* * *
Бурная, полная приключений жизнь оруженосца началось у Здравко, в сущности, с недоразумения. Не далее как полтора года назад он был всего лишь слугой в доме богатого карфагенского вельможи. Тогда-то ему и довелось краем уха услышать о некоем воеводе по имени Владимир. Насколько Здравко сумел уяснить из невнятной речи охмелевшего на пиру хозяина, Владимир тот был искусным полководцем и недавно освободил от нечестивых саракинов далекий город со странным названием Пелузий. Ни в географии, ни в военных делах Здравко в ту пору ничего не смыслил, так что имя города оказалось для него пустым звуком. Зато имя воеводы – Владимир – запомнилось сразу же. И не просто запомнилось – запало в душу. Мальчишка-славянин, четвертый год томившийся на чужбине, воспринял его как весточку с далекой родины. Более того – как знак, посланный кем-то из богов – может быть, самим Сварогом, покровителем его семьи, его рода. Как наяву прозвучал тогда в его голове грозный голос огненного бога: «Негоже тебе, Здравко, сын кузнеца Добреги, и дальше ходить в рабах!» Господскую виллу Здравко оставил в ту же ночь – и окраинами города, шарахаясь от редких прохожих и обходя стороной стаи тощих бродячих собак, направился навстречу утренней заре – на восток, к порту. А потом был долгий путь морем. Беглецу повезло: ему удалось незаметно пробраться на большой торговый парусник. Бог весть сколько дней Здравко провел в полумраке трюма, освещавшегося только через крошечное окошко под самым потолком. Он таскал, как крыса, запасы морских сухарей из ящиков, буравил украденным с хозяйской кухни ножом бочки с водой и вином, справлял нужду в дальнем углу, там же мучился жестокой рвотой во время качки... Настоящие крысы в трюме тоже водились – проворные, наглые и злобные. Крысы ловко лазали по ящикам и бочкам, а по ночам забирались на спящего Здравко, норовя куснуть за палец или за лицо. В Александрии – тогда Здравко еще не знал, как назывался огромный, едва ли не больше Карфагена, город, в котором он очутился, так же украдкой выбравшись с корабля, – оказалось ненамного легче. Да, здесь днем можно было увидеть солнце, а воздух – по крайней мере, в стороне от портовых складов – не был наполнен смрадом нечистот. Но теперь Здравко вновь очутился среди людей – многочисленных, шумных, часто одетых в непривычные одежды, почти всегда говоривших на незнакомых языках – а значит, непредсказуемых. В каждом прохожем, останавливавшем на нем взгляд, ему чудился или городской стражник, или работорговец. Сам того не замечая, Здравко отступал на всё менее и менее людные улицы – и в конце концов оказался на окраине города, возле странного каменного здания с плоской крышей и подпертым колоннами портиком. Перед широким крыльцом здания толпилось несколько мужчин явно иноземного и явно военного облика. В длинных туниках до колен, расшитых цветными завитками, длинноволосые, с чисто выбритыми подбородками и густыми висячими усами, они шумно переговаривались на незнакомом Здравко языке, то разгоряченно споря, то весело смеясь, то бряцая друг перед другом внушительного вида стальными клинками. На взгляд Здравко – даром что он и сам, с точки зрения карфагенских римлян, был несомненным варваром – незнакомцы выглядели сущими дикарями – пожалуй, даже бо́льшими, чем прятавшие лица за покрывалами смуглые жители южных гор. И все-таки рассматривать этих странных людей было ему интересно, пусть даже и страшновато. Спрятавшись в тени раскидистого сикомора, Здравко некоторое время исподтишка наблюдал за ними, разглядывал узоры на их пестрых туниках и тщетно пытался уловить знакомые слова в долетавших до него голосах. За этим занятием он даже не сразу заметил, что к сикомору подошли еще двое мужчин – один бородатый, в длинном священническом одеянии, другой чисто выбритый, в короткой многоцветной тунике и в почитавшихся карфагенянами вандальской, дикарской одеждой штанах. Зато когда заметил... Поразили Здравко уж точно не штаны: можно подумать, он не видывал и не на́шивал их у себя на родине! Не удивился он и тому, что мужчины вскоре заговорили между собой на латыни: по его представлениям, именно ею-то и должны были пользоваться важные господа. Но бородатый священник почти сразу же назвал своего собеседника Владимиром! Этого оказалось достаточно. Здравко выскочил из-за толстого древесного ствола, очертя голову пробежал несколько шагов и рухнул перед Владимиром на колени. А из его рта вдруг сами собой полились уже начавшие было забываться слова родной речи: – Не ме прогонва́й, Владими́ре! Опомнился Здравко, когда кто-то с силой заломил ему руку и, тут же ухватив за шиворот, поставил его на ноги. На мгновение перед его носом промелькнул расшитый зелеными завитками рукав оранжевой туники. «Усатый дикарь!» – вспыхнула в голове запоздалая догадка. А в следующее мгновение над головой скорчившегося Здравко прозвучал повелительный голос Владимира: – Легь то тол, а Ки́лху! Железная хватка дикаря тотчас же ослабла. Еще через миг тот отпустил его ворот. Здравко пошатнулся, но на ногах устоял. Недоверчиво шевельнул освобожденной рукой, поднял голову. – Ты кто таков? – спросил Владимир. Слова прозвучали странно, словно говоривший нарочно перемешал их и исковеркал. Но все равно это было понятно! И Здравко воспрянул духом. – Яз сым Здравко, – воодушевленно откликнулся он. – Здравко... – задумчиво повторил Владимир. – И откуда же ты такой взялся? И снова Здравко понял, хотя и не без труда. – Яз сым од Подгоря́ни, – торопливо проговорил он. Потом на всякий случай добавил: – Во бли́зина на Солу́н э. Владимир снова задумался. Затем покачал головой: – Солунь, значит? Далеко же тебя закинуло, приятель! На этот раз Здравко не понял почти ничего, но на всякий случай кивнул. Затем Владимир повернулся к священнику, и они обменялись друг с другом несколькими короткими и уже совсем непонятными фразами. Здравко уловил греческие слова, но это ничем ему не помогло, лишь вызвало тягостные воспоминания. Сам он, хотя и провел детство неподалеку от ромейского города, греческим языком почти не владел. Зато и торговец, купивший когда-то осиротевших детей деревенского кузнеца, и его помощники-надсмотрщики, и моряки на невольничьем корабле, увезшем Здравко в Карфаген, – все они были ромеями и, разумеется, говорили между собой по-гречески. Конечно, священник всего этого знать не мог. И не придумал ничего лучше, как заговорить со Здравко на греческом языке. Что такое «пос и́сэ», Здравко вспомнил сразу: так здоровались друг с другом моряки на том самом корабле. Еще сумел узнать слово «неани́ас»: этим словом торговец называл его на невольничьем рынке. А дальше он просто не смог слушать. Кровь ударила ему в голову, руки сами собой сжались в кулаки. И кто знает, что́ случилось бы, окажись на месте священника кто-нибудь другой! Но Здравко, хотя и был крещен насильно, хотя и продолжал втайне молиться Сварогу, к служителям римского бога все-таки относился с большим почтением. К тому же у священника была такая добрая, такая ласковая улыбка... Взял себя в руки Здравко сразу же. За годы рабской жизни он этому научился: иначе бы не выжил. И тогда же твердо усвоил: злить господ не следует ни в коем случае. А священник в его глазах был, конечно же, «господином». И сейчас Здравко повел себя именно так, как подсказывал ему горький опыт. Осторожно отступил от протянутой к нему руки в широком черном рукаве. Почтительно склонил голову. И тихо произнес, старательно выговаривая латинские слова: – Я не умею говорить по-ромейски, батюшка. Священник замер. Удивленно приподнял брови, затем нахмурился. А потом вздохнул и, покачав головой, с певучим греческим выговором вымолвил на латыни: – Ох... Ну тебе, мальчик, похоже, и досталось... После этого священник снова повернулся к Владимиру. Сказал ему что-то по-гречески. Тот кивнул в ответ. Они перебросились еще несколькими фразами, в которых Здравко не разобрал ни слова. А затем Владимир шагнул к Здравко и распорядился на своем странном, ломаном, но все равно удивительно родном языке: – Пошли со мной, парень!* * *
Так и началась у Здравко новая жизнь – не совсем та, о которой он грезил, пускаясь в безумное морское путешествие, но все равно замечательная. По правде сказать, самая заветная его мечта так и не осуществилась: вернуться в родные Подгоряны не удалось. Более того, быстро выяснилось, что сэр Владимир не приходился Здравко ни земляком, ни соплеменником, что он даже не бывал ни разу ни в Солуни, ни в ее окрестностях. Всё, что оказалось у них общего, – это похожие, хотя и разные, языки. Пусть и с горем пополам, но Здравко и сэр Владимир все-таки могли понять родную речь друг друга – а больше-то им поговорить по-своему было и не с кем. Здравко даже подозревал, что как раз по этой-то причине сэр Владимир и оставил его при себе. Но так или иначе, а на судьбу свою Здравко больше не роптал – тем более что жилось ему теперь сытно и уж точно не скучно. Поначалу каждый день оборачивался для него каким-нибудь открытием. Сначала выяснилось, что усатые дикари в диковинных туниках, когда-то привлекшие его внимание, никакими дикарями на самом деле не были, а служили императору Куберу и императрице Анастасии и к тому же верили в римского бога. Звались они все вместе гаэльской турмой, прибыли с каких-то далеких островов на подмогу здешнему войску, а главным у них был не кто-нибудь, а сам сэр Владимир. С одним из гаэлов, Каэлом О’Десси, Здравко даже умудрился наладить что-то вроде приятельских отношений – благо тот неплохо говорил на латыни и к тому же был старше его лишь на несколько лет. Затем Здравко узнал, что карфагенскому хозяину его не вернут ни при каких обстоятельствах, – и, конечно же, возликовал. Оказалось, что некоторое время назад император Кубер и императрица Анастасия повелели отпустить на свободу всех рабов, – так что по нынешним африканским законам бывший хозяин Здравко оказывался самым настоящим преступником. Новость эта – которая, впрочем, не была никакой новостью ни для сэра Владимира, ни для Каэла, – поначалу казалась Здравко совершенно невероятной, более того – она ломала все устоявшиеся в его голове представления о миропорядке. С рабами и рабством он постоянно сталкивался и у себя на родине, и позже в Карфагене, и это казалось ему обыденным, само собой разумеющимся. Несправедливой Здравко казалась лишь его собственная участь: сам-то он был ни много ни мало сыном кузнеца – человека зажиточного, уважаемого, да еще и будто бы знавшегося если не со Сварогом, то уж точно с его огненными слугами. А сэр Владимир почитал рабство чем-то совершенно возмутительным, противным человеческой природе. И в этом были с ним совершенно единодушны и Каэл, и отец Леонид – тот самый священник-грек, с которым Здравко познакомился в первый свой день в Александрии. Отец Леонид довольно часто появлялся в военном лагере – но не отправлял здесь обряды римской веры: гаэлы ходили молиться в один из городских храмов, – а вел с сэром Владимиром долгие и, видимо, многомудрые беседы. О чем были те разговоры, Здравко не знал, хотя и часто при них присутствовал. Учить греческий язык он упорно не желал. Поначалу Здравко состоял при сэре Владимире денщиком, то есть кем-то вроде слуги: приносил ему с лагерной кухни еду, приводил в порядок его одежду и обувь, даже помогал конюху ухаживать за Эрэ́ром – так звался принадлежавший Владимиру жеребец – высоченный, гнедой с темными подпалинами вокруг глаз и белой звездочкой на лбу, очень красивый, очень сильный и очень своенравный. И все-таки даже в те времена Здравко не ощущал себя рабом. Дело было даже не в том, что сэр Владимир терпеливо сносил всего его оплошности и никогда не поднимал на него руку. Главным было другое: Здравко теперь знал, что он всегда может оставить службу и уйти восвояси, избрав другой путь. Пользоваться этим правом он, разумеется, не собирался, но само сознание такой возможности грело ему душу. Со временем круг обязанностей у Здравко стал расти. Сначала сэр Владимир стал отправлять его в «гаэльскую» казарму с разными мелкими поручениями: что-нибудь туда отнести, что-нибудь передать на словах, что-нибудь спросить. По правде сказать, в первое время Здравко приходилось тяжело: из всех гаэлов сносно на латыни мог говорить только Каэл, а тот бывал в казарме далеко не всегда. Постепенно, однако, Здравко набрался гаэльских слов и худо-бедно приноровился объясняться едва ли не со всеми воинами турмы. Сэр Владимир, однако, на этом не успокоился. В скором времени у Здравко появилась еще одна обязанность: теперь он должен был заботиться не только об одежде своего господина, но и о его оружии. Нет, воевать ни Здравко, ни сэру Владимиру в ту пору не приходилось: город жил в мире – зыбком, напряженном, но все же настоящем. Однако, к недоумению Здравко, даже в мирное время и сам Владимир, и его воины не пребывали в праздности: то и дело они устраивали учебные бои, схватываясь друг с другом то пешими, то конными, не до смерти и обычно даже не до крови, но и нельзя сказать, чтобы совсем понарошку. До поры до времени Здравко до этих схваток не допускался, но все равно не скучал: после каждого такого боя ему приходилось приводить в порядок воинское снаряжение сэра Владимира – если не вороненый клинок его «настоящего», боевого меча, так доспех, а еще щит, а еще учебное копье, а еще конскую сбрую... Спустя еще какое-то время Здравко с удивлением открыл для себя, что сэр Владимир предводительствует не только гаэльской турмой: та была у него любимой, но не единственной. Целая ала была под его началом – две дюжины турм, немногим меньше тысячи конных воинов. Сама же ала входила в состав легиона, а тот каким-то загадочным образом считался частью армии далекой заморской страны, но вроде как служил Куберу и Анастасии и при этом находился в Египте, до которого Здравко добирался морем из африканской столицы никак не меньше двух седмиц. Еще одним открытием для Здравко оказалось, что, служа в легионе, ему было вовсе не обязательно навсегда оставаться в денщиках. «Если у если у тебя хватит духа и сил – станешь таким же рыцарем, как я», – так однажды заявил ему сэр Владимир. Сказано это было мимоходом, по дороге с ипподрома в лагерь, и Здравко поначалу принял эти слова за шутку. Вскоре, однако, выяснилось, сделал это он совершенно напрасно. В очередной раз разговорившись с Каэлом, Здравко с огромным удивлением узнал, что тот сделался витязем вовсе не по праву рождения. Отец у Каэла не был ни военным вождем, ни старейшиной деревни, ни жрецом, ни даже кузнецом – а всего лишь служил конюхом у Владимира в родительском доме. Сам Каэл, надо сказать, своим происхождением ничуть не тяготился. По правде говоря, совсем уж удивительной история Каэла Здравко не показалась. На его родине издавна ходили рассказы, в которых какой-нибудь простой, но очень удалой молодец, вдоволь повоевав против авар или булгар – или же, наоборот, сходив вместе с ними в несколько походов на ромеев, – в конце концов становился прославленным витязем или даже военным вождем. Бывало и так, что соплеменники Здравко сами нанимались на военную службу к ромеям – правда, в родные селения они потом возвращались очень редко. И все-таки одно дело слушать чужие рассказы, и совсем другое – увидеть такого человека собственными глазами. К тому же африканские нравы – а Здравко успел познакомиться с ними даже слишком близко – сильно отличались от бытовавших у него на родине, причем далеко не в лучшую сторону. В полной мере это проявлялось и в отношениях между здешними народами. Горожане, говорившие на латыни и почитавшие себя римлянами, держались наособицу от «варваров» – так они называли ливийцев, населявших окружавшие город засушливые равнины и холмы. Варваров и презирали, и боялись – но тем не менее как раз они-то и поставляли в город и хлеб, и мясо, и оливки. На городском рынке, куда Здравко изредка посылала жена хозяина, торговцами в большинстве своем были именно варвары: в длинных одеждах с остроконечными капюшонами, все как один черноволосые и черноглазые, женщины с татуированными лицами, мужчины с длинными чубами и косами на бритых головах. Иногда, возвращаясь в хозяйский дом с корзинами снеди, Здравко даже удивлялся тому, как сильно зависит благополучие горожан от столь нелюбимого ими народа. Между тем в хозяйском доме если кто-нибудь вдруг заговаривал о варварах, то непременно вспоминал о них что-нибудь дурное. Служанки пересказывали друг другу ужасающие слухи об их кровожадности и вероломстве, о бытующих среди них зверских обычаях. Мужчины сетовали, что варвары разбойничают на торговых путях на суше, нападают на корабли в море и будто бы нарочно портят оросительные каналы, чтобы погубить урожай и поднять цены на зерно. А хозяйка и ее гостьи, однажды узнав, что кто-то то ли из ливийцев, то ли из совсем уж ненавистного истинным римлянам народа вандалов возвысился при дворе, принялись, не стесняясь Здравко, поносить последними словами самого императора! «Этот булгарин Кубер и сам хуже вандала, и притащил с собой таких же. Дикие края, дикие люди, дикие нравы!» – щебетала толстая дама, увлеченно макая в рыбный настой куриную ножку, а подруги поддакивали ей и страдальчески закатывали глаза. Здравко, беспрестанно бегавший между кухней и гостиной, ухватывал тот разговор лишь краем уха, так что подробностей о варварской сущности императора так и не узнал, но и услышанного ему хватило. В его родных краях о народе булгар говорили часто – иногда как об опасных врагах, но чаще как о добрых соседях, кочевавших в степях на полуночной стороне, за Славеевыми горами. Иногда в Подгоряны заявлялись булгарские торговцы: покупали пшеницу и просо, продавали лошадей и овец, войлок и шкуры. Булгарские лошади ценились очень высоко, торговцы славились честностью, а отец, разглядывая оружие и конскую сбрую булгарских гостей, нахваливал искусство их кузнецов. Так что кем-кем, но уж дикарями булгары не были точно! Полезного же из того разговора Здравко вынес лишь одно: ему, по меркам римлян такому же дикарю и варвару, в хозяйском доме надеяться на сколь-либо хорошее будущее не приходилось. Наверное, рано или поздно он все равно решился бы на побег – даже если бы так и не узнал о Владимире. Но вот почему карфагеняне так не любили людей, непохожих на них и говоривших на других языках, долгое время оставалось для Здравко загадкой. Впоследствии, прежде всего благодаря объяснениям сэра Владимира, многое сделалось для него понятнее. Оказалось, что много лет назад в Африку явились из-за моря два воинственных народа – вандалы и аланы. Вместе они где оружием, а где хитростью победили римскую армию, а затем вождь вандалов занял Карфаген и объявил себя королем. После того поражения африканские римляне жили без малого сотню лет под властью пришлых чужеземцев – и, судя по всему, приходилось им очень несладко. Зато потом, когда большая армия, пришедшая из Константинополя, наконец освободила захваченные земли, римляне сполна отыгрались на своих недавних притеснителях. По словам сэра Владимира, почти все уцелевшие в боях вандалы и аланы стали рабами, а немногие избежавшие такой участи бежали в пустыню и в конце концов прибились к ливийцам – тем самым «варварам», которых Здравко хорошо помнил по Карфагену. Видимо, по этой-то причине – по крайней мере, Здравко полагал теперь именно так – нынешние римляне Карфагена и не любили ливийцев. Но самым удивительным для Здравко оказалось совсем другое. Выяснилось, что сэр Владимир даже не догадывался, как много рабов до сих пор оставалось в Карфагене! Похоже, в его представлении даже домашние слуги работали там за плату и были вольны, подобно его денщику Здравко, когда угодно покинуть хозяина. Между тем – уж Здравко знал это точно! – в богатых кварталах, да и не только в них, владеть одним или несколькими домашними рабами было чем-то обыденным. Рабы готовили хозяевам еду, прислуживали в столовых и спальнях, прибирались в доме, стирали и имели еще много других обязанностей, далеко не всегда легких и приятных. Живя в Карфагене, Здравко то и дело сталкивался с братьями и сестрами по несчастью. Происходившие из разных стран, с разным цветом кожи, по-разному выговаривавшие латинские слова, почти все они были или попавшими в неволю в детстве чужестранцами, или их потомками. Попадались, впрочем, среди рабов еще и пленные воины из южных, живших за Великой пустыней племен, но таких было заметно меньше. И все они долгие годы, чаще всего до самой смерти, жили вдали от родины, забывая и языки, и обычаи своих народов. Часто рабы уже не помнили свои настоящие имена – а хозяева обычно называли их кличками, подобными собачьим. Самого Здравко в доме звали Декебалом – сэр Владимир, узнав об этом, почему-то очень развеселился, а потом посулил ему великое будущее. Многие рабы, впрочем, были вполне довольны своей участью – тем более что из окрестных деревень долетали слухи о совсем незавидной жизни тамошних невольников – особенно принадлежавших не римлянам, а ливийцам. Служанки, сплетничавшие на кухне о страшных варварах, тоже, между прочим, были рабынями. Когда Здравко поведал обо всем этом сэру Владимиру, тот надолго сделался мрачен и задумчив. По счастью, вечером того же дня к нему вновь пришел в гости отец Леонид – на этот раз в обществе молоденькой девушки – смуглой, черноглазой и улыбчивой. Втроем они опять что-то долго обсуждали – правда, вопреки обыкновению, очень оживленно, даже шумно – и с каждым словом сэр Владимир всё больше оттаивал. Что удивило Здравко в том разговоре – так это участие в нем девушки. За время своей жизни в Карфагене он успел усвоить, что женщинам не положено вмешиваться в мужские разговоры, что они держатся от мужчин особняком и даже посиделки устраивают отдельно. Эта же черноглазая красавица, казалось, ничуть не смущалась общества, в котором оказалась: она то и дело вмешивалась не только в спокойную беседу, но и в горячие споры двух мужчин – причем проделывала это явно с одобрения обоих – и сэра Владимира, и старика священника. Украдкой наблюдая за девушкой, Здравко удивлялся ее странному поведению – однако почему-то вовсе не возмущался, а невольно любовался ее порывистыми жестами, выразительной мимикой и сияющими в боевом задоре глазами. Что ж, может быть, у здешних жителей другие обычаи, думалось ему – и это объяснение вполне его устраивало. Разговор, как всегда и бывало во время подобных посиделок, шел на греческом языке, так что Здравко сумел понять из него лишь несколько слов. Однако сэр Владимир пришел к его концу совсем в другое расположение духа: он заметно повеселел и оживился. Вопреки обыкновению, в тот раз сэр Владимир, провожая гостей, взял с собой Здравко. Много времени прогулка не заняла: от военного лагеря до домика в предместье, где жил отец Леонид, оказалось рукой подать. Всю обратную дорогу сэр Владимир был по-прежнему весел и оживлен – по мнению Здравко, даже чересчур: таким своего господина прежде он, пожалуй, и не видывал. Расспрашивать сэра Владимира Здравко, естественно, ни о чем не стал – сказались и выработанная в Карфагене привычка держать язык за зубами, и – пожалуй, еще в большей мере – нежелание лишний раз напоминать о своем незнании греческого языка. К тому времени он воспринимал сэра Владимира не столько как господина, сколько как учителя – а позориться перед учителем, разумеется, не хотелось. Вскоре, однако, всё разъяснилось само собой. Стоило им вернуться в офицерскую палатку, как сэр Владимир тотчас же объявил: – Кажется, разобрался я с твоими загадками – и почему у вас в Карфагене так много невольников, и почему ваши римляне так не любят Кубера. Здравко недоумевающе посмотрел на него. Единственной загадкой сейчас ему казалась необычайная веселость сэра Владимира – при том, что они со священником и вина-то едва пригубили. – Да просто всё! – воодушевленно воскликнул между тем сэр Владимир. – Руки у них – у Кубера и Анастасии – еще до городских дел не дошли! Сколько лет-то они в Лептисе прожили, пока Карфаген перестраивался? В ответ Здравко пожал плечами. На его памяти император и императрица вроде бы всегда жили в центре Карфагена, в большом и красивом Новом дворце. А вопросом, почему тот дворец звался Новым, он прежде как-то не задавался. – Лет десять, не меньше! – сам себе ответил сэр Владимир и тут же уверенно продолжил: – Ну вот! Императора с императрицей в столице не было, город жил сам по себе. В нем пробивались новые улицы, строились новые здания – университетские корпуса, театры, библиотеки, храмы, – а люди-то оставались прежними. Они и продолжали жить своим привычным укладом – благо, половину старых кварталов никто не тронул. Что-то в этих рассуждениях сэра Владимира было неправильно – вот только что? Но слов возражения у Здравко не находилось – впрочем, в любом случае он вряд ли осмелился бы вступить со своим господином и учителем в спор. Так что, немного поколебавшись, Здравко все-таки кивнул в ответ. Сэр Владимир тотчас же довольно заулыбался. – Согласен? Вот и отлично! – заявил он. – Подожди немножко – ты эту страну не узнаешь! А потом вдруг хлопнул его по плечу: – Ну так как, Здравко, так и будешь ходить в денщиках или наконец возьмешься за ум? Непроизвольно, даже толком не сообразив, что́ именно его господин имел в виду, Здравко вновь кивнул, а в довершение еще и брякнул: – Возьмусь, сэр Владимир! И тем самым обрек себя на новую, куда более трудную и беспокойную жизнь.* * *
Таким вот образом Здравко и сделался оруженосцем. И, надо сказать, поначалу новое положение совсем его не радовало. Старые обязанности от него никуда не делись, а вот новых к ним добавилось немало. И убедиться в этом ему пришлось уже на следующее утро. Спозаранку сбегав на кухню за завтраком, а потом вычистив сэру Владимиру одежду и вымыв посуду, Здравко намерился было привычно свалить к себе за ширму, где его гостеприимно поджидала складная койка, – а не тут-то было! Сэр Владимир вдруг окликнул его: – Э, а куда это ты собрался? Здравко замер, растерянно заморгал. А сэр Владимир загадочно посмотрел на него и распорядился: – Вот что, пошли-ка на ипподром! И добавил, странно произнося слова, точно стихи читал: – Начинается отделка щенка под рыцаря! Так у Здравко настало время учебы. Осваивать пришлось очень многое – начиная с езды верхом. Прежде Здравко не то чтобы не видывал лошадей, однако дела с ними в общем-то не имел. То, что он с малолетства постоянно обретался у отца в кузнице, ничем особо не помогало: лошадей в его краях отродясь не подковывали. Да и верхом местные жители особо не ездили: вот в повозку коня запрячь или в плуг – это пожалуйста! Случалось, впрочем, что в Подгоряны по торговым и прочим делам наведывались степняки – булгары и авары, – и вот те всегда являлись верхом. Здравко хорошо помнил свой испуг от первой встречи с булгарскими всадниками: они показались ему жуткими чудовищами – наполовину людьми, наполовину конями. Отец тогда вволю посмеялся над ним – однако и сам он, и другие взрослые удивлялись и искусной верховой езде степняков, и их необычной конской сбруе. Особенно Здравко почему-то запомнилось, с каким интересом отец разглядывал аварские кованые стремена. В один из таких приездов степняков Здравко – тогда еще совсем ребенок – впервые побывал в седле. Веселый бритоголовый парень в белой длиннополой одежде – то ли сын, то ли слуга булгарского купца – подманил его к себе и, зачем-то нахлобучив ему на голову свою шапку – остроконечный кожаный колпак с меховой оторочкой, – посадил на коня. Тогда Здравко ничуть не испугался – лишь изо всех сил вцепился обеими руками в торчавший впереди выступ седла, чтобы не упасть. А парень, широко улыбаясь, торжественно провел коня в поводу через добрую половину Подгорян – на зависть приятелям Здравко и, как потом оказалось, к ужасу его матери. Думал ли тогда маленький мальчик из славянской деревни, что когда-нибудь ему придется осваивать и седло, и стремена, и поводья по-настоящему, по-взрослому? Как ни странно, на александрийском ипподроме тот, казалось бы, совсем пустячный детский опыт все-таки пригодился: по меньшей мере он помог Здравко не бояться коня и вообще придал уверенности в себе. А остальное пришло со временем – во многом благодаря помощи Каэла. Тот, как оказалось, был не только искусным наездником, но и большим знатоком лошадей. Так что заодно Каэл принялся обучать Здравко еще и уходу за боевым конем – навыку, очень полезному для рыцаря и совершенно необходимому для оруженосца. На первых порах Каэл часто заменял сэра Владимира также и в обучении Здравко бою – как оружному, так и рукопашному. С фехтованием у Здравко поначалу не ладилось: силы хватало, но очень недоставало скорости. Плохо давались ему и рукопашные схватки: подводила всё та же медлительность. Зато глаз у Здравко оказался неожиданно метким, а рука твердой, и, к удивлению обоих – и учителя, и ученика, – он легко овладел искусством метания ножей и дротиков. Особенно хорошо управлялся он с плюмбатой – коротким метательным копьем со странной тяжелой штуковиной возле наконечника. «Ты прямо как ши», – заявил удивленный Каэл после первого же занятия, когда Здравко быстро, непринужденно и без единого промаха поразил ею все мишени. Вот так Здравко и узнал о странном народе ши, жившем бок о бок с людьми на далеких островах, откуда были родом и Каэл, и сэр Владимир. Народ тот, как оказалось, не только славился удивительной меткостью, но и владел великими древними знаниями – по сути дела, волшебством. Затем со слов Каэла внезапно выяснилось, что как раз из народа ши происходила мать сэра Владимира – ныне правительница крошечного королевства на его родном острове, а когда-то в прошлом великая богиня. Услышав такое, Здравко оторопел: к тому времени он, конечно, догадывался, что сэр Владимир – человек происхождения весьма непростого, но чтобы тот приходился сыном богине – пусть и бывшей, пусть и принявшей римскую веру!.. Но не успел он прийти в себя от этой новости, как Каэл огорошил его следующей, еще более удивительной. Мать Владимира, мало того что была бывшей богиней, – она почему-то считалась хранительницей почти всего острова и – самое главное – каким-то уж совсем непостижимым образом приходилась родной сестрой императрице Анастасии. А еще, по словам Каэла, получалось, что именно она-то и подарила людям те самые волшебные штуки, о которых Здравко успел наслушаться еще в Карфагене, – от пуговиц, невероятно облегчивших надевание одежды, и трубок со стеклами, позволяющих словно вблизи видеть далекие предметы, до совсем уж загадочных паровых кораблей, будто бы не нуждающихся ни в ветре, ни в гребцах. Некоторое время Здравко молча шагал рядом с Каэлом – они как раз возвращались с ристалища к казармам и палаткам – и тщился уложить в голове всё услышанное. Больше всего потрясло его не волшебство, не великие знания и даже не древние боги, а близкое родство сэра Владимира с императрицей Анастасией. Здравко полагал, что вдоволь насмотрелся и волшебства, и тайных знаний в отцовской кузнице. Богами его тоже было, в общем-то, не удивить: те жили по соседству со смертными и знакомств с ними вовсе не чурались. Тот же Сварог, по словам отца, не раз наведывался к нему в гости – чтобы присоветовать что-нибудь по кузнечному ремеслу, а заодно и подглядеть полезное для себя. Зато императорская чета, несмотря на досужие сплетни подруг бывшей хозяйки, казалась Здравко далекой, непостижимой в своих помыслах и при этом невероятно могучей. На следующий день, собравшись с духом, он стал выспрашивать у Каэла подробности о его родной стране. Прежде всего, конечно же, – о родне сэра Владимира, о его матери, о волшебном народе ши. И кое в чем преуспел – даже выпытал, что у сэра Владимира имелась младшая сестра, будто бы тоже владеющая волшебством и вообще очень похожая на мать. Больше, правда, про сестру сэра Владимира узнать не удалось почти ничего: Каэл тут же начал мяться, краснеть и прятать глаза, словно был то ли влюблен в нее, то ли в чем-то перед нею очень виноват. Однако вывод для себя Здравко все-таки сделал, причем весьма простой: от этой сестры-колдуньи, ежели она вдруг объявится в Александрии, и Каэлу, и ему самому лучше держаться подальше: будет и спокойнее, и, пожалуй, безопаснее. Наверное, Здравко продолжил бы и дальше мучить Каэла расспросами – не о сестре сэра Владимира, конечно, а о загадочном острове Придайн и о стране Глентуи. Но не успел. Мирные времена внезапно закончились: после долгого, более чем векового перерыва вновь напомнили о себе южные соседи Египта – воинственный народ блеммиев. Нет, до раскинувшейся в устье Нила Александрии блеммии, разумеется, не дошли – однако приграничный южный город Сиену захватили и вроде бы двинулись дальше на север. Новость с юга страны Александрия, еще не до конца оправившаяся после нашествия мусульман, восприняла очень болезненно. Со времени объявления о вторжении блеммиев не прошло и дня, а город уже наполнился слухами. До Здравко стали долетать совершенно невероятные, безумные россказни о новых врагах: будто бы те даже и не людьми были, а безголовыми чудищами с лицами на груди. Впрочем, поначалу Здравко россказням этим поверил. С чего бы не жить в далеком неведомом краю безголовому народу, рассуждал он, если даже в Славеевых горах, совсем неподалеку от Подгорян, водились не менее странные создания самовилы – колдуньи в облике девушек с козьими ногами? И, разумеется, при первой же возможности он поделился этими мыслями с сэром Владимиром. Возможность эта, надо сказать, предоставилась Здравко далеко не сразу. Это александрийские обыватели могли себе позволить праздно обсуждать тревожные новости да разносить вздорные слухи – да и то многие горожане самых, казалось бы, мирных родов занятий – рыбаки, ремесленники, мелкие торговцы – принялись на всякий случай вспоминать боевые навыки и приводить в порядок оружие. А британским легионерам полагалось выполнять то, ради чего, собственно говоря, они в свое время и прибыли в Египет, – защищать подвергшуюся нападению врагов провинцию дружественной страны. На второй день Здравко уже точно знал: ставшая ему привычной жизнь в Александрии со всеми достоинствами и недостатками подошла к концу. Половине Британского легиона, в том числе и Второй але, которой командовал сэр Владимир, предстоял далекий южный поход – за Мемфис, за Фивы, за Малый и Большой Аполлонополисы... Разумеется, учеба у Здравко закончилась: сэру Владимиру, да и Каэлу тоже, стало теперь не до того. Свободного времени, впрочем, от этого у Здравко не прибавилось – скорее наоборот. Теперь он, как и полагалось оруженосцу, изо всех сил помогал своему господину собираться в дорогу. Вот только сэр Владимир был не простым рыцарем, а предводителем нескольких сотен конных воинов – по-здешнему, префектом. А значит, и забот у него было куда больше, чем у того же Каэла. Теперь сэр Владимир, и прежде-то имевший не так уж много свободного времени, был постоянно занят – то выслушивал рапорты командиров турм, то сам ходил по казармам, а то даже уносился куда-то верхом на Эрэре. Конечно же, на Здравко легла забота обо всем его имуществе – о доспехах, об оружии, о конской амуниции и еще много о чем. Судя по всему, скорого возвращения алы в Александрию не предвиделось – так что, по мнению Здравко, вещей следовало забрать с собой как можно больше – а у сэра Владимира одних только книг был целый сундук. И при этом грузить свое добро на обозные повозки тот не позволял категорически. Рассчитывать, похоже, можно было только на пару вьючных мулов – и всё. А как самому понять, что́ нужно забрать с собой непременно, а чем можно и пожертвовать? Вот и ломал Здравко голову, и все время сомневался – но все-таки на свой страх и риск что-то укладывал в дорожные сумы и сундуки, а что-то оставлял. К позднему вечеру сэр Владимир вроде бы наконец освободился. Ввалившись в палатку, он окинул быстрым взглядом собранные в дорогу вещи, затем отыскал на складном столике загодя принесенный и уже успевший остыть котелок каши и, привычно поблагодарив за заботу, приступил к ужину. А потом вдруг загадочно посмотрел на Здравко и, подмигнув, спросил: – Ну что, оруженосец, готов к первому походу? Тут-то Здравко и решился. Взял да и спросил: – А как эти безголовые доспехи носят? Им же из-под брони не видно ничего будет – с глазами-то на груди! И, устремив глаза на сэра Владимира, он замер в предвкушении интересного рассказа. Сначала сэр Владимир пожал плечами. Затем недоуменно переспросил: – Кто-кто безголовые? – Ну враги эти – которые на юге... – промямлил в ответ Здравко. Слово «блеммии» он уже успел подзабыть и очень боялся его исковеркать. И вообще почувствовал, что выболванил что-то не то – да уж поздно было. А сэр Владимир вдруг расхохотался – да так, что чуть кашей не подавился: – Ты что, моего Плиния втихаря читаешь? Здравко испуганно помотал головой. Кто такой Плиний, он не знал и даже имя это услышал впервые. Хуже того, читать он не умел вообще. Карфагенские хозяева его, понятное дело, грамоте не учили, а в родной деревне о таком чуде, как письменная речь, похоже, и не слыхивали. Ну а таких чудных книг, как у сэра Владимира, – не свитков пергамента, а стопок белых листов в твердых кожаных корочках – ему прежде видывать и вовсе не доводилось. – Да я и читать-то не умею, – неохотно признался он. Деваться все равно было некуда: с сэра Владимира сталось бы вручить ему книгу и велеть прочитать. Сэр Владимир удивленно хмыкнул. Потом нахмурился. Потом с досадой вздохнул: – Эх... Моя оплошка, – и в конце концов подытожил: – Ладно. Вернемся – исправим.