Карфаген

Лондонское солнце не греет. Оно светит ярко, слепит глаза, но такое же холодное, как и сердца некоторых обитателей «Туманного Альбиона». Многочисленных туристов, прибывших сюда, это не пугает, они продолжают исследовать улицы города и набивают валютой карманы владельцев пабов и продавцов. Бояться холода в приверженной многовековым традициям Британии не стоит, ее земля кишит представителями тех, чье имя и является синонимом слова «страх». Арес стоит у входа в элитный клуб «Желтый Дракон» с накинутым на плечи серым пальто и пытается надышаться свежим воздухом до того, как вернуться обратно внутрь. Арес прибыл в клуб в четыре утра, и, к своему сожалению, не отдыхать. Он уже поговорил с представителем боро Камден, где находится одна из его лабораторий, и провел встречу по поводу «дыр» в системе безопасности Харона и ключевых объектов клана Азари. Арес, который и ушел в науку, чтобы быть подальше от всего, что касается вопросов расширения и безопасности, вынужден периодически возвращаться в прошлое по настоянию Каана. До того, как заняться наукой, Арес был воином, и как бы он ни сопротивлялся тому, что Каан иногда поручает ему дела, не связанные с его нынешней деятельностью, в итоге, он, как и все приближенные главы клана, сдается. Вот и сегодня он прибыл в «Желтый Дракон» по заданию и понял, что его и так начавшийся не как обычно день окончательно испортился. В пару Аресу поставили Асмодея. Асмодей причисляет себя к одной из древнейших цивилизаций — Китайской, говорит, что он потомок гуннов и даже занимал высокий пост при династии Цин. На вид Асмодею чуть за тридцать, у него ярко выраженные углы челюсти, прямой нос, тонкие губы и глубоко посаженные глаза. У Асмодея так же густые черные волосы, которые он чаще всего собирает в низкий хвост. Широкие плечи, накаченные предплечья и вся его стойка говорят о том, что он и сам не гнушался выходить на поле боя и большую часть жизни провел в бою. Арес не испытывает теплых чувств ни к кому из клана, во всяком случае, это именно то, в чем он себя убеждает, но Асмодея он на дух не выносит. Асмодей точит на него зуб из-за того, что, якобы, Аресу все сходит с рук, не стесняется говорить, что тот на особом счету у правителя первородных, и постоянно пытается его поддеть. На самом деле истоки этой неприязни и даже вражды берут начало в двадцатом веке, когда во время первой и последней открытой стычки с кланом Ичиго Арес заявился под конец битвы, но забрал всю славу себе. Асмодей затаил злобу, потому что тщеславный первородный скрыл от отсутствующих в битве представителей клана, что вместо того, чтобы помогать своим, развлекался с гейшами. Во время обсуждений итогов битвы Асмодей тоже рассказал свою версию, но, учитывая, что Арес ее не подтвердил, ему никто не поверил. Эта «победа» принесла Аресу тогда не просто похвалу, но значительно продвинула его вперед в иерархии Харона и поставила рядом с Раптором и Кираном. Пусть Каан говорит, что в клане Азари все равны — это не так. На деле, основные решения принимает именно четверка, а не остальные исполнители. Асмодей поклялся когда-то отомстить лживому первородному, на что Арес невозмутимо заявил, что ему бояться нечего. Арес улыбается проходящим мимо девушкам, судя по акценту, прибывшим из США, и, получив в ответ не менее яркие улыбки, переводит взгляд на представителей дорожной службы, обставляющих конусами тротуар. Перекинувшись парой слов с трудягами, Арес возвращается в клуб, в котором после солнечной улицы темно, как в пещере. Представитель Камдена уже покинул Асмодея, и Арес, чья изначальная цель была именно в этом, очень рад, потому что мужчина душился каким-то мерзко-сладким парфюмом, и его разрывало от желания оторвать ему голову. Арес бы так и сделал, но потом ему досталось бы от Каана, и поэтому он решил остыть и устроил себе короткую прогулку. Асмодей тоже времени не теряет, он уже прижимает к себе красивую блондинку лет двадцати и подливает ей вина. Арес проходит к дивану и, окинув девушку недовольным взглядом, опускается на свое место. — Что опять не так? — хмурится Асмодей, которого раздражает то, что Арес никогда не скрывает свою неприязнь. — Слишком молода для любителя стариковского мяса? — За языком следи, — опасно блестят глаза Ареса. — Да, мне всегда нравились женщины и омеги постарше, моей нынешней пассии Аве пятьдесят, и она роскошна, — поджигает сигару альфа и, закинув ногу на ногу, прислоняется к спинке кожаного дивана. — Есть в них особая притягательность, этакая грациозность и опыт, которые делают их воистину желанными. — Будто хоть кто-то на этой бренной земле может быть старше тебя, — усмехается Асмодей, притягивая поближе девушку, в глазах которой нет ничего, кроме тупого обожания. — Хотя, признаю, иногда и я делаю исключения, — скользит безразличным взглядом по его спутнице Арес. — Разнообразие помогает придерживаться любой диеты. — В твоем случае разнообразие и пол не различает, а я этого не пойму, — кривит рот Асмодей. — И я не только про твое прошлое с Кираном, а еще про то, что ты потребляешь все подряд, не ставишь разницу. — Гомофоб ты, Асмодей, детка, — цокает языком Арес. — Мы живем в двадцать первом веке, а ты так и застрял в древности. Зачем ограничивать себя, если нам во владение дана земля, и она пестрит всем, чем угодно? Я беру с этой скатерти все. Хотя, легко обвинять меня в том, чего вы не понимаете, и при этом ни у кого из вас никогда не было длительных отношений. Ну, кроме Раптора, он вообще бы женился, если бы женишок не подох. Вы просто снобы. — А ты только изображаешь клоуна, но я знаю, что Каан не тот, кто терпит фривольности, и если ты все еще в клане, значит, ты не так прост, как кажешься, — подается вперед Асмодей, который и правда не понимает, почему чрезмерно вспыльчивый и экстравагантный Арес числится в любимчиках правителя первородных, а он нет. Асмодей никогда не нарушал приказы, четко выполнял любое задание и всячески старался угождать правящей верхушке. Он даже думал, что Ареса и Каана связывает какая-то особая связь, но со временем понял, что ничего такого между ними точно нет. Каан не был замечен в связях с альфами, не в этой жизни точно. — Жаль, что все, чем обладаешь ты, на поверхности, и выкапывать нечего, — скалится Арес и подмигивает обслуживающему их официанту-альфе. Паренек, которому на вид чуть больше двадцати, моментально смущается. — Ты пользуешься своей красотой, Арес, и больше у тебя ничего нет, — Асмодей плохо скрывает раздражение в голосе. — Можешь говорить, что угодно, но путь себе ты прокладываешь через постель, и не знаю, кому тебе пришлось дать, кроме Кирана, но знаю, что долго так продолжаться не будет. — Опять ты за свое, — закатывает глаза Арес. — Тебе везде мерещится двойной смысл, хотя я там, где я есть, только благодаря этому, — стучит себя по лбу. — А еще, благодаря тому, что причисляешь себе чужие заслуги, — цедит сквозь зубы Асмодей. — И снова мы пришли к Ичиго, — злится Арес. — Да, я опоздал, но мне понадобилось пару минут на то, чтобы сделать то, на что ты потратил час. — Это была моя победа, а не шлюхи, которая забрала ее себе, — сжимает ладони в кулаки Асмодей, и хотя воздух пропитан десятком других запахов, Арес все равно выделяет в них нотку приближающейся битвы. — Наилучшее богатство — безразличие к тому, что есть у других, а ты так и останешься с нищебродской душой, — уже спокойно отвечает Арес, который совсем не настроен на то, чтобы пускать в ход кулаки. — Я люблю этот клуб и только поэтому прощаю тебе оскорбление. — Ничего, рано или поздно ты оступишься, и даже Киран тебя не прикроет, — тянет к себе стакан с виски Асмодей. — Не переживай, я придерживаюсь Сун Цзы, на открытый конфликт ни с кем не иду, и знаю, что труп моего врага проплывет мимо, — смеется Арес. — Так что, смирись, что всегда будешь вторым после меня, и лучше думай о том, как бы по реке и твой труп не проплыл. — Продолжай ублажать себя самолюбованием, а я поеду и отдохну с красоткой, — поднимается на ноги Асмодей, которого утомил этот короткий диалог. — Мы все платим по счетам, и ты заплатишь, — он протягивает руку девушке и вместе с ней двигается к выходу. — Ублажать меня будет этот миленький официант, прекрасный день, чтобы вкусить свежей плоти, — подзывает официанта Арес, и тот, словно под гипнозом, обходит стол и опускается на его колени. Арес крепко обхватывает его за талию, поглаживает спину и чувствует легкий трепет, который приходит каждый раз, когда добыча сама идет в его руки. — Я хочу тебя съесть, — шепчет ему Арес, в стеклянном взгляде парня осознанности ноль. Он открывает ему шею, и Арес, вонзившись клыками в его горло, медленно испивает кровь, горячими струйками пробуждающую в нем каждую клетку. — Сними эти безвкусные штаны, — окровавленными губами шепчет ему в ухо первородный и проводит языком по его горлу. Парень, который с трудом контролирует свои пальцы, исполняет его просьбу. Ареса не смущает, что они не единственные посетители клуба, он возвращает его снова на свои колени и, доведя его до исступления умелыми ласками, расстегивает свои брюки. Парень и стонать не может, потому что Арес накрывает ладонью его рот, и, вогнав в него свой член, возвращается к ране на горле. Мальчик слишком сладкий и податливый, все как Арес любит, и он уже знает, что не остановится, выпьет его до дна. Он двигает бедрами, крепко удерживает его на себе и поздравляет себя с тем, что даже отвратительный день он сам смог немного исправить. Еще пара толчков, парень сжимается вокруг его члена, и Арес, чей мобильный звонит на пике оргазма, смачно выругивается. Он снимает парня с себя и, проведя языком по месту укуса, укладывает его на диван. — Жаль, испить тебя мне не дали, но мы повторим, — поправив одежду, поднимается на ноги Арес, и, положив под стакан чек с круглой суммой, покидает заведение.

***

— Человек, — шумно втягивает воздух вошедший в тронный зал Харона Киран. Он смотрит на стоящего у стола Раптора, а потом переводит взгляд на высокого худощавого парня в военной форме MultiCam Black, которую носят спецвойска. Волосы незнакомца зачесаны назад, открывая вид на высокий лоб и скулы, о которые можно порезаться, а в глазах у него не присущая суетливым людям абсолютная безмятежность. — Что человек делает в тронном зале Харона? — убедившись в своих подозрениях, мрачнеет Киран. Люди, которые бывают в Хароне в основном, чтобы накормить или развлечь первородных, в тронный зал не допускаются. Даже вампиры, которые следят за безопасностью дворца или обслуживают своих господ, не имеют доступ в эту комнату. — Это Джулиан, — отвечает Раптор. — Один из лучших моих воинов. — Тот самый Джулиан? Тебя ведь Асмодей обучал? — моментально смягчается Киран, вспомнив о достижениях молодого воина, и, подойдя к парню, протягивает ему руку. Джулиан крепко пожимает ее и снова выпрямляется по струнке. — Ты же, вроде, работал в Латинской Америке, влажность надоела? — с улыбкой опускается на стул альфа. — Я наслышан о твоих победах, и даже не верится, что Раптор смог сделать человека одним из сильнейших наших воинов. — Это только его заслуга, — отвечает за парня Раптор. — За год у меня Джулиан доказал, что трудолюбив и упорен, и я решил, что пора ему вернуться домой. Отныне он работает здесь под моим личным руководством. — Звучишь, как гордый отец, — скалится Кир и бровью не ведет, когда Раптор смеряет его уничтожающим взглядом. — Значит, с ним ты отправляешься на Ближний Восток? Раптор кивает. — Не подведешь, малой? — обращается к Джулиану Кир. — Ты ведь на человека охотиться будешь. А как же солидарность? — Он не первый мой человек, и пока я усомниться в себе повода не давал, — четко отвечает Джулиан. — Почему он не вампир? — вновь обращается к Раптору Кир. — Такой необходимости не было, — коротко отвечает Раптор и, повернувшись к окну, видит подъехавшего Ареса. Джулиан тоже видит нового гостя, и ему приходится вонзить ногти в ладонь, чтобы не выдать первородным то, в какое смятение привел его визит Ареса. Двери раскрываются, впускают внутрь искрящегося отличным настроением после секса Ареса, который напевает строчки из Библии: — Просите, и дано будет вам; ищите и найдёте; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий… Арес замирает прямо на пороге, на одно короткое мгновенье теряет привычную маску «весельчака», и этого достаточно, чтобы все присутствующие это заметили. — Человек, — сбрасывает оцепенение Арес и, не сводя глаз с парня позади Раптора, двигается к ним. По мере того, как он подходит, температура в зале понижается. Киран поднимается на ноги, Раптор кладет руку на пояс, и только Джулиан, который отчетливо чувствует напряжение, из-за которого буквально трескается воздух, не может понять, что конкретно произошло. — Как ты посмел привести сюда человека? — цедит сквозь зубы остановившийся напротив Раптора Арес. — Хочешь разрушить Лондон? — скалится Раптор, все лампочки в огромной викторианской люстре над их головой мигают. — Я тебя на куски порву, — обнажает клыки Арес и, почувствовав холод лезвия у своего кадыка, плотоядно ухмыляется. — Отойди от него, — Джулиан надавливает лезвием, и Арес, разведя руки, делает шаг назад. Удивительно, до того, как лезвие коснулось его кожи, Арес успел заметить лишь тень. Парень двигается не просто молниеносно, но и беззвучно. Ареса это восхищает. — Ты поднял на меня оружие, зная, что оно меня не убьет? — наклоняет голову набок Арес и с ухмылкой разглядывает парня, который убирает нож за пояс. Он не просто красив, как творение скульпторов шестнадцатого века, он еще и проворен. В Аресе определенно пробуждается интерес, и он его только распаляет. — Ты не обучил своего щенка манерам? — смотрит на Раптора Арес. — Он не знает, что никто не выживает после того, как поднял оружие на первородного? — Только дернись, — сверлит взглядом дыру на его лбу Раптор, всем своим видом показывая, что готов к бою. — Он наш солдат, и его манерами мы займемся, — пытается разрядить обстановку Кир, которому очень не хочется, чтобы два воина вцепились друг в друга и разнесли зал. После их стычки в прошлом году все статуи в саду Элиссы не подлежали восстановлению. А они ведь прошли испытание временем. Плюс ко всему, сегодня Каан во дворце, и, следовательно, лучше ситуацию не нагнетать, иначе и дворец придется отстраивать с нуля. — Он обучен защищать меня, и он поступил правильно, — и не думает извиняться Раптор. — Ты заплатишь за это, — обещает ему Арес и, проходя мимо Джулиана, задерживается. — Ты для него всего лишь пушечное мясо, не забывай об этом. — А для вас я кто? — с трудом скрывает так и сочащуюся из него злость Джулиан, причину которой Арес не совсем понимает. — Еда, — касается языком своих клыков Арес, и Джулиан, который должен бы испытывать страх, сам того не ожидая, смущается. Значит то, что он слышал про него — правда. У Ареса сильный природный магнетизм, заставляющий окружающих улавливать его жестикуляции, интонацию, и не позволяющий этим насытиться. Джулиан сразу же ругает себя, что попал под его влияние, как и все остальные, но быстро реабилитируется в своих глазах, ведь привыкший к жесткой самодисциплине парень и с этим справится. — Хотя, я бы испил тебя не сразу, — не отказывает себе ни в чем Арес. — Ты красив, звереныш, и прежде, чем тебя сожрать, я бы поигрался. Арес не преувеличивает. Эти точеные аристократические черты моментально пробудили в нем интерес, жаль только, что мальчика охраняет цербер в лице Раптора, и придется чуток остудить свой пыл. Джулиан, чье лицо вытягивается из-за его последнего заявления, смотрит на Раптора, но, не получив приказ, проглатывает клокочущую в горле ярость. — Я буквально слышу, как его задница заколачивает себя досками снаружи, я что, такой страшный? — разводит руки заметно повеселевший Арес, которому доставляет искреннее удовольствие наблюдать за попытками Джулиана убить его взглядом. — Вот и вернулся старый добрый Арес, — усмехается Киран, и все разговоры разом прекращаются, потому что в зал входит Каан. Джулиан, которому четко было приказано в присутствии Каана Азари молчать и желательно не двигаться, сразу же отходит к окну и не может отвести от него взгляд. Каан Азари — высокий альфа с крепким телосложением и с острым взглядом, вынуждающим всех вокруг опускать глаза. Все его движения уверенные и четкие, осанка говорит о не забытом его телом имперском величии, и пусть Джулиан не был свидетелем его правления, он чувствует это кожей. От Каана исходит необъяснимая сила, давящая на все вокруг и вызывающая острое желание преклонить колени, и, будь Джулиан религиозным, он бы перекрестился. Есть в этом красивом мужчине нечто опасное, и если другие первородные это умело скрывают, он словно своей властью упивается. — Я чувствую напряжение, — Каан медленно подходит к Аресу и, остановившись напротив, внимательно смотрит в его глаза. — Тебя что-то беспокоит? — Ничего, — коротко отвечает Арес, продолжая изучать плафон с Левиафаном. — Уверен? — мажет безразличным взглядом по Джулиану Каан. — Абсолютно. — Прекрасно, потому что я отдаю приказы и я решаю, кто работает на благо нашего клана, — размеренно говорит Каан. — Если у тебя есть претензии, выражай их лично мне. — Претензий нет, ваше несокрушимое величество, — прикусив губу, чтобы не улыбаться, кланяется Арес. Видимо, только ему позволительна такая фривольность, и то, что Каан с ним так близок, значительно усложнит задачу Джулиана. — Если вы считаете, что человек может войти в тронный зал Харона, я, как ваш покорный слуга, это поддержу, — продолжает Арес. — Я рад, ведь мне не доставляет удовольствия портить твою неземную красоту, — усмехается Каан и идет к трону. Он опускается на трон, который сразу же вызвал в Джулиане смятение своим видом, и, перекинув ногу через ногу, крутит кольцо на пальце. — Это утро омрачила новость о гибели нашего верного друга и старого солдата Джона Коэна. Учитывая, что он воевал в твоем легионе, надеюсь, ты лично займешься обстоятельствами его гибели, — обращается к Раптору Каан. — Без сомнений, — кивает Раптор. — Коэн до последнего представлял наши интересы, и я постараюсь успеть вернуться к его похоронам. Пока неизвестно, кто стоит за его смертью, но, скорее всего, это наши враги. — Не думаю, — чешет подбородок Киран. — Зачем убивать того, кто давно не служит и фактически списан со счетов? У наших врагов есть куда более важные цели. Я слежу за следствием, и дам знать, как только они что-то выяснят. — Подойди, — подзывает Джулиана Каан, и тот покорно идет к трону. — Я знаю, что ты последний год служишь Раптору, а до этого обучался в лагере Асмодея, — постукивает ногтями по черепу под рукой Каан. — Знаю, что они сделали из тебя прекрасного солдата, и ты не раз уже доказывал нам свою верность. Но хочу, чтобы и ты знал, я не выношу твой род, считаю вас бесхребетными существами и не делаю исключений. Поэтому запомни, один раз оступишься, и все твои достижения превратятся в прах. Я прикажу Раптору, которого ты, небось, считаешь своим отцом, порубить тебя на куски. И он мой приказ выполнит. Все понятно? — Я служу клану Азари и живу, чтобы обеспечивать его безопасность, — четко отвечает Джулиан. — Свободен. Джулиан, подчинившись, оставляет первородных и сразу же идет на выход. Только оказавшись на улице, он наконец-то делает глубокий вдох и, дав легким раскрыться, немного успокаивается. Последние годы Джулиан провел не просто с вампирами, но и с первородными, двое из которых принадлежат клану Азари, но тот стресс, который он пережил сегодня, он никогда еще не испытывал. Джулиан уже подходит к припаркованному во дворе серому Jeep Wrangler, как видит идущего к нему Асмодея. Парень по привычке вытягивается в струнку и, заметив улыбку альфы, расслабляется. Асмодей когда-то вытащил Джулиана из ямы, в которую тот сам себя опустил. Джулиан никогда не был примерным сыном для своей матери, несколько раз вылетал из школы, имел парочку приводов за торговлю травкой, и уже к четырнадцати носил клеймо банды Ист-Энда. Джулиан, в отличие от своих бывших соратников, выходец из первой зоны — престижного Кенсингтона, что он на протяжении многих лет ото всех прятал. Его мать происходит из семьи английских аристократов, а отец был заместителем начальника штаба Королевских ВВС. Родившийся с золотой ложкой во рту парень не стал брать все то, что уже заранее было уготовлено ему судьбой и, разбив ожидания матери о его блестящем будущем, бросил учебу и стал бандитом. Джулиан свое прошлое поведение никоим образом не оправдывает, но признает, что и отец был причиной того, как он скатился по наклонной. Джулиан не помнит отца, и то, как он выглядел, он знает только по редким фотографиям, которые дала ему мама. Отец Джулиана погиб при странных обстоятельствах, когда ему было три года, и парень, который, по словам матери, тоже был в их старом доме в ту трагичную ночь, ничего не помнит. Мать парня Ава спустя два года после смерти мужа вышла замуж за финансиста Джейсона Лима и взяла его фамилию. Ава, не стесняясь, говорила Джулиану, что не любила его отца и вышла за него замуж по договоренности. Более того, Ава злится, когда ей что-то о нем напоминает, поэтому даже портреты отца Джулиан в то время забрал в свою комнату. Он не особо понимает причину ненависти женщины, но подозревает, что она винит его в том, что он сам искал свою смерть. Джулиан с отчимом так и не поладил, и когда тот скончался от онкологии, он не особо расстроился. Ава, которая в высших кругах получила прозвище «черной вдовы» из-за того, что похоронила двоих мужей, поклялась, что отныне будет встречаться только с бессмертными. Асмодей подобрал Джулиана на улицах Пэкхема, когда тому только стукнуло шестнадцать. Джулиан никогда не видел себя в военном деле, по стопам отца не собирался, поэтому он сразу отказал альфе, разглядевшем в проворном пацане потенциал. Но Асмодей не сдался, он протянул ему визитку, сказал, что военная служба у первородных отличается от человеческой, и Джулиан, который устал от той жизни и постоянных скандалов с матерью, решил попробовать. Сейчас Джулиан любит то, что делает, и с гордостью носит звание не просто солдата, но и убийцы, служащего клану Азари. Джулиана зовут «ликвидатор» не просто так. Сколько раз он по приказу Раптора истреблял сети их противников в разных частях мира, и делал это настолько хорошо, что его командующему ни разу не пришлось подчищать за ним. — Ну как ты? Раптор тебя не мучает? — усмехается прислонившийся к машине Асмодей, который, глядя на так сильно изменившегося парня, испытывает только гордость. — Нет, мы отлично сработались, — отвечает Джулиан. — Видел его? — кивает на Mercedes-Maybach Ареса Асмодей, и Джулиан сразу же мрачнеет. — Ты должен держать себя в руках, — приблизившись, продолжает альфа. — Последнее, чего я хочу, чтобы ты навредил себе или ему. Ты уже не тот пацан из банды, которого я подобрал на улицах. Ты принадлежишь клану Азари и служишь ему. Поэтому на рожон лезть не стоит. Арес не из твоей лиги. — Я солдат, и я подчиняюсь вам, — четко отвечает Джулиан. — Я не позволю вам разочароваться во мне. — Это хорошо, береги себя, — кивает Асмодей и провожает взглядом отъехавший вранглер. Асмодей не создавал клинок против Ареса, он сам его отлил, и когда-то, возможно, даже очень скоро, он на него напорется. Совесть и руки Асмодея останутся чистыми.

***

Двухэтажный дом в элитном районе Белгрейвия кишит представителями полиции и скорбящими родственниками. Тело погибшего ночью хорошо известного в политических кругах страны Джона Коэна все еще не спустили вниз, а его супруг, который за последние минуты, кажется, уже выплакал все слезы, сидит на диване в гостиной и по второму кругу отвечает на вопросы констебля. — То есть, вашего мужа убили за те полчаса, что вы были в ванной? — чешет ручкой висок грузный мужчина в форме, стоящий перед омегой. — Да, — кивает омега, которому на вид не больше двадцати, и подносит к носу измятый платок. — Господин Тео, нам очень жаль, что вы сейчас проходите через такое, но мы обязаны сделать все, чтобы найти убийцу или убийц вашего мужа, — прокашливается мужчина. Констебль Рой на службе уже пятнадцать лет, и ему впервые так тяжело разговаривать с семьей погибшего. Дело не в том, что до этого он не был на месте убийства, а в том, что омега перед ним настолько прекрасен, что даже горе не портит эту красоту. Рою все время приходится напоминать себе не пялиться на него. — Можно мне воды? — переведя дыхание, спрашивает Тео, и Рой, которого утягивают на дно орехового цвета озера, сбросив наваждение, лично уносится за графином. Он бы, наверное, даже дал ему любой свой орган, если бы тот попросил. Старый черт знал, на ком жениться. Иметь в постели такого омегу — предел мечтаний любого альфы. Рой, прихвативший со стойки графин, услышав вопли со двора, до омеги не доходит и испуганно смотрит на чуть не слетевшую с петель входную дверь. — Это он сделал! — кричит на Тео ворвавшаяся в дом старшая дочь погибшего Ариса Коэн. Тео, который, в отличие от констебля, не шокирован ее поведением, весь вжимается в спинку дивана. Перед омегой сразу вырастают двое полицейских, которые будут защищать его ценой своей жизни, даже если он убийца. Объяснение тому, как чарующе красота Тео влияет на окружающих, не найти ни в одной книге, но если спросить у омеги, каково это — обладать такой властью, он, не задумываясь, ответит, что это проклятие. — И вы? — продолжает вопить Ариса, которую с трудом удерживают полицейские. — Все, кто его видят, попадают под его чары! Он колдун, и околдовал моего отца! Зачем следствие? Ясно же, что он убил его, чтобы наконец-то избавиться от старика, получить его деньги. Он шлюха! Продажная тварь! Тео не отвечает, он всхлипывает и, опустив глаза, комкает в руках салфетку. Тео уже привык к такому отношению со стороны детей мужа, потому что они возненавидели его с первого взгляда. Тео их слова больно не сделают, ведь истинную боль ему причинил тот, кто посмел лишить его единственного, кто его любил и заботился о нем. Они правы, со стороны все выглядит так, будто бы их короткий брак был по расчету, но расчет был не в деньгах семьи Коэн. Со временем Тео искренне полюбил Джона, и разница в почти тридцать лет ничего в этой платонической любви не поменяла. Он снова бросает взгляд на портрет мужа на стене, и глаза наполняют слезы. По словам констебля, орудие убийства не найдено, и хоронить Джона пока нельзя. Его перевезут в морг, будет вскрытие, и только потом Тео может предать любимого земле. Все, что ему пока остается — это оплакивать его и себя. Смерть Джона не просто лишила Тео половины сердца, но и вернула его в исходную точку, и теперь, оказавшись без защиты, он и сам вряд ли долго проживет. Если прислушаться к разуму, то Тео надо сейчас же собрать самое необходимое и снова пуститься в бега, но он должен хотя бы попрощаться с Джоном, предать земле его тело, поблагодарить его за годы поддержки, поэтому разум омега пока отключает. День или два большого значения иметь не будут, вряд ли тот, от кого он скрывается, узнает его спустя годы, если даже бывшая родня его не узнала. Тео был тогда ребенком, и, хочется верить, что пусть время и не залечило чужую рану, но стерло из памяти воспоминания о нем и об имени «Тэхен».

***

Сантина продолжает усиленно натирать стойку и все ждет, когда уже ее гостья покинет паб. Элисса прибыла сюда час назад, еще полчаса назад к ней присоединился Амон, и вот они сидят прямо за стойкой и, попивая вино, общаются. Сантина не жалует первородных, но Элисса занимает трон ее ненависти. Ее раздражает эта самовлюбленная женщина, которая считает себя богиней Харона. Сантина не углубляется в то, почему так сильно не выносит ее, хотя она ей ничего не делала, но есть в ней что-то, что ее отталкивает. Или это просто присущая в том числе и бездушным — зависть. — Каан сейчас весь в думах о том, что случилось с Оркусом, и пока он не устранит корень проблемы, он не переключится, — отпивает вина Элисса. — Я переживаю за него, за всех нас, и все не могу найти покоя. — Я знаю, поэтому и попросил вас о встрече, — кивает Амон. — Я же сейчас в Бирмингеме обитаю, и случилось кое-что интересное, чем я бы хотел поделиться. Я встретил омегу. — Амон, — хлопает его по ладони Элисса. — Неужели что-то серьезное? Наконец-то Харон увидит свадьбу, и хотя я так ждала ее от Каана, я уже потеряла надежду. — Не торопите события, пожалуйста, я пока только делюсь, но, думаю, что он именно тот самый, — рассказывает Амон. — У нас с вами всегда была особая связь, и я вас очень уважаю, именно поэтому мне захотелось сперва поделиться с вами. Он очень красивый, умный и, главное, один из нас. Пока у нас было только два свидания, но оба прошли великолепно. И я даже хочу пригласить его в гости в Харон. — Прекрасно! Я буду очень рада с ним познакомиться, — не скрывает возбуждение Элисса. — Столько веков я слышу только плохие новости и переживаю за вас всех. То, что случилось с Раптором, подкосило ведь не только его. Поэтому твоя новость залечит мои раны, и я буду готова помочь тебе, чем смогу. — Ваша помощь будет мне очень важна, потому что, боюсь, что Каан будет против, ведь вы сами прекрасно знаете, — переходит на шепот альфа, — он благосклонен к Кирану, а тот обязательно вставит палки в колеса. — Не говори так, Кир, может, и не забудет ваше прошлое, но он не полезет в твою личную жизнь, — хмурится Элисса. — Тем более, ты говоришь, парень из наших, а значит, у Каана не будет причин возмущаться. — Тогда мне нечего бояться, — поднимает бокал Амон. — Пока я хочу продолжить знакомиться с омегой, но он настолько прекрасен, что я его точно не упущу. — Продолжай, и если все примет серьезный оборот, я тебя поддержу, давно пора нам расширяться, — улыбается ему женщина. Сантина, которая случайно подслушала разговор, проходит в кладовку и, достав оттуда новую банку солений, нахмурившись, смотрит на устроившегося на мешке с картошкой Маммона. — Ты тоже от них прячешься? — выгибает бровь женщина. Маммон, как и всегда, ее игнорирует. — Оно и понятно, только изволь уже аренду платить, раз вместо перин Харона выбираешь мое убогое жилище. Сантина опускается на пол рядом с котом и, открыв крышку, хрустит огурчиками. Свадьба в Хароне — это легендарное событие, потому что сколько бы пассий первородных на своем веку не повидала Сантина, до брака дело не доходило. И вряд ли дойдет, потому что восставший из морской пучины не способен любить, а значит, и братьев своих не поймет. — Как думаешь, было ли когда-либо у твоего господина сердце? А если да, то почему он его потерял? — смотрит на кота женщина. Если бы Маммон умел говорить, он бы начал осыпать ее проклятиями, но Сантина и так поняла каждое, которое он, не стесняясь, передал в своем взгляде. — Все еще дуешься, — несмотря на явное недовольство кота, поглаживает его Сантина и дает ему понюхать огурчик.

***

Люди и их зависимость от еды никогда не дадут обеднеть тослстосумам, держащим как рестораны высокого класса, так и забегаловки, где за пару фунтов можно получить полноценный обед. Бывший у истоков становления мира Каан Азари лучше всех знает, как именно менялись привычки людей в еде. Сейчас еда — это не просто то, что обеспечивает нормальную жизнедеятельность организма, но и то, чем люди и увеличивают расстояние между социальными слоями населения, ведь по столу человека и можно определить содержимое его кошелька. В то же время зажиточная часть населения продолжает отправлять в мусорку излишки еды, а не перенаправляет ее тем, для кого еда все еще осталась средством для выживания. В Лондоне много людей, которые живут в голоде, но при этом все не распроданное за день рестораны и кафе города выбрасывают на помойку. Этим не гнушаются и пекарни. Даже Каан, чей голод нельзя сравнить с человеческим, стоя у собранного в пакеты на тротуаре хлеба, не может понять, почему нельзя отдать этот хлеб нуждающимся, а обязательно надо его выбрасывать. Люди, наверное, никогда не перестанут удивлять первородного, но так жаль, что чаще всего они его разочаровывают, доказывают, что от их истребления планета ничего не потеряет. — Чревоугодие — не всякое желание еды, но лишь то, что несообразно с «порядком разума», — цитирует итальянского философа Каан, следя за тем, как сидящий через два столика от него мужчина буквально заказал все меню, а съев из этого одно блюдо, остальное тоже отправит в пасть канализационных труб. — Я так рада, что, несмотря на твою занятость, ты все равно приехал пообедать с матерью, — накрывает ладонью руку Каана сидящая с ним за столом Элисса. От их столика открывается прекрасный вид на Тауэрский мост, на фоне играет бессмертная классика, и Каан уже не жалеет, что выкроил в своем расписании час для матери. Элисса, основное меню которой составляет человеческая кровь, не гнушается и людской пищи. Она настолько полюбила подающегося в Le Pont de la Tour кролика с горчичным соусом и эстрагоном, что из-за него посещала ресторан как минимум два раза в неделю. Каан, заметив ее любовь к местной кухне, год назад выкупил ресторан у владельца, и, заключив с шефом новый контракт, подарил его матери. Каан не особый поклонник посиделок в ресторанах, учитывая, что как истинный хищник, любит выслеживать свою пищу, и ему ее потом подают на стол еще живой, но не отказывает женщине, которая может и не подарила ему жизнь, но точно ее спасла. Элисса убеждена, что лучший способ укрепить семейные связи — это совместное принятие пищи, и вот уже на протяжении многих столетий почти каждый день ужинает или обедает с сыном. Каан не особо понимает ее одержимость семейными ценностями, но думает, что она делает это в память о прошлой человеческой жизни, и не отказывает ей. Вот и сейчас он медленными глотками попивает коньяк Jenssen Arcana, вполуха слушает мать, а сам наблюдает за чайками над Темзой. — Как у нас дела? — прикрывает веки от удовольствия попробовавшая своего кролика Элисса. — Раптор уже прибыл к месту нахождения нашей цели? — Да, отчитался, — разминает шею Каан. — Он найдет наемника, и мы узнаем, как тот уничтожил Оркуса. Пусть привезет его, попробуем с ним поговорить, соберем информацию. Я прекрасно понимаю, что он всего лишь исполнитель, оружие в чьих-то умелых руках, и меня интересует не столько он, как те, кто стоит за ним. — Ты знаешь, как я милосердна к людям несмотря ни на что, но этот мальчишка заслуживает высшей кары, — подносит салфетку к губам Элисса, оставляет на ней след от красной помады. — Он убил одного из нас и, надеюсь, он понесет должное наказание, которое будет примером и остальным нашим врагам. Каан молчит. Он, нахмурившись, следит за чайками, и словно тоже не здесь, а где-то далеко в своих мыслях. — Мы не сидели так с тобой уже пару дней как. Ты должен хотя бы попробовать эту утку в глазури из граната и рома! — двигает к нему тарелку Элисса. — Одним коньяком не отделаешься. — Попробую, — ставит стакан на столик Каан, принявший условия Элиссы еще много веков назад, и, отрезав кусочек, отправляет в рот. Утка и правда великолепна, но все равно и рядом не стоит с глотком горячей человеческой крови. Он съедает еще пару кусков, отодвигает от себя тарелку и снова тянется к стакану. Элисса, которая, как и всегда, довольна обедом, просит себе еще вина, а, потом извинившись, отходит в дамскую комнату. Каан ловит обращенный на себя один из нескольких взглядов, легонько кивает красивой блондинке за соседним столиком. Девушка, которую не смущает ее спутница, сразу поднимается на ноги и, подойдя к столику мужчины, опускается на место Элиссы. — Я не сказал, что можно, но люблю смелых, — усмехается Каан. — Не хотите продолжить обед в менее людном месте? — кокетливо спрашивает девушка, пока альфа ее изучает. Судя по украшениям и аксессуарам девушки, она или дочь какого-то толстосума, или супруга такого. Хотя, Каан может ошибаться, учитывая, что века меняются, и сейчас женщины и омеги и сами способны прекрасно обеспечивать себя и потакать своим хотелкам. Каану такой расклад нравится больше, пусть даже после встречи с ним его и так не бедствующие пассии сразу же переходили на его полное обеспечение. Каан и не против, ему нравится баловать тех, кто доставляет удовольствие ему. Девушка уверенная в себе, красивая и чертовски глупая, потому что она убеждена, что это она здесь хищница, и не подозревает, что сама вошла в клетку хищника и заперла за собой дверь. Настроение Каана моментально поднимается, он уже предвкушает, что именно с ней сделает, и, оплатив обед, встает на ноги. Элисса не обидится, что он покинул ее, а если и обидится, Каана это тревожить не будет. В конце концов, она позвала его на обед, и он пообедает, пусть и не ее кроликом. Когда Элисса возвращается в зал, она успевает увидеть спину скрывшегося за дверью сына, чья рука была на талии блондинки, привлекшей пару минут назад и ее внимание. Элисса не расстраивается, он ведь пообедал с ней, просидел почти минут сорок, а зная то, как в последнее время он тяжело идет на контакт, для нее это уже достижение. Элисса просит убрать все со стола и, заказав себе апельсиновое парфе и кофе, закуривает.

***

Гидеон забирает сумку с оружием из камеры хранения, оставленной для него Белтейн, и, закинув ее на сиденье приехавшего за ним автомобиля, тянется за бутылкой с водой. Хорошо, что он смог поспать эти два часа в полете, и чувствует себя бодрым. До заката еще пара часов, Гидеон успеет освежиться и подготовиться к бою. Все должно пройти легко, учитывая, что по присланным ему данным, у него всего две цели. Братья Ясин управляют подпольным казино, расположенным в подвале супермаркета в восточной части Маската. Казино — это прикрытие для вербовки людей, которые, получив от вампиров обещание вечной жизни, переходят на сторону армии Азари. По наводке, которую получил Гидеон, после двух часов ночи братья Ясин запираются в казино и сдают отчетность за день. Гидеону нужно не просто уничтожить вампиров, но и забрать жесткий диск с информацией о новообращенных. Помимо этих двоих у входа будет охрана из парочки вампиров, которую к приезду Гидеона «снимет» присланный Белтейн снайпер, а значит, все должно пройти быстро. Прибыв в квартирку, Ги первым делом делает себе сэндвич с жаренным сыром, потом проверяет остроту своего мачете и, немного отдохнув, начинает переодеваться. Он натягивает на себя черные штаны карго и водолазку, зашнуровывает ботинки и распределяет свое оружие. Гидеон покидает квартиру за час до назначенного времени и выходит из машины за один квартал. Он тенью передвигается по улицам, обходит супермаркет, осматривает территорию, и стоит стрелке на часах показать два, как идет к черному входу. Ги беспрепятственно проходит в узкий коридор, который освещает один единственный светильник на стене, и, заметив разводы крови на полу, указывающие, что кого-то волокли, понимает, что Белтейн свою часть работы уже сделал. Последняя дверь открывает вид на идущую вниз лестницу, Гидеон крепче обхватывает рукоять мачете, а второй рукой поглаживает ствол на поясе. Он спускается вниз, вслушивается в голоса, идущие снизу, и понимает, что их явно больше двух. Гидеон, который всегда получает четкие детализированные задания, сразу разворачивается в надежде, что он все еще сможет покинуть это место, ведь один он с несколькими вампирами не справится. Надежды омеги лопаются как мыльный пузырь, потому что тяжелая дверь захлопывается перед носом, и он понимает, что в ловушке. Кто бы ни был по ту сторону двери, он закрыл ее на засов. Гидеон выругивается под нос, обещает себе, что если выберется живым, то вытрясет из Риксби всю душу, и поднимает оружие. Первых двух влетевших на лестницу вампиров он отправляет вниз по частям. Гидеон перепрыгивает через трупы и, оказавшись внизу, судорожно считает противников. Он уже убил двоих, а сейчас на него смотрят еще пятеро явно злых и голодных до его крови вампиров. Если он позволит хоть одному из них ранить себя до крови, то его сожрут. Гидеон группируется, все еще не может смириться с тем, что Белтейн так сильно его подвел, и выставляет вперед мачете. Они идут на него все разом, Гидеон не успевает рубить головы, но рассекает горло одному до трахеи, выпускает во второго весь магазин, и, получив сильный удар по голове, падает на колени. Перед глазами темнеет, но Гидеон знает, что если не встанет, его втопчут в бетон. Он бьет по ногам первого подошедшего и, воспользовавшись тем, что тот упал, вонзает нож ему в глотку. Теперь Ги один против двоих, а силы его уже на пределе. Он, пошатываясь, двигается к стене, страхует свой тыл, крепче сжимает рукоять мачете и видит тот самый взгляд, который видел прежде, чем открывать свое горло вампирам. Ги заносит руку за голову, касается своего затылка, и, поняв, что волосы прилипли к голове из-за крови, уже не сомневается, что ему не выбраться. Когда вампиры чувствуют голод — они неконтролируемые, и даже сила в них будто бы увеличивается. Единственный способ остановить их — это дать им попробовать его кровь, но, учитывая, как он вымотан после боя, он, вполне возможно, не успеет убить сразу обоих, и один из них сожрет его. Других вариантов все равно нет, поэтому Гидеон мажет свою кровь на лицо и под их натиском больно бьется спиной о стену. Они вонзаются в него зубами одновременно, хаотично, как в кусок мяса, не щадят его, кажется, даже отрывают его плоть. Гидеон считает про себя до пяти, а потом поднимает мачете. Через тридцать секунд он уже сползает по стене на пол, измазанный в собственной и чужой крови, и пытается перевести дыхание. Гидеон уже на грани, он так сильно устал, что кажется, ему в жизни не подняться по этой лестнице. Оставаться здесь долго тоже нельзя, ведь кто бы ни закрыл перед ним дверь, Гидеону нужно разобраться и с ним, чтобы выбраться из этого ада. В любом случае, первым делом он должен добраться до своей сумки у лестницы и отпить крови, иначе он умрет от ее потери, а потом забрать диск. В то же время Гидеон понимает, что до пузырька ему не доползти, и, превозмогая рвотные позывы, нагибается к трупу перед ним. Он только успевает сделать первый спасительный глоток, как слышит звук открывающейся двери и замирает. «Блять, дождался бы, что я выйду», — шипит Гидеон и смотрит на пистолет, который в дальнем углу. Кем бы ни был его гость, он не торопится, медленно спускается по лестнице, и Гидеон слышит тихое пение, наполняющее его животным страхом: Они приходят ночью к вам Демоны, духи, черные феи Они выползают из глубокого подвала И заглянут под ваши одеяла — Что за хуйня, — пока кровь не начала действовать, поэтому Ги с трудом поднимается на ноги и занимает боевую стойку, ведь прятаться в этой комнате негде. Невидимый гость продолжает напевать и явно не торопится показаться: Я — голос из подушки. Я принес тебе кое-что, Светлое сияние на небе — Это горит моё сердце! Он наконец-то переступает через трупы на лестнице и, поставив ногу на пол, смотрит на Ги. Перед омегой высокий парень лет двадцати пяти, затянутый в черную военную форму, которую носят британские спецвойска. — Ты же человек, — напрягается Ги, заметив отсутствие реакции на его кровь, и пытается понять, ему нападать или нет. — Ты из наших? — Мое сердце горит, — цокает языком парень, и Гидеон понимает, что в него метнули нож, только когда тот вонзается в стену в паре сантиметров от его головы. — Ты человек, и воюешь за них, — вытягивается лицо Гидеона, и он выставляет вперед мачете. — Я убью тебя так же, как и их, отрублю твою поганую голову. Гость только скалится, а Ги, ловко увернувшись от летящих в него ножей, переворачивает стол и прикрывается им. Кто бы это ни был, он солдат, и явно прошел отличную подготовку. Ги не встречался с людьми, воюющими за Азари, но встречал тех, кто их поддерживает, и хотя он никогда не убивал человека, этого определенно убьет, потому что все, кто становится на защиту первородных, не заслуживают пощады. С человеком все равно легче справиться, но, с другой стороны, Ги истощен и понимает, что дать бой, пока его силы не восстановятся, он не потянет. Обычно нужно минимум от двадцати минут до двух часов, чтобы силы полностью восстановились, в случае тяжелых ран это может занять и около суток. Из-за потери крови у Гидеона кружится голова и очень сильно болит место укусов и ударов. Он все равно фокусируется, на слух определяет передвижение гостя, и стоит тому подойти ближе, как бросается на него. Гидеон валит его на пол, целится по привычке ножом в глотку, но попадает в плечо. Парень на нож в плече не реагирует, он даже бровью не ведет, словно боли не чувствует. Он разворачивается, подряд бьет Гидеона кулаками по животу, у омеги изо рта кровь хлынет. Ги не понимает, почему он не ударил его ножом, но, видимо, он садист, и его цель — забить его до смерти. Омега, внутренности которого перемалывает боль, не сдается, он бьет его лбом по носу, и пусть подбородок парня заливает кровь, он его не отпускает, несколько раз сильно прикладывает головой о бетон. Каан, который не особо любит водить машину, учитывая вечные лондонские пробки, порой все же делает исключения. Он возвращается домой к полуночи, оставляет свое недавнее приобретение — BUGATTI LA VOITURE NOIRE — во дворе и, передумав забирать из него пиджак, собирается во дворец. Каан не доходит до главного входа в Харон, потому что замечает в саду слева прыгающего от куста к кусту Маммона. Он проходит в сад, так любовно выращиваемый матерью, и с усмешкой наблюдает за тем, как кот отчаянно пытается выследить и поймать бражника. — Могу подарить тебе бабочку из драгоценных камней, эту тебе придется достать самому, — подходит ближе Каан, следит за прекрасным насекомым, беззаботно взмахивающим крылышками и порхающим с куста на куст. Маммон не сдается, он снова занимает выжидающую позу, и как только бражник касается листика гортензии, прыгает на него. — Умничка, — с гордостью отца объявляет Каан, пока Маммон размазывает добычу по траве, и не может продолжить, потому что слова застревают в глотке осколками стекла. Он хватается сперва обеими руками за свое горло, из которого наружу, прорывая, казалось бы, титановую плоть, лезут те самые осколки, рвет ворот рубашки, лишь бы убрать все препятствия, вдохнуть, и падает на колени. Каану лучше даже не пытаться, потому что кажется, как только он раскрывает легкие, в них вонзаются его же ребра. Он, вцепившись ногтями в свою грудь, пытается ее разорвать, достичь источника, который заставляет его задыхаться. Кровь заливает тело альфы, собственная плоть, в которую он вонзил свои пальцы, сдается под нечеловеческим напором, и Каан уже касается своих ребер. Он рычит от беспомощности, комкает в ладонях влажную после полива землю и не может выпрямиться. Эта боль не просто идет изнутри, мясорубкой перемалывая его органы, она вдавливает его в землю, заставляет слышать треск костей. Он падает лицом на траву, шипит проклятия, вылезающие из него комками густой черной крови, и, кажется, умирает. У Каана Азари нет сердца, но что бы ни скрывалось за грудным каркасом, болит именно оно. Каан просовывает руку глубже, сжимает зубы, уговаривая себя не ломать кости, не вытаскивать наружу эпицентр боли, заставляющий его ползать по земле, ведь это может не только избавить его от мучений, но и убить. Вот только терпеть уже невыносимо, еще немного, и, несмотря на последствия, он все равно это сделает. Маммон, забыв об охоте на следующую добычу, сидит в трех шагах и наблюдает за тем, как невидимая сила втаптывает в землю его несокрушимого хозяина. Ги поворачивается на бок, выплевывает кровь, и, поняв, что до отбитого оружия не дотянуться, выдергивает из плеча парня нож, но замахнуться не успевает, потому что тот бьет его прямо в челюсть, у омеги мозги взбалтываются. Он издает короткий стон, лихорадочно думает, как предотвратить последний удар, который избавит его не только от боли, но и лишит возможности вести войну. Гидеон не умеет сдаваться, он этому не учился, поэтому, пусть он залит кровью, а органы в нем местами поменялись, он приподнимается, обхватывает руками парня за горло и, вложив все свои силы, пытается его задушить. Тот пострадал не меньше, рана на плече глубокая, кровь не останавливается, но он будто бы не слабеет, доводит Гидеона до предела своей живучестью. Парень пытается снять с себя его руки, но, поняв, что омега вцепился намертво, сильно бьет его в бока, вслушивается в треск, и наконец-то руки с него соскальзывают, а противник, упав на спину, притихает. Больше не получается, конечности Гидеону не подчиняются. Кажется, это все. Вот так и закончит свой путь воин, так никогда и не ставший великим, потому что пал еще до того, как добрался до цели. Ги просто поворачивает голову на бок, смотрит на измазанную граффити стену и смиряется с тем, что из него по крупицам уходит жизнь. Он видит путь, который прошел до этого дня, все битвы, которые выстоял, и ничего не чувствует, потому что ничего, кроме жажды мести и злости на мир, в котором слишком много боли, пережить не успел. Говорят, люди перед смертью видят родных, вспоминают моменты счастья, Гидеон впервые, именно лежа на смертном одре, понимает, что ничего из этого у него не было. Даже улыбка матери с годами становилась все прозрачнее и прозрачнее и почти не запомнилась. Всю свою жизнь Гидеон посвятил борьбе, в ней и погиб, и пусть он четко знает, за что боролся, ощущения, что его жизнь чего-то стоила, он не испытывает. Каан уже не хрипит, он, повернувшись на спину и раскинув руки, лежит в саду своего дворца, смотрит на безоблачное небо и ждет, когда уже, в какую секунду его боль станет смертельной. Его грудь вскрыта, плоть сползает с костей, изодранная им самим, кровь окрашивает в черный зеленую траву, но избавление не идет. Он видит вместо неба черное море, в котором отражаются звезды, слышит шум воды, который сразу затмевает гул предстоящей битвы, и чувствует, как разворошенную грудь окутывает щемящая тоска по тому, чего он никогда не встречал. Словно цель всегда была, но не та, на которую он потратил столько веков, и умирает он сейчас не то чтобы не достигнув ее, но даже не осознав. От этого больнее вдвойне. Какая ирония, что враг его невидим, что бороться ему не с кем, не на кого обрушивать злость за свою слабость и не у кого спросить, почему далекому от человеческих чувств первородному так хорошо знакома тоска. Он снова накрывает ладонью каркас из местами сломанных костей, и, сам себе не веря, вслушивается. Оно бьется. Оно болит. Его сердце и было всегда источником этой боли, но как, если все эти долгие века в нем жила оглушающая тишина. Почему оно проснулось? Кто его разбудил, и как Каану заставить его умолкнуть навсегда? — Как же мне больно, — еле двигает губами Каан, повернувшись к невозмутимому Маммону. Кот подходит ближе, сворачивается клубочком на траве у его плеча, и Каан ему благодарен. Маммон позволяет застуженному могильными ветрами сердцу почувствовать крупицу тепла, так никогда и не обретенному среди людей. Тяжесть с Юнги снимается, парень, встав, отходит, омега все равно ничего, кроме стены, не видит. Скоро и этот свет погаснет, потому что его зовет пропасть, в которую он любил отправлять вампиров, но так и не отправил главное зло. Ги слышит шаги, кто-то спускается по лестнице, но уже нет разницы, кто еще к ним присоединится — он труп. Кто бы это ни был, он уже здесь, медленно идет к ним, наступая на хрустящее под ногами стекло, и Ги смотрит на тяжелые ботинки прямо перед ним, но глаза поднять не может. — Ему не нужно оружие, — осматривается по сторонам гость, считает трупы. — Он и есть оружие. Ги очень хочет увидеть того, кому принадлежит этот пронизывающий холодом голос, но не может. Ему помогают, мужчина присаживается на корточки, обхватывает пальцами его подбородок и, повернув голову, заставляет смотреть на себя. — Раптор, — по его губам читает альфа, потому что омега, чье горло заполняет собственная кровь, не в силах говорить, и уже медленно угасает. Какая ирония, он прямо здесь, а Ги не может его убить. Что самое ужасное, этому первородному плевать на его кровь, которая его обволакивает. Значит, шансов все равно не было. — У тебя внутреннее кровотечение, скорее всего, разорвана печень, ребро пробило легкое, и проживешь ты от силы еще минуту, — проводит пальцами по его окровавленным губам Раптор, а потом подносит к лицу руку и облизывает кровь. Ги кажется, что он видит, как загораются его глаза, даже надеется, сам не знает на что, но Раптор не продолжает. Вместо этого он делает надрез на запястье и подносит к губам омеги. Юнги, который с трудом цепляется за угасающее сознание, вкладывает все остатки сил в то, чтобы попробовать отвернуться, не дать крови проклятого коснуться его губ, пусть он даже умирает. Раптор только усмехается, давит запястьем на его губы, и горло Юнги обжигает его кровь. Омега больше не сопротивляется, глотает кровь, и с каждым глотком падает глубже в яму, на дне которой его ждет покой. — Он опасен, Джулиан, — убирает руку Раптор, и, убедившись, что парень притих, и нет предсмертных хрипов, поднимается на ноги. — Пока он без сознания и восстанавливает силы, перевези его в самолет. Раптор перешагивает через омегу, достает телефон, чтобы обрадовать Каана, но на его звонок не отвечают. Каан сидит на траве, обхватив руками голову. Телефон в кармане разрывается, но кто бы там ни был, он подождет. Боль ушла так же, как и пришла — отпустила резко, сняла железные тиски, оставила его с сотней вопросов, ждать, когда накроет в следующий раз. Он поднимается на ноги и, оставив Маммона караулить двор, пошатываясь после пережитого, двигается ко дворцу. Каан минует прячущую свои глаза охрану, идет прямо к кабинету, и, пройдя внутрь, нажимает на нужные книги. Оказавшись в потайной комнате, он берет прислоненную к углу клюшку и, не глядя, бьет ею по полкам. В ушах стоит звон разбивающегося стекла, но этого мало, он переворачивает шкафы на пол, разбивает светильники и, продолжая рычать проклятия, молотит по всему, что попадется под руки. Внезапно он притихает, вслушивается в шум снаружи и, включив видеофон на стене, видит идущего к кабинету Кирана. Каан только успевает оказаться в кабинете, как в него входит Кир. — Что, черт возьми, с тобой случилось? — шокировано смотрит на него Кир. — С кем ты сцепился? С медведем гризли? Рубашка на Каане свисает лоскутками, грудь альфы разодрана, кажется, видны даже его ребра. Кирана аж мутит от открывшейся перед глазами картины. — Тебе нужно поесть, — шумно сглатывает Кир, торопясь к выходу. — Я распоряжусь. — Было бы неплохо, — наконец-то видит свое отражение на зеркальной поверхности шкафа Каан и с горечью усмехается. Он пережил чудовищную боль, вряд ли кто из смертных способен пережить такую, и при этом не знает ее причины, как и не знает, что ему делать с этой яростью, прямо сейчас заставляющей трястись его руки. Нужно снова искать ответы на вопросы, но к кому ему идти, если он уже посетил всех, кто прожил столько же, и даже нашел первородного у горы Рорайма, который якобы знал ответы на все. Более того, Каан проверял, нет никакой информации о том, что кто-либо из сильнейших проходил через нечто подобное. Но больше всего его сжирает то, что он не может рассказать о своем недуге альфам, прошедшим с ним немалый путь. Каан не знает, как ему признаться в том, что если бы боль продлилась, он сам бы себя убил. — Киран, — не дает другу покинуть кабинет Каан. — Ты ведь никогда не спрашивал меня, почему я хочу получить весь мир, сделать его своим. — Я об этом задумывался, — честно отвечает Кир, прислонившись к двери, — но спросить не думал. Хотя, я твоей жажды власти до конца не понимаю, учитывая, что для тебя мир как шведский стол, и ты и так можешь брать все, что ты захочешь, я решил, что у тебя правление в крови, а нам власть разум дурманит. — Хотелось бы верить, что причина именно в этом, — обходит стол и устало опускается в кресло альфа. — Скажи мне, Киран, ты когда-то чувствовал тоску по тому, чего никогда не встречал? Казалось ли тебе, что ты когда-то чем-то обладал, но потерял это, и все равно не можешь смириться и сильно по этому тоскуешь. — Я не понимаю тебя, — подходит ближе Киран, которого вид друга правда очень пугает. Никто не может так сильно ранить Каана, кроме него самого, но, что еще страшнее, что первородный, который за столько веков ни разу не говорил с ним по душам, теперь задает ему странные вопросы. — Если мы и теряем что-то, то мы это возвращаем. Мы первородные, для нас нет закрытых дверей, — пытается понять ход его мыслей альфа. — А если ты не знаешь, что это? — смотрит прямо в душу Каан. — Если понятия не имеешь, какой у твоей потери масштаб, из чего она состоит, как выглядит? — У меня такого не было, — хмурится Кир. — Я хочу завоевать весь мир, потому что я явно им когда-то обладал, и, не имея его сегодня, я тоскую, — криво улыбается Каан. — Отсюда и моя жажда. Мне кажется, когда мы уничтожим все остальные кланы, и я установлю единоличный контроль над всем на этой планете, я перестану тосковать. Я верну то, что когда-то принадлежало мне. — А ты уверен, что абсолютная власть и есть то самое, по чему ты тоскуешь? — задумывается Кир. — Да, иначе откуда эта тоска? — хмурится Каан. — То, чем я обладал, явно было несоизмеримым по масштабам, и мне на ум приходит только власть, которую на каком-то этапе я потерял. Мы вынуждены терпеть новые устои и мировой порядок, где-то подчиняться ублюдским законам людишек, а где-то уступать другим кланам, с которыми никак не разберемся окончательно. И я не правитель мира, а всего лишь один из них. — Тогда ты уже на пути к этому, — ободряюще улыбается ему Кир. — Раптор взял омегу, и совсем скоро ты узнаешь про оружие, уничтожишь его и получишь всю власть. — Давно уже пора, — смотрит на книги, за которыми скрывается его разрушенное собственными руками прошлое, Каан. — Я скучаю по мировому господству. Сотни лет без него. Я устал.