли раскаяния. — Что за… — выпаливает Сугуру. — Ты что творишь? Годжо моргает. — Что? — Ты… ты даже не прочитал его. — А, — говорит Годжо. — Мне неинтересно. С чего я должен его читать? — То есть ты поедаешь её шоколад, но даже не потрудился открыть письмо? — Тебе-то какое дело, — нахмурившись, бормочет Годжо. — Я её даже не помню. — Я… — начинает Сугуру. Давненько он так не злился на незнакомых людей: ни по романтическим причинам, ни из-за чего-то подобного. Но перед его глазами сейчас стоит лицо Рин. С какой надеждой она передавала ему подарки. Какой влюблённой выглядела. — Знаешь, она вложила в это много времени и усилий, — говорит он. Несмотря на свои убеждения, он в бешенстве, потому что, ну честно, взять письмо и тихо выбросить его в своей комнате — это одно, а смять его и выкинуть в корзину в присутствии человека, который вам его передал — независимо от того, написал это письмо он или нет, — это совсем другое. Что это, блядь, за поведение-то такое? — Буэ-э-э, — стонет Годжо. — Ну перестань. Я же имею право делать то, что хочу, разве нет? — Да, но до тех пор, пока ты принимаешь во внимание чувства других людей. — Чьи чувства? Её здесь даже нет. — Это не имеет значения, — настаивает Сугуру. Его вводит в ступор, что ему приходится это озвучивать. — Зато здесь я. Это принципиальная вещь. Ты не можешь делать такие грубые вещи и думать, что это нормально. — А с чего это ты такой праведный? — широко распахнув глаза, спрашивает Годжо. — Боже, если тебе так нравится эта девчонка, почему ты её куда-нибудь не пригласишь? Сугуру неверяще на него смотрит. — Ты сейчас серьёзно? — А почему нет? Какой пиздец. — Я просто прошу тебя уважать других людей, — растерянно говорит Сугуру. — Ты думаешь, я шучу? — А я разве смеюсь? — отвечает Годжо. О господи. Сугуру сейчас ударит его. Он по-настоящему этого хочет. Невоспитанный, охуевший кусок дерьма. А Годжо просто стоит в коридоре, уперев руки в бока, с насупившимся лицом, совсем как пытающийся отстоять себя ребёнок, и Сугуру хочется разнести это здание до последнего кирпичика, потому что тогда, возможно, он сможет наконец увидеть, как до Годжо хоть что-то дошло. — Даже если Рин здесь нет, — говорит Сугуру, — ты должен проявлять уважение. И, кажется, эти слова всё-таки задевают Годжо за живое. Его глаза темнеют, выражение лица становится нечитаемым, и прежде чем Сугуру успевает пойти на попятную и понять, чем именно он его так разозлил, Годжо швыряет коробку с шоколадом вслед за письмом. Раздаётся глухой стук. Сугуру моргает, открыв рот. Мусорная корзина раскачивается вокруг своей оси. — И что будешь теперь делать? Ударишь меня? — что-то резкое мелькает на лице Годжо, сжавшего руки в кулаки. Но Сугуру стоит на своём, его так легко не запугать. От Годжо исходит что-то неконтролируемое, внезапно появившаяся искра проклятой энергии потрескивает между ними. — Знаешь, ты заблуждаешься, если думаешь, что сможешь это сделать. — Какого чёрта… — начинает Сугуру. — Ты тот, кто может манипулировать проклятиями, так? — злобно спрашивает Годжо. Решительно скрещивает руки на груди, а затем добавляет насмешливым тоном: — Какая дурацкая, слабая и убогая техника. Сугуру изумлённо смотрит на него. Моргает. — Что ты сказал? — взрывается он. Шок от оскорбления мгновенно приводит его в неуправляемую ярость. Он зол, блядь, он зол так, что готов орать, и ему наплевать, услышит их Яга из своего кабинета или нет, потому что вся сдержанность Сугуру разом улетучилась, а его терпение лопнуло так же, как лопается шарик, проткнутый иголкой. Что вообще за хуйня происходит. — Ты полный… — он не заканчивает предложение, а вместо этого с силой вдавливает ноги в пол, отводит один локоть назад, чтобы почувствовать, как волна проклятой энергии собирается внизу живота, перетекает по всей длине руки к кончикам пальцев и превращается в чёрную, клубящуюся массу. Годжо бросает быстрый взгляд на проклятого духа, формирующегося в руке Сугуру, и, широко раскрыв глаза, снова смотрит на него. — Что, страшно? — ухмыляется Сугуру. Брови Годжо сходятся на переносице, и Сугуру с восторгом отмечает, что Годжо выглядит таким же взбешённым, каким себя чувствует он сам. — Очень смешно, — ссутулившись, говорит Годжо, его пальцы беспокойно двигаются. — Посмотрим, кто будет смеяться последним. — Я, — как ни в чём не бывало отвечает Сугуру, — это буду я, — и отводит руку ещё дальше, поднимает кулак… … и в этот момент срабатывает сигнализация. Они оба подпрыгивают. Сердце Сугуру чуть не выскакивает из грудной клетки. Он мотает головой из стороны в сторону, глаза в панике мечутся туда-сюда, в то время как сигнал тревоги продолжает звенеть отовсюду. Годжо делает то же самое, а это значит, что ни один из них не знает, что их… — Один дополнительный час тренировок завтра, — гремит голос Яги из кабинета, — обоим! За использование незарегистрированной проклятой энергии! Они замирают. — Вот дерьмо, — говорит Сугуру. — Вот дерьмо, — вторит ему Годжо. — Подождите… а мне за что?! — Простите, учитель, — перекрикивает Сугуру рёв сирены и поспешно отзывает проклятого духа. Сигнал тревоги немедленно замолкает. — Блин. — Подождите, это всё не имеет никакого отношения ко мне… — шипит Годжо, а затем тычет пальцем в Сугуру. — Это твоя вина! Сугуру хочется запульнуть его на солнце. — Если бы ты не вёл себя как мудак, — огрызается он, — этого бы не случилось. — Я не просил тебя призывать проклятие! — возражает Годжо и громко шепчет себе под нос. — Бля, учитель такой зануда! — Может, я и зануда, — доносится голос Яги из его логова, — но я не глухой. Годжо съёживается. Сугуру же светится от радости. — Что, теперь не такой крутой? — самодовольно говорит Сугуру, вздёрнув подбородок и расслабив плечи. Годжо свирепо смотрит на него. — Ты… ты бесишь! — орёт он. Уголок рта Сугуру дёргается вверх, у него приятно кружится голова, когда он видит, как забавно краснеет лицо Годжо и как его глаза горят от заставляющей кипеть кровь злости. Он даже не может сразу подобрать подходящие слова. — Ты невыносимый придурок! — Уверен, это то состояние, которое хорошо тебе знакомо по собственному опыту, — говорит Сугуру. — Ты у меня дождёшься, — огрызается Годжо. В тот момент, когда он разворачивается и начинает уходить прочь, его лицо искажено такой яростью, что наблюдать за ним доставляет Сугуру ни с чем не сравнимое удовольствие. — Завтра на тренировке я тебя отделаю! — Не давай обещаний, которых не сможешь сдержать, — кричит Сугуру ему вслед. Годжо только отмахивается от него. Сугуру ухмыляется, наблюдая за тем, как Годжо громко топает по коридору, засунув руки в карманы, как будто он или обижен, или просто не знает, куда их деть. Так как он убегает ха-ха быстро, то проходит совсем немного времени, прежде чем его шаги затихают вдалеке. Сугуру смотрит ему вслед, пока он окончательно не исчезает. «…Сатору Годжо?» — сказал Яга. «Не знаю. Я видел его только издалека» Блин, думает Сугуру. Громко вздыхает и пощипывает кожу на переносице. Вот и всё. Что вообще это было? Оглядываясь назад, он не может поверить, что ему не терпелось подружиться со своими одноклассниками; не может поверить, что он хотел поладить с этим придурком, несмотря на то, что был готов к худшему. Он был готов к тому, что увидит симпатичного, избалованного мальчишку, потому что чего ещё он должен был ожидать после всех этих слухов о том, чья слава бежит впереди него самого? «Холодный. Неприступный». Но мальчишка, который вошёл в кабинет, оказался не лучше, чем он есть на самом деле. Он оказался бесчувственным лицемером, неаккуратным со своими словами. С глазами, похожими на океан; но какой в этом толк, если всё, что вылетает у него изо рта, просто отвратительно? Так что теперь, пообщавшись с ним чуть менее трёх минут, Сугуру полностью складывает своё мнение о нём. «Очень одарённый». «Совсем скоро он станет сильнейшим». Сатору Годжо, твёрдо, с полной уверенностью решает Сугуру, абсолютно невыносимый, тупой, охуевший кусок дерьма.