***
Напряжение, воцарившееся в комнате, давило на разболевшуюся голову Декампа. Два кресла, расположенные напротив рабочего стола завуча, занимали он и Алина Беликова. Лица девушки разглядеть было невозможно — она, отвернувшись от обидчика чуть ли ни всем телом, смотрела в окно. Язык тела ее говорил о том, что она вообще не хочет находиться здесь, рядом с ним. Плечи ее слегка подрагивали — вероятно, думалось Жозефу, как остаточное явление после того, как Алина плакала. А может, она плакала до сих пор. От вида девушки желудок юноши скрутило — он действительно очень задел ее, и теперь жалел об этом. — Чем ты думал, Декамп?! — Белланджер, отчитывая ученика, на высокий тон не поскупился. — Школа простила вашей компании выходку с мадемуазель Маньян только потому, что произошел травмирующий инцидент. Неужели ты думал, что тебе и это сойдет с рук? Жозеф молча слушал ругань в свой адрес. Белланджер, совершенно обескураженный его поступком, забыл даже про формальное обращение к юноше. Краем глаза шатен поглядывал на Алину, сидящую как раз со стороны его целого глаза. Девушка не двигалась, будто бы была не живым человеком, а скульптурой; одна рука ее теребила кончик длинной толстой косы, лежавшей на бедре, другая же медленно поглаживала рукоять трости, что наконец была ей возвращена. Движения ее пальцев были умеренными, будто бы она таким образом успокаивала себя. — Что, если бы мадемуазель Беликова не дождалась, пока я проверю все кабинеты перед уходом? Если бы собралась пойти самостоятельно? — не унимался завуч. Голос его почти срывался на гневный крик. — А если бы девушка упала, ты вообще понимаешь, что с тобой было бы, если бы она еще хуже травмировалась? Хочешь посидеть на таком же слушании, как Жан-Пьер? — Нет, месье, — хрипло ответил Декамп себе под нос. Белланджер сурово оглядел юношу; затем взгляд его, жалостливый, упал на девушку, и уставший вздох его сигнализировал о том, что он и без того крайне разочарован. — По просьбе мадемуазель, которая не хочет, чтобы это происшествие обратило на нее лишнее внимание от других одноклассников, я не буду отстранять вас от уроков, месье Декамп, — видимо, найдя момент для собственного успокоения, завуч вернулся к формальному обращению. — Но, вы должны признать свою вину здесь, извиниться перед одноклассницей и проводить ее до дома, если вы все же считаете себя джентльменом. И если я еще раз узнаю о ваших нападках, а также выходках месье Вергу и месье Дюпена в сторону других учениц, все трое будете наказаны. И, будьте уверены, ваш отец будет проинформирован о том, что сегодня произошло. Декамп в изумлении повернул голову к Беликовой — после всего, что он ей сказал и сделал, она еще умудряется выгородить его, пусть это и относится к ее репутации в лицее. Жозеф, минимальной эмпатии в глубине души не лишенный, заметался в своих мыслях; ему стало еще охотнее презирать себя за такой плохой поступок по отношению к совсем невиновной однокласснице. Все же, Алина и правда была не из их, французского мира. — Я признаю, что поступил очень жестоко по отношению к тебе, Алина. Я не должен был лишать тебя твоей трости и подвергать опасности, — не теряя времени, Жозеф обратился к девушке, что все также сидела, отвернувшись. — Прости меня, Алина. Повисло выжидающее молчание. Шатен, пристыженный и уязвленный в собственной гордости и чувства того, что только что он через нее перешагнул, ради девчонки, с волнением наблюдал за девушкой, ожидая ответа. Белланджер, наблюдая за студентами, теперь не вмешивался; его работа уже была сделана. Беликова, будто бы ожив, зашевелилась на сидении: рука ее крепче сжала латунную рукоять трости, а лицо, наконец, показалось, но лишь на половину — девушка посмотрела на завуча. — Разрешите уйти, месье Белланджер? — тихо вопрошала Алина. Голос ее, лишенный каких-то особых эмоций, слегка отличался теперь сиплостью. — Да, конечно, — мужчина, видимо, не ожидавший такого резкого закрытия темы, даже как-то опешил. — Идите… вы двое. Декамп, обескураженный игнорированием девушки к себе, даже не сразу понял, что завуч обращался к ним двоим. Он еще помнил про приказ Белланджера сопроводить Алину до дома, но что ему делать теперь, когда она даже не приняла его извинений? Парень поднялся вслед за девушкой, и двое молча покинули кабинет. Алина двигалась медленно; то усердие, с которым она все эти дни вышагивала по территории школы, стараясь при этом выглядеть так, будто бы с ней все в порядке, и она не хромает вовсе, испарилось после пережитого стресса; спина ее, всегда идеально ровная, скривилась, а взгляд ее был направлен под ноги. Ей, очевидно, не хотелось находиться в обществе своего обидчика, но организм не обманешь, и даже самое сильное презрение не способно было заставить девушку отбросить трость и побежать от него как можно быстрее и дальше. Жозеф неотступным призраком следовал за ней, не решаясь подать ей руку для помощи, но идя с ней шаг в шаг, хотя бы имитируя помощь в сопровождении. Он все думал о произошедшем: как ему теперь предстоит неприятный разговор с отцом, с которым наверняка уже спешил связаться месье Белланджер, о своем извинении и Алине, все еще хранившей холодное, неприступное молчание. Внутренний двор и окрестности вокруг школы окончательно опустели, когда Беликова и Декамп вышли из здания. Юноша, от нечего делать, достал сигарету. Табак обещал хоть немного притупить головную боль и скрасить медленную, вынужденную прогулку до дома одноклассницы. Жозеф подумал, что можно было бы и наплевать на приказ завуча да оставить девчонку позади, поспешить к себе домой, да только как-то не хотелось. Уязвленный вид брюнетки говорил за девушку сам — проводить ее нужно. Пускай она этого не признает, и, скорее всего, никогда об этом не попросила бы лично. Тем более, когда парень уже смирился с тем, что он сам серьезно провинился перед Алиной. — Может, сумку хоть дашь? — Декамп, выдыхая дым, свободной рукой потянулся в сторону девушки; на удивление, она не возражала и ранец молча передала. Позиция девушки «проглотить язык» изрядно задевала юношу. — Я правда сожалею, Алина. Девушка продолжала играть в молчанку. Тем временем пара свернула на главную улицу округа, усыпанной магазинчиками, кафе и примитивными парикмахерскими. Здесь, на исходе дня, кипела жизнь; туда-сюда сновали жители маленького района, занятые своими маленькими делами. Их городок, Сен-Жан-д’Анжели, не насчитывающий даже десять тысяч человек, был ничтожен в сравнении с Парижем, где выездами работал месье Декамп-старший. Чета Декамп, в меру состоятельная, могла позволить себе жить в столице — или даже в любом крупном городе Англии, куда отец регулярно берет Жозефа с собой в командировки. Молодой, жаждущий развиваться и двигаться дальше, туда, где готовый к переменам юноша может обогнать своего родителя, уверенно идущего по протоптанной много лет назад дороге рядового дипломата, парень не понимал, что держит его родителей здесь, в богом забытой деревне. Бросив еще один взгляд на спутницу, он вдруг вспомнил, что ее бабушка, мадам Беликова, что происходила из знатной семьи в своей стране, тоже предпочла прожить старость здесь. — Ты так и будешь обижаться, мадемуазель? — Жозеф, которому изрядно надоело непрерывное напряжение, решил попытаться разговорить Алину. — Я был искренен в своих извинениях. Вот, даже сумку несу твою. Хочешь, и тебя могу? — Переломишься, — грубо отрезала Беликова, не повернув даже головы к сопровождающему. «Ну, хоть что-то», — раздалось в голове юноши. — Да ладно, я вполне себе могу понести на руках девчонку, даже такую высокую, как ты, — тон со смущенного постепенно переменился на игривый. Если это будет провоцировать ее на ответ, пусть даже такой сухой, Жозефу станет намного легче. — Твоя коса, поди, тяжелее будет. — Декамп, если тебе скучно, отдай мне ранец и иди домой сам. Я не просила меня провожать, и месье Белланджеру ничего не скажу. — Нам в одну сторону, если ты не в курсе. Тем более, я по доброте душевной исправляю свой поступок, — Декамп пожал плечами. — Видишь, я могу признавать свои ошибки. — Рада за тебя, не поверишь, — сарказм, протянувшийся в ответе девушки, заставил парня повеселиться; он, закинув женский ранец себе на плечо, пошел чуть более свободно, но не быстро, подстраиваясь под Алинины медленные шаги. Двое уже свернули в сторону своих домов, теперь идя по узкой каменной улочке. Беликова, еще не привыкшая до конца к местной архитектуре, держалась подальше от дороги, не разделенной на проезжую и прохожую части. — Все хотел поинтересоваться, да случая не было, — вспомнил вдруг юноша, пропуская спутницу ближе к стене дома, а сам отгораживая ее от дороги, где могут проехать редкие в предвечерний час автомобили. — Ты из Советского Союза, но на русскую не похожа. Слухи о тебе разные ходят. Кто-то говорит, что ты наполовину китаянка. — Китайской крови во мне, как в тебе африканской, — раздраженно усмехнулась Беликова, но, на удивление, решила поделиться коротким пояснением: — Внутри Союза есть малые Республики, Казахская — одна из них. Моя мама там родилась, и она — чистокровная казашка. А папа мой русский. — Интересная ты смесь, — комментарий, брошенный Жозефом, Алину позабавил; не он первый из местных, кто интересуется ее расой, не он и последний, вероятнее всего. Пара постепенно добралась до двери дома Беликовых; через несколько десятков метров виднелся вход в квартиру семьи Декамп. Юноша, оглядевшись, еще рассмотрел девушку: плечи ее, до этого понурые, теперь расслабленно выпрямились, а сама Алина выглядела куда спокойнее, чем в школе. Коса ее, что неожиданно для себя подметил Жозеф, своей длиной и объемом подчеркивала ее уникальность — мало какая француженка могла похвастаться красивыми волосами, кончики которых доставали бы до самого бедра. Местные девушки либо поддерживали стандартную длину от плеч до груди, либо стригли их совсем коротко, в погоне за европейскими тенденциями красоты. Чем дольше взгляд парня задерживался на ней, тем дивней казалась ему одноклассница. Алина, замявшись у придверных каменных ступеней, с неловкостью глядела себе куда-то под ноги: не зная причины, неосознанно она сжималась в присутствии рослого шатена, за каких-то два дня успевшим стать кошмаром ее школьных будней. Сегодняшнее происшествие выбило ее из колеи, а теперь она позволила главному задире лицея проводить ее до дома, как ни в чем не бывало. Расскажи такое Мишель и Симон, и они не поверят в то, что сам Жозеф Декамп признал свою вину и попросил прощения. — Ну так что, — выкуренная сигарета наконец была брошена парнем из рук, и Жозеф засунул их в карманы коричневых брюк. Неловкая пауза была прервана: — ты меня простила, или нет? — Не знаю, Декамп, — Беликова закатила глаза. — Прости тебя сегодня, так завтра ты опять что-нибудь устроишь. И твои дружки. Алина протянула руку, желая вернуть свою сумку, что все это время висела на плече у одноклассника. Жозеф, однако, расставаться не спешил — он игриво отвернул плечо от девичьей ладони, и нахальная, но беззлобная ухмылка опять поселилась на его лице. Оливковый цвет его кожи переливался под разыгравшимся солнцем; глаз его, не прикрытый куском ваты, играючи поддразнивал девушку. Такой его вид, вновь обретший проказливость, отчего-то заставил девушку смутиться. Алина лишь надеялась, что легкий румянец, прибившийся к ее щекам, будет сочтен за чувствительность к солнечным лучам. — Не устрою. Заключим перемирие? — навстречу ей протянулась мужская рука. — Я, Жан и Шарль тебя трогать не будем. А ты меня сейчас прощаешь. Как тебе? Алина, при всей своей обиде за сегодняшний поступок, чувствовала, как сдается; как трескается льдинка, поселившаяся в ее груди после проступка Декампа. Она сама, хоть и по жизни являющаяся отходчивой и не скупой на прощение, все же не ожидала, что харизма ее одноклассника так быстро возьмет вверх над ее разочарованием. Еще хуже ей было от непонятного, скребущего в животе чувства, никогда прежде ей не испытываемого: от жалости за покалеченного в первый учебный день, обратившееся в опаску и презрение, а теперь в желание простить ему все обиды и наладить их сложные, неустойчивые взаимоотношения. Проблем с другими студентами Алина больше не желала — возможно, сейчас перед ней единственная возможность закрыть всю эту неприятную историю и сосредоточиться на учебе. — Ладно, я тебя прощаю. Но это не значит, что мы теперь друзья, — уступила, наконец, Алина, соединяя свою и его ладони в маленьком рукопожатии. — Иди уже домой. — А «спасибо» за то, что проводил? — усмехнулся шатен. Ранец, покоившийся на его плече, теперь оказался в руках у его хозяйки. Она, как ни в чем не бывало, побрела к двери в свою квартиру. — Это твоя расплата за сегодняшнюю выходку, — бросила ему девушка через плечо, прежде чем скрыться за темной дверью. Парень, отчего-то довольный, хмыкнул и направился к себе.***
Так, относительно спокойно для Алины прошел первый месяц учебы. Адаптация, еще только набиравшая обороты для иностранной студентки, проходила по-разному; развернувшаяся драма с Декампом в начале учебного года относительно быстро забылась. Жозеф, как и обещал, свои нападки прекратил, и теперь, кроме как в классе, они практически не пересекались. Алину подобный расклад более чем устроил: она, наконец, могла сосредоточиться на том, чтобы полностью погрузиться в учебу. По мере возможностей она подтянула оценки до стабильно-хороших — к двадцати балльной системе оценивания Беликова привыкла не сразу, но сравнить свои безупречные «пятерки» в старой советской школе, и колебавшиеся от двенадцати до шестнадцати баллов отметки в лицее труда ей не составило. Впереди было еще много работы: как и ожидалось, с латынью у Алины сразу не задалось, а также хромала французская литература, с редкими выражениями местных классиков девушка, что еще только совершенствовала разговорный французский, не сталкивалась; особого внимания также требовали некоторые технические предметы, термины в которых зачастую ее больше путали, чем помогали понять тему. Вывод напрашивался один — Беликовой не хватало знаний французского. Конечно, она бегло говорила на нем с местными, и в разговоре ей почти не составляет труда понять как одноклассников, так и учителей, но академического уровня ей все же не хватало. Вспомнился непростой для Алины август: тогда Надежда Михайловна, только разобравшись, как «узаконить» нахождение своей внучки в стране, стала подыскивать ей школу. Алина могла попасть в коллеж, где учатся дети с одиннадцати до четырнадцати лет; все же, ей чудом — и замолвленным бабушкой словечком — удалось сдать экзамены и поступить в лицей, продолжив учебу со своими ровесниками. Теперь же приходилось экстренно догонять своих сверстников, если Беликова все же собиралась продолжить образование и поступить в университет. Несмотря на оптимизм Надежды Михайловны в этом вопросе, Алина так далеко не заглядывала — в сердце теплилась надежда на то, что совсем скоро папа разберется со всеми своими проблемами, и родители смогут забрать ее домой, в родную Алма-Ату. За этот месяц Алина сблизилась с остальными девочками в своем классе. Анник Сабиани, куда более холодная и отстраненная, слегка растаяла к иностранной однокласснице, и хотя они не всегда делили одну парту, все же смогли найти общий язык хотя-бы в пределах школы. Мишель Маньян и Симон Палладино, наоборот, часто и с удовольствием общались с Алиной, хоть они и были друг с другом куда ближе. Улыбчивые и мечтательные девочки часто провожали одноклассницу до дома, и уже пару раз успели погостить у нее и даже познакомились с Надеждой Михайловной. Алина, что в новых условиях предпочитала часто занимать позицию наблюдателя, успела понять, от чего Анник так холодна к двоим одноклассницам: Сабиани, по своим личным причинам, не только выглядела старше остальных, но и по характеру была куда сильнее и строже, чем две наивные, не обремененные взрослыми заботами девчонки. Алина чувствовала, что была чем-то средним; она росла в абсолютной родительской любви, что окутывала ее, словно панцирь, сквозь который невозможно было разглядеть проблемы, ежедневно настигающих взрослых людей в их обществе. Она — дочь госслужащего, но в работе отца не понимала ничего, и детского любопытства все же не хватало в ней, чтобы задавать вопросы. Куда ближе и понятнее ей была мать, что работала в ее школе, и каждый день мать и дочь были друг у друга на виду. В Алинины четырнадцать все изменилось; панцирь дал трещину, когда стало заметно тревожное, раздраженное состояние папы. Глава семейства Беликовых даже увлекся алкоголем, когда ситуация, до сих пор оставшаяся для Алины большой загадкой, обострилась и вынудила отца написать первое за долгое время письмо во Францию. Мама, изо всех сил поддерживавшая мужа, ничего толком не объясняла — навряд ли она сама знала все, что происходит у него на работе. Первое нападение на их семью, застигшее Беликовых врасплох, случилось, что иронично, в международный день защиты детей. Алина тогда только начинала наслаждаться каникулами и еще не знала, что больше не вернется в родную школу. Группа мужчин ворвались в квартиру поздно вечером, когда семейство готовилось ко сну. Избили ее отца; ей и ее маме тогда еще ничего не угрожало, но страх, поселившийся в голове юной девушки, страшный вид избитого до кровавых подтеков отца, до сих пор иногда преследовал Беликову по ночам. Требовали какие-то документы; среди вороха сплошных матерных угроз, маминых криков и плача, Алина не разобрала, что конкретно искали. Через неделю после того переключились на Алину и ее маму, подлавливая на улице и запугивая, требуя у них надавить на Беликова-старшего и передать нужные бумаги. Девочка тогда перестала выходить на улицу; вовремя из школы в отпуск вышла и мама, и женщины укрывались дома. Участились скандалы между родителями, которые Алина старалась игнорировать, цепляясь за последнее, что осталось от ее панциря, защищающего от всех проблем. Наверное, произошедшее с Алиной этим летом в какой-то степени тоже закалило ее. При всей ее сохранившейся несколько детской любви к жизни, невинности и добродушию, наивной девушка не представлялась, и инфантильной уж точно не была — видимо, поэтому Сабиани она нравилась все же больше, чем другие девочки, особых планов на жизнь пока не строящие. Особую симпатию у Алины, несомненно, вызвала мадемуазель Кюре — милая молодая учительница английского, на чей урок Беликова мысленно летела на воображаемых крыльях. Этот предмет, безусловно, был ее лучшим — лучшей она, к восхищению и зависти некоторых одноклассников, была и среди остальных. Но не столько предмет вызывал у нее нежные чувства, сколько сама учительница, с которой Алина завела привычку общаться на переменах, по возможности. Кюре своей женской чуткостью и дружелюбным отношением напоминала Беликовой мать, по которой та сильно тосковала. Пожалуй, именно учительница английского знала о ситуации Алины лучше всех — конечно, без шокирующих подробностей — и всегда поддерживала ученицу, справляясь как о ее настроении, так и о здоровье.***
Прохладный пасмурный октябрь сменил предшественника, быстро забрав в объятия плотных серых облаков едва пробивающееся солнце. Студенты сменили легкие кофты на плотные, стильные пальто и куртки; частым аксессуаром жителей Сен-Жан-д’Анжели теперь был зонтик, так как в любое время мог застать врасплох противный дождь. На женскую «моду» погода не влияла — Алина ужасалась, как в довольно прохладную погоду девушки и женщины, пускай и в учебном заведении, неотступно избегали ношения брюк, что в местных традициях считалось моветоном. Поэтому Алине пришлось подстраиваться — упертых взглядов окружающих ей хватало и по сей день. Девушка, к собственному неудовольствию, опаздывала на урок французской литературы. Конечно, учителя прощали задерживающуюся по понятным причинам студентку, но Беликова все равно чувствовала себя неудобно, когда на ее травме акцентировали внимание. Зашла в класс она, конечно же, последняя — месье Марселин, как ни в чем не бывало продолжал свой урок. Сбоку от двери девушка повесила к остальным курткам свой бежевый плащ, открывая чужому взгляду простое платье-футляр. Пыльно-розовый цвет играл на контрасте с ее длинной черной шевелюрой, сегодня собранный в простой хвост. Сегодня Алина уже успела получить пару-тройку комплиментов к своему образу, хотя выдающимся она его не считала. Вероятно, парни сегодня обращали внимание совсем не на красивую ткань платья, что заметно, хоть и в рамках приличия, облегало женскую фигуру. К своему удивлению, девушка заметила, что ее привычное место рядом с Анник уже было занято; Пишон, смущенный внезапным соседством с девушкой, что была ему небезразлична, неловко смотрел на Алину, чье место он занял. — Мадемуазель Беликова, не пугайтесь, я временно пересадил некоторых из вас, — поспешил объясниться учитель. — Займите свободное место рядом с Декампом. Задорный гул прошел среди мальчишек. Алина, озадаченная таким решением преподавателя, послушно двинулась к третьей парте крайнего к двери ряда. Она теперь занимала место Жана Дюпена, когда тот сидел почему-то с Фельбеком на первой парте. Декамп негативно на Беликову не отреагировал. Их отношения, полностью перешедшие в нейтральные, ограничивались лишь короткими редкими переглядками или неожиданной встречей «по-соседски». — Итак, на следующей неделе мы проведем урок, посвященный вашим презентациям, — начал свои пояснение месье Марселин, пока Алина выкладывала учебные принадлежности на свою часть стола. — До этого вы должны подготовить презентации в паре. Декамп, в отличие от Сабиани, на общей парте не скромничал — занимая много места, он расслабленно откинулся на спинку своего стула, слушая учителя. Выражение лица его невозможно было разглядеть полностью — Алина сидела слева от парня, как раз со стороны его черной глазной повязки. Новый аксессуар появился у него относительно недавно, заменив ватный диск. Это говорило о том, что рана Жозефа достаточно зажила, и теперь она скрывалась за пиратской повязкой лишь из эстетических соображений. С ней он, что уж говорить, выглядел куда угрожающе и сильно выделялся на фоне остальных школьников. Возможно поэтому Беликова, сетуя на свою мягкотелость, постеснялась выражать однокласснику свое недовольство. — Вашим напарником будет ваш сосед по парте, и вы вместе представите свою работу. У кого-нибудь есть вопросы? — преподаватель, довольный собственной идеей «креативного» урока, ожидал реакции студентов. Алина была другого мнения — ее вполне устроил бы тандем с Анник, что была одной из лучших студенток в классе, соревнующейся лишь с Дидье Фельбеком. И почему именно Декамп, среди двадцати с лишним человек в классе, будет ее партнером по проекту?! Рука Беликовой взметнулась вверх прежде, чем она успела дважды обдумать свой вопрос в собственной голове. — Да, мадемуазель? — Можно узнать, почему вы пересадили некоторых учеников со своих мест? — Декамп, голову повернувший к девушке на ее вопрос, оглядел ее нечитаемым выражением лица, наблюдая за явным ее недовольством. — Исключительно из соображений о продуктивности некоторых студентов, мадемуазель Беликова, — Марселин перевел многозначительный взгляд на Дюпена, что неловко отсиживался на непривычной ему первой парте. Остальные парни, знавшие о дуэте Жана и Жозефа куда больше девочек, пустили по классу веселые смешки. — Так как месье Дюпену и Декампу нужны партнеры… сдержанные и прилежные, я не нашел варианта лучше, чем вас с месье Фельбеком. Вы не согласны? — Все в порядке, месье, я просто поинтересовалась, — оспаривать решение учителя было бесполезно, а потому Алина сдалась. Откуда-то спереди голову на нее повернул Фельбек. Взгляд его выражал молчаливое согласие с одноклассницей — ведь и ему достался не самый лучший напарник. На памяти Беликовой, это был первый случай, когда консервативный скептик Дидье в чем-то был солидарен с девчонкой. По классу пробежало игривое перешептывание: парни подтрунивали над двумя образовавшимися парами на этом предмете — Сабиани с Пишоном, и Беликовой с Декампом. Алина раздраженно закатила глаза — дурные головы этих мальчишек взорвались бы, если бы они узнали, что в советских школах весьма нормально, и даже обязательно, чтобы мальчики всегда сидели с девочками за одной партой и работали вместе, на равных. Взгляд ее автоматически упал на справа сидящего непрошеного соседа — Жозеф Декамп сложившийся ситуацией был более чем доволен, что было видно по его озорному взгляду и приподнятому уголку губ, предназначенными только Алине. Кажется, в их перемирии зрел новый виток развития.