* * *
Увязываться за эром легатом Мичипса не стал – хотя такой порыв, по правде говоря, у него был. Странная, слащавая любезность легата в разговоре с леди Эмлин выглядела по меньшей мере подозрительной – особенно в сравнении с издевательской, презрительной манерой, в которой тот совсем недавно общался с самим Мичипсой. Но мог ли молодой, только-только поступивший на службу таможенный чиновник даже помыслить о том, чтобы вмешаться в дела своего начальника! Так что свой благородный порыв Мичипса подавил сразу же. И решил вместо этого спокойно подождать, пока эр легат вернется, – тем более что присматривать за кабинетом было, похоже, больше некому. Переминаясь с ноги на ногу, он терпеливо стоял перед заваленным вощеными церами и стопками писчей бумаги столом и утешал себя тем, что эр Мессий определенно не мог уйти надолго. В конце концов, не мог же легат забыть о своих служебных обязанностях! Вскоре, действительно, за дверью послышались шаги. Затем безо всякого предварительного стука дверь распахнулась. Но вместо эра Мессия в рабочий кабинет легата неожиданно ввалился Амалу – пожилой ливиец, не то помощник, не то слуга легата. По правде сказать, Мичипса Амалу даже не сразу и признал: до того тот переменился. Еще недавно казавшийся тихим и бесцветным, в отсутствие легата он выпрямился, расправил плечи и вообще преисполнился уверенности в себе. Первым делом Амалу смерил Мичипсу с ног до головы насмешливым взглядом. Затем весело заявил: – Всё стоишь, канцелярская душонка? Сел бы, что ли! Мичипса растерянно огляделся. Но ни скамейки, ни стула, ни вообще чего-либо пригодного для сидения – кроме разве что легатского «как бы курульного» кресла, – в кабинете так и не обнаружил. – Эх, молодежь... – хохотнул Амалу. – Вот в кресло и садился бы! Не бойся: старый козел явится теперь не скоро. Видел, как он за той бабенкой ухлестывал?! И тут у Мичипсы перехватило горло – даже не столько от пренебрежительного тона, которым Амалу заговорил о леди Эмлин, сколько от охватившего его нехорошего предчувствия. Все его недавние подозрения разом оформились в уверенность: вот-вот случится что-то неладное! Некоторое время Мичипса боролся с собой: ему самому это предчувствие казалось беспочвенным и даже абсурдным. Но потребность вмешаться все-таки оказалась сильнее. – Почтенный Амалу... – пробормотал он. – Так, может, я тогда... – Мичипса запнулся, помолчал, мучительно подбирая подходящие слова, – и в итоге выпалил первое пришедшее в голову: – Я тогда выскочу ненадолго – а то у меня живот скрутило! Амалу удивленно посмотрел на него, затем пожал плечами. И тогда Мичипса стремглав выбежал на улицу – и помчался короткой дорогой в сторону Булгарской башни.* * *
Расчет Эмлин оправдался: ее решительный напор подействовал на солдата нужным образом. – Эй, ну что тебе еще?.. – начал было тот, но тут же махнул рукой и буркнул: – А ну пошли к десятнику: авось тот разберется! Эмлин подавила едва не вырвавшийся вздох облегчения – чтобы не спугнуть удачу. В нынешнем положении возможность переговорить даже с десятником – это было уже неплохо. По правде сказать, на большее она особо и не рассчитывала. В башню идти не пришлось: десятник отыскался среди окружавших солдат. Им оказался смуглый здоровяк с длинным смоляно-черным чубом, свисавшим с бритой головы. Разумеется, десятник тоже был ливийцем, и это Эмлин не слишком обрадовало: из разговора, последовавшего между ним и бородачом, она не поняла ни слова. Разговор, впрочем, закончился очень быстро. Остановив солдата жестом, десятник повернулся к Эмлин. – Что надо? Конечно, десятник был вовсе не тем человеком, который мог бы решить их с Гундульфом судьбу. Он и офицером-то считался весьма условно: по большому счету, это был просто бывалый солдат, которому доверили командовать десятком таких же, только помоложе. Но выбирать сейчас не приходилось. – Выслушай меня, доминэ декан, – решительно произнесла Эмлин. – У нас с ним, – она кивнула в сторону Гундульфа, – поручение от Хранительницы Британии – базилиссы Августины. Мне нужно переговорить с вашим кентурионом. Десятник с сомнением посмотрел на нее и недоверчиво хмыкнул. Тогда Эмлин для пущей убедительности добавила: – Речь идет о жизни нобилиссимы Этайн – племянницы Святой и Вечной базилиссы Анастасии. Последние слова Эмлин произнесла с усилием – и дело было не только в не отпускавшей ее головной боли. Слова эти не были ни ложью, ни даже лукавством: Эмлин действительно полагала, что остаться без ее поддержки в чужой стране – с непривычной жарой, в незнакомом и, возможно, враждебном окружении – для Этайн было бы очень опасно. Но именно потому-то она и не хотела произносить их вслух, каким бы нелепым суеверием это ей самой ни казалось. Увы, должного действия сказанное не возымело. Десятник подозрительно посмотрел на нее, слегка поморщился, а потом равнодушно буркнул: – В суде разберутся. – У меня с собой послание, написанное рукой базилиссы Августины, – поспешно добавила Эмлин. – Это не ко мне, – отрезал десятник. – Я не претор. – Послушай, доминэ декан... – продолжила было Эмлин, но тот уже повернулся к бородатому солдату. – Агбалу! – позвал он и добавил короткую непонятную фразу. Бородач с готовностью кивнул, осклабился. А затем грозно зыркнул на Эмлин и рявкнул: – Пошли! И – видимо, для пущей убедительности – коснулся ее спины наконечником копья. Пришлось покориться. Напоследок Эмлин поискала глазами Гундульфа. Увидела его в отдалении: тот брел куда-то в сторону от башни – тоже связанный, в сопровождении двух солдат. И обреченно вздохнула. А в следующий миг словно в ответ на ее вздох до ее ушей донесся слабый крик: – Масуна! Масуна! Десятник замер. На его бронзовом от загара лице появилось выражение недоумения. – Мичипса? Сделав по инерции пару шагов, Эмлин напряженно замерла. Крик – хриплый, надорванный – раздавался у нее за спиной, как раз со стороны того самого злополучного склона. Еще через мгновение к крику добавился топот. Кто-то бежал к ним – спотыкаясь, тяжело дыша, но не сбавляя скорость. Непроизвольно Эмлин повернулась на звук. И с удивлением узнала давешнего таможенного чиновника – теперь взмыленного и растрепанного. – Масуна! – сипло выкрикнул тот, подлетев к десятнику, – и вдруг, яростно размахивая руками, принялся что-то втолковывать ему по-ливийски, показывая то на Эмлин, то на Гундульфа. Эмлин напряглась еще больше. Происходившее было ей совершенно непонятно, оно с равным успехом могло принести им с Гундульфом как избавление, так и еще бо́льшую беду. – Что глаза выпучила! – вдруг рявкнул бородач и толкнул Эмлин в спину. – Знай шагай! Эмлин, и без того едва державшаяся на ногах, пошатнулась. – Агбалу! – тут же раздался окрик десятника. – Сбедд! Бородач недоуменно хмыкнул, затем опустил копье. А десятник повернулся к Эмлин и вдруг распорядился: – Эй, как там тебя! Показывай свое послание! И тут Эмлин облегченно вздохнула. Кажется, ситуация все-таки начала выправляться! – У меня руки связаны, – сказала она окрепшим голосом. – Не достать. Таможенник снова заговорил с десятником – кажется, принялся ему что-то втолковывать. Тот терпеливо слушал – сначала с сомнением на лице, потом просто задумчиво. Эмлин не понимала в доносившейся до нее ливийской речи ни слова, но все равно ждала окончания разговора, затаив дыхание. Наконец десятник кивнул. Таможенник тут же бросил взгляд на Эмлин и улыбнулся – как ей показалось, с облегчением. – Агбалу! – позвал десятник. Затем бросил бородачу отрывистую фразу. Тот вплотную подошел к Эмлин, склонился над ее связанными руками. На развязывание узлов потребовалось время: судя по всему, затягивая их, Агбалу постарался от души. Потом Эмлин долго разминала затекшие, непослушные ладони. Время от времени она посматривала в сторону башни гелиографа, ища взглядом Гундульфа, – но того нигде не было. Это тревожило. Дожидаться, пока к ладоням окончательно вернется чувствительность, Эмлин не стала. Все еще плохо повинующимися пальцами она извлекла из пришитого к изнанке туники кармана сложенный несколько раз листок бумаги. Протянула его десятнику. – Вот! – Ему покажи, – десятник показал на таможенника. – Он грамотей, не то что я. Эмлин покладисто кивнула. Повернулась к таможеннику. – Я уже видел, – вдруг улыбнулся тот. – Леди Эмлин, помнишь меня? Я же с тобой на причале разговаривал! Протянутую бумагу таможенник все-таки взял. – Ладно. Давай я брату прочту. Эмлин удивленно посмотрела на него. – Брату? Таможенник снова улыбнулся и кивнул.* * *
В Булгарскую башню Эмлин все-таки попала – правда, не к кентуриону, а всего лишь в караульное помещение, куда ее привел вроде бы сменивший гнев на милость десятник. Тот, похоже, решил сам разобраться в случившемся, причем без лишних свидетелей. Во всяком случае, никого из солдат он с собой не взял, а уже находившихся в помещении – выгнал. Зато прихватил с собой брата-таможенника – то ли как более грамотного, то ли в качестве переводчика, то ли просто за компанию. В башне Эмлин ждала хорошая новость: в караульном помещении сразу же обнаружился Гундульф – живой и, судя по всему, здоровый, хотя и по-прежнему связанный. Прислонясь к стене, он с угрюмым видом сидел на полу напротив маленького оконца. При появлении Эмлин Гундульф чуточку оживился: приподнял обмотанные веревкой руки, вымученно улыбнулся. Первым же делом Эмлин обратилась к десятнику. Показала на Гундульфа взглядом. – Развяжешь? Вопрос, похоже, не понравился. Десятник нахмурился, покачал головой. А затем твердо заявил: – Пусть сначала расскажет, как всё было. – А о чем тут говорить? – не раздумывая, тут же откликнулся Гундульф. – О мерзавце, которому я врезал по морде? Так он еще легко отделался! Десятник хмыкнул, недовольно поморщился. А Эмлин еле сдержала горестный вздох – хотя мужа своего прекрасно понимала и в глубине души была с ним совершенно согласна. И все-таки сейчас ему определенно стоило быть осмотрительнее в словах! А потом заговорил таможенник – на сей раз даже по-латыни. – Слушай, там дело точно нечисто, – сказал он, обратившись вроде как к брату, но при этом выразительно посмотрев на Эмлин. – Я кое-что и сам видел... – Эр Мессий Вар – большой человек, легат порта, – выразительно произнес десятник в ответ – тоже по-латыни. В ответ таможенник пожал плечами. – И что? – А самому подумать? – ухмыльнулся десятник. Таможенник лишь развел руками. Тем временем Эмлин внимательно вслушивалась в их странный разговор. Пока ей ясно стало лишь одно: переводчик с латыни десятнику определенно не требовался. Оба брата-ливийца – и военный, и чиновник – похоже, одинаково уверенно говорили и на родном языке, и на латыни. Даже сильный акцент десятника никак не сказывался на бойкости его речи. Между тем разговор продолжался – и вскоре кое-что прояснилось. – Если претору подмаслить... – осторожно произнес десятник, искоса посмотрев на Эмлин. Таможенник тотчас же поморщился: – Не люблю такое. Да и прежний претор на этом спалился, так что... Знаешь же: укушенный змеей потом и веревки боится! А тут не веревка, а целый легат порта! Десятник хмыкнул, пожал плечами. Затем буркнул что-то таможеннику по-ливийски. Тот сразу помрачнел. А Эмлин, превозмогая головную боль, всё пыталась разобраться в происходившем. И картина, пусть и неполная, у нее все-таки складывалась: судя по всему, десятник хотел извлечь из их с Гундульфом беды какую-то выгоду для себя, а вот таможенник пытался помочь искренне. Чем таможенник при этом руководствовался, Эмлин понимала не вполне. Но пока это было, пожалуй, не так и важно. От таможенника сейчас не зависело почти ничего. От десятника – многое. И поэтому обратилась она именно к десятнику: – Скажи, а не могла бы я все-таки переговорить с кентурионом? Наверное, сейчас следовало бы посулить десятнику мзду. Эмлин, однако, на это не решилась. Дело было не в отсутствии денег: на непредвиденные расходы ей была выдана немалая сумма. Дело было даже не в таможеннике: брат, похоже, и не думал от него ничего скрывать. Просто Гундульф такого не понял бы точно – сколь благими ни были бы ее намерения. И поэтому Эмлин ограничилась довольно невнятным обещанием: – Поможешь британской нобилиссиме – она замолвит за тебя словечко перед базилевсом. Поверь, это дорогого сто́ит! Десятник вроде бы задумался. А таможенник неприметно кивнул ей и снова заговорил по-ливийски – судя по всему, принялся в чем-то убеждать брата. Украдкой Эмлин посмотрела на Гундульфа. Тот, встретившись с ней взглядом, ободряюще улыбнулся в ответ. Сразу отлегло от сердца: значит, Гундульф согласился с ее решением, одобрил его! А затем напомнил о себе десятник. Прервав разговор с братом, он вдруг повернулся к Эмлин. Поманил ее пальцем: – Ладно. Пошли наверх.* * *
К кентуриону пришлось долго подниматься по узким винтовым лестницам, перемежавшимся круглыми деревянными площадками. Внутренность башни оказалась освещена еще хуже, чем караульное помещение. Не спасали ни крошечные окошки, ни даже развешенные по стенам масляные светильники. Тем не менее, несмотря на полумрак и узкие ступеньки, десятник взбирался по лестнице уверенно и быстро. Эмлин, так до конца и не избавившаяся от головной боли и к тому же вынужденная отыскивать ступеньки почти на ощупь, едва поспевала за ним. На первой же из встретившихся на пути площадок Эмлин пришлось остановиться: после подъема по спиральному лестничному пролету головокружение, и без того не оставлявшее ее, сделалось совсем невыносимым. Тяжело дыша и чувствуя, как в висках с бешеной силой стучит кровь, она привалилась к стене. «Чуточку передохнуть – и дальше... – промелькнуло в ее голове. – Эх, если бы ливиец немного подождал!..» Десятник и правда остановился – правда, похоже, вовсе не ради нее. Кто-то спускался им навстречу. К доносившимся сверху шагам вскоре добавились голоса. – Что заснул? Знай себе иди! – буркнул кто-то раздраженно, а потом еще и крепко выругался – на латыни, с узнаваемым африканским выговором. – Обожди, доминэ, – тут же откликнулся другой голос. – Видишь же: у меня штаны сползли! Эмлин невольно вздрогнула. Похоже, второй человек был уроженцем Камбрии – во всяком случае, выговор у него был очень похож на бриттский. Более того, голос его казался подозрительно знакомым. Загадка разрешилась очень быстро – стоило только обладателю бриттского выговора спуститься на площадку. Даже в неверном свете масляной лампы Эмлин его сразу узнала: слишком уж памятны были ей эти взлохмаченные рыжие волосы, густые брови и крупный нос. «Выходит, добрался все-таки мошенник до города», – мысленно вздохнула она. Разговаривать с Родри не было ни возможности, ни желания. Желания вызволять его не возникало тем более. Сам Родри Эмлин, похоже, даже не заметил: слишком занят был очень важным делом – подтягиванием сползших штанов. Спустившийся за ним следом солдат некоторое время ждал его, но вскоре потерял терпение и, ткнув его в спину, погнал дальше вниз по лестнице. – Знаешь его? – вдруг спросил десятник. – Знаю, – неожиданно для себя ответила Эмлин. Десятник хмыкнул, чуть помолчал. Затем решительно произнес: – Ладно. Пошли дальше. Опять начался подъем. То ли десятник смилостивился над Эмлин, то ли устал сам, но теперь они взбирались по ступенькам заметно медленнее. Про себя Эмлин этому радовалась. На четвертой по счету площадке десятник остановился. Обернулся. – Обожди здесь. Кивнув, Эмлин снова прислонилась к стене. Затем, немного переведя дух, огляделась вокруг. На этом ярусе башня оказалась освещена заметно лучше. Из двух больших окон солнечный свет падал на сложенную из тесаного желтовато-серого камня стену. Примерно треть стены была отгорожена дощатой перегородкой, посередине которой виднелась узкая, но высокая дверь. Рядом с дверью стоял высокий солдат с суровым лицом. К этой двери десятник и направился. Солдат отсалютовал ему. Десятник ответил, быстро приложив кулак к виску. А затем кивнул на Эмлин и деловито распорядился: – Доложи кентуриону. Срочное дело: посланница из Британии!* * *
– Вы там, что, сговорились? – раздраженно проворчал дородный мужчина в красной тунике военного покроя, вертя в руках расправленный лист бумаги, – Третий британец за день!.. Тьфу ты, то есть британка! – Просто мы все с одного корабля, эрэ кентурион, – сдержанно ответила Эмлин. Голова у нее только-только перестала кружиться, но способность соображать вроде бы более или менее вернулась. И на фразу кентуриона о третьем британце Эмлин среагировала моментально. «Я, Родри... – задумалась она. – Интересно, кто еще?» Самый очевидный ответ ей очень не понравился: вот только Эвина ап Никласа тут и не хватало! Впрочем, оставалась еще надежда и на другие объяснения: например, солдаты заметили кого-нибудь из студентов или даже приняли за британца Гундульфа: бородой и вообще внешностью тот и правда напоминал сакса или англа. – Ясно, – кивнул кентурион и тут же повернулся к десятнику. – Кстати, Масуна... Что там еще за история с легатом порта? Эмлин напряглась. По правде говоря, она все-таки надеялась, что кентуриону еще не донесли о происшествии. Увы, выходило, что кто-то из солдат проявил служебное рвение. И теперь очень многое стало зависеть от ответа десятника. По счастью, десятник не подвел. В подробности событий он вдаваться не стал – а пожал плечами и ответил весьма неопределенно: – Да упал вроде бы. Его уже к магистру Максимиллиану отвели. Кентурион хмыкнул, покачал головой. А затем устало утер лоб ладонью и вздохнул: – Вот ведь денек!.. Пришлось сочувственно кивнуть – разумеется, оставаясь настороже. Вполне могло оказаться, что кентурион знал о недавних событиях куда больше, чем говорил. И кое-что на это намекало – даже взгляд, которым он недавно обменялся с десятником. Между тем кентурион прошелся по комнатке и задумчиво остановился возле окна. Это тоже настораживало. Как назло, Эмлин, поднимаясь по винтовым лестницам, потеряла чувство направления. Может быть, из этого окна злополучная площадка была как на ладони – и кентурион успел во всех подробностях увидеть всё происходившее между Гундульфом и легатом? Однако снова обошлось. Кентурион оторвался от окна, повернулся. – Душно сегодня, – произнес он. – Даже нам, африканцам. Догадываюсь, каково тебе, северянке! «Вот и эр легат грохнулся в обморок от жары», – мысленно докончила фразу Эмлин. Но, разумеется, ничего не произнесла вслух. Если кентурион все-таки был в курсе истинного положения дел, он, несомненно, воспринял бы такие слова как издевательство. А тот между тем продолжил: – Ну так и что ты от меня хочешь, британка? Раздумывать Эмлин не стала. Да, ситуация понятнее не сделалась. Но и тянуть время определенно не имело смысла. – Я сопровождаю нобилиссиму Этайн, дочь базилиссы Августины, в ее путешествии, – напомнила она и тут же перешла к делу: – Полагаю, что следует доложить базилевсу Куберу о ее прибытии в ваш город. Гелиограф был бы для этого лучшим средством. Кентурион удивленно приподнял бровь. Затем произнес с плохо скрываемой насмешкой: – Хм... Ты хотя бы понимаешь, о чем меня просишь, достопочтенная эра Эмилиана? Эмлин не то чтобы совсем не понимала: догадывалась, что полномочия кентуриона весьма невелики. Более того, когда легат порта повел их с Гундульфом не в крепость, а прямиком к башне гелиографа, ее сразу же стали мучить сомнения. Но тогда Эмлин все-таки положилась на осведомленность легата. И, похоже, это было весьма опрометчиво. Чуть подумав, она спросила кентуриона напрямую: – Хочешь сказать, что не сможешь нам помочь? В ответ тот пожал плечами: – Будет приказ от легата крепости – помогу. А сам я человек маленький. Эмлин разочарованно кивнула. Затем на всякий случай бросила взгляд на десятника. Тот ответил ей унылой гримасой, а потом еще и развел руками – видимо, для пущей убедительности. Вздохнув, Эмлин отвернулась. В сущности, десятника и упрекнуть-то было не в чем. Она попросила, чтобы ее отвели к кентуриону, – тот исполнил. А зачем – не его забота. – Эй, британка! Давай доведу до крепости, – вдруг напомнил о себе десятник. Кентурион тотчас же повернулся к нему. – Куда это ты собрался? Тот на миг смутился, но тотчас же нашелся: – Когда сменюсь, кентурион. Эмлин посмотрела на равнодушно-насмешливое лицо кентуриона, на не особо скрываемый алчный огонек в глазах десятника – и вдруг почувствовала, как на глаза ее наворачиваются злые, бессильные слезы. – Времени нет. Сама дойду, – выдохнула она и, стиснув зубы, отвернулась.* * *
Спуск по винтовой лестнице показался даже более трудным, чем подъем. Эмлин шла медленно, неуверенно нащупывая ступеньки в полумраке. Голова у нее опять сильно кружилась, а по щекам вовсю катились слезы – совсем непривычные, даже обескураживавшие. «Никогда со мной такого не бывало, – думалось ей. – И правда пора в отставку!» На середине второго пролета Эмлин услышала за спиной топот десятника. Тот быстро нагонял ее – может быть, решил предложить ей еще какую-нибудь небескорыстную услугу, а может быть, просто спешил по своим делам. В ответ Эмлин ускорилась. Показывать свою слабость она по-прежнему никому не собиралась. Как бы то ни было, все лестницы Эмлин преодолела благополучно – не споткнулась ни разу. И от этого даже немного приободрилась. Оказавшись внизу, она первым делом обвела взглядом помещение. Увидела троих солдат – те, как сговорившись, пялились на нее с одинаковыми подозрительными усмешками. Пересилив нехорошее предчувствие, Эмлин сделала шаг в сторону выхода. Один из солдат тут же заступил ей дорогу. – Куда собралась? Эмлин остановилась. По старой, внезапно проснувшейся привычке попробовала оценить ситуацию. Вывод получился невеселым. Пожалуй, обезвредить этого солдата она бы смогла – и даже без особых усилий. Может быть, при некотором везении даже справилась бы со всеми тремя. Вот только толку с этого не было бы никакого. Наоборот, она подвела бы всех – начиная от Гундульфа и заканчивая Этайн. Эмлин молча кивнула. Затем, не спуская с солдата глаз, шагнула в сторону караульного помещения. Солдат удовлетворенно ухмыльнулся: – Туда, туда! – Заходи, заходи в гости, эра британка, – в тон ему подхватил подоспевший десятник. Отвечать ни тому, ни другому Эмлин не стала, а просто молча распахнула дверь.* * *
В караульном помещении за время ее отсутствия кое-что изменилось. Во-первых, Гундульфу все-таки развязали руки – и это была хорошая новость. А вот во-вторых... Эмлин только и успела, что переглянуться с мужем, когда из темного угла до нее донесся громкий, преувеличенно бодрый голос рыжего мошенника: – Эй, привет! – И ты уже здесь... – хмуро вздохнула Эмлин. Неожиданностью эта встреча для нее уже не оказалась. Но и радости тоже не доставила. – Я уж думал, мы и не свидимся, – безмятежно продолжил Родри. – А видишь, как оно обернулось! Эмлин развела руками: – Ну что ж поделать: видно, судьба такая! – и внезапно удивилась злой язвительности, невесть откуда взявшейся в ее голосе. Что ж, Родри, кажется, удалось невообразимое: поломать ей навыки самообладания, привитые еще в школе скрибонов! Сам же Родри, судя по всему, не смутился ее тону ничуть. Первым делом он радостно осклабился. А затем заявил, показав взглядом на братьев-ливийцев – сначала на таможенника, а потом на десятника: – Ты римское-то наречие вон для них придержи! А нам с тобой пристало по-нашему балакать. Тем более что есть о чем. Сказав это, Родри выразительно посмотрел на нее, а затем хохотнул, словно только что рассказал какую-то веселую шутку.